Сколько еще война будет его догонять, толкать в спину, тыкать окровавленным костлявым пальцем и смеяться. Как тут не посмеяться, когда он сам, как клоун, изображает из себя знатока человеческой души. А вот не поверит бывший фаранийский солдат в то, что его противник спокойно идет по «дороге смерти»? Что тогда? Смех, да и только! Решил поработать лекарем того, кого сам же и сделал сумасшедшим? Смешно же! Смейся, чтобы смех горлом пошел, как кровь, которую и сплюнуть бы рад, но она цепляется к губе липкой слюной и тянется по щеке, по ладони, по обшлагу мокрой шинели…
Они забыли, когда спали, ели или отдыхали. Впереди до безумия медленно тащатся повозки с пушками, сзади их толкают пехотинцы с кавалеристами – у облепленных грязью солдат не сразу разберешь цвета мундиров и шинелей. Привыкшие к седлу кони, с обидой и надрывом тянут оглобли артиллерийских лафетов. Им помогают, толкают, тянул, рвут жилы себе и коням. Бросить пушки нельзя – это последняя артиллерия на участке от Вардона до Лунда – на пятьдесят километров фронта. Впереди есть где закрепиться, удержаться, только без пушек всё в пустую – сомнут за день, может за два. А так… еще поборемся. Назло врагам, назло собственному командованию, заранее списавшему в боевые потери пятую пехотную дивизию и четырнадцатый кавалерийский полк после поражения в битве под маленьким городком Вардоном. А они живы… Пока.
Егеря ходят быстро, почти летают, по сравнению с застрявшими на размокшей дороге повозками. Их ноги, кажется, не замечают луж и налипшей грязи. Доложиться, скоординировать дальнейшие действия и обратно, навстречу наступающей фаранийской бригаде, вцепившейся в потрепанный беглецов мертвой хваткой бульдога.
Когда подошли к повозкам поняли, что они стоят. И люди вокруг них стоят. Какого? Злобное шипение из-за спины – это Вальдс, егерь на полгода старше его и на целый год прослуживший дольше, ругается. Рисманд тоже взбешен – они бегут на последнем издыхании, выхаркивая кровавые сгустки, чтобы выиграть несколько лишних часов, а эти… мать их… прохлаждаются.
Но крепкие солдатские выражение раздавались и со стороны кавалерийского подполковника. Среди всех многоэтажных оборотов Рисманд сумел вычленить самое нужное, а именно, что кони, тащившие мортирную повозку сдохли. Вернее, один сдох, а второй – на последнем издыхании, а так как он кавалерийский, а не тяжеловоз, и не привык таскать такие тяжести, то жить ему осталось недолго. На артиллерийского капитана было жалко смотреть. Бросить мортиру врагу – это как отдать любимую жену на поругания, а не бросить не получится. На своих руках не вынесешь. Вот и ревет… или это капли дождя скатываются по впалым щекам в торчащую во все стороны бороду?
Да нет, дождь вроде бы как закончился…
- Подполковник!
- Иди к … матери, Таракан!
Кавалериста можно было понять – сдыхающий конь его собственный, но и пушку тащить надо, а тут еще и егерский капитан под руку лезет!
Капитан на Таракана не обиделся. Чего обижаться, если его так уже восьмой год зовут. Сначала так, чтобы не слышал, а теперь вот – почти официально. Да и Тараканом его назвали за то, что везде мог пролезть, все выполнить, а сколько враги не пытались прихлопнуть – хренушки! Живуч, как Таракан. Даже усы отрастил и вверх подкручивал, чтобы лицом соответствовать.
Сейчас эти усы жалко обвисли по обе стороны рта, сделав капитана похожим на мокрого сома, чем на воинственного таракана.
- Подпол! Кончай х..ям маяться! Мои ребята часов пять выиграли – мост обрушили, так ты решил это время на ругань потратить? Заткнись уже и послушай сюда…
В этом отступлении они все были равны – грязные, усталые и голодные. Солдат? Капитан? Подполковник? В коричневой корке, облепившей одежду, лица и руки они все были одним целым – одной командой смертников.
