Добро пожаловать на литературный форум "В вихре времен"!

Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Для начинающих писателей, желающих показать свое произведение критикам и рецензентам, открыт раздел "Конкурс соискателей".
Если Вы хотите стать автором, а не только читателем, обязательно ознакомьтесь с Правилами.
Это поможет вам лучше понять происходящее на форуме и позволит не попадать на первых порах в неловкие ситуации.

В ВИХРЕ ВРЕМЕН

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Произведения Бориса Батыршина » Шпага для библиотекаря


Шпага для библиотекаря

Сообщений 101 страница 110 из 173

101

…Ростовцев разрядил в налетающих карабинеров пистолет, и я ясно увидел, как передний, с капитанскими эполетами, виднеющимися из-под кирасы,  качнулся от удара пули в грудь. Но  круглая свинцовая пуля, пущенная с дистанции в десять шагов, бессильно сплющилась о металл. Француз, здоровенный малый с усами, закрученными чуть ли не до висков и тёмной, обветренной физиономией,  хоть и качнулся назад, но усидел в седле - и с криком   «rendez-vous, officier!*»  вскинул над головой поручика свой палаш. И – опрокинулся на круп своей лошади, но уже с аккуратной дыркой прямо напротив сердца – пуля, пущенная из нагана прошила щегольскую, выложенную латунью кирасу, не оставив её владельцу ни единого шанса.  Второй карабинер принял на скаку влево, и это спасло его от следующей пули – но не уберегло от молодецкого взмаха ростовцевской сабли, разрубившей красную волосяную «гусеницу» на каске. От удара подбородочный ремень лопнул, каска полетела в траву, и карабинер, припав к гриве своей лошади, заорал оставшимся своим товарищам:
- Тuez-le!**
Т-дах! Т-дах! Т-дах! – ответил ему наган в моей руке, и оба француза вылетели из сёдел, словно кегли. Когда же я надавил на спуск в четвёртый раз – ударник щёлкнул вхолостую и мне, чтобы уберечься от очередного карабинера, решившим изобразить своим палашом ветряную мельницу, пришлось дать шпоры коню, судорожно нашаривая свободной рукой рукоять шпаги.
Я успел, но в самый последний момент: клинок француза со звяканьем отскочил от моего, скользнул по гриве лошади, та в испуге прянула в сторону – и я кубарем, спиной вперёд, полетел в ракитник.
Густые ветки смягчили удар, и я даже не ушибся. Но при попытке выбраться оказалось, что те же ветки вцепились в шнуры-кутасы на груди ментика (ещё вчера кто-то из гусар поделился со мной и Рафиком старым своим обмундированием), и держали теперь меня мёртвой хваткой. Я рванулся изо всех сил – сукно затрещало, полетели оторванные пуговицы, но освободиться из живого капкана не удалось. Тогда я расстегнул оставшиеся пуговицы – не имея положенного гусарам доломана, я принуждён был носить ментик не на плече, а вдетым в рукава и застёгнутым, - освободил руки, зажал обнажённую шпагу подмышкой, и принялся выпутывать своё имущество из кустов, и тут за спиною раздался дробный конский топот. Я живо обернулся (ментик при этом удивительным образом высвободился) и увидел скачущего на меня карабинера с занесённым над головой палашом.
Шпага словно сама собой прыгнула мне в руку; я отпрянул в сторону, пропуская всадника мимо себя, и отвёл клинком кончик палаша, едва не раскроивший мне череп. Карабинер хрипло выругался по-французски, затормозил лошадь и повернулся на месте, поднявшись на стременах для нового, смертельного на этот раз, удара. Парировать его смысла не имело – клинок, в который вложен был вес владельца и бешеная энергия замаха, легко смёл бы подставленную шпагу, а потому я снова отпрянул в сторону, махнув зажатой в левой руке ментиком навстречу обрушивающейся на меня стали.
Навык, приобретённый на бесчисленных тренировках по историческому фехтованию, не подвёл. Суконный, тяжёлый от нашитых шнуров и пуговиц, ментик захлестнул эфес, нижнюю часть клинка, сбивая удар в сторону и запутывая лезвие и переплетённые дужки гарды. Карабинер, не ожидавший промаха, качнулся на меня, я рванул ментик - и француз, не успевший выпустить рукоять палаша, вылетел из седла! Правая нога в высоченном ботфорте при этом застряла в стремени, и он повис, отчаянно ругаясь и безуспешно стараясь вырвать у меня свой палаш. Тогда я сделал шаг вперёд и в размаха ударил карабинера эфесом шпаги в лицо – раз, другой, третий. Голова его запрокинулась, каска слетела и покатилась под копыта коня, и я, не медля ни секунды, добавил крепкий удар навершием по макушке, от которого мой противник обмяк и повис в стремени безвольным кулем – кровь из рассечённой во многих местах кожи заливала его лицо и воротник мундира, высовывающегося из-под кирасы.
Снова ударил слитный лошадиный топот, и я обернулся, подняв перед собой шпагу. Но тревога оказалась напрасной – вдоль опушки со стороны дороги скакали казаки с уставленными длинными пиками – долгожданное подкрепление, наконец, прибыло! Не обратив внимания на мой крик "Помогите, братцы!", донцы пролетели мимо, по направлению к карабинерам, сбившимися в кучку у края оврага – там вскоре завязалась отчаянная схватка, и среди синих кафтанов донцов и латунных кирас и касок французов замелькали серые ментики моих товарищей-гусар.
Я огляделся - лошадь моя куда-то пропала. Тогда я выпутал из стремени ногу поверженного карабинера, опустил его в траву – бедняга мотал окровавленной головой и глухо стонал, - и забрал его палаш. Лошадь карабинера никак  не давалась садиться на нее – крутилась, порывалась подняться на свечку, рвала поводья. Несколько казаков уже возвращались на рысях, с добычей – французскими лошадьми и пленными, среди которых я заметил ранее подстреленного мною офицера.
- Пособи, братец, сесть на лошадь, она бесится! - крикнул я донцу, который вел французскую офицерскую лошадь.
– Некогда! – ответил он, и пронесся мимо. С другой стороны, от лощины, заросшей ивняком, оказались трое сумцев. Они вели в поводу засёдланных коней с вальтрапами, украшенными вензелем из буквы «А» и римской цифры «I». Я понял, что это наши коноводы, ведущие лошадей застрельщиков. Увидав меня, один из гусар – это был рядовой  Ансонов, тот, что вчера наточил мою шпагу, - передал поводья коней товарищу, остановился и спрыгнул с седла.
- Дозвольте подмогну, вашбродие! – крикнул гусар и, не дожидаясь ответа, принялся за дело:  отцепил ружьё карабинера от седла, укоротил стремена,  пристегнул на мундштуке цепочку, которая сорвалась с крючка и звоном своим пугала лошадь. Потом, посмотрев на огромного французского карабинера, который всё ещё стонал и копошился в траве, удивлённо покачал головой.
- Неужто, вашбродь, это вы его, супостата, так-то уходили?
– Да, братец, Господь помог одолеть вражину! – ответил я. Не вполне привычный для двадцать первого века оборот – но, пообщавшись с местными обитателями трое суток почти без перерыва, я уже стал перенимать в том числе, и их манеру выражаться.
- Нешто, что Божьей волей! – Анонсов удивлённо помотал головой. – Вона какой здоровяк – дойди дело до схватки, он бы прихлопнул вас одним ударом кулака! Счастливо, счастливо, вашбродие!
Я не стал спорить - действительно, француз был на полголовы выше меня и гораздо шире в плечах. Анонсов поймал тем временем мою лошадь (та не успела удрать далеко и щипала травку в кустах), вдвоём мы взгромоздили на неё пленника, привязав к седлу ремнём, я вскочил на карабинерскую лошадь и мы рысью направились к дороге, где Ростовцев уже собирал своих гусар.

