ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Мы с тобой давно уже не те…»

I

Ключ повернулся в скважине – не сразу, а после того, как Казаков поёрзал им туда-сюда, и раза два злобно выматерился. Надо бы вызвать слесаря, сменить замок - а то застрянешь однажды вот так, на лестничной клетке на ночь глядя. Ещё и батарея смартфона сядет – в полном соответствии с законом подлости, он же закон Мёрфи…
Мысль насчёт слесаря, смартфона и известного всем правила была привычной – всякий раз, отпирая входную дверь своей «двушки», Казаков произносил её про себя, словно проверяя по старой писательской привычке на читабельность и выговариваемость. Обыкновение это утвердилась у него с тех пор, как он, оставив место литературного редактора в загибающемся компьютерном журнале, устроился в Останкино, на студию, занимающуюся озвучкой и дубляжом. Началась эта глава его жизни тринадцать лет назад, в далёком две тысячи одиннадцатом - и вот теперь неумолимо приближалась к финалу. Не слишком, прямо скажем, торжественному – санкции подкосили и без того просевший рынок западной теле- и кинопродукции, а использование ИИ, нейросетей и прочих новомодных штучек для перевода и озвучивания обещали добить его окончательно.
Но сейчас перспектива остаться безработным не слишком волновала Казакова – а ведь это удручающая перспектива в шесть без малого десятков! Как не слишком беспокоила его безобразная сцена, которую устроил сегодня Саша Котов по поводу срыва записи, сопроводив скандал полным комплектом упрёков, обвинений, угроз пожаловаться начальству и прочих радостей…
Собственно, вины Казакова в этом не было ни чуточки - разве что ему можно было поставить в упрёк, что в числе прочих актёров он пригласил для озвучки сериала Олега Мартьянова, совмещающего игру в Малом Театре с работой в дубляже. А так же – с неумеренным употреблением горячительных напитков, по большей части, крепких. И когда Олег стал заикаться перед микрофоном, путая реплики и вынуждая звукооператора то и дело переписывать огрехи, Казаков предпочёл запись остановить – и получил за это всё, что причитается в подобных случаях.
Вообще-то актёров можно понять, уныло подумал он, распуская задубевшие шнурки. Полтора часа записи, каждая минута которых должна была быть оплачена по не самому тощему тарифу, пропали зря – и каждый из избалованных артистов считал неполученные деньги, потраченное зря время, а главное – проявленное по отношению лично к нему неуважение, неважно, реальное или придуманное. И, конечно, никто не собирался спускать это судьбе-злодейке, воплощением которой выступал сейчас режиссёр озвучки – то есть он, Пётр Петрович Казаков. И взывать к их здравому смыслу и чувству справедливости не имело совершенно никакого смысла… как впрочем и всегда. Кого и когда интересовали подобные вещи в актёрской среде?
Шнурки, наконец, поддались. Сентябрь в этом году выдался дождливым, слякотным, намокшие ботинки следовало поскорее поставить на батарею, напихав газет. Но сейчас ему было не до того – настенные часы показывали без четверти девять, ровно через пятнадцать минут разрешится загадка, не дающая покоя уже какую неделю кряду. Он прошёл в комнату, швырнул мокрую куртку на кресло и принялся торопливо стягивать рубашку.
Звонок пронзительно задребезжал. Взгляд на часы – только без двадцати, может, кто-то другой? Соседи там, почтальон, участковый… Нет, почтальоны так поздно не ходят, с соседями он не общается, а участковый… что может понадобиться от него участковому? Вздор, вздор… Черт, даже переодеться не успел, встречает гостя в несвежей майке, выпущенной поверх стареньких треников. Хотя – он же не женщину ждёт, ничего, сойдёт и так…
Казаков ставшими вдруг непослушными пальцами повернул пумпочку запора (почему-то не подумав взглянуть в дверной глазок), распахнул – именно распахнул, а не опасливо приоткрыл, заглядывая в щёлку! – дверь и…
Слава богу, у стены напротив входной двери стоял стул. На него-то Казаков и плюхнулся всей тяжестью своего немолодого тела - когда попятился от возникшего на пороге видения.
Удивительно, но он узнал гостя сразу – словно и не было этих трёх десятков лет. Да их, похоже, и не было для того, кто стоял в дверном проёме – мокрый от сентябрьского дождя, широко улыбающийся, со стеклянным горлышком, торчащим из левого кармана брезентовой старенькой штормовки. А Казаков так и сидел, беспомощно разевая и захлопывая рот, словно извлечённая из родной стихии плотвичка, - не веря, боясь поверить, отчаянно желая поверить своим глазам...

- Корнишоны маринованные. – Казаков прочёл надпись на этикетке и скривился.– Огурцов, что ли не было, обычных, солёных? Знаешь ведь, что я эту кислятину терпеть ненавижу!
Он поскрёб грудь под растянутой майкой-алкоголичкой.
- Не припомню что-то… - гость смотрел на него недоумённо. – Раньше, вроде, закусывал, только в путь! Может ты, того… уже после их разлюбил?
Казаков задумался.
- Верно, лет двадцать назад. Тебя тогда давно уже не было.
- Он с подцепил на вилку крошечный огурчик и вздохнул, демонстрируя покорность судьбе. - Ладно, разливай уже, сколько можно?
- Тебе как - полную, или по справедливости?
Казаков оценивающе посмотрел на полулитровую бутылку с этикеткой «Ржаная». Та была опорожнена почти наполовину.