- Что ты хотел, Таракан? – Подполковнику самому надоело ругаться, и он провел ладонью по лбу, оставив черный развод.
- Давай эту мортиру развернем и бабахнем напоследок – все равно дальше её не потянуть.
- Капитан, - Артиллеристу тоже было плевать на субординацию, но он чисто из уважения не мог назвать капитана егерей его прозвищем, - это последняя мортира. Любую другую пушку – согласен. Но не её. Да и полсотни снарядов – фигня. Фаранийцы переждут, а потом положат всех – и нас, и вас. Да и мортира – это не полевое орудие. Скорострельность не та, сам знаешь.
Наступила тишина. Егеря и солдаты, воспользовавшись нежданной передышкой сидели прямо на мокрой земле. Подошли два солдата из взвода обеспечение, протянули прямо в грязные руки по куску хлеба и вяленого мяса. Третий, оставшийся в живых из всего взвода, управлял продовольственной подводой, ехавшей первой и оберегаемой пуще всех. Потеря этих остатков еды грозило всему отряду смертью, так как среди сожженных деревень найти даже фунт муки было невозможно.
Жрали тут же. Молча. Зло. Давясь и кашляя. Сглатывая крошки и кровавые слюни. Блаженствовали.
- Слышь, пушкарь, тебе снаряды нужны?- Внезапно спросил капитан егерей.
Капитан артиллеристов поднял голову:
- А куда мне их засунуть, если мортиры не будет? – Вопросом на вопрос ответил он.
На грубость никто не обиделся. Как и на маты, густо перемешавшиеся со словами.
- В общем – есть идея…
- Ну, давай Таракан, сфонтанируй!
Окружающие троицу командиров солдаты заинтересованно подняли головы, егеря тоже насторожились, ведь если что, выполнение идей Таракана ляжет на их плечи.
- Смотрите сюда – видите вон те два колодца и третий чуть дальше. Мы к шеям «журавлей» привязываем по мортирному снаряду, «журавля» наклоняем, закрепляем, а когда фаранийцы будут проходить, мои ребята подпорку выбьют, снаряды взлетят и бабахнут.
- И как они «бабахнут»? – Саркастически поинтересовался подполковник, но артиллерийский капитан вдруг радостно замахал руками:
- Бабахнут, бабахнут – я сделаю! Там фигня – терку установить! Только три – мало!!! Больше бы!
Он в отчаянии сжал кулаки, восторгаясь идеей и в то же время понимая, что только три подрыва не спасут ситуацию.
- Так и надо сделать больше.
Внезапно подал голос кто-то из солдат, тоже захваченный идеей капитана егерей.
Командиры переглянулись и на их грязных, усталых лицах расползлись недобрые улыбки.

Следующие четыре часа артиллеристы и егеря копали.
Повозки с артиллерией и самое главное, со столь лелеемой мортирой уже почавкали по лужам дальше. В мортиру были впряжены сразу четыре лошади, освободившиеся от двух подвод со снарядами и хоть они и выглядели как клячи, но мортиру потянули резво и даже, можно сказать, весело. Или это так показалось кавалерийскому подполковнику, жалевшему, что не сможет остаться и посмотреть на реализацию столь необычного замысла.
Копать надо было не так уж глубоко, как много. Еще найти и принести прямые трех или четырехметровые ветки, или палки. Кто-то пустил на них оглобли, кто-то разобрал заборы брошенных и сожженных сельских хат, кое-какие притащили из леса. Артиллеристам было не впервой рубить деревья своими тяжелыми, короткими и широкими тесаками с пилой, занимающей две трети обуха. Недаром в Оружейном Департаменте предпочли убрать с вооружения артиллеристов неудобные, вечно мешающие и попадающие между ног во время бега, сабли, выдав прямые, однолезвийные, чуть расширенные ближе к острию, и пилой по обуху тесаки, совместив таким образом лопату, пилу и топор. Не то, чтобы тесак мог заменить весь набор шанцевого инструмента, но в случаях, когда обоза с лопатами и пилами не было поблизости, удачно исполнял возложенные на него обязательства. Вот только в ближнем бою таким оружием не сильно помашешь, разве что рубануть, как топором, чтобы утяжеленный бронзовой рукоятью тесак не разрезал, а развалил противника почти до пояса.