* (фр.) Вот и встретились, офицер!
** (фр.) Прикончить его!

http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t628573.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t202658.jpg

Отредактировано Ромей (07-03-2022 02:33:24)

+3

102

V

Когда сквозь рёв орудий, не смолкающий с самого утра, прорезались вдруг крики  «Cosaques! Cosaques!», Дима Гнедин, ещё недавно – секретарь комитета комсомола курса в одном из московских ВУЗов, а ныне, то ли пленник, то ли вольнонаёмный слуга при роте вюртембергских шеволежёров, был занят делом сугубо мирным – полоскал в большом деревянном корыте окровавленные полосы холста, заменяющие здесь бинты, и развешивал их на натянутых между деревьями бечёвках. На перевязочный пункт, расположенный с обозами за вторыми линиями войск, недалеко от деревни Валуево и Новой Смоленской дороги, свозили раненых без разбора – вестфальцев, вюртембержцев, поляков, саксонцев, даже невесть откуда взявшихся здесь швейцарцев. Больше всех было, конечно, французов, хотя несколько раз Дима услышал и русскую речь – например, от молоденького, лет семнадцати, офицера чьё бедро было пропорото французским штыком. Офицер бредил, то приходя в сознание, то проваливаясь в беспамятство; из глубокой  раны толчками выплёскивалась тёмная  кровь, и ясно было, что при таких раскладах бедняга долго не протянет. Так что Дима занялся им первую очередь, ловко уклонившись от прочих обязанностей – наложил жгут, очистил, как мог, рану, промыл сначала водой, а потом и остатками водки из манеерки (об антисептике здесь, похоже, не имели ни малейшего представления) и стянул чистой полосой холста. Мать Димы, когда-то в молодости работала медсестрой, и кое-какие навыки передала сыну. К тому же, на курсах гражданской обороны, где он провёл по разнарядке комитета комсомола две недели, учили оказывать первую помощь. Сейчас, правда, не требовалось обрабатывать следы химических ожогов или проводить очистку лиц, оказавшихся в зоне выпадения радиоактивных осадков – а вот умение перевязывать раны и останавливать кровь, в том числе, и в полевых условиях с помощью подручных средств, очень ему пригодились. 
Закончив возиться с раной, Дима подхватил офицера на руки и устроил на стоящей рядом с перевязочным пунктом телеге, подстелив на солому драную, заляпанную свежей кровью французскую шинель. И, совсем было вернулся к тому, что было ему поручено – полоскать использованные бинты, - когда услышал панические вопли французов и тяжкий тысячекопытный топот конницы, идущей в атаку.
Он кинулся к телеге с раненым офицером, запрыгнул на неё, встал в полный рост. Открывшееся зрелище потрясало – сплошная лава красных и синих мундиров, оскаленные лошадиные морды и бородатые лица, опущенные для удара пики… Обозники и санитары  уже бежали прочь, в сторону ближней рощицы, на опушке которой поспешно разворачивалась французская кавалерия из корпуса Богарне.
Нельзя сказать, что Дима Гнедин предвидел заранее, что их тыловой  перевязочный пункт  попадёт под удар казачьих полков атамана Платова. Но что-то такое видимо, отложилось у него в памяти то ли из школьного курса истории, то ли из дважды прочитанной «Войны и мира», так что поведение своё на случай встречи с «предками» он продумал заранее. А потому, дождавшись, когда передовые казаки подскачут к телегам, он снова встал во весь рост, замахал белой тряпкой и во весь голос закричал: «Мы свои, пленные! Здесь раненый русский офицер, ему нужна помощь!»
И это сработало: трое всадников в синих кафтанах (или как называются эти короткие военные куртки) и синих, с алыми околышами, шапках окружили телегу, крикнули ему грубыми голосами, чтобы брался за поводья и правил, куда скажут. Дима, обмирая от страха (он хорошо водил отцовскую 24-ю «Волгу», а вот управлять столь архаичным транспортным средством ему не случалось ни разу) исполнил распоряжение. К счастью, его не бросили - один из казачков подхватил лошадёнку под уздцы, и телега вместе с Димой и раненым затарахтела в противоположную сторону, куда казачки уже гнали табунки захваченных французских лошадей.

http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t685009.png
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t793217.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t704706.png

Отредактировано Ромей (07-03-2022 15:05:06)

+2

103

«…Пойдем, братцы, за границу,
Бить отечества врагов.
Вспомним матушку царицу,
Вспомним, век ее каков!
Славный век Екатерины
Нам напомнит каждый шаг,
Вот поля, леса, долины,
Где бежал от русских враг!
Вот Суворов где сражался!
Вот Румянцев где разил!
Каждый воин отличался,

Путь ко славе находил...» - неслось над колонной. Казаки, воодушевлённые успехом лихого дела  - а в особенности, видом захваченных обозных повозок, доверху гружёных трофейным добром – пели, широко разевая рты. Дима, как и многие представители советской интеллигенции, был уверен, что казаки должны петь исключительно свои, казачьи песни: «Ревела буря, гром гремел…» из фильма про Чапаева,  или другую, которую пели у КСП-шных и туристических костров – что-то о трубочке с турецким табачком и вороном коне, на котором следует лететь навстречу пулям.  Однако ж эти казаки хором выводили вполне верноподданнические песни с прославлением царицы Екатерины (С чего бы? Вроде, сейчас не она правит Россией?), фельдмаршала Суворова, и какого-то неведомого Диме Румянцева.
«…Каждый воин дух геройский
Среди мест сих доказал,
И как славны наши войски,
Целый свет об этом знал.
Между славными местами,
Устремимся дружно в бой!
С лошадиными хвостами
Побежит француз домой!..»

