Среда, 19 апреля, день,
Ленинград, Измайловский проспект.
Домой из Пулково я привычно добрался на такси. Квартира встретила меня тишиной – родители были еще на работе.
Первым делом я с облегчением избавился от громадного, размером чуть ли не с колесо велосипеда, расписного блюда, что вручили мне на награждении: в чемодан класть его было страшно – работа мастера, а таскать на руках предельно неудобно. Ополоснул, поставил на обеденный стол и принялся делить гостинцы: неизвестную здесь морковь по-корейски, мелкую пахучую клубнику, первую черешню… Моим, Афанасьевым, на Фрунзе, Яське, Паштету… Кхм… Кузе. Готово.
Лишь после этого сунул нос в холодильник, собираясь провести там основательную ревизию, ибо оголодал, но тут хлопнула входная дверь. С удивлением посмотрел на часы: мама, что ли, отпросилась с работы пораньше? Она может… Я с готовностью направился в прихожую хвалиться.
Это был папа. Он привалился к стене и, негромко кряхтя, стягивал обувь.
– Привет, – бодро поприветствовал я, – ты рано сегодня.
Он посмотрел на меня с болезненным недоумением, словно совсем не ожидал увидеть здесь и сейчас.
– А… – протянул, распрямляясь, – уже приехал?
Кожа на лице у него была какой-то серой, тусклой, будто припудренной, и сам он был весь из себя несчастный и усталый.
– Ты здоров? – встревожился я, – что-то случилось?
– Здоров? – негромко и с сомнением переспросил папа, словно вопрос неожиданно поставил его в тупик. Потом воскликнул невпопад: – Да уж конечно! – и боком пошел мимо меня в комнату.
Он уже собирался притворить за собой дверь, но тут вспомнил, что забыл кое-то у меня спросить, и повернулся, чуть покривив лицо:
– Да… Как отрешал-то?
– Хорошо отрешал, – осторожно ответил я, разглядывая его с легкой опаской, – еду летом в Лондон, на международную олимпиаду.
Он чуть оживился, услышав про Лондон:
– Это хорошо: мир посмотришь… А меня осенью вот тоже в Марокко посылают на конференцию. Сразу восемь мест пришло на этой неделе. Кеша поедет, Марьянович, Смирнов… – из груди его вырвался протяжный то ли вздох, то ли стон, и папина речь пресеклась.
Я нахмурился, припоминая: вроде что-то такое было, с Марокко, но несколько позже. Или нет?
– А ты молодец, – папа с усилием распрямил плечи, а потом шагнул ко мне, приобнял и похлопал по лопаткам, – молодец. Надо же… Молодец.
Спиртным от него не пахло, и моя первая гипотеза приказала долго жить.
– Ты выглядишь как-то не здорово, – повторил я с подозрением в голосе.
Он еще раз подвигал плечами и стал чуть выше ростом. Посмотрел на меня строго:
– Женщины, – сказал так, будто этим словом объяснялись сразу все горести мира.
– Клубники хочешь? Черешню? – спросил я после короткого молчания.
– Я полежу… Минут тридцать. Или, вдруг, засну.
– Ну, значит, потом… – сказал я и, словно оправдываясь в чем-то продолжил: – я на нас отложил.
На папином лице проявилась ухмылка.
– На сколько порций делил?
Я мысленно пересчитал:
– Шесть. Но это с Паштетом.
Ухмылка стала шире, и я торопливо добавил:
– Все – друзья. Ну, кроме Томы.
– Ага, – кивнул он с сарказмом, – друзья... Только помни, что дружба между мужчиной и женщиной очень слабеет с наступлением ночи.
– Да пока выкручиваюсь, – усмехнулся я, разворачиваясь, – ладно, поспи, действительно.
– И не ведись потом на новеньких, – вдруг хрипло каркнул мне в спину папа, – ведь только верность не уценивается!
– О… – я дернулся, оборачиваясь, – так ты что, уже все? Разобрался?
Он отвел глаза в сторону.
– Пойду, полежу, – сказал после паузы.