К длинной, но неглубокой ямке на подпорке приставляли палку, так чтобы короткий конец с намотанным утяжелителем входил в нее до упора, а на длинный конец – к которому у колодцев подвязывают ведро, установили снаряд. К длинному концу палке прибивали две дощечки, между которыми лежал груз - обычный кирпич. Ни в какую сторону он упасть уже не мог - мешали дощечки. А вот вниз - за милую душу! Когда шея «журавля» начнет выпрямляться, кирпич под действием силы тяжести поползет вниз и выдернет терку, которая подожжет взрыватель. Капитан артиллерии бегал между снарядами с детской любовью устанавливая на каждый из них терочный взрыватель. Всего-то и делов - дернуть с необходимым усилием за верёвочку…
Рисманд залег в корнях старого дуба. Всем хорошо лежбище, если бы место было побольше или он покороче, а то, ноги до колен мокнут в луже, которую ни с права, ни с лева не обойти. Перед ним его восемь мишеней и, наверное, впервые с начала войны, не живые. Хотя, может было бы лучше, если бы были живые, а не палочки с прибитой дощечкой не больше ладони. Если стреляешь в людей, то получается хотя бы честно – ты в них, они в тебя, один выстрел – один человек. А так – сколько убьет за раз эта дощечка? Собьёшь ее, она потянет за собой палочку, палочка выпадет – груз рухнет в яму, груз упадет – поднимется журавель с мортирным снарядом. Тогда сработает настороженный взрыватель… и бабахнет. И ещё, и ещё… Куда не побежишь – спрятаться на поле от рвущихся над головой крупнокалиберных снарядов негде, ни направо, ни налево – с обеих сторон дороги упрятаны в засаде замаскированные «журавли». А мортирный снаряд… тонкостенный, с большим количеством взрывчатки… жуткая штука! Сколько даёт осколков такая вот фиговина Рисманд представлял очень хорошо!
Первыми появились разведчики. Их пропустили. Ждали более крупную рыбу.
Колона выползала на поле как огромная толстая змея. Она гремела железом и пахла жженным порохом. Она подавляла и заставляла съёжится в своем укрытии, выбивала лишние мысли и чувства, заполняя образовавшуюся пустоту холодным расчетом.
Рисманд привычно ждал. Вот змея прошла два колодца. Приблизилась к третьему. Вот дошла до половины поля. Еще немного… Первый выстрел должен был сделать Таракан, то есть капитан… то есть командир.
И его он чуть не проворонил.
Одинокий выстрел прозвучал в шуме надвигающейся железной колоны жалко и почти незаметно. На него не обратили внимание, как и на внезапно поднявшегося около дороги колодезного «журавля».
Рисманд как завороженный смотрел на раздавшийся взрыв, позабыв, что тоже должен «распрямлять журавлиные головки». Потом приник к прицелу и тогда, весь мир, полный выстрелов, взрывов, криков и стонов перестал существовать. Остались только он и восемь дощечек не больше его ладони.
Эта засада подарила им целых два дня. А к концу третьего они вышли к изумленным, растерянным, предавшим, но своим.
А через месяц узнали, что ту дорогу, начинавшуюся между двумя колодцами, фаранийцы назвали «Дорогой смерти».

Рисманд дошел до конца поля, развернулся и сел. Ноги гудели. Правая зачастила болезненным подергиванием. Над ним встал охранник. Но это было неважно.
