Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
В ВИХРЕ ВРЕМЕН |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Конкурс соискателей » Софья знает лучше
Запредельно отважная ГГ, пить незнамо что, на, возможно, некипячёной воде. Я бы так не рискнул.
как отвар может быть некипячёным?.
ГГ третий день в теле)
Ага. Кроме Гончаровой: "Аз есмь Софья" больше ничего в голову и не приходит
Ну есть "Задолго до истмата" Беразинского
Да, нет попаданцев "к Пете Первому" тьма, но большинство ОЧЕНЬ примитивное поведение и сюжеты так себе.
Речь идёт именно о попаданцах в Софью.
Ну вот, пожалуйста, уже Федор прекрасно понимал, что управляет империей:
По обличениям видно, что выступление патриарха против светской степенной системы было связано с неприятием им реформы епархий и обе задели Иоакима прежде всего принципом соподчинения высших властей. То, что царь считал неизбежным для аппаратов государственного и церковного управления великой державы, Иоаким не без оснований воспринимал как ограничение верховной власти. В огромной империи трансляция функций и властных полномочий сверху вниз была неизбежна. Царь Федор, вдвое расширив штат центральных органов (не говоря уже о реформе местных), решительно переходил от родовой, семейственной формы управления к развитой администрации: "знак, — по выражению С. М. Соловьева, — что Россия начала уже выдвигаться из числа государств с первоначальною, простою формацией}".
Патриарх сопротивлялся этому процессу по всему фронту. Он выступил одновременно: а) против резкого увеличения числа епархий, которое повлекло бы за собой необходимость введения промежуточной подчиненности епископов митрополитам; б) против самого принципа соподчинения архиереев; в) против введения архиерейских степеней по "степенным городам", несмотря на то что порядок старшинства епархии существовал издавна и новый от него не особенно отличался (степенность означала некую долю самостоятельности, независимости от патриарха, то есть ненавистного ему архиерейского самовластия); г) против какой бы то ни было самодеятельности архиереев вообще, в которой Иоакиму виделось ужасное преступление "высости" над волей архипастыря, как ясно показывает жестокое преследование не только непокорных, но просто позволивших себе, например, купить карету архиереев; д) против соблазнительных для церковных властей усовершенствований в организации чинов светских, когда весьма полезную для сокращения споров в верхах реформу Иоаким не захотел принять — и сумел не допустить.
Словом, он истово и чистосердечно сражался с мельницами, пытаясь в огромной Российской империи сохранить Церковь в том состоянии, которое сложилось в сравнительно небольшом и единоверном Московском царстве.
Если хотите комментариев, то "крупнее" текст писать не надо.
После обеда я не могла уснуть. Ворочалась, обдумывала услышанное, вспоминала рассказы Пятово и свои наблюдения. Успокоиться не получалось. Нужно с кем-то поговорить. А поговорить можно только с Марфой, сестрой Софьи. Я отправилась к ней.
Марфа словно ожидала прихода сестры: На столе стоял самовар из красной меди. По комнате плыл тонкий аромат чая. Стол накрыт: тарелки с медовыми пряниками, засушенные дольки апельсина (редкая заморская диковинка), кувшин с молоком, блюдо с патокою. Чайный прибор - подарок персидского шаха - сверкал чистотой.
- Мне кажется, Софьюшка, не о том ты печалишься, - покачала головой Марфа, когда мы, наконец, смогли остаться вдвоем после всех положенных ритуалов с боярынями и я рассказала о произошедшем. - Ты ведешь себя безрассудно! Стоит ли дивиться последствиям?
- Нравоучения твои несколько запоздали, как мне кажется, Марфушенька, - буркнула я, разливая янтарную жидкость по фарфоровым чашкам.
Вот с чего я рассчитывала на другую реакцию, да на полную поддержку? Марфа никогда не отличалась решительностью. Поддалась в прошлый раз эмоциональному порыву, а теперь и раскаялась. Но я недооценила царевну.
- Напрасно ты, душенька, попреки в словах моих ищешь, - сказала она, мягко сжав мою руку. - Сама подумай, какая, в сущности, разница, о чем умолчал карла, если твою волю он выполнил? Тебе о том бы печалиться, как братца царя убеждать будешь, коли привезет Тараруй протопопа…
- Вот именно, что «коли привезет»… ответила я мрачно. - Коли не доедет князь до Пустозерска? Путь неблизкий. Нападут на него тати лесные… Например...