Что было отложено на обед в холодильнике, я так и не понял – смел, не разбирая вкуса. Меня распирало возбуждением, как воздушный шарик – гелием.
– Черт, – шептал я с тревогой и подцеплял что-то вилкой, – черт, черт, черт… Сдвинулось! Только бы не сглазить…
Мама примчалась намного раньше положенного, я только домывал посуду.
– Ну? – ворвалась вихрем на кухню.
Я победно улыбнулся, и этого ей оказалось достаточно. Ликовала она от души: шумно и темпераментно. Когда я смог-таки выбраться из удушающего захвата, посмотрела на меня озорно:
– А чего это ты весь в помаде? Стой смирно, а то еще свою Мелкую огорчишь, – и полезла, светясь задорной улыбкой, оттирать мне щеки послюнявленным носовым платком, – не завалил, значит?
– Не-а, – я невольно задрал нос, – летом в Лондон еду.
– Ух… – начала она восклицать что-то и резко прервалась, заметив папу. Он маячил в дверях, молчаливый и неулыбчивый.
Мама судорожно втянула воздух и отвернулась, потерянно глядя в окно. Наступившая тишина с каждой секундой становилась все холодней.
«Что-то я на этой неделе пропустил», – с огорчением понял я.
– Ирочка… – вдруг сказал папа с мольбой в голосе и перебрал ногами, будто собираясь идти к ней, но с места так и не сдвинулся. Глаза его тоскливо поблескивали.
Мамино лицо вздрогнуло удивлением.
«Да», – мелькнула у меня в голове, – «а и верно – я тоже такого давно не слышал».
– Ирочка… – повторил он сдавленным голосом, преданно глядя ей в затылок.
Она неторопливо повернула голову и посмотрела на него длинно и странно, словно оценивая произведение искусства – подлинник или подделка.
Мир на нашей кухне замер, ожидая вердикта. Между двумя моими вздохами уместилась вечность. Потом, когда сорвавшаяся откуда-то промеж моих лопаток щекотливая капелька пота уже докатила до резинки на трусах, мамины глаза нашли меня. Бровь ее повелительно двинулась.
Я немедленно воткнул взгляд в пол и забормотал:
– Ну… Я тогда пойду, да? По своим пробегусь, давно не видел… Там клубника на столе, черешня…
Мама пошевелила пальцами, поторапливая, и я очутился в прихожей. Впрыгнул в ботинки, сгреб в охапку вещи и выскочил на лестницу.
Опасливо придержал дверную ручку, словно кто-то мог вырваться из квартиры вслед за мной, медленно и протяжно выдохнул. Опустил пакет и куртку под ноги, провел подрагивающей ладонью по влажным у корней волосам. Потом меня стало отпускать: здесь и сейчас от Андрея Соколова уже мало что зависело.
«Нет», – покачал я головой, – «к Афанасьевым потом зайду. Сначала надо узнать, не Софи ли это учудила. Узнать и, возможно, наградить».
Тот же день, ранний вечер,
Ленинград, ул. Фрунзе.
«Сегодня меня здесь не ждут: пока доеду с аэропорта, пока пообщаюсь с Томкой, с родителями… Сюрприз!» – я мечтательно улыбался, тихо-тихо проворачивая ключ.
Петли чуть скрипнули, и мои ноздри жадно затрепетали, уловив аромат крепкого бульона с корешками и специями. Я сглотнул набежавшую слюну и вытянул шею, прислушиваясь к долетающим из глубины квартиры тихим неразборчивым голосам и нерезким звукам.
«Дома, обе дома», – порадовался, быстро скидывая куртку на вешалку.
За углом было темно, лишь вертикальная полоска света вдоль косяка у дальней комнаты указывала мне путь.
– … надежный, да, – донесся приглушенный Софьин голос, – доверяй. Но не так же безоглядно!
Я притормозил и наклонился к дверной щелке: у окна, выглядывая что-то на улице, стояла Мелкая. У нее за спиной, положив ей руку на плечо, пристроилась Софья.
– Ты же наверняка слышала, что девушкам следует быть осторожными, – нравоучительно увещевала Софья, – и это так, уж мне-то поверь! Семь раз отмерь – и не отрезай.