Там, по полю, в общей колоне, поддерживаемый с двух сторон каторжниками, связанный, неверующе счастливый и до безобразия перепуганный шагал его враг, его противник, его земляк, такой же как он бывший солдат, а теперь каторжник, человек, имени которого он не знал. И в этот день у этого безымянного человека рушился многолетний страх перед созданным его руками адом.

Глава 4.. Свет темноты.

Кирка ударила в камень и отломила кусок. Наконец-то. Теперь дело пойдет быстрее.
Рисманд выпрямился, разглядывая каменную глыбу и примериваясь, куда бить. Солнце палило во всю и каменном мешке не чувствовалось даже дуновение ветерка. Вытерев испарину рукавом побелевшей от пота и пыли гимнастерки, каторжник выдохнул и обрушил удар кирки на камень.
Сзади раздались шаги. Охранник хотел подойти, чтобы проверить задержку, но каторжник начал работать раньше, и охранник остановился.
Очередной кусок отвалился от глыбы. Если удастся, то сегодня может она, наконец, расколется. Рисманду повезло, что от Масдара до рудников было решено проложить железнодорожный путь, и теперь всех каторжников бросили на прокладку одноколейки. Мужики, что раньше работали в рудниках, рассказывали, что месяцами света дневного не видели – их загоняли в шахты утром, до рассвета, и поднимали только в сумерках. А тут солнышко, воздух свежий, ветерок, если повезет, вода холодная из реки – работай себе в удовольствие! Рисманду сравнивать было не с чем. Работать что с лопатой, что с киркой он умел – армия научила на постройке укреплений. Отлынивать он тоже не собирался. Пенард, старый вор, согнутый годами и тюрьмами мужик лет пятидесяти, всё время пытался найти себе работу полегче, да еще если не получалось, жаловался все время. Рисманд в его жалобах занимал почему-то самое главное место – то ему с камнями везло, которые сами под киркой дробятся, то охрана его меньше всех бьет, то воды ему больше достается. Капитан усмехался, но ничего на эти нападки не отвечал. Если его задевали по-настоящему, то он не раздумывая бил в морду. Его потом били тоже. И каторжники, и охрана. Четыре раза он уже успел побывать в местном карцере – каменном мешке под нависшей глыбой, в котором ни встать, ни лечь не получалось, а осознание, что ты находишься под огромным камнем, грозящем каждую минуту просесть и раздавить, наполняло душу ужасом беспомощности. Но безответно терпеть оскорбление Рисманд не собирался. Промолчишь один раз, другой, и опять скатишься в разряд сявок. Репутация убийцы женщин и детей, которую ему смастерили судебные исполнители, и так отгородила его полосой отчуждения от других каторжников. Оставалось только не дать охарактеризовать себя слабаком, иначе его просто забьют всей оравой. 
Камень раскололся в тот момент, когда над ущельем гулко ударил звон. Рабочий день закончился и Рисманд осмотрел свой участок с удовлетворением – завтра осталось только убрать камни, и этот этап закончен. Потом опять будет подрыв скалы и расчистка завалов. Прошлого подрыва он не видел, так как его привели на несколько дней позже, но мужики говорили – эпичное зрелище. Во время подрыва из ущелья, по которому прокладывались рельсы дороги, всех выводили и можно, если повезет, воспользоваться случаем. 