- Полную. Прояви уважение к хозяину дома. И к пожилому человеку тоже, между прочим…
- Пожилой? Это ты, что ли? – фыркнул насмешливо гость и потянулся через стол. Водка, булькая, полилась в стакан, наполняя его до самой кромки. Гость поднял бутылку, зачем-то посмотрел сквозь неё на лампу, и набулькал себе. Его стакан – такой, же гранёный, вмещающий стандартные двести граммов, - тоже наполнился до краёв и даже с мениском.
- Истинный дзен в том, чтобы разлить поллитру на три полных стакана. – глубокомысленно произнёс гость. – И – не выпить. Ну что, вздрогнули?
- Погоди… - Казаков, до которого начала доходить некоторая неправильность происходящего, выпрямился на стуле. – Это ты что, в своём, как его…
- Зурбагане. – подсказал гость. Стакан он держал на старорежимный манер – четырьмя пальцами, оттопырив мизинец.
- Это ты в своём Зурбагане таким штучкам научился?
- Каким?
Казаков зажмурился, потряс головой. А когда открыл глаза – оказалось, что стакан собеседника налит едва ли наполовину.
…он что, отхлебнуть успел? А, ладно, по сравнению со всем остальным это такая мелочь…
- Вздрогнули. – твёрдо сказал он и поднёс стакан к губам.

В тот день Казаков работал дома – готовил к записи очередной фильм. Разложить реплики по актёрам, проставить тайм-коды, паузы – обычное дело, без которого запись полуторачасового фильма вместо положенных двух – двух с половиной часов может занять все четыре и вымотать нервы всем занятым в ней – от актёров, до паренька-звукача за пультом. Занимало это занятие часа два-два с половиной, в зависимости от плотности текста и качества перевода (руководство студии требовало из соображений экономии пользоваться онлайн-переводом, восполняя машинные косяки на этапе редактуры) и требовало немалой сосредоточенности. И когда в прихожей раздался звонок, Казаков не сразу даже сообразил, что происходит. Домашний телефон в последние годы превратился в элемент интерьера, владелец пару раз ловил себя на мысли, что он, наверное, уже отключён. Скажем – за неуплату. Но, видимо, деньги всё же списывались со счёта, и древний, советских ещё времён аппарат изредка подавал признаки жизни – хотя Казаков уже забыл, когда в последний раз давал кому-нибудь «городской» номер.
Вот как в этот раз. Пластмассовая, цвета слоновой кости, с чёрными кнопками коробка протарахтела, наверное, раз десять, прежде чем он стащил с головы наушники, выбрался из кресла и добрался до прихожей. Несколько секунд смотрел на аппарат – может, раритет передумает и замолкнет? Но тот упрямо выдавал трель за трелью, давая понять, что так просто отделаться от него не удастся. Тогда Казаков вздохнул и покорился действительности – снял трубку с прозрачных пластмассовых рычажков и поднёс к уху.
- Алле?
Это тоже была привычка – когда-то, ещё в студенческой юности он приучил себя отвечать таким вот манером, подражая кому-то из актёров старых, ещё довоенных фильмов. Тогда это почему-то казалось очень остроумным; со временем заблуждение рассеялось, а привычка – вот, осталась, и хорошо известна всем его постоянным телефонным собеседникам.
- Это Пётр Петрович?
Голос был мужской, нестарый, даже не пожилой и… странно знакомый.
- Замечательно! – Казакову показалось, что человек на том конце провода облегчённо выдохнул. – Я-то, признаться, боялся, что ты… вы сменили номер! Мне его в редакции дали, где «Третий Меморандум выходил… - поспешил объяснить незнакомец.
Мысли неслись в голове косяком – и очень, очень быстрым косяком, состоящим, как минимум, из сайгаков. А то из зебр.
«Так, первое: неизвестный обратился к нему на «ты», но сразу поправился – значит, не был уверен, что это будет уместно. То есть – они знакомы? Голос-то молодой, а такая разница в возрасте (лет тридцать по ощущениям) предполагает всё же обращение на «вы».
«Второе – оговорка насчёт старого номера. Он, выходит, его знал? Но к чему тогда неумелая выдумка насчёт редакции, где Казаков, если не подводит память, отродясь не оставлял городского номера, а только мобильный? А если абонент знает этот номер – то опять-таки выходит, что они знакомы? Вот и голос…»
- Нет, номер прежний. – ответил он. – А с кем, простите, имею?..
- Вы ведь были когда-то знакомы с неким Сергеем Баранцевым? – на той стороне трубки проигнорировали его вопрос. – Если точнее – в начале девяностых и раньше?
Это был сюрприз – и такой, что Казаков едва не плюхнулся от неожиданности на табурет. Ещё бы он не был знаком с Серёгой! Ближайший друг, товарищ по клубу любителей фантастики, постоянный спутник в парусных походах и вылазках на слёты КСП, разделявший с Казаковым любовь к фантастике и словесным играм («ситуационкам», как они их называли, поскольку не имели представления о западном термине «РПГ»), даже в каком-то коллега смысле...
- Э-э-э… мнэ-э-э… да, конечно, был. А… почему вас это интересует?
Вопрос, как и предварявшие его невнятные звуки, имели одну-единственную цель – потянуть время, понять, что происходит и как на это нужно реагировать. Зачем это понадобилось? Да затем, что Сергей Дмитриевич Баранцев бесследно исчез в далёком девяносто четвёртом - на Белом море, в Кандалакшском заливе, где они годом раньше провели полтора месяца под парусами и на крошечных, заросших кривыми соснами островках. Исчезновение это было странным до крайности – шхуна «Штральзунд» пропала без следа, словно Летучий Голландец! Погода в этот день стояла хоть и ветреная, но вполне приличная, ни штормов, ни смерчей отмечено не было. «Штральзунд», вышедший с Беломорской биостанции МГУ, попросту не прибыл к пункту назначения – к туристическому лагерю на острове Костьян.