— Как это не доедет?! — Марфа сдержанно, но искренне рассмеялась. - Софьюшка, ну и фантазия же у тебя! У Хованского отряд не менее сотни оружных людей. Да его в Москве проще подкараулить, чем на дороге-то дикой!
Я потупилась. Марфа была права. Но сомнения не исчезали.
- Не нравится мне, что Пятово смолчал. Чего ждать, и не ведаю…
- Ну так путь твой обманный, - философски заявила царевна, - так что ж горевать, что и попутчик таков?
Я поморщилась.
- Осуждаешь все же ты меня, а ведь поддержала в начале!
- Не осуждаю! - покачала головой Марфа. - Восхищаюсь даже! Я бы сама никогда на такое не осмелилась… Страшно ведь, сестренка… А хочешь, я с карлой поговорю? Может, простил он давно князя?
- Добро бы так! - вздохнула я. - Да как раз тогда он бы о князе мне и рассказал. Не старовер он никакой — сам признал, что тогда в тереме бы не остался. Он всем лжет, с чего вдруг тебе правду скажет?
- Я немного его знаю, - призналась Марфа. - То, что он из дома боярыни Федосьи Прокопьевны в покои Федора принят — истинная правда. Сама понимаешь, почему об этом ни матушка, ни кто другой разговоров не вел. После… горя того подходил он ко мне, за помощь Ванечке кланялся… Да что за помощь-то была, - царевна махнула рукой и отвернулась. - Не станет он темнить предо мною, хоть в память о Морозовых…
- Хорошо, - ответила я без особой, впрочем, веры в успех. - Попробуй, пожалуй. С людьми ладить у тебя лучше моего выходит.
- Просто люди ни в чем не виноваты, - грустно улыбнулась Марфа.
- Не виноваты... - эхом повторила и я.
Мы задумались, каждая о своем, но пауза оказалась недолгой — через пару минут доложили, что пришла Фекла.
Марфа взглянула на меня вопросительно. Я пожала плечами: «пусть заходит».
- Ты только не сердись, если что… - напомнила сестра. - Твоя горячность…
- Марфуша? - я картинно вскинула брови. - Буду покойна как мармор — мне самой охота нынче послушать Феклушины сказки.
Марфа тут же развеселилась и кликнула плакальщицу.
- Ах, государыня-царевна Марфа Алексеевна, ах, государыня-царевна Софья Алексеевна, - запела баба восторженно, но строго по-старшинству, - поздорову ли, матушки-девицы?!
- И тебе не болеть, Феклуша. Присаживайся, чайку хлебнешь с нами?
Марфа кликнула служанку:
- Марья, принеси еще один прибор для Феклы Полуэкторовны. Не дело человеку без посуды сидеть!
- Ой, матушки-девицы, как же мне сирой принять вашу милость! - Фекла уселась на краюшек лавки и взяла чашку с таким торжественным видом, будто ей сам патриарх чая налил, а не сенная девка Марья.
- Все ли похороны сегодня обошла, Феклуша?
- Ах, матушки, что похороны! - она нетерпеливо махнула рукой. - У гончаров нонеча гул с утра. Говорят, князь Хованский в Пустозерск отряжается за протопопом Аввакумом мятежным. Мол, сам царь повелел еретика пред светлые очи представить…
М-да, быстро разошлось… Гораздо быстрее, чем я рассчитывала. Ей-богу, в эпоху СМИ и интернета подобная новость и то бы расползалась куда спокойнее.
- Князь, что, сам посмел тако объявить? - спросила я как можно равнодушнее.
- Нет, не Тараруй — вроде сынок его меньшой обмолвился, а может и так люди бают… - пожала плечами плакальщица. - А только Никитка-растрига с того слуха всю слободу поднял и на двор к Тарарую повел. Все, мол, с князем пойдем — мучеников святых вызволять.
- И чем кончилось?
- А ничем! - рассмеялась молельщица беззубым ртом. - Не вышел к ним князь. Дьячка выслал с ответом, что едет сиятельный по государеву делу, сиречь слобожан сие не касаемо, коли плетей ведать не хотят.