На следующий день его поставили на другой участок в паре с молодым бандитом Наристом. По нелепой случайности он был одним из тех, кто напал на дилижанс, в котором из Масдара ехал Рисманд. Нарист помимо высокого роста и рыжих волос имел плохую привычку много болтать. Поэтому все в его бараке знали, откуда он и чем занимался. Банда налётчиков была организована сыновьями фаранийских помещиков, которые были очень недовольны победой Гэссэнда. Но открыто выступить против своих отцов и против пришедшего на их земли государства не рискнули. Мстили подло, из-под полы. Нападая на безоружные пассажирские дилижансы. Неважно кто в них ехал. И неважно, убивали они кого или нет – это они даже не ставили за цель. Это была такая своеобразная игра – напасть, пострелять и уехать, затаиться до следующего нападения. При этом в открытую нападающие яро возмущались и даже собирались под командованием местных полицейских в добровольные отряды по поиску бандитов. Это было забавно – искать самих себя. Главарю банды, который был самым старшим, не было и двадцати двух лет. А самому младшему – восемнадцать. Все полетело к чертям собачьим с убийства главаря. Молодежь растерялась, а у полиции зародились подозрения, и оно в тайне от общества стало расследовать смерть одного из дворянских сыновей, которому следовало на тот момент быть дома, а не кататься Бог ведает где с друзьями. Но у подростков не хватило ума затаиться надолго. Молодая кровь кипела, требуя мести, и опасность казалось им просто острой приправой. Взяли их через полтора месяца. Вой в домах был страшный. Почти пятеро сыновей достопочтимых дворян оказались бандитами и убийцами. Обвинение требовало смертную казнь и только милость самого короля, принявшем во внимание молодость и глупость молодых мстителей, позволила им получить каторжные сроки, а не петлю на шею. Рисманд не стал говорить, что смертельный выстрел был произведен его солдатом из его револьвера. Сказать такое и получить пятерых смертельных врагов. Учитывая, что половина барака и так хотела его если не прибить, то покалечить, это было бы слишком.
Нарист во всю пытался остаться дворянином в том смысле, в котором он сам это понимал. То есть приказывать и перебрасывать самую тяжелую работу на других. Совсем от работы он, конечно, не отлынивал, но корчил такую рожу, будто делает одолжение окружающим. И сейчас, подойдя к большому, явно неподъемному одному человеку камню, он скомандовал:
- Эй, иди сюда! Помогай!
Рисманд, поднимавший в это время нагруженную камнями тачку, только бросил на напарника взгляд, но тачку не отпустил и на помощь не пошел.
- Подойди, я сказал!
«Ага, щас! Только тачку брошу», - подумал про себя Рисманд и, не обращая больше внимание на Нариста, покатил её к отвалу.
- Я разберусь еще с тобой, Падальщик. – Прохрипело в спину.
Падальщиками в армии называли членов расстрельных команд, но откуда гражданская штафирка да еще фараниец об этом знает? Скорее всего, кто-то сказал, а этот попугай и повторяет. Сказал бы в лицо и при всех, Рисманд обязательно бы ему врезал, а шипение в спину можно сделать вид, что не услышал.
Сегодня на участок прибыло начальство, и охраны было в два раза больше. Последний кусок скалы рвать надо было аккуратно, чтобы не завалить её назад, в расчищенное место. Начальство хотело это проконтролировать лично.
Тачка Рисманда выбрала неудачный момент, чтобы наехать колесом на мелкий камешек и завалиться на правый бок. Чтобы удержать тяжело груженую тачку, капитану пришлось отступить ногой с тропинки и напрячь все свои силы, удерживая правую ручку. Перенеся весь вес на левую ногу – правой он привычно не доверял, опасаясь, что она может подвести в самый неподходящий момент, - он, медленно балансируя на одной ноге, но уверенно стал выравнивать тачку и тут спину ожег удар. Неустойчивое положение сразу нарушилось и тачка, будто этого и ждала, завалилась на бок окончательно.
- В сторону!
Спину ожег еще один удар.
Куда в сторону? Тачка перевернулась посередине дорожки и завалила камнями проход.
- Ах, ты ж сука! Как не вовремя! – Нахлынула веселая злость и Рисманд, понимая, что попал под нешуточное наказание, всё-таки распрямился, посмотрел зачем-то в небо, и повернулся к охране. – Давай, сука!

Ну, чтобы не затягивать и уважаемый Ugo81 не волновался    

Сзади стояли начальник охраны и три человека в дорогих черных костюмах и цилиндрах, у одного из которых от кармана пиджака к пуговице шла золотая цепочка. «Еще и на начальство нарвался! – развеселился еще больше Рисманд. – Сразу в карцер или сначала выдерут?!». Со стороны бежали охранники и зачем-то Нарист.