Мелкая чуть передернула худыми плечиками и опять промолчала.
Софья негромко фыркнула:
– Знаешь, иногда вот такое впечатление, что скажи он тебе «прыгай с крыши и лети» – и ты действительно прыгнешь.
– Да, – раздался, наконец, ответ, и я различил в голосе Мелкой мечтательную нотку, – прыгну, – она подняла голову и посмотрела в небо, – и полечу.
Мои мысли брызнули во все стороны, оставив за себя пустоту. Я испугано отпрянул от двери и тихо-тихо, на носочках, попятился обратно в прихожую. Сердце глухо бухало о ребра.
– Да чтоб меня… – пробормотал, торопливо одеваясь обратно.
Постоял, растирая лицо ладонями. Тяжело это… Тяжело быть единственным, кто нужен. Для кого молчат и смеются. Сквозь которого смотрят на мир.
Высокая планка… Очень.
Но ведь не слишком же?
Я опустил руки и продышался, как перед прыжком в неспокойное море, а потом отринул все и начал действовать: громко хлопнул входной дверью и включил свет.
На пару секунд в квартире воцарилась полная тишина, потом послышались легкие, все ускоряющиеся шаги. Мелкая вылетела из-за угла, замерла на миг… Рука ее дернулась было заправить выбившуюся прядку, но тут мы встретились глазами, и в следующий миг она уже тепло и доверчиво дышала мне в шею.
Меня омыло тихой радостью. На душе сразу стало правильно: легко и чисто.
Следом подоспела Софья. Посмотрела на меня удивленно:
– Приехал…
– А я тебя проглядела! – Мелкая подняла на меня счастливое лицо, – представляешь?!
Софи взглянула на нее высоко задрав брови и тяжело, напоказ, вздохнула.
– Да я на такси… Сразу к подъезду, – повинился я перед Мелкой и коснулся губами лба.
Мы еще постояли так, замерев под нечитаемым взглядом Софьи, потом Мелкая чуть шевельнулась, и я выпустил ее из рук.
Похоже, для нее я не обязательно должен быть совсем рядом, а просто должен быть.
– Вот, – кивнул на тяжелогруженный пакет, – привет из Ташкента. Там на дне сверток – это от бабушки. Что уж там – не знаю.
Софи тем временем принялась, глядя на наручные часики, что-то высчитывать в уме. Потом на лице ее появилось понимание, а следом и чуть ехидная улыбка:
– А, так ты, наверное, своего… – тут она споткнулась, поиграла ямочками на щечках, стрельнула глазами на Мелкую и продолжила с отчетливым нетерпением: – Ну… видел уже?
– Видел, видел, – покивал я. Лицо мое неудержимо расплывалось вширь, – то, что надо. Твоя работа?
– Да! – громко выкрикнула она и вдруг высоко подпрыгнула, а потом раскинула руки в стороны и закружилась, запрокинув голову к потолку, – получилось, получилось, получилось! – резко остановилась и воскликнула с радостным азартом, – вот прямо сегодня, наконец, и получилось!
– Извини, – я виновато посмотрел на Мелкую и развел руками, – не мой секрет.
– Да хоть бы и твой, – небрежно отмахнулась она и наклонилась за пакетом, – пошли на кухню, суп готов. С фрикадельками.
– Повезло тебе, – удивленно покачала головой Софья, глядя ей вслед, а потом неожиданно призналась: – Я бы из тебя всю кровь выпила. Всю-всю-всю…
– Ну, какие твои годы, – утешил ее я, – еще выпьешь, – подождал, пока глаза у нее изумленно распахнутся, и уточнил со смешинкой: – Из кого-нибудь.
Софьино лицо внезапно полыхнуло жаром.
– Негодяй, – надулась она после короткой заминки и, добавив патетики в голос, воскликнула громче: – нет, какой негодяй! – потом приблизилась ко мне почти вплотную и, возбужденно блестя глазами, прошептала, торопливо и требовательно: – И как отец?