Насчёт лошадиных хвостов – это было Диме немного понятнее, поскольку он успел наглядеться на французских тяжёлых кавалеристов, драгун и кирасир, чьи блестящие каски украшали конские хвосты, свисающие с гребней до самых плеч.
«…За французом, мы дорогу
И к Парижу будем знать.
Там начальник, понемногу,
Каждому позволит брать.
Там-то мы обогатимся,
В прах разбив богатыря,
И тогда повеселимся
За народ свой и царя!..»

Завершающий куплет песни и вовсе поверг Диму в недоумение. По его понятиям, это был откровенный призыв к мародёрству и грабежам, которым никак не место было в русском войске. Плохо, ох плохо комсомолец Гнедин знал лихих сыновей Дона…
Впрочем, ему грех было жаловаться. Выйдя за свои линии, казаки отправили телегу с Димой в ближайший «разъездной гошпиталь», положив рядом с раненым офицером троих своих товарищей, пострадавших в стычке с французскими драгунами. Телегу конвоировал молодой казак – тот самый, что помог Диме справиться с «управлением кобылой». По дороге донец расспрашивал кто он такой, как угодил в плен, как обращались с ним «хранцузы». Гена повторил ту же самую «легенду», что изложил вюртембержцам. «Немец, значить… -  протянул с некоторым подозрением казак. – ну, ништо, ежели хранцузы тебя в полон забрали – свой, нашенский…»
И принялся рассказывать, как его дядька, состоящий сейчас в их сотне хорунжим, «геройствовал в польских землях, и не раз сражался там бок о бок с «немцами», и даже крест там заслужил.  После осторожных расспросов Дима понял, что речь шла о несчастливой для русской армии кампании 1805-го года, а геройствовал дядька его провожатого, вероятно, под Аустерлицем, где кроме русских войск сражались и австрияки.
До цели они добрались довольно быстро, несмотря на то, что дорога была запружена войсками. Телег с ранеными, двигавшихся в противоположном направлении, тоже хватало. Дима заметил, что офицеры, ведущие встречные колонны, без возражений уступали им дорогу, а солдаты сочувственно окликали страдальцев, выбегали из строя, совали в руки ломти хлеба, давали хлебнуть из манерок воды и водки. За рощицей санитарные повозки одна за другой сворачивали с большой дороги вправо. Дима поступил по из примеру и, проехав ещё метров двести, остановился на окраине разорённой деревеньки, возле которой был развёрнут «разъездной гошпиталь».

http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t923965.jpg

Отредактировано Ромей (07-03-2022 15:17:23)

+3

104

Здесь творилось сущее столпотворение. То и дело подъезжали новые телеги, санитарные кареты, брички, наскоро приспособленные для перевозки раненых. Иные приходили сами, опираясь на ружья, поддерживая друг друга. Вот санитары извлекли из коляски генерала в богато расшитом золотом мундире. Тот охал, стонал, мотал головой, перевязанной окровавленной тряпкой - война не разбирала чинов.
Сновали туда-сюда ополченцы и санитары  с носилками,   ведрами, охапками окровавленного тряпья. Суетился, отдавая распоряжения, полный человек в пенсне и кожаном фартуке поверх форменного сюртука – судя по всему, подумал Дима, военный лекарь. Рукава его рубахи закатаны выше локтей; фартук, руки густо заляпаны красным. Рядом с колодцем посреди двора, на кучах прелой соломы ожидали перевязки десятка полтора раненых на шинелях. Возле одного из них, рослого драгуна с разбитым лицом, валялось в пыли ружьё.
Сдав издёрганному, серому от усталости санитару в измятом «партикулярном» сюртуке раненых, Дима отошёл в сторонку – меньше всего ему хотелось сейчас, чтобы его вместе с телегой отправили назад. Мимо бодро прорысили трое ратников, катя перед собой тележки с людьми – те стонали и шевелились под окровавленными холстинами. Одуряюще, резко пахнуло свежей кровью, болью, человеческим страданием. Димины ноги вдруг сделались ватными, подкосились, к горлу подкатила тошнота. Он пошатнулся и сполз на землю по стенке сарая – и его мучительно, с желчью, вырвало.
Он пришёл в себя только у костра, куда его отволокли, словно куль с картошкой, двое сердобольных санитаров. Пристроили на какую-то колоду вместе с другими легкоранеными, из числа тех, кто пришёл сюда  своими ногами, и теперь ожидал перевязки. Ему дали глотнуть водки, сунули в руки деревянную ложку и миску с пшённой кашей, густо сдобренной салом. Диму снова чуть не вывернуло – настолько диким показалась ему сама мысль о еде здесь, в этом средоточии крови, боли и страдания. Но, проглотив первую ложку аппетитного варева, которое раненые называли «кулеш», он осознал насколько проголодался – и смолотил тарелку в два приёма.
День уже клонился к вечеру. Пушечная канонада приумолкла – сражение тоже шло на убыль. Зато больше стало раненых, которых ополченцы несли в «гошпиталь» уже непрерывной чередой. Вокруг палаток загорелись новые костры – у них устраивались, кто сидя, кто лёжа на охапках соломы и шинелях, те раненые, кому уже оказали помощь. Ожидали телег, на которых, как говорили, должны отправить всех в Можайск и дальше, в Москву. Услыхав об этом, Дима встрепенулся - он-то знал, что Белокаменную должны не сегодня-завтра оставить. И в последовавшем за этом большом пожаре (Дима, вроде, где-то об этом читал) сгинет много раненых, размещённых по домам московских обывателей – те, кого не успели или не смогли вывезти вслед за отступающей армией. Следовало срочно подумать о своей дальнейшей судьбе, и тут вариант просматривался только один – поскольку сам он ранен не был, надо было как-то прибиться к госпиталю, хоть возчиком, хоть санитаром, хоть носильщиком - и дальше отступать с ним уже в организованном порядке.
Но додумать эту мысль Дима не успел – набежавший солдат в фартуке санитара  позвал его в палатку, где размещались пленные офицеры. Он вошёл – и обнаружил на ближайшей к выходу койке того самого юношу офицера, которого он перевязал и вывез с казаками из французского тыла.  Офицер уже пришёл в себя и выглядел куда лучше, чем когда Дима сдал его с рук на руки местным медикам. Он поприветствовал спасителя слабым взмахом руки, выслушал легенду о беглом домашнем учителе-немце, офицер кивнул – он, как оказалось, уже знал это от сопровождавшего их казака – и огорошил Диму предложением. Раненого офицера должны были завтра с утра отправить в сопровождении денщика из его же дворовых на бричке в Москву  - и дальше, в родительское имение где-то под Калугой. Диме же предложено было присоединиться  - присматривать в пути за раненым, раз уж он проявил такие медицинские таланты. А позже, когда они прибудут в имение – подумать о том, чтобы занять место при трёх малолетних братьях раненого офицера, заместив француза-гувернёра, прогнанного взашей сразу после вторжения Бонапарта?
Надо ли говорить, что Дима, не особо раздумывая, принял это предложение? Что угодно, куда угодно, хоть в гувернёры при дворянских недорослях, да хоть бы и в крепостные - лишь бы остаться в живых, лишь бы убраться подальше от этой идиотской войны!