Начальник охраны замахнулся и ударил опять. Ни закрыться, ни отклониться не было возможности и Рисманд, хакнув, принял удар грудью. Оперся правой рукой на поднятую ручку тачки и приготовился стоять пока не кончаться силы или не сдохнет под ударами.
Но главный, тот, который с золотой цепочкой, неожиданно приказал:
- Завал расчистить, а этого ко мне!
И повернувшись, пошел в сторону служебного барака.
Сразу два охранника подхватили Рисманда под руки и потащили следом. А Нариста и еще нескольких соседних каторжан, тычками и ударами направили разбирать камни и поднимать перевернутую тачку.

Деревянный барак начальства, хоть был и выстроен временно, как и другие строения, но внутри отличался отделкой и дорогой мебелью. Для каторжников сидений было не предусмотрено и его просто поставили на колени посредине комнаты. Охрана отошла к дверям и там застыла.
Рисманд с интересом осмотрелся: шкаф с навесным замком – явно оружейный, массивный стол, заваленный бумагами и чертежами, кресло возле стола и еще один стул. Сбоку под окном, стоял невысокий секретер, выполненный из светлого дерева с резными ножками. Дорогая вещь. Когда Рисманд искал мебель для усадьбы ему предлагали похожий, старинной работы. Этот был еще старше, наверное, до раздела Великого Лангара на Гэссэнд и Фаранию. Но зачем такая антикварная дорогая вещь в этой халабуде?
Между тем главный начальник сел за стол и приказал:
- Выйдите все отсюда.
- Но… - Начальник охраны попытался оспорить, но наткнулся на выразительный взгляд и не посмел возражать дальше.
Спорить начал низенький начальник объекта, которого Рисманд ненавидел от всей души за мелкие придирки, выливающиеся в большие неприятности.
- Господин Аюстард, вы не можете остаться один на один с этим каторжником! Это невозможно! Этот каторжник опасен и свод правил приписывает…
- Этот свод, если вы забыли Швиц, писал я. Для вас. И лично для вас, Швиц, мне придется включить в него еще одно правило – запрет на препирательство со мной. А то я как-то забыл и стал позволять таким как вы, открывать рот к месту и не к месту.
Что-то в этих интонациях показалось Рисманду знакомым. Надзидательный, чуть небрежный тон с явной саркастической подложкой: «Гэссенд развивает технологии и ему нужна хорошая база, а для хорошей базы – нужна промышленность, а для промышленности ресурсы. А кто сейчас хорошо платит? Только тот, кто имеет такие возможности». Он, не веря, поднял голову и посмотрел на сидящего за столом. Тот уже снял цилиндр и обнажил выбритую голову.
Это оказался тот самый попутчик, с которым они ехали в дилижансе от Масдара.
Как же неудобно получилось – тогда он его видел как героя войны, бравого офицера, а теперь – стоящего на коленях каторжника. Сейчас будет расспрашивать, ведь узнал наверняка, иначе бы не притащил для приватной беседы.
Действительно, после того, как все, включая охрану, вышили, промышленник поставил локти на стол и облокотился на сведенные вместе кисти рук.
- Не думал, что увижу вас у себя на объекте. Если бы не ваша армейская форма – даже не обратил бы внимания. – Произнес он, подавшись вперед. – Как же странно получилось… Я тогда жалел, что так и не успел вас поблагодарить. Я послал человека на следующий день, но вы уже уехали. А потом как-то забылось. Если бы не вы тогда со своими солдатами, нас бы постреляли как курей. Я, кстати, специально попросил этих «бандитов» малолетних ко мне прислать. Но вас я никак не ожидал здесь встретить. Да еще в таком статусе. Что с вами произошло?
Рисманд сел на пятки. Ножная цепь мешала удобно расположиться, но на такие мелочи не стоило обращать внимание.
- Люди. – Ответил он. – Вернее женщины.