Происшествие расследовали, а как же! Только вот не нашли ровным счётом ничего - ни обломков, ни клочка парусины, ни выброшенного на берег спасательного круга. Заключение следствия гласило, что «Штральзунд», заблудившись в тумане, вышел на судовой ход Кандалакшского залива и попал под танкер или сухогруз. Но ведь и тумана в тот день не было! Казаков не поленился раздобыть подробные метеосводки – так, переменная облачность, без осадков, видимость хорошая, дополнительные меры предосторожности не требуются… К тому же, он хорошо помнил и остров и воды вокруг него – чтобы промахнуться мимо Костьяна, миновать Великую Салму и выскочить в залив – для этого Серёга должен был лыка не вязать, чего на памяти Казакова с ним не случалось ни разу. Нет, выпить он был не дурак - но только не у румпеля, на палубе судна, во время плавания не в самых безмятежных водах. Там, где нужен глаз да глаз - иначе охнуть не успеешь, как либо вылетишь на песчаную отмель и застрянешь на ней до прилива, либо проломишь тонкое дощатое днище о топляк или скрывающийся под водой серый каменный лоб, один из тех, что на Беломорье называют лудами...
Тем не менее, дело закрыли, сдали в архив и благополучно обо всём забыли. На дворе стояли девяностые: чеченская война, неотвратимо надвигающийся призрак дефолта, криминальный беспредел, захлестнувший страну – кому было дело до туриста-одиночки, сдуру сунувшегося, куда его не просили? Пропал – и пропал, не он первый, не он последний, другим наука будет… И вот сейчас, тридцать лет спустя, имя Сергея Баранцева прозвучало из телефонной трубки, и кто его произнёс – Казаков не имел ни малейшего представления.
- Это долго объяснять. – прозвучало в трубке. - Сделаем так: я дней через пять-семь буду в Москве. Если ты… простите, вы не против – можно встретиться и поговорить. Если дадите номер вашего мобильника, то я, как приеду, сразу перезвоню, и условимся о встрече. Тогда многие вопросы отпадут сами собой.
Казаков хотел спросить – о чём будет разговор, какие вопросы должны отпасть? – но вместо этого послушно продиктовал номер. На сём телефонный разговор закончился, и все( эти дни он не мог думать ни о чём другом. Хотя – чего волноваться-то? Друг, конечно, даже лучший друг, но уж больно много воды утекло, считай, половина жизни… если не вся. Боль от потери давно утихла, перегорела, остались воспоминания - и вот они неожиданно всколыхнулись. И чего ждать от этой встречи – совершенно непонятно, и это тоже доставляет беспокойство.
Прерванный разговор продолжился сегодня днём, когда нежданный абонент снова дал о себе знать, на этот раз звонком на смартфон. Казаков неожиданно растерялся – настолько, что отказался от предложения встретиться в каком-нибудь заведении и пригласил незнакомца к себе домой. И вот – сидел теперь на табурете, пытаясь как-то примириться с тем, что стоящий на пороге – Серёга Баранцев собственной персоной, ничуть не постаревший за три десятка лет. Он даже одет подходяще – брезентовая мешковатая штормовка – такую же, только покрытую толстым слоем пыли, в жестяных складках, можно выкопать во встроенном шкафу в прихожей. Сколько он её уже не надевал – пятнадцать лет, двадцать?..
- Да я это, я! – Серёга улыбнулся и продемонстрировал хозяину дома бутылку водки. – Не двойник, не загримированный, можешь потрогать!
И, послюнявив палец, мазнул себя по лбу и щеке.
«…как будто это может что-то доказать…» - отстранённо подумал Казаков. Он приподнялся с табурета – ноги держали, но еле-еле.
- Да ты, брат, как я погляжу, совсем спёкся… - озабоченно сказал гость. – Ну, извини, что я без подготовки, пыльным мешком по голове. По телефону объяснять не стал - решил, не поверишь, сочтёшь за дурацкий розыгрыш. А так всё сразу и ясно, верно?
Казаков кивнул – бездумно, бессмысленно. Если кому-то что-то и было сейчас ясно, то уж точно не ему.
- Ладно, в ногах правды нет… - гость огляделся. – Пошли, что ли на кухню? Присядем, как раньше, поговорим, идёт?
Что тут ответить? Только – «дверь закрой на щеколду, и проходи, я сейчас…» - и на ставших вдруг ватными ногах плестись в комнату. Там в стареньком чешском серванте стоят гранёные стаканы - единственно пригодная для такой невероятной встречи тара…
Пока он мыл стаканы (почему-то в ванной), пока протирал их, пока прикидывал наличие подходящей закуски, гость успел развернуть бурную деятельность. Занявшей центральное место на столе бутылке «Ржаной» присоединились две стеклянные банки – с огурчиками и помидорами, - кирпич бородинского, брусок сала в полиэтиленовой упаковке и солидный, коричневой промасленной бумаги, свёрток, от которого по кухне распространялся умопомрачительный аромат.
- Лещ копчёный. – объяснил Серёга. – Они на Онеге во-от такие ловятся, ребята с собой всучили….
И развёл ладони, демонстрируя размер онежских лещей. Выходило что-то очень уж солидно – в свёрток, прикинул Казаков, такое чудище не поместилось бы.