http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t101789.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t540283.png

Отредактировано Ромей (08-03-2022 10:27:56)

+3

105

VI
Село Фили, принадлежащее обер-камергеру Александру Львовичу Нарышкину, прямому потомку боярина Льва Кирилловича Нарышкинау, родного брата царицы Натальи Кирилловны, матери Петра Великого, располагалось подле Поклонной горы, за Большой дорогой, верстах в четырёх от Дорогомиловской заставы. Пятого сентября – на четыре дня позже срока, известного мне по «прежней версии» истории» в селе, в доме крестьянина Савостьянова фельдмаршал князь Кутузов созвал знаменитый военный совет. Надо полагать, на ту же животрепещущую тему: оставлять Москву неприятелю, или давать прямо здесь, у стен древней столицы ещё одно сражение на позиции, избранной Бенигсеном, или же, не давая сражения, оставить Москву (ибо, по его словам светлейшего князя, «с потерянием Москвы не потеряна еще Россия»), чтобы сохранить армию для продолжения войны и сблизиться с подходящими резервами?
На совещании кроме самого фельдмаршала, присутствовали - генералы Барклай де Толли, Бенигсен, Ермолов, Остерман толстой и все прочие, кому и было это положено, включая и Дохтурова, к корпусу которого по прежнему оставались приписаны сумские гусары. Но никто – ни поручик Ростовцев, исполняющий после Шевардинского дела обязанности эскадронного командира, ни едущий в санитарном обозе раненый полковой командир Давид Артемьевич Делянов не знали, разумеется, ни о предмете, обсуждаемом на совете, ни о составе участников. Ходили, разве что, смутные слухи, да сам Ростовцев вместе с посвящённым в тайну субалтерном Веденякиным гадали, окажется ли прав гость из будущего? Остальные же сумцы встали биваком за околицей Филей, как это и было предписано адъютантом колонновожатым, расседлали притомившихся коней и стали варить кулеш.
В ожидании обеда поручик решил расспросить пленного – того самого здоровяка-карабинера, которого я «с Господней помощью» ухитрился стащить с седла и оглушить, заехав по темечку  эфесом моей шведской шпаги.
Говорил француз с трудом, шепелявя разбитыми губами - три удара дужками гарды в физиономию стоили ему передних зубов. По-французски я, разумеется, не понимал ни слова, так что пришлось полностью положиться на синхронного переводчика» в лице субалтерна Веденякина.
Пленник назвался сержант-майором Рава; другой же, подстреленный мною в схватке у оврага и скончавшийся от потери крови в ночь после сражения, оказался его эскадронным командиром, капитаном дю Брэ - прославленным на всю Великую Армию храбрецом, дуэлянтом и отчаянным рубакой. Экоего зверюгу я, оказывается завалил – и как тут не вспомнить соответствующий эпизод из «Янки при дворе короля Артура», когда главный герой убивает закованного в латы  сэра Саграмора одним-единственным выстрелом из револьвера…
Упомянув о своём капитане, сержант-майор не пытался сдержать горькой усмешки. Перед атакой на «ля гранд редут», карабинеры выстроились в две шеренги на указанной позиции, и сразу попали под огонь русских пушек, бьющих с батареи. Потери росли с каждой секундой, и закалённые ветераны, готовые скакать на пышущие картечью орудийные жерла, принуждены были покорно стоять под этим расстрелом, не имея возможности ответить ударом на удар, что злило их чрезвычайно. Первым не выдержал сам Рава. Он крикнул, обращаясь к капитану, причём так, что карабинеры обеих шеренг отлично его слышали: "Или атакуем, или уходим с поля боя!". На что немедленно получил ответ: "Еще одно слово и я порву тебе пасть, ты полное ничтожество!". На этом дискуссия оборвалась, поскольку прозвучала труба, и карабинеры двинулись в атаку. Далее последовала чудовищная резня на Курганной батарее, загасившая этот вулкан, извергающий огонь и чугун, после чего уцелевшим карабинерам велено было собраться на фланге взятого редута и преследовать отступающую русскую пехоту. Рава был в числе первых, ворвавшихся на «гранд редут» - и, уже после боя,  обтирая окровавленный клинок палаша о рукав разодранного русским штыком сюртука, крикнул, обращаясь к  дю Брэ: "Ну что, капитан, я все еще жалкое ничтожество?" Он тогда не ответил мне… - сетовал сержант-майор, - а теперь уж и не ответит!» Тут нас позвали к котлу, и животрепещущая повесть Рава была  вынужденно поставлена на паузу. День клонился к закату; по кругу пошла манерка с хлебным вином. Сделав, когда до меня дошла очередь, глоток, я передал манерку Рафику и принялся выскребать деревянной ложкой невероятно вкусный, пахнущий подкопченным салом, кулеш, заедая его краюхой свежевыпеченного хлеба, доставленного из Москвы на подводах. Пора было подумать о том, что делать дальше.
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t706518.png
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t470903.png
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t831131.jpg

Отредактировано Ромей (08-03-2022 10:38:04)