- Люди всегда делают глупости. – Заметил промышленник. – Что вам сделала женщина? Вы её убили, раз попали сюда.
Рисманд вздохнул и покачал головой:
- Та, что достойна смерти, к сожалению, жива. А та, что могла жить и жить и была бы, может быть достойной женой и матерью - мертва. И не от моих рук.
- Как всё запутано. Расскажите!
- Рассказывать я не умею, в отличие от вас. Но если кратко – я отказал вдове-графине, а она за это повесила на меня три убийства. Одно из которых Миндаса, того, который стрелял, а второе – его невесты. И приютского ребенка за компанию.
- А следствие? – Брови промышленника удивленно изогнулись.
- Какое следствие в нашей глубинке? – Рисманд позволил себе сарказм. – Королевского следователя сюда не пришлют, местные полицейские власти едят с рук графини, а заезжий судья только и смог заменить смертельный приговор каторгой. Вот и вся незатейливая история бывшего офицера короля.
- Не завидую. – Согласился Аюстард. – Я слышал такие истории. Если честно, то тут каждый второй каторжник расскажет вам подобную и будет клясться, что он не виновен. Но вам я верю. Не знаю почему, но вы тогда меня поразили. Вы мне показались честным офицером. Звезда ведь вам за Саюман досталась. Верно.
- Верно. – Подтвердил Рисманд.
Аюстард помолчал, разглядывая сидящего каторжника. Мешанина шрамов на лице, тогда закрытая полумаской, теперь стала хорошо видна. Шрамы мелкие, как от осколков, но их много, чтобы превратить лицо в сетку. Вторая половина лица с падающей на глаза челкой почти такая, какой он её помнил – упрямый прямой взгляд, сжатые губы. Этот человек, в отличие от того офицера, похудел, осунулся, но внутри по-прежнему чувствовался стальной стрежень. Ему бы такой человек не помешал. Но на работу каторжника не возьмешь. Тут уже не его личные правила, а законы короны. Оставить все как было? Бросить человека, спасшего его жизнь опять в каторжные бараки, чтобы потом всю жизнь вспоминать и корить себя? Он всегда был человеком чести и привык отдавать долги. Но эта ситуация поставила его в тупик.
Взгляд бесцельно гулял по лежащей между локтей карте. Наткнулся на линию. Проследил за ней, и в голове Аюстарда родилась идея.
- Я не помню, как вас зовут, молодой человек…
- Мы тогда не были представлены. - Отозвался капитан, - Но если вам еще интересно, то меня зовут Рисманд.
- Меня Аюстард. Поздно мы познакомились. Но я рад, что хоть узнал ваше имя.
- Я тоже, господин Аюстард.
- Рисманд, я бы хотел вас освободить, - Рисманд удивлённо вскинул глаза, - но… вы же понимаете – это не в моей власти. Поэтому я… могу вам дать только тень шанса на побег. Даже не сам шанс… к сожалению.
На лице каторжника появилась кривая усмешка. Он знал, что ни одна написанная тактика не даёт стопроцентный шанс, а во время войны даже мизерная доля шанса заставляла снайперов идти на задание.
- Это даже больше, чем надежда, господин Аюстард.
- Хорошо. Я подумал вот о чём: послезавтра мы будем делать подрыв стены. Если вы переживете этот взрыв в карцере – место достаточно защищенное от обломков, и, я надеюсь, скала не просядет, то вот тут, подойдите сюда, - Рисманд осторожно, чтобы не зазвенеть кандалами и не привлечь ненужного внимания охраны, встал и подошел к столу, на котором Аюстард расправил карту, - есть вход в штольню. До недавнего времени мы ее использовали, но она уже вся выработанная, и в связи со строительством дороги, я недавно принял решение о её закрытии. Но у нее есть еще один выход - вот сюда, видите?
- Да.
Пунктирная линия штольни проходила гору насквозь и выходила с другой стороны.