К «Ржаной» тем временем прибавилась ещё одна бутылка – на этот раз «Столичная», ноль-семь.
- Всё. – гость ногой задвинул в угол рюкзак, из которого извлекал всё это великолепие. Тот был под стать штормовке – выцветший, зелёного брезента, с кожаными ремешками и металлическими замочками, слегка тронутыми ржавчиной. - Пива, извини, не взял. Тут, рядом, помнится, был магазин – сбегаем, если душа попросит.
- Он давно закрылся. – машинально Казаков, не отводя взгляда от рюкзака. - Теперь там… а ладно, какая, нахрен, разница!
И уселся на выдвинутый из-под стола табурет.
***
Из записок Сергея Баранцева.
«…честно, я восхищаюсь Петром. Совершенно искренне, без малейшей иронии. Окажись я на его месте – к гадалке не ходи, свихнулся бы. Хотя и в его зрачках плеснулось на миг безумие – когда он открыл дверь и увидел, кто стоит на пороге.
Ну а дальше – нас спасло исконно российское средство. Да-да, то самое, крепостью в сорок оборотов, разлитое по бутылкам ёмкостью ноль-семь и ноль-пять литра. А что, существует на подобный случай что-то иное? В реальной жизни, я имею в виду, а не в прекраснодушной фантастике типа «Сильнее времени» глубоко уважаемого мною писателя Казанцева. Его герои наверняка обменялись бы длиннейшими монологами, завершив их чрезвычайно пафосными призывами… к чему? Понятия не имею. Наша беседа (продолжавшаяся, к слову сказать, половину ночи или литр с четвертью, не считая нашедшейся у Петра полупустой четвертинки с коньяком) закончилась именно так, как я и планировал. Немало было оставлено и на потом - фирменный поезд «Карелия» идёт до Петрозаводска чуть больше одиннадцати часов, билеты мы взяли в СВ. Успеем ещё наговориться, причём не напрягая своими бредовыми темами соседей по купе.
Весь следующий день (начавшийся, сами понимаете, далеко за полдень с похода за пивом и чебуреками в ближайший магазинчик – он и правда, оказался не на том месте, что никак не сказалось на ассортименте) мы потратили на сборы. Чемодан на колёсиках с выдвижной ручкой, два битком набитых рюкзака, через плечо – сумка с ноутбуком и сопутствующими аксессуарами, данные с настольного компа перекачаны на внешний диск, лежащий там же… Задраить наглухо оконные рамы и балконную дверь, приоткрытые до наступления октябрьских холодов), старательно закрутить все краны, включая газовый, открутить провода на электрическом счётчике в прихожей – когда ещё мы сюда вернёмся, да и вернёмся ли вообще? Пётр воспринял всё происходящее как должное и охотно согласился с тем, что я сразу взялся раздавать указания. Впрочем – и в «той, другой» жизни я обычно был лидером – если дело, конечно, не казалось литературы или истории, где первая скрипка всегда принадлежала ему…
На часах половина шестого вечера – пополудни, как я привык говорить с некоторых пор. В карманах пачки купюр (набег на ближайший банкомат), по большей части, российских и мелкого достоинства. Смартфон пискнул – «такси… жёлтый «Фольксваген»… номер… прибудет через пять минут…» Из Перова, до Площади Трёх Вокзалов меньше часа, если не застрянем в пробках, поезд Москва-Петрозаводск» отбывает через два с половиной часа, успеем ещё и затариться в привокзальных ларьках пивом и чебуреками. Более подходящая для дальней дороги провизия - варёная, с маслом и укропом картошечка и жареная курица – ждут нас на маленьких станциях где-то за Тверью.
Пётр в последний момент кинулся в комнату, сорвал со стены пластмассовый чёрный футляр с подзорной трубой – мой подарок на двадцать девять лет, незадолго до запланированной поездки на Белое Море – вернулся, перетащил чемодан через порог и на два оборота запер дверь, неудобно зажимая трубу под мышкой. Поправил зачем-то затоптанный плетёный коврик у порога. Смартфон в моём кармане пискнул СМС-кой – машина подана, поторопитесь, господа отъезжающие! Пётр подёргал дверную ручку, вздохнул и повернулся к родному гнезду спиной.
…Ну что, двинули?..

Отредактировано Ромей (24-05-2024 13:17:50)

III

Из записок Сергея Баранцева.
«Сколько раз я возвращался в Зурбаган – а всё никак не могу привыкнуть. К тому, как расступаются внезапно сотканные из волн, ветра и облаков стены, как распахивается перед бушпритом гавань со стоящей на утёсе величественной башней Истинного маяка. Участок акватории, на котором мы оказываемся всякий раз, специально выделен для таких как мы «гостей» - здешние правила требуют от любого оказавшегося здесь судна как можно скорее покинуть «зону прибытия» - во избежание столкновения со следующим визитёром. «Зона отбытия» располагается милях в трёх мористее, в сторону островной гряды, запирающей гавань с юго-востока. Там тоже всё строго – коридор, по которому должно двигаться покидающее Зурбаган судно, тоже ограничен бело-красными бакенами, на которых в тёмное время суток зажигают масляные фонари.
Занимается этим особая портовая служба, набранная компания из двух-трёх десятков мальчишек. Они снуют по акватории в гребных лодочках, на корме которых установлены большие решётчатые лампы, подливают масла в бачки бакенов и запаливают по вечерам от этих ламп фитили бакенов. Утром тушить их не надо – порции масла всякий раз рассчитаны так, чтобы лампы гасли, когда солнце разгонит предрассветные сумерки и в «иллюминации» больше не будет необходимости.