+4

106

Увы, составление планов на будущее пришлось отложить  - и всё  из-за настырного Ростовцева.  Уведя меня под каким-то вздорным предлогом от общего костра, он на пару с корнетом Веденякиным – единственным в лагере, кто был в курсе моей непростой истории - снова принялись расспрашивать о дальнейшем ходе войны, а когда я в который уже раз объяснил, что ответить им не могу, поручик попросил меня спеть. Это было неожиданно – я, в отличие от персонажей многих попаданческих книг, славы поэта искать не собирался и гитару ещё ни разу в руки не брал – единственная песенка, спетая новогодним вечером 1979-го не в счёт.  Но сейчас поручика мало интересовали мои исполнительские таланты. 
– Спой-ка, братец ты наш, Никита Витальич что-нибудь о войне! - сказал он.  - О том, как вы там у себя воюете - не может ведь такого быть, чтобы да две сотни с лишним лет ни одной песни о войне и солдатах не сочинили!
- Да ведь вы ничего не поймёте – попытался возразить я. – Слишком всё переменилось, и в первую очередь то, что касается методов ведения войны. Да и  на гитаре я играю паршиво, как у нас говорят – на уровне трёх блатных аккордов…-
- Не поймём, так ты нам объяснишь. – резонно возразил Ростовцев. - А о музыке не беспокойся, на гитаре тебе корнет подыграет. Он в этом дока, видели бы вы как провинциальные барышни тают, когда он заводит какой-нибудь романс!..
Мне оставалось только капитулировать перед таким напором.
- Хорошо, коли вы так настаиваете. Песня будет… - я на секунду задумался, – песня будет про бойцов, не уступающих в отчаянности вам, гусарам.
Веденякин скептически хмыкнул.
- Да разве такое возможно? Н коне, в бою, гусарам равных нет!
Вот как тут поспоришь? Гусары есть гусары, они и на смертном одре будут хвастать и фанфаронствовать – благо, есть чем…
- То на коне. А те, о ком эта песня,  воюют в небе.
- В небе?  - поручик поднял брови в удивлении. - Это нечто вроде летучей машины немца Лепппиха? Который по распоряжению графа Растопчина, московского губернатора, строится на погибель антихристу? Не очень-то он нам пока помог…
«…что ж, следовало ожидать – по всей армии только и разговоров было, что об этом чудо-изобретении…»
- Так и есть. Но аэростат Леппиха – это только первый шаг. А лет через сто его прямые потомки – огромные, втрое больше самого крупного линейного корабля – будут разрушать бомбами Париж и Лондон!
- Через сто лет… - Ростовцев недоверчиво покачал головой. -  Это что же, в 1912-м?
- Чуть позже, году в пятнадцатом. Будем большая война… впрочем, неважно.
- Эти на них ваши небесные бойцы воюют? – спросил корнет. – На воздушных кораблях, вроде леппиховой летучей машины? Видел я картинки на ростопчинских афишках - что-то не верится насчёт лихости. Такая громадина, да ещё и с вёслами перепончатыми, на манер крыльев…
- Да, вы правы, корнет. Потому такие вот аппараты быстро сошли со сцены – медлительны, неуклюжи, да и уязвимы очень. У нас… да вот, сами судите…
«Их восемь – нас двое. Расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть!
Серёжа, держись, нам не светит с тобою
Но козыри надо равнять
Я этот небесный квадрат не покину
Мне цифры сейчас не важны
Сегодня мой друг защищает мне спину
А значит, и шансы равны…»

Аккомпанемента у корнета не получилось – слишком уж чуждым, непривычным оказался ритм выбранной мною песни для избалованного музыкальным воспитанием уха обитателей позапрошлого века.  После двух попыток подобрать подходящую мелодию, он сдался, и мне пришлось читать слова, полу-песенным речитативом.
«…Мне в хвост вышел "мессер", но вот задымил он
Надсадно завыли винты
Им даже не надо крестов на могилы
Сойдут и на крыльях кресты!
"Я – Первый, я – Первый. Oни под тобою,
Я вышел им наперерез
Сбей пламя! Уйди в облака! Я прикрою!
В бою не бывает чудес!..."

Ростовцев с корнетом слушали, не дыша. Мне казалось, что картина смертельной схватки крылатых машин возникает в их воображении сама, без моих пояснений, а отсветы костра, играющие в их зрачках, были подобны огненному хвосту, тянущемуся за падающим где-нибудь в небе над Таманью «ЯКом»…
«…Серёга, горишь! Уповай, человече
Теперь на надёжность строп!
Нет! Поздно – и мне вышел "мессер" навстречу
Прощай! Я приму его в лоб!
Я знаю – другие сведут с ними счёты,
Но, по облакам скользя,
Взлетят наши души, как два самолёта
Ведь им друг без друга нельзя…»

Они слушали – и им не мешали незнакомые слова и  чуждая девятнадцатому веку идея «собачей драки» в небесах. Да что за разница, каким оружием драться в последней своей смертной схватке? Лишь бы оно не слишком уступало тому, что в руках неприятеля, и рядом оказался друг, готовый прикрыть тебе спину, а если припрёт – подставит себя под режущие трассы авиационных пулемётов  с той же лёгкостью, как под свистящий клинок французского карабинера…
«…Архангел нам скажет: "В раю будет туго!"
Но только ворота – щёлк,
Мы Бога попросим: "Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!»
Ещё попрошу Бога, Духа и Сына,
Чтоб выполнил волю мою:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину
Как в этом последнем бою!..»

Я умолк. Ростовцев покачал головой, словно стряхивая с себя какое-то наваждение.
- Чудно как-то: вроде и слова знакомые, а непонятно... А с другой стороны всё кажется, и ясно. Какая, в сущности, разница: у нас кони, у вас эти, как их…
- Самолёты. - подсказал я.
- Вот-вот, они самые. Однако же – завораживает. Хотелось бы увидеть своими глазами…
Я дёрнулся, словно от укола шилом в известное место. 
- Никита, мой тебе совет: даже в шутку такого не говори!  Желания – они, знаешь ли, имеют свойство сбываться, и притом, самым препаршивым образом, это я на своей шкуре уяснил!

http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t228609.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t108066.png
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t797221.png

Отредактировано Ромей (08-03-2022 19:23:48)