- Мы будем подрывать эту стену со штольней ближе к вечеру. Если вы успеете за время с первого взрыва до второго найти вход и пройти штольню насквозь, то… Я понимаю, очень много если… Я, конечно, постараюсь как можно дольше задержать рабочих и второй взрыв, но сильно тянуть мне тоже не дадут подрывники. Они приехали на один день.
- Этого достаточно. – Рисманд жадно впитывал в себя рисунок карты. Вот ущелье, которое они должны пройти насквозь. Дальше понижение. Это значит, что железная дорога пройдет по склону холма. Справа высота 567, слева 968. Узкая, петляющая гусеница горы с пунктиром, разрезающим её практически пополам. Чуть дальше река.
- Можно посмотреть карту с большим масштабом?
- Да, вот она. – Аюстард сдвинул карту ущелья и освободил часть более масштабной карты. – Мы вот здесь.
Ткнул он холеным, хорошо наманикюренным пальцем.
- А вот это?
Грязный, с обломанными ногтями палец прошелся по тонкой голубой линии и уткнулся в высоту 2860.
- Это Пастух. Высокая одинокая гора.
- А это? – Палец переместился правее на две вершины с отметками 2450 и 2300.
- Это Братья.
Названия соответствуют тем горам, которые он видел по дороге сюда. Пастух действительно напоминал седого старца с длинной белой бородой ледника, а Братья, почти равные по высоте, жались плечами друг к другу.
- Так ты согласен?
Побег предстоял тяжелый. Сначала пережить взрыв в карцере, потом, пока дым не рассеялся и не пришли рабочие, добежать до входа в штольню, быстро пройти её насквозь, не имея ни лампы, ни факелов, надеясь только на чутьё и на то, что штольня не завалена. В конце суметь выбраться из гор, полагаясь только на свою память, которая сейчас пыталась запомнить сразу обе карты.
- Да, господин Аюсманд. Согласен.
- Ты сейчас отправишься в карцер на трое суток. Я прикажу дать тебе буханку хлеба и флягу воды – большего не смогу. Послезавтра я постараюсь, чтобы во время эвакуации о тебе не вспомнили… Поэтому завтра еды тебе никто не принесёт Тебе придется как-то вытерпеть…
- Не волнуйтесь. Я привычен терпеть.
- Я помню, как вы ехали в дилижансе. Вам ведь было очень больно…
На фоне того, что с ним произошло в последнее время, дилижанс – это детский лепет.
- Всё. Карты я запомнил. Можно звать охрану.
Аюстард протянул руку:
- Удачи, Рисманд! Я сделал всё что мог.
- Спасибо, Аюстард! - Пожал протянутую руку тот, - Вы настоящий человек. И… если когда-то услышите обо мне… не верьте. Пожалуйста. Это моя последняя к вам просьба.
- Я, конечно, не понимаю, о чем вы говорите, но… хорошо. Даю вам слово, что вы в моих глазах всегда останетесь тем честным офицером, которого я повстречал в Масдаре. А теперь, сделайте вид, что нападаете на меня.
Вбежавшая на крик охрана, скрутила пытающегося дотянуться через стол до главы горнорудной компании каторжника.
- В карцер его! - Вытирая платком голову, приказал промышленник, - Трое суток! На хлеб и воду!
Рисманду заломили руки и потащили в карцер. Оказавшись в темноте каменного мешка, каторжник подсознательно размял руки в тех местах, где его хватали охранники и привычно ощутил тяжесть наручников. Хотелось бы, конечно, уйти в побег со свободными руками и ногами, но просить еще и ключ от кандалов – запредельная наглость. Но оказывается, что Аюстард думал по-другому. Когда под вечер ему кинули буханку хлеба и флягу, Рисманд, попробовавший укусить хлеб ощутил металлический предмет, вдавленный в него. На ощупь осторожно вытащил и мысленно пожелал промышленнику всех благ и Божьего присмотра – металлический предмет оказался ключом.

Могут и освободить, но на этом книга закончиться. Мне ее завершить?