Себя это пацаньё называет «фитильщиками» (в отличие от фонарщиков, отвечающих за уличное освещение) и носит как отличительный знак своего «цеха» оранжевые, цвета огня, рубашки, украшенные метровым отрезком бакенного фитиля - широкой, в два пальца, полосой, сплетённой из хлопчатобумажных нитей, которую они повязывали на плечо на манер аксельбанта. Когда я, в самый первый свой визит в Зурбаган, впервые увидел «фитильщиков» - то сразу вспомнил и форму барабанщиков свердловского отряда "Каравелла", и мальчишек-факельщиков из «Ночи большого прилива». В «той, другой» жизни я немало пообщался со студентами, ведущими разновозрастные ребячьи отряды, даже походил с ними под парусами - а у этой братии книги Крапивина были, считайте, настольными.
Но сейчас в огнях не было необходимости. Судя по часам в капитанской каюте, постоянно выставленным по зурбаганскому времени, день едва перевалил за два часа пополудни. Мастер Валу привычно вывел «Квадрант» из «зоны прибытия» и повернул в сторону прохода в брекватере – узком, насыпанном из булыжников, моле, защищающем внутренний рейд. У прохода чернел громоздкий утюг броненосца «Хассавер», флагманский броненосец Гросс-адмирала Брена ван Кишлерра. Сам адмирал тоже на борту – вон, под гафелем полощется на ветру его личный вымпел. Броненосец тяжко лежит на поверхности воды – высоченные борта сильно завалены внутрь, массивные орудийные барбеты далеко выступают по углам бронированного каземата, на несуразно длинном таране устроило посиделки семейство крупных серых чаек. Три мачты, несущие полное парусное вооружение, низкие мостики, зачехлённые револьверные пушки на палубе, единственная низкая, широкая, сильно сплющенная по бокам труба – обликом своим «Хассавер» напоминал рангоутные французские броненосцы конца девятнадцатого века, вроде «Кольбера» или «Редутабля». Я не раз давал себе слово выяснить – а не они ли и послужили прототипами для флагмана ван Кишлерра – но всякий раз благополучно забывал.
Вот и сейчас меня интересовал не столько броненосец, а совсем другой корабль, мореходная канонерская лодка «Гель-Гью», на которой несёт службу родная племянница адмирала Зирта Кишлерр - особа взбалмошная и успевшая доставить мне некоторое количество проблем. Но, сколько я ни шарил по внутреннему рейду линзами сорокакратного бинокль (японского, дорогущего, с азотным наполнением, приобретённого в Москве, во время недавнего визита) - канонерки обнаружить так и не смог. Пётр, кстати, тоже присоединился ко мне – состроил каменную физиономию (гляди ты, не разучился за тридцать-то лет!), извлёк из футляра подзорную трубу, раздвинул – и теперь изображает из себя капитана Блада, хотя, как по мне, более смахивает на Паганеля…
Похоже, «Гель-гью» в Зурбагане нет. Может, повезло, и сейчас она вместе с упомянутой особой отправилась в дальний океанский поход? Возможно, несёт стационерную службу где-нибудь в Лиссе, в Дагоне, а то и ещё лучше – в одном из тех «Внешних Миров», где у Зурбагана имеются постоянные торговые представительства… Увы, надежды на это мало – канонерка приписана к флотилии, охраняющей Маячную Гавань, и вряд ли могла надолго оставить свой пост. А ведь хорошо было бы! Сейчас мне – нам, если уж на то пошло! – совершенно ни к чему дополнительные сложности, которые так и вьются вокруг этой бедовой девицы…»

- Мало? – сочувственно осведомился Сергей.
Друг был прав. Поданную им фляжку - маленькую, плоскую, оловянную, такую, чтобы с лёгкостью умещалась в заднем кармане брюк – хватило лишь на два глотка, да и те чересчур уж скромные.
-- А тебе на моём месте хватило бы? – огрызнулся Казаков.- Говорил же ещё в Петрозаводске: давай водкой затаримся на дорогу! А ты заладил: там возьмём, да там возьмём… Ну и где здесь её брать?
Спутник ухмыльнулся.
- Вообще-то отсюда до «Белого Дельфина» минут десять ходу, а то и меньше. Белый Дельфин» - это таверна такая…
- Помню, ты говорил…- Казаков потряс над открытым ртом фляжкой. – Пусто, чёрт… - Кажется, там ещё Александра Грина кто-то вспомнил?
- Да, сама хозяйка таверны, тётушка Гвинкль и вспомнила. Знаешь, какой грог она варит? Закачаешься…
Казаков вернул фляжку владельцу и некоторое время смотрел по сторонам. Сергей не прерывал процесс – понимал, что сейчас старому другу надо как-то устаканить творящийся в голове кавардак.
А посмотреть тут было на что. Гавань, вернее, её внутренний рейд, отгороженный от большой воды брекватером, более-менее соответствовал описанию, данному Грином –восхитительно грязна, пыльна и пестра; в полукруге остроконечных черепичных крыш и набережной теснилась плавучая, над раскаленными палубами, заросль мачт; гигантскими пузырями хлопали, набирая ветер, паруса; змеились вымпелы.