+2

107

- Эй, служивыя! Подскажите, где тут ихнее благородие поручик Ростовцев встали? – раздалось в темноте. Мы живо обернулись. К костру подъезжал казак, в котором я после краткого замешательства узнал одного из тех, кого мы оставили в ДК. Спешившись, он протянул Ростовцеву запечатанный пакет.
- Садись-ка братец. – корнет пододвинул казаку перевёрнутую бадейку, а когда тот уселся – протянул наполненную доверху жестяную крышку-стакан от манерки. – Как ты мимо французских аванпостов-то пробрался? Погони не было?
- Да куды-ы им! – протянул казак. - Мы привычные, вашбродие, тишком да бочком, и  не заметил никто!
- Хорунжий ваш сообщает, что будищевские мужики разыскали пропащую телегу из французского обоза. – сказал Ростовцев. – Пишет – стычка была, даже и с потерями. Ты сам-то там был, расскажешь?
-А чего ж не рассказать? – казак в два глотка выхлебал поднесённую водку. Оне, вашбродь, в болотине заховались, да только мальчонка деревенский, их там увидал и прибёг к Антипу. Это староста, он у мужичков вроде атамана…
- Помню я, кто такой Антип. – нетерпеливо отмахнулся поручик.  - Ты давай, дело говори…
- Так ить горло пересохло… -  казак умильно посмотрел на офицера. - Цельный день скакал, барин, штоб, значить, побыстрее вам всё обсказать…
Ростовцев намёк понял и плеснул в стакан из манерки. Казак повеселел, приложился к таре – и принялся обстоятельно излагать события. Мужички догнали французов в болотах, и после короткого боя убили двоих конных егерей, потеряв при этом пятерых своих. Третий же, «тот лях, вашбродие, что к ихнему обозу пристал», сумел скрыться, мало того – увёл с собой телегу, из-за которой весь сыр-бор и приключился. Однако Антип, возглавлявший погоню, посоветовавшись с хорунжим, решили довести дело  до конца: два дня казачки вместе с будищевскими мужиками обшаривали окрестные леса, но так ничего и не нашли.  По всему выходило, что беглый лях утопил воз в одном из лесных озёр, а то и вовсе загнал в трясину - после чего скрылся верхами – казаки обнаружили следы некованой крестьянской лошадки. Воз никто искать не стал – гиблое дело, да и незачем, трофеев после разгрома фуражиров и так хватало. Тем более, что раненые, оставленные Ростовцевым на попечение в деревне, как могли, объяснили, что на пропавшей телеге не было ничего, кроме тюков с книгами - а это не та добыча, что способна побудить  крестьян и казачков снова лезть в трясину.
К депеше прилагалась ещё одна бумага, написанная хорошо знакомым мне почерком тёти Даши. Она сообщала, что с «попаданцами» всё в порядке. Гена идёт на поправку и скоро сможет вставать, в ДК они устроились хорошо и даже наладили освещение от генератора, но в целях экономии невосполнимого запаса топлива предпочитают обходиться по свечами и лучиной. Дядя Вася, освоившись, всерьёз взялся за переоборудование «пердунка» в нечто вроде кустарного броневика, а, кроме того, намерен в ближайшее время произвести испытание первой порции взрывчатки и зажигательной смеси, сбодяженных из солярки, алюминиевой пудры, керосина и азотных удобрений. Кроме всего прочего, тётка упоминала о карабине, который забрал поганец Гжегош, и мне сразу стали понятно, почему при преследовании казаки понесли такие потери. Лихость – лихостью, а против мосинки, да ещё и в умелых руках, с кремнёвыми самопалами много не навоюешь. И если Гжегош встретил преследователей из засады – то лишь экономией патронов можно объяснить то, что хоть кто-то из казачков сумел уйти живым. Я припомнил, сколько патронов и снаряженных обойм было у тёти Даши в «особом фонде» - и в который раз уже пожалел, что польстился тогда на наган, предпочтя его карабину…
Пока Ростовцев расспрашивал казака о планах хорунжего с Антипом, я крепко задумался.  Получалось, что отнюдь не все книги, вывезенные из библиотеки, удалось уничтожить. Как раз наоборот – не приходится сомневаться, что Гжгош отобрал для своего «секретного обоза» самые ценные и полезные тома, и надёжно упаковал их в прорезиненную ткань и полиэтиленовую плёнку, позаимствованную  из тётиДашиной кладовки. А когда казаки сели ему на хвост - поляк, спасаясь от погони, загнал телегу в первое же подвернувшееся озерко, в расчёте как-нибудь потом вытащить её вместе с драгоценным грузом – но и сам сгинул в какой-то трясине. И пролежат там  книги аж двести десять лет, пока не наткнутся на телегу ребята из поискового отряда и не примут его да легендарный клад Наполеона, затопленный, согласно легенде, при отступлении французов от Москвы  где-то в озёрах под Вязьмой.
Но ведь возможен и иной вариант: ни в каком болоте Гжегош не тонул, а наоборот, ушёл от преследователей и теперь постарается добраться до своего тайника. И сделать это он вполне способен – особенно, если обратиться за помощью к своим соотечественникам-полякам, которых в Великой Армии хватает. Не самая простая задачка – но, как поётся в песенке из старого фильма: «Кто хочет, тот добьётся». Уж чего-чего, а настойчивости и упорства пану Пшемандовскому всегда было не занимать.

http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t909181.jpg

Отредактировано Ромей (08-03-2022 19:31:49)