– Раздавлен и растерт, – тихо-тихо сказал я нетерпеливо переминающейся девушке, – маму теперь любит – аж сам не свой. Не знаю, как тебе это удалось…
– А я расскажу! – она с готовностью заломила руки у груди. Ей было явно невтерпеж.
Я стер с лица улыбку и сказал серьезно:
– Спасибо, синеглазка. Для меня это было очень важно.
– О! – с нее словно сдуло дурашливость. Она отступила и чуть склонила голову на бок, как будто к чему-то прислушиваясь. Помолчала, потом произнесла с каким-то удивлением: – Для меня, оказывается, тоже.
– О! – невольно повторил я. Задумчиво потер подбородок и спросил: – Но ведь это неплохо?
Софья зашарила взглядом по полу. В голосе ее появилась неуверенность:
– Возможно… – пробормотала она и повторила: – Возможно… – потом вскинула голову и сказала, словно бросаясь с кручи: – Знаешь, в прошлый раз мне после такого было очень больно.
– Понимаю, – я на секунду прикрыл веки и поморщился, – представляю. Со мной тоже может быть плохо. Но не так.
Софи посмотрела на меня в тягостном недоумении, словно сомневаясь в правильности услышанного. Пару раз недоуменно моргнула, а затем вдруг порывисто шагнула ко мне и схватила за ворот.
– Девятый класс, говоришь? – через силу усмехнулась мне в лицо и многозначительно добавила: – Ну-ну.
Я еще раз поморщился, теперь досадливо, и промолчал.
Софья отпустила мою рубашку, тряханула головой и воскликнула, негромко и с горечью:
– Нет, ну почему? Почему у меня никогда не бывает просто?!
На кухне призывно загрохотала посуда.
– Морозим тему, – сказал я твердо, – а еще лучше – закрываем. Ты можешь, – я поднял руку и уперся указательным пальцем ей в ямку между ключицами. Там было неспокойно. Я повторил: – Ты можешь на меня опираться. В этом я не подведу.
Она заторможено кивнула.
– Все, – подвел я черту, – остальное расскажешь после ужина.
Суп был хорош, а Софья молчалива. Первым делом я убедился, что у Мелкой все в эти дни было хорошо: ни отчим, ни милиция на горизонте не появлялись. Тренировочный выезд отряда под Красное Село прошел весело. А еще она открыла для себя рассказы Джека Лондона и теперь глотала их взахлеб, но до «Мексиканца» пока не добралась. Я выслушал с полуулыбкой, но поставил себе на вид вернуться к этому позже. Это будет хороший повод поговорить о моей тревоге: подслушанное мне не понравилось. Сейчас же я просто плюнул на все и отдыхал, откровенно любуясь Мелкой.
Она вся была в постоянном движении, но то была не суета – жесты и действия перетекали друг в друга с естественной грациозностью. И лицо у нее было подвижно, словно игра света на воде. На меня она смотрела чистым, лучистым взглядом. У взрослых такой встречается очень редко, с годами он мутнеет от наслоений прожитого.
– Законсервировать, – сказал я.
– А? – вскинулась Мелкая с недоумением.
– Законсервировать бы тебя, – повторил я с сожалением, – лет на двадцать. Потом распечатать и наслаждаться – таких уже не будет.
Она неуверенно улыбнулась.
– Ладно, – я с сожалением вернул на стол ложку и встал, – мы сейчас с Софи пошушукаемся с полчасика и вернемся чай пить. Расскажу, как съездил, как с бабушкой повстречались…
По лицу Мелкой мелькнула тень.
– Там… – нерешительно начала она, – а как… Я остаюсь?
– Все хорошо, – я взмахнул руками, прогоняя испуг из ее глаз, – мы разошлись, довольные друг другом. В посылке письмо должно быть.
Мелкая вцепилась в сумку и начала торопливо разгружать ее.
– Клубника… – Софья неверяще потыкала пальцем в покрывшуюся алыми пятнами газету.
– Я вам сейчас принесу, – с готовностью кивнула Мелкая.
– Без меня, – я направился в комнату, – на югах объелся.