- И что, разошлись?! - удивлению моему не было предела.
- Хотели кои побуянить, - все больше веселилась баба, - да Хованский на них стражу выслал, в миг затихли! Никитку к себе зазвал. Уж что в палатах княжих было — не ведаю, а вышел Пустосвят, что собака битая, сказал, индо князь велит по домам идти и возвращения его ждать с надежею великой.
- Пустосвят — он и есть! - я невольно выдохнула. - Везде ему не весть что видится.
- Твоя правда, Софья Алексеевна! - поддакнула Фекла. - На днях у них гончар богатый преставился! Так растригу-то вместо попа законного позвали! Слыхано ли — ни копейки на помин в храм не дали! Да, людям честным совсем малость, а растригу и поили, и кормили, и слушали, что епископа знатного.
- И тебя, значит, обидели?
- Стану я с еретиками такими за столом сидеть! - возмутилась Фекла. - Болтают да бражничают! В храм не ходят… Не тому боярыня покойница учила, чтоб храм ругать… Вот Савва Романов верно говорит, кабы разрешили только молиться по-старине, так он бы первый к причастию пришел.
-Ты хоть за нашим столом не стесняйся! - Марфа подвинула рассказчице блюдо с заедками.
Фекла живо вскочила и принялась кланяться в пол.
- Ах, государыни! Разве меня где так еще примут, как в царевненой светлице! Кажный день бога молю о вашем здравии и счастье!
- Ешь-ешь, - улыбнулась я, но после очередной булки, вновь принялась за расспросы:
- Знаешь ты сего Савву? Что за человек? Какого роду?
- Из Стрешневых — купцов.
- Стрешневы? Неужто родня бабушкина?!
- Ну что ты, царевна — московские купцы они испокон века, руки средней, но не бедствуют, - пояснила Фекла. - Романом его крестили. Да с отцом он не поладил с юности. От наследства и имени отрекся, ремеслом жить стал. Грамоте обучился. Писарь, говорят, он знатный, еще для боярыни Морозовой грамоты писал! Его даже величали одно время Романом Морозовым…
- Как же он под следствие с людьми Морозовой не попал?
- Того не знаю, но в Москве его не было долго, а уж до ареста боярыни он убег, али после… - рассказчица многозначительно развела руками.
А это интересно, не этот ли товарищ и свел Антипку вновь с расколоучителями? Судя по тому, что я читала, был он из умеренных, в диспуте о вере кулаками не махал, а напирал на факты гонений, да и слова Феклы то подтверждают. Запомню. Хотя описывал-то все именно он, а кто же самого себя обелять не станет. Так что выводы делать рано.
Если хотите комментариев, то "крупнее" текст писать не надо.
Для того потребен нормальный редактор... этот не рабочий(
Отредактировано Echernec (24-07-2025 08:02:45)
В течение недели наши регулярные визиты в собор Успения Пресвятой Богородицы стали привычными для окружающих, и к ним постепенно присоединились сестры Евдокия и Марфа. Они сопровождали меня либо совместно, либо поодиночке, демонстрируя неявное удовлетворение от этого своеобразного досуга. От сложного церемониала нам постепенно удалось отвертеться. Не праздничный, мол, выход, не парадный, а, считай, по важному делу — на поклон к Богородице, — и внезапно прокатило. А может, сказался всеобщий бардак надвигающегося междуцарствия, и со временем исчезли многочисленные тканевые конструкции на площади, а также толпа слуг. Пару девок с зонтами оставили, типа вдруг дождь пойдет, и всё.
Однако мои «паломничества от терема до собора» не принесли никаких результатов в достижении поставленной цели. Василий Васильевич Голицын не появлялся на вечерних службах в главном храме Кремля, так же как и в самом Кремле, по крайней мере в моей прямой доступности не был. А Патриарх, при первом моем «эмансипированном» появлении в его вотчине выразивший сдержанное удивление, с тех пор радовался всё меньше, а напрягался всё больше — «не по чину сие».
Но ничего, господин Савелов, есть и у тебя слабое место. Разговорился неожиданно со мною дядька царя. Забыл Патриарх друзей старых - Хитрово, думает, прошло их время. А они о нем помнят... Многое помнят.