+3

108

VII

Во дворе избы, где Гжегош разместился в компании подхорунжего Конопацкого и пятерых нестроевых чинов уланского эскадрона, было убого по любым, даже российским  меркам. Правда, Гжегош не взялся бы с полной уверенностью утверждать, было ли так заведено при прежних хозяевах, или же стало следствием вселения незваных гостей.  Ворота покосились и висели на одной верёвочной петле; л двор завален навозом, на котором вперемешку валяются поломанные телеги,  колеса, гнилые доски.  Возле крыльца нагромождена сорная куча, из которой торчат почернелые кости, тряпки, щепки и прочий отвратный хлам. Сожители Гжегоша, не утруждавшие себя излишней заботой о гигиене, ежедневно выплёскивали на эту кучу помои, отчего в ней поддерживалось нечто вроде непрерывного брожения, порождающего кислый помоечный дух. Впрочем, то же самое творилось и в прочих вяземских избах, занятых незваными гостями. Разве что, ставший уже знаменитым «дом императора» в восточном предместье, где разместился полковник князь Радзивилл со своей свитой, поддерживался в относительной чистоте.
Внутри было ничуть не лучше.  Окон в избе совсем мало – три или четыре, все очень маленькие; вместо стёкол в рамах натянут бычий пузырь, почти совершенно не пропускающий внутрь свет. Хорошо хоть, августовские сумерки сравнительно поздние, а то после захода солнца в избе сложно разглядеть человека, сидящего в другом конце стола. Палить же лучины по примеру местных обывателей командование запретило, поскольку это уже послужило причиной многих пожаров.
До печки же свет из окон почти не доходил. На ней, как и на полатях (так русские пейзане называли между печью и стеной) обычно разворачивалась  вся семейная жизнь – тут и лапти плели, и сушили одежду, сбрую, обувь. Занявшие избу поляки, изгнав прежних владельцев, поступили точно так же – сейчас вдоль печки на приспособленной для этого жерди были развешаны сюртуки, рубахи и чакчиры, а ниже стояли в рядок высокие кавалерийские сапоги. На вбитых в стену колышках, подальше от сырости, висели уланские сабли лядунки, мушкетоны и прочая воинская амуниция – за ней-то поляки следили как следует. А вот уборкой новые жильцы себя не слишком утруждали, сметая пыль и всякий мелкий мусор к стенам, где он и копился, вместе со всяким никчёмным старьём, составлявшим достояние прежних обитателей.
Единственным существом, оставшимся в избе от прошлой жизни, была большая полосатая кошка. Поначалу она дичилась новых жильцов, шипела на них, сверкала с печки ярко-жёлтыми глазами. Однако, сообразив, что пришельцы тоже могут стать источником мелких подачек, сменила гнев на милость и даже позволяла себя гладить, чем Гжегош охотно и воспользовался – он вообще любил собак, кошек и прочую домашнюю живность.
Это кошка только и примиряла пана Пшемандовского с необходимостью жить в этом убогом вертепе. Сам-то он предпочёл бы обычную солдатскую палатку, где хотя бы не смердит от лохани под умывальником и из подпола, куда беспечные постояльцы сливали помои, когда лень было выходить на крыльцо. Впрочем, о палатках – просторных, из плотной белёной парусины, что так эффектно смотрелись в лагерях реконструкторов на исторических фестивалях - у улан, как выяснилось, не было вовсе. Наполеон, последовательный приверженец стремительных перемещений войск, всячески отучал своих солдат таскать за собой обозы, гружёные палатками, шатрами и прочим бивачным имуществом. «Война кормит сама себя» - этот принцип относился не только к провианту и фуражу, а сооружать на огороде шалаш или навес из жердей и прелой соломы, а то и вовсе ночевать под стоящей во дворе телегой, Гжегошу не хотелось совершенно. Обитатель двадцать первого века, он привык к хотя бы относительному комфорту и гигиене, пусть даже и в полевых условиях, и грязь, антисанитария и убогость, которыми окружали себя доблестные жолнежи, уже стояла у него поперёк горла. Однако же – приходилось терпеть, и молча завидовать ротному командиру поручику Булгарину, занявшему себе для постоя самую богатую и чистую избу на двух соседних улицах. Туда Гжегош и направлялся сейчас под каким-то пустяковым предлогом – а на самом деле, имея в виду прощупать пана поручика на предмет включения в дальнейшие свои планы. Место нестроевого чина, нечто среднее между конюхом и обозником,  которое предложили  ему «соотечественники», давало, конечно, определённые выгоды, избавляя от необходимости подставляться под русские ядра и пули, подобно рядовым уланам, - но никак не приближало исполнение его миссии. А уж забывать о ней Гжегош не планировал ни при каком повороте событий.

http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t843812.gif
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t377608.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t680232.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t677526.jpg

Отредактировано Ромей (08-03-2022 23:06:16)

+2

109

О разгроме «библиотечного» обоза Гжегош узнал от улан, как раз и обнаруживших место засады, дотлевающие груды книг, разбитые, брошенные повозки вперемешку с ограбленными до нитки трупами фуражиров и конных егерей – почерк казаков, не иначе… Это досадное происшествие спутало все планы – но лишь отчасти. В конце концов, самые важные книги уцелели, он сам об этом позаботился. При некотором старании их можно извлечь из болота и пустить в ход так, как и планировалось сделать с самого начала. Несколько смущало то, что командир фуражиров, су-лейтенант Робер, судя по всему, сумел спастись - и не один, а в компании Далии, студентки из Алжира, гостьи из двадцатого века. Если эти двое начнут болтать лишнее (а с чего им молчать, если подумать?) то слух о пришельцах из будущего может дойти до высокого начальства – и одна только матка боска Ченстоховска знает, чем это может обернуться. Скорее всего, их россказни сочтут бредом, а то и вовсе обвинят су-лейтенанта в том, что он сознательно всё сочинил, чтобы оправдаться за потерю своего отряда. Но что, если  те двое ушли не с пустыми руками? Гжегош успел узнать Далию за два года совместной учёбе – однокурсники, как-никак, - и допускал, что девица, ушлая, как и её соплеменники-арабы, вполне могла додуматься и прихватить с собой какие-нибудь доказательства. Те же книги, к примеру… Конечно, совсем его планов это не поломает – а вот создать серьёзные трудности может, и ещё какие!..
Таким образом, ближайшие цели вырисовывались достаточно ясно. Да, к Бородинской битве его информация не поспела. Вязьма и Можайск полны госпиталей, куда прибывают всё новые и новые раненые в грандиозном сражении, Великая Армия вот-вот вступит в Москву, а значит - Наполеон уже совершил одну из самых больших своих ошибок. Но – ещё не вечер, как пел в далёком двадцатом веке один популярный русский актёр и поэт: если исхитриться и вернуть-таки книги, то многое можно ещё переиграть. Для этого Гжегошу и нужен был поручик Булгарин. Восьмой полк шеволежёров-улан нёс службу по охране Смоленского тракта, что вызывало недовольное роптание среди рядовых и даже офицеров – и, наоборот, целиком и полностью соответствовало замыслу Гжегоша. Оставался сущий пустяк: убедить поручика помочь в осуществлении его затеи. И здесь  поляк, имеющий некоторое представление о потенциальном союзнике, мог рассчитывать на успех.
Изучая историю польских кавалерийских частей армии Наполеона, он особо интересовался тем из них, что были набраны в литовских и белорусских губерниях. И, конечно, личность Фаддея Булгарина, известного, в том числе, и своими ссорами с Александром Пушкиным,  не могла не привлечь самого пристального его внимания. Прошедший уланским офицером несчастливые кампании 1805-1806-го годов, сражавшийся при Прейсиш-эйлау и Фридланде, а после и на русско-шведской войне,  1808-09 годов, Булгарин был изгнан из полка после какой-то мутной истории с эпиграммой на одного из членов русского императорского дома.  Принужждённый перейти из лейб-уланского полка в армию, он вскоре оставил военную службу, вернулся в родительское поместье в Лифляндскую губернию,  и малое время спустя поступил, подобно многим свои соотечественникам,   в  армию недавно созданного Великого Герцогства Варшавского. В составе наполеоновских войск он воевал в Испании, имел случай отличиться, и вот теперь вместе с победоносной La Grande Armée вернулся назад, в пределы Российской Империи. 
Куда важнее были другие сведения, почерпнутые Гжегошем из русского издания «Воспоминаний» Булгарина, вышедшему в середине девяностых.  В комментариях приводились отзывы современников о Фаддее Венедиктовиче – порой весьма нелицеприятные. Так, один из его сослуживцев по лейб-уланскому полку, отмечал, что «в Булгарине скрывалась исключительная жадность к деньгам, имевшая целью не столько накопление богатства, сколько удовлетворение тщеславия, причём с каждым годом увеличивалось в нем чувство зависти, жадности и своекорыстия…»
Ну, грех же не использовать такое полезное свойство характера! Гжегош намеревался сыграть именно на нём – к примеру, поведать Булгарину историю о кладе фамильной серебряной и золотой посуды, запрятанном неким вяземским помещиком в опасении то ли мародёров, то ли собственных крепостных крестьян. Подробную такую историю,  полную убедительных деталей, а для верности ещё и подкреплённую  собственноручно состряпанной картой местности с непременным крестиком, обозначающим озерко, на дне которого покоится вожделенный воз. Соблазнительный, что и говорить, вариант, хотя и не лишённый известных недостатков. Булгарин куда лучше Гжегоша знаком с нравами российского дворянства и может попросту не поверить в подобный вздор. А, не поверив, вместо содействия учинить поляку допрос с пристрастием, который при его-то «знаниях» здешних реалий вполне может закончиться обвинением в шпионаже и расстрелом - у французов это быстро делается…
Конечно, рано или поздно придётся открыть Булгарину истинную цель этой авантюры - но пан Пшемандовский, будучи человеком практичным, предпочитал решать проблемы по мере их возникновения. И первой из них, как ни крути, остаётся пока проблема с беглым су-лейтенантом и его темнокожей пассией. Следует как можно скорее их разыскать, а там – либо договориться, либо, если сладкая парочка вздумает упираться,  обеспечить их молчание иным, более радикальным способом. Гжегош сознавал, что стоит сейчас на кону, и церемониться не собирался.