Софья пришла через несколько минут: дверь отворила ногой, в руках – по глубокой тарелке с ягодами. Молча села на другой конец дивана, выставив угощение ровно между нами.
– Не, – отмахнулся я, – ешь сама. Я, правда, не буду.
Она передернула плечами и переместила одну из тарелок к себе. Темная ягода, вся в разводах тающего сахара, отправилась в рот. Софи сладко зажмурилась и поджала под себя ноги.
– Хорошо… – протянула довольно и, приоткрыв один глаз, выжидающе посмотрела на меня.
– И что видно? – участливо поинтересовался я.
– Бур-р-ратину… На голову стукнутого, – глаза ее сердито блеснули.
– Плодотворная идея, – охотно согласился я, – ее и будем разрабатывать.
Мы пободались взглядами, и победа осталась за мной. Софья обиженно засопела и потянулась за следующей ягодой.
– Так, – я провел рукой перед собой, словно сметая все повисшие в воздухе вопросы в сторону, – а теперь я хочу много сочных подробностей. Как тебе удалось это провернуть?
Нет, все же говорить о своих победах легко и приятно. Софьин рассказ, начатый неохотно, ни шатко, ни валко, быстро раскочегарился – и вот уже тарелка отставлена в сторону, в глазах – азарт, и Софья, сама того не замечая, подползает по дивану все ближе и ближе.
– А самое главное что? – она наклонилась ко мне и воздела вверх указательный палец, а потом сама же и ответила: – самое главное, что женщины в клинике ее не любят. Фифа с деревенской хваткой! Подумаешь, что грудь высокая! А вот отца твоего, между прочим, жалеют... Дальше уже проще было: я стол накрыла, и все вместе думали. А девчонки там, кстати, славные, хорошо так посидели, – глаза ее мечтательно затуманились.
– Песни не орали? – деловито уточнил я.
Софи попыталась сначала принять вид оскорбленной невинности, а затем передумала и звонко захохотала.
– Нет, – сказала, отсмеявшись, – все было нормуль. А потом еще ординаторы с коньяком подсели… – она покосилась на меня из-под ресниц.
– Да не стесняйся, – подбодрил я ее.
– Тьфу на тебя, полено чудесатое, – беззлобно ругнулась Софья и потянулась, закинув руки над головой, – в общем, нашли живчика-добровольца: под два метра роста, кровь с молоком… Закуток ему с койкой выделили. Он эту вашу бабетту за две недели и охмурил по-тихому. С меня конфеты были, цветы и вино. Вот, кстати… – она достала кошелек и вынула из него пачку разномастных купюр, – триста двадцать, что осталось. И долг за сапоги.
– Угу, – кивнул я и сгреб все в карман, – а дальше как?
– А что дальше… – голос у Софьи чуть погрустнел, – дальше надо было в нужный момент отправить твоего отца в тот закуток. Ему как раз аппаратура пришла, так пару ящиков с какими-то датчиками мы прямо под ту койку засунули – вроде как по ошибке. Дождались свиданки у голубчиков, да и подсказали ему, где искать. И ключ запасной вручили. А там картина маслом: роза его с лепестками помятыми у молодого красавчика под боком, винишко с конфетами, цветы…
– Шикарно, – сказал я с сарказмом, а потом встал с дивана и подошел к окну.
Солнце уже умыкнулось за дома, и на город наползла густая серая тень. Люди муравьями растекались по квартирам – делить свои горе и радости.
– Грустно это все, – я, наконец, совладал со своим лицом и повернулся.
Софья молчала, с сочувствием глядя на меня.
– Грустно и печально, – повторил я, возвращаясь на насиженное место, – отца жалко. Последняя любовь… Кровоточить будет долго. Но лучше так – прижечь. Наверное…
Я устало помассировал виски.
Софья опустила глаза и потянулась за очередной ягодой.
– Ладно, – я откинулся на спинку и посмотрел в потолок, – это остается на мне. А ты – молодец. Нет, правда: я бы так никогда не додумался. Лиса… Настоящая женщина. Зачет. Ну что ж, – я наклонился к ней, – давай теперь поговорим о тебе.
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