Вдоль пирса, на котором друзья устроились вместе с выгруженным с «Квадранта» багажом, стояли десятки кораблей – шхун, барков, пароходов, каких-то и незнакомых посудин с двуногими мачтами, многоярусными надстройками и рядами вёсельных ортов над самой водой. По тянущейся вдоль пристаней улице сновали гружёные повозки, бегали грузчики с тележками и ручной кладью. Прохаживалась туда-сюда пёстрая публика, от оборванных матросов до прилично одетых горожан обоего пола, выстроился ряд домишек. Их узкие, двух- реже трёхэтажные фасады смыкались, не оставляя между домами ни малейшей щёлочки, трубы на остроконечных крышах дымили почти вровень с марсами стоящих у пристани кораблей.
Казаков помолчал, прислушиваясь к своим ощущениям, и помотал головой.
- Грог, говоришь? Нет, это мимо. Сейчас бы чего покрепче, а местный колорит оставим на завтра.
«На завтра» - в этом и заключалось сейчас то, что не давало ему покоя. Оказаться в чужом городе или в чужой стране – подобным москвича, выходца из 2024-го года удивить трудно – но сейчас-то он в самом настоящем другом мире! И то, что он выглядит местами знакомым, местами же чужим, загадочным, никак не добавляло Казакову душевого спокойствия. Легко сказать - «оставим на завтра»… а что будет, завтра-то? Конечно, именно водка (ну, или любой достаточно крепкий горячительный напиток) была в такой ситуации жизненной необходимостью.
- Тогда ром. – предложил Сергей, уловивший смысл душевных терзаний спутника. - Чёрный, не хуже ямайского – шестьдесят оборотов гарантировано!
- Другое дело! – Казаков оживился. – Ром подойдёт. Только вот это… - он с отвращением поддал ногой чемодан, - с собой тащить прикажешь? Ещё и сопрут, знаю я эти таверны…
- Зачем? – удивился Сергей. - Попросим мастера Валу отправить багаж ко мне на Смородиновый, а сами – к тётушке Гвинкль.
- Ну, как скажешь. - Казаков стёр с пластикового бока чемодана след подошвы. – Договаривайся тогда и пошли, пока я тут совсем крышей не поехал…
Он дождался, пока Сергей обменяется несколькими фразами с капитаном «Квадранта» (разговор шёл на местном языке, но по жестикуляции набежавшего рыжего боцмана Казаков догадался, что речь идёт об их багаже), поднялся, кряхтя, с монументального чугунного кнехта, вкопанного в землю у края пристани, и вслед за спутником пошёл вдоль по улицы. Она носила оригинальное название «Припортовая», и Казакову приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не вляпаться в следы жизнедеятельности местного общественного и грузового транспорта. Раза два он едва не полетел с ног - булыжники, которыми была вымощена улица, были округлыми, выпуклыми, разного размера, отчего каждый шаг приходилось рассчитывать, чтобы не споткнуться самым унизительным образом. Передвигаться непринуждённо по таким мостовым – это особое искусство, к которому Казаков в последний раз прибегал в начале нулевых, в Риге – или там камень был всё-таки тёсаный?
- Может, подыщем тебе трость? – предложил Сергей. – Такую, знаешь, чёрного дерева, с костяной рукояткой. Есть тут подходящая лавочка - там и трости с клинком имеются, и даже с фляжкой в шафте!
- Где-где? - не понял Казаков.
- В шафте. Это так палка у трости называется. Её делают полой, а внутри – либо шпажный клинок, либо фляга, либо ружейный ствол, однозарядный. Что захочешь, то и сделают, здесь это не проблема.
- Обойдусь как-нибудь. – буркнул, подумав, Казаков. – Я что, по-твоему, инвалид? Просто непривычно, вот и спотыкаюсь.
- Да причём тут – инвалид, не инвалид? – искренне удивился спутник. – Здесь вообще в обычае ходить с тростями. И, кстати, шляпу носить тоже придётся, если не хочешь выглядеть прислугой или городским оборванцем!
Казаков огляделся. Действительно, попадавшиеся навстречу мужчины - из тех, что посолиднее, немолодого возраста - были все до одного с двумя упомянутыми аксессуарами.
- Ну, надо, так надо. – ответил он. – Я что, спорю? Только сначала заглянем в этот твой «Белый Дельфин». Соловья баснями не кормят – помнишь такую присказку?
- И не поят тоже! – весело отозвался Сергей. - Так мы уже пришли, неужели не видишь?
И показал на деревянную, ярко раскрашенную вывеску, изображающую белого дельфина на фоне аквамаринового моря. Дельфин озорно ухмылялся и махал плавником, завывая клиентов в полуподвал, где и располагалось заведение. В левом плавнике он сжимал здоровенную кружку с пышной шапкой пивной пены.
- Деньги-то у тебя есть? – осведомился Казаков. - На халяву тут вряд ли нальют…
- Есть, а как же! – Сергей продемонстрировал собеседнику небольшой, многозначительно звякнувший мешочек. - Только, уж прости, карточки здесь не принимают, да и купюры тоже не в ходу. Платить будем по старинке, звонкой монетой.
Казаков вздохнул и принялся спускаться по стёртым каменным ступенькам.