http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t639542.jpg

Отредактировано Ромей (09-03-2022 11:01:52)

+2

110

Получить двухдневный отпуск, для поисков вымышленного родственника, живущего где-то под Смоленском, оказалось не так уж сложно. Булгарин легко подписал сопроводительную бумагу, дав в нагрузку несколько мелких поручений к  расположившимся в Смоленске интендантским службам. Всё это устраивало Гжегоша как нельзя лучше – по полученным им сведениям, су-лейтенант Робер как раз и отправился  в Смоленск, где в помощь потрёпанной при Бородине Великой Армии снаряжались новые кавалерийские части. К тому же, по возвращении из Смоленска, Гжегош рассчитывал разыграть второй акт представления, подкинув Булгарину  небылицу о возе с драгоценной посудой – но уже со ссылкой на якобы найденного родственника.
Сообщение с воинскими магазинами в Минске и Борисове прервано пока не было, и дорога считалась вполне спокойной и безопасной – время армейских партизан, вроде Давыдова и Сеславина было ещё впереди. Пошаливали, правда, кое-где шайки из окрестных мужичков, пощипывающих французских фуражиров, но для Гжегоша, приставшего к большому санитарному обозу, следующему в тыловые госпиталя, развёрнутые в Смоленске, они никакой угрозы не представляли. Конвоировала обоз полурота саксонских драгун; да и на кой ляд сдались местным пейзанам полторы сотни изувеченных, израненных французов? С таких даже снять нечего, кроме что, окровавленных изодранных в клочья тряпок, у которые превратились их мундиры…
До Смоленска Гжегош добрался быстро, и ещё полдня ушло на то, чтобы разыскать в разорённом бомбардировками и пожаром городе, забитом, тем не менее, обозами, воинскими отрядами и отбившихмися от своих частей солдатами, нужных ему людей. Су-лейтенант со свой спутницей остановились в чудом уцелевшей избе на окраине, и, насколько сумел разузнать Гжегош, собирался отправиться дальше – в Минск, с поручением от полкового командира доставить в Смоленск лошадей для ремонта.  Эти ценные сведения поляк раздобыл в солдатской кантине, где оставил ровно половину своих скромных «командировочных» средств. Теперь надо было в срочном порядке решать: затевать ли переговоры с су-лейтенантом и его пассией - или всё же не рисковать и избрать иной способ решения проблемы?
Обдумав всесторонне ситуацию, Гжегош решил избрать первый вариант. В случае успеха можно было бы надеяться на содействие самого су-лейтенанта, который в этом плане устраивал его даже больше, чем Булгарина – хотя бы за счёт того, что уже знал, кто Гжегош и какой именно груз он собирается вытаскивать из вязьменскох болот. А что? Находясь в командировке, Робер мог до известной степени распоряжаться своим временем - и к тому же имел под своим началом дюжину конных егерей, переданных под его начало для перегона лошадей. Но, увы,  разговор не задался с самого начала. Присутствовавшая при их встрече Далия (Гжегош сразу понял, что девица крепко взяла Робера под каблучок) с ходу обвинила поляка в предательстве – что было, по меньшей мере, странно, если вспомнить что она и сама сбежала с французами. Дальше – больше: Далия потребовала о любовника арестовать незваного визитёра и держать взаперти, пока тот не укажет точное местонахождение воза с книгами. А буде тот станет упираться – обвинить в шпионаже и расстрелять, пока дело не дошло до официального разбирательства. Девчонка не учла одного – что она имеет дело отнюдь не с ровесником-студентом, а с многоопытным, повидавшим жизнь с самых разных сторон, обитателем двадцать первого века. Пригрозив су-лейтенанту разоблачением его якобы предательства, в результате которого целиком погиб находившийся под его командой фуражирский отряд, Гжегош поспешил убраться прочь, пока француз, в самом деле, не натворил глупостей. До вечера поляк просидел в кантине, после чего, забрав свою лошадь, отыскал в развалинах укромный уголок, извлёк из вьюка и тщательно почистил мосинский карабин. Что ж, совесть его могла быть спокойна:  он попытался решить дело миром и ко взаимной выгоде - и не его вина, что другая сторона избрала иной путь.

http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t306186.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t323503.jpg
http://forumupload.ru/uploads/0000/0a/bc/10781/t10135.jpg

Отредактировано Ромей (09-03-2022 14:30:57)

+3


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Произведения Бориса Батыршина » Шпага для библиотекаря