Зашла я к Федору после вечерни, чего прежде не делала, но чем больше шло время, тем более не на месте было у меня сердце. Хоть бы намек какой на улучшение, хоть лучик надежды. Со мною была царевна Татьяна, которая Федора любила больше всех детей брата, почти как мать, а после того как Федор добился реабилитации ее ненаглядного Никона, пусть и ставшей по факту посмертной реабилитацией, она на Федьку просто молилась. Увидав мои о здоровье брата заботы, она внезапно меня поддержала, чего я, признаться, не ожидала никак, зная ее, прямо скажем, дрянной и ревнивый характер.
Но все прояснилось для меня, когда сегодня Татьяна вошла с нами во храм. Уж если кто на земле и презирал Иоакима больше нее, так разве что сам Никон. Она ненавидела этого врага своего кумира со всем пылом нерастраченной женской страстности, с истинной изобретательностью творческой натуры. Рисовала с Иоакима очень потешные карикатуры. Но мало кому их показывала, а после рвала.Писала ему письма полные праведного гнева и слез, но жгла не отправляя. Сочиняла обличительные остроумные вирши, некоторые потом шепотом пересказывали в теремах, не ведая, кто автор, опасливо оглядываясь, но записывать их боялись пуще смерти.
Тетка Софьи появилась на подходе к Успенскому собору практически одновременно с нашей малой процессией (я, Евдокия, боярыня Дашкова, Анна Никифоровна и служанки). Была она одна — вся в черном. И я, честно говоря, жутко перетрусила, глядя в ее полное строгой решительности лицо и пылающий праведным гневом взгляд. Я была уверена, что Татьяна явилась устроить мне разнос за неподобающую вольность прямо в преддверии храма и не попустить своеволия и попрания старины в дальнейшем. Евдокия, видимо, боясь того же, тихонько пискнула и побледнела. Да, от нее проку не будет… Я выдохнула и приготовилась к сражению. Надев на лицо самую смиренную из Софьиных улыбок, я в пояс поклонилась Татьяне.
- Здорова ли ты, тетушка…
- Я очень сердита на тебя, царевна! - воскликнула Татьяна без всяких предисловий. - В собор ходишь каждый день на доброе дело, а старших пригласить и в мыслях нет? Или зазорно и мне о здравии любимого племянника-царя у ног самой Богородицы помолиться?!
И тут я разом увидала ее всю: яркая, сильная, гордая! В черном платье английского парчового сукна, с широким воротником, вышитым золотыми нитями в виде листьев дуба. На шее — ожерелье из крупных чёрных жемчужин, уши украшены серьгами с бриллиантами, даром одного из польских послов. Высокая талия под грудью по заведенной Федором моде: всего на пару сантиметров, но короче подол, всего чуть-чуть, но уже рукав. Строгий черный чепец с золотой нитью. А глаза! Молнии так и брызжат! Такой Софья не видела ее никогда. Даже на танцы к царице Агафье Татьяна так не одевалась, да и не ходила она на танцы. А сейчас: Римская богиня! Мегера!
Я вновь склонилась в самом почтительном поклоне.
- Не смела я тревожить тебя, тетушка-царевна. Могу я теперь смиренно попросить разрешения сопроводить тебя к службе?
Татьяна надменно кивнула «то-то же!». Она двинулась по ступеням собора вверх, как атомный ледокол «Ленин», рассекая воздух, а мы поплыли в ее фарватере подобно маленьким рыбацким траулерам.
Это был концерт! Рок-опера! Египетская драма! Я буквально наслаждалась каждым жестом и взглядом. Как она вошла, как обвела взором храм, как двинулась прямиком к любимой Никоном иконе Троеручицы, как нараспев принялась читать молитву на помин души инока… Свечи в соборе тревожно мигали, отбрасывая причудливые тени на древние фрески. Запах ладана стал гуще, почти осязаемым. Казалось, сам воздух между Татьяной и патриархом потрескивал от напряжения.
Подумала, Иоакима удар хватит — так он покраснел и надулся. Но службу выстоял, а потом одним жестом благословил паству, удалился явно разгневанный.