Когда они выбрались, наконец, из «Белого Дельфина» – если верить настенным часам, проведя в заведении не меньше трёх часов, - Казаков уже иначе смотрел на происходящее вокруг. Дело, наверное, было в самой таверне, в её в обстановке, напоминавшей интерьер ресторанчиков, оформленных в смешанном стиле одесского «Гамбринуса» и «моряцких» забегаловок где-нибудь на набережной Сочи. Сколоченные из цельных дубовых досок столы и скамьи; кружки, глиняные, оловянные, стеклянные, которые шустрые мальчишки в белых фартуках наполняли по первому знаку элем, сидром или рубиново-красным вином. Монументальный, занимающий половину стены очаг, где на жаровнях и в глиняных горшочках жарились, запекались, тушились на угольях разнообразные деликатесы, по большей части морского происхождения. Сваленные в углу огромные корзины, из которых капала на дощатый пол вода и свисали пучки влажных водорослей, ясно свидетельствуя, что рыбы, креветки и прочие морские гады изъяты из естественной среды обитания не далее, как сегодня утром. Закопченные толстенные балки под потолком походили на бимсы, поддерживающие палубы старинного парусника – а может и не старинного вовсе, а одного из тех, мимо которого они недавно прошли. С балок свисали рыболовные сети, оплетённые канатами стеклянные шары-поплавки и чадящие масляные светильники» - от них потолок местами стал бархатно-чёрным.
Явившаяся на зов хозяйка заведения предложила принести раздвижную ширму, чтобы гостям (Казаков машинально отметил, что его спутника в заведении, похоже, неплохо знают) не мешали прочие посетители. Они были под стать антуражу: не курортники, с любопытством пялящиеся на экзотику, не наскоро перекусывающий офисный планктон - рыбаки, матросы, молодые люди в форме с якорьками и золочёными шевронами, горожане, рассматривающие за чашечкой кофе газеты, все сплошь на незнакомых языках…
От ширмы друзья отказались – народу в заведении было немного, говорили посетители тихо, кружками по столам не стучали. Время шумного застолья, как пояснил Сергей, настанет позже, с закатом солнца – тогда на низком подиуме возле очага появится скрипач, смахивающий на чернявого одесского грека, как их описывал Куприн.
На стенах заведения, так же густо закопченных чадом масляных ламп, дымом из трубок и очага, висели морские пейзажи. А на самом месте Казаков заметил портрет мужчины в капитанской фуражке, с длинным, лошадиным лицом – после недолгого колебания он опознал в нём Александра Грина.
Меню «Белого дельфина» тоже не преподнесло особых сюрпризов. Тётушка Гвинкль (она сама взялась их обслуживать, подтверждая догадку Казакова) выставила на стол большое деревянное блюдо, полное жареной рыбы вроде черноморской барабульки, и второе такое же, но с овощным рагу. Всё это великолепие гармонично дополняли глиняные кружки «капитанского» эля ёмкостью, как тут же объяснил Серёга, в пинту. Под жареную рыбу и рагу они не заметили, как употребили по три, не меньше таких пинт – эль, содержащийся в них был обильно сдобрен корицей и имбирём. И когда Сергей потребовал, наконец, рома – Казаков отнёсся к этому без прежнего энтузиазма. Но - покорно подставил свою стопку, толстого, мутно-зелёного стекла, очень тяжёлую.
Ром оказался хорош – ароматный чрезвычайно крепкий. К нему полагался большой оловянный кофейник с чёрным обжигающим кофе и ещё одно блюдо, заполненное блюдо чем-то, напоминающим восточные сладости – во всяком случае, коричневые, густо посыпанные корицей ломтики пахлавы Казаков опознал вполне уверенно.

Это всё футуршок, упрямо повторял Казаков, шагая по мостовой. И даже не «футур…» - ведь оказался он не в будущем, а… тьфу, даже термина подходящего не подобрать!. Конечно, попаданческая литература подбрасывала порой и не такие сюжеты – но кто, скажите на милость, воспринимал их всерьёз? Они проходили по той же категории вероятности что маги, эльфы и прочие Белые Ходоки, которых наплодили авторы, работающие в жанре фэнтези. Почитать – можно; помечтать, пофантазировать – да сколько угодно; поиграть, неважно, на компе ли, в полевой ли ролёвке – с полным вашим удовольствием, если найдётся достаточное количество подвинутых на той же теме. А вот вообразить себе реализацию подобного сценария – нет, не получалось. Всё сводилось к железобетонному «этого не может быть, потому что не может быть никогда» - и неважно, идёт ли речь о маге с Кольцом Всевластья, или о пожилом неудачнике, очнувшемся внезапно в теле самого себя, но пятнадцатилетнего. Этот изначальный посыл априори нёс могучий заряд нереальности, перечеркивающий сколько-нибудь рациональное отношение к сюжету. Оставалась, правда, лазейка в виде альтернативной истории, сакраментального «а что было бы, если?..» - но это уже на любителя. К числу которых Казаков тоже относился – правда, в разумных пределах. Без фанатизма.
Но сейчас-то речь не о вероятностях и не о реализуемости той или иной фантазии – нет, тут всё по-настоящему! И даже объяснение происходящему имеется, и вполне… если не логичное, то последовательное. Чем, в конце концов, Фарватеры и Маяки хуже Звёздных Врат, тахионно упакованных червоточин, или, скажем, сигма-деритринитации? Да ничем, те же уши, только в профиль. Вот и футуршока, обещанного авторами попаданческих и иных-прочих книжек не случилось… то есть, он случился, но в каком-то странном, урезанном виде - за что отдельное спасибо таверне «Белый дельфин», её посетителям, гостеприимной хозяйке. А так же Серёге Баранцеву который вместо того, чтобы провести его по улицам Зурбагана, где чужеродность, «инакость» выглядывает из каждой подворотни, переплетаясь с чем-то знакомым чуть ли не с детства – взял, да и затащил спутника в питейное заведение, где дал прийти в себя и осознать произошедшее в более-менее привычной обстановке. Ну а дальше сделал своё дело чёрный покетский ром, который до некоторой степени примирил Казакова с тем, что с ним произошло. Улица Полнолуния, по которой они шагали, теперь казалась ему знакомой, даже до некоторой степени родной – и фонарщики с их лесенками, и совершенно парижские фиакры, словно сошедшие с полотен импрессионистов, и даже вывески на незнакомом языке. Сергей на ходу изображал из себя гида: вот это оружейный магазинчик, лучший в Зурбагане; дальше, в половине квартала - поворот в Переулок Пересмешника (в его глубине Казаков разглядел загадочный зеленоватый свет) а в этом домике (два этажа, два окошка по фасаду и острая, вытянутая вверх крыша) лавка менялы… Ещё через три дома держит ателье очень приличный портной, имей в виду, может пригодиться…
Через два квартала они свернули с улицы Полнолуния и некоторое время поднимались по крутым переулкам в гору, на террасы Верхнего Города. После нескольких хаотических поворотов (в какой-то момент Казакову показалось, что они пересекают улочку, по которой только что прошли), Сергей остановился перед ажурной оградой крохотного палисадника.
- Смородиновый переулок, дом четыре. – сказал он, распахивая перед спутником низкую, едва по пояс, калитку. – Хозяйку зовут матушка Спуль, постарайся произвести на неё хорошее впечатление. Нам здесь жить, имей в виду…

Дожив до сорока лет, Казаков не раз мечтал о таком вот жилье – в стиле квартиры Шерлока Холмса на Бейкер-стрит из известного советского сериала. И чтобы непременно с эдакой миссис Хадсон - её здесь заменяла матушка Спуль, действительно очень напоминающая Рину Зелёную в роли миссис Хадсон. Сергей шёпотом сообщил спутнику, что хозяйка дома была вдовой капитана дальнего, отчего Казаков проникся к ней небывалым уважением.
Любопытно, что всякий раз, когда он представлял себе эту гипотетическую квартиру – то место «доктора Ватсона» всегда занимал именно Сергей Баранцев. К тому времени он уже около десяти лет числился пропавшим без вести, так что можно было давать волю воображению, лепя из потерянного друга подходящий образ. И вот, на тебе: и Серёга здесь, и дом в точности (ну хорошо, почти в точности) такой, как грезился ему в Москве…
Посланец мастера Валу, доставивший багаж, передал домохозяйке записку с предупреждением о новом постояльце - так что, когда они добрались-таки до Смородинового переулка, всё было приготовлено к его, Казакова, заселению. Пунш, который матушка Спуль поставила на столик в их гостиной оказался выше всяких похвал (тёмное крепкое пиво, лимонный сок, сахар, пряности, имбирь)…, застеленные постели ждут в спальнях – отдельных, каждая с небольшим камином и мансардным окошком, из которого открывается недурной вид на Нижний Город, горный отрог и гавань. Друзья устроились в креслах перед камином в общей гостиной, и предались неспешной беседе. Спасть удивительным образом расхотелось, а вот поговорить было о чём.

- С чего ты так задёргался, когда увидел ту девицу? – лениво осведомился Казаков. Речь шла о Зирте Кирштайн, явившейся в «Белый Дельфин» в компании курсантов Морского лицея, среди которых она выделялась новенькими мичманскими нашивками.
- Не верю я в такие совпадения. – сказал Сергей. – Понимаешь, в тот, первый мой вечер в Зурбагане я тоже её встретил в «Белом Дельфине» - и, прошу заметить, в точно такой же компании. А что последовало за этим – разговор отдельный, долгий.
- А ты расскажи. – посоветовал Казаков. – Торопиться нам некуда. Пунш, правда остыл – ну так попросим матушку Спуль принести горячего…
- Не надо. – Сергей поднялся с кресла, извлёк из стойки возле камина медную кастрюльку на длинной, витой, медной же ручке. – Вот, лей сюда, сейчас мы его подогреем…
Казаков суетливо перелил пунш в кастрюльку. Процедура разогревания напитка на углях в камине чрезвычайно ему нравилась – впрочем, подумал он, при такой жизни она превратится в привычку и перестанет радовать своей новизной. Но – когда ещё это случится, а пока можно получать удовольствие, в самом деле, воображая себя на месте знаменитых обитателей дома номер двадцать два по Бейкер Стрит...
- Так вот… - Сергей разлил дымящийся напиток по кружкам. Казаков принял свою обеими ладонями и зашипел – кружка была очень горячей. – Тогда я остановился в комнате на втором этаже «Белого Дельфина» - но не успел улечься, как эта особа появилась на пороге моей комнаты…
Он коротко поведал собеседнику о том, что случилось потом – и визит к гному, владельцу лавки редкостей в Переулке Пересмешника, и торопливое бегство на «Штральзунде прочь из Зурбагана, и Мир Трёх Лун всё, что там с ним случилось.
- Короче, сам увидишь, когда время придёт. – подвёл он итог. - Местечко своеобразное, но тебе понравится, обещаю. Что до Зирты… она, конечно, генерирует вокруг себя неприятности, а всё же её есть за что благодарить. Если бы не она – он бы никогда не нашёл дороги в Мир Трёх Лун, не побывал бы на острове Скелета… да и ты тоже. А сейчас - - он в три больших глотка прикончил успевший остыть пунш, - давай-ка на боковую. Время позднее, завтра силёнки понадобятся.
И вышел из гостиной, оставив Казакова гадать – а случайно ли старый друг закончил разговор известной репликой горбатого главаря из «Место встречи изменить нельзя»?