Я тут же и остыла. Мелко это. И ни к чему, кроме озлобления высшего церковного иерарха, не ведет. Хотя заботится о его душевном покое в мои планы тоже не входит. А вот Татьяна — союзник в нашем теремном мире далеко не лишний. И на обратном пути я решилась заговорить с нею, дабы укрепить неожиданный альянс. Слово за слово, я предложила ей проведать царя.
И вот мы здесь. А Иван Богданович, который сидит с Федором все ночи, поит нас чаем и радостным шепотом рассказывает, что Федору Алексеевичу, батюшке, лучше! Что он просыпался после обеда дважды и признал старого дядьку! Вспоминал, как учился на лошади в детстве ездить, как скакали они с дядькой по саду в Коломенском.
Тетка Татьяна шепчет благодарственные молитвы, а я мрачнею. Не к добру у больного такие воспоминания.
- Он поправится! - восторженно провозглашает старшая царевна. - Надо верить! Молиться денно и нощно!
И она кинулась к божнице.
- А то мало мы молимся, - проворчала я. - Патриарх уж и не знает, на какую стену от наших молитв влезть.
- Не гневила бы ты, Софья Алексеевна, пастыря, - склонившись ко мне, посоветовал Хитрово. - Нехорошо дергать за лапы медведя.
- Уж и медведя? - я подняла бровь.
- Не праведно то говорить, - кивнул Иван Богданович, - да человек Иоаким недобрый. Злопамятный. Пока силу чует — зело грозен. А сила за ним сейчас вельми немалая. Многих со свету сжил. Многих по малой вине, а кого и вовсе безвинно. Отца Андрея-то помнишь?
- Не сказала бы я, что тот агнцем невинным был… Ему бы карлой служить, а не священствовать.
- Батюшка твой его любил, утешался в нем, а и то защитить не смог.
Я поморщилась — бухать батюшка с ним любил — но смолчала. Доля правды в словах придворного была: царский духовник — фигура почти неприкосновенная, а Иоаким его на цепь посадил, как холопа последнего. И Тишайший еле отмолил у патриарха своего собутыльника. На Никона выменял. Разрешил-таки действующему патриарху закатать патриарха низложенного в самый медвежий угол, да в земляную тюрьму, наравне с раскольниками. Взял и обменял бывшего друга на нынешнего, зная прекрасно, что тот бывший стар и ему безвреден — будет страдать за давно искупленные грехи, зато новый друг продолжит бражничать и прелюбодействовать.
Вот как всегда — все красавцы, не знаешь, кому и посочувствовать!
- Ты уж раз начал, Иван Богданович, - сказала я твердо, - до конца договаривай. Были случаи, когда от Патриаршего гнева безвинные страдали?
- В доме у Богдана Матвеевича — брата моего троюродного, - начал родственник считавшегося некоторыми всесильным дворецкого царя Алексея Михайловича, - инок Межигорского монастыря Иоаким появился, когда первый раз за милостыню для братии в столицу прибыл. Богдану он понравился: скромный, исполнительный, но не угодливый напоказ. Не болтливый. Да и помнил его брат еще по Смоленскому походу — поручиком рейтарским. Помнил, правда, что тот не геройствовал, да всё сетовал на несправедливость, что он, православный, должен подчиняться приказам богомерзких лютеран, но и нареканий никаких на него не поступало, и в службе рос. Постригся-то ведь уж в капитанском чине. А Ртищеву-младшему он и вовсе по душе был. Говорит, мол, только по делу, зря не мудрствует, а службу правит четко. Вскоре и патриарх Никон обратил внимание на смышленого монаха и забрал его в свой монастырь строителем.
Дальше рассказываю кратко, самое основное. С Никоном инок Иоаким быстро разошелся. Связаны ли были эти разногласия с вопросами постройки новых храмов или с самовольной отставкой патриарха — история умалчивает, а только не прошло и года с той отставки, как несостоявшийся строитель вновь объявился в Москве и получил с протекцией Ртищева должность келаря в Новоспасском монастыре, который для царствующей семьи был важнейшим из духовных центров — местом фамильного захоронения. Отсюда церковному чиновнику путь был только вверх и вперед, если, конечно, себя проявит.
И он проявил. Навел железный порядок в кухонном царстве обители. Да так, что братия даже взбунтовалась, мол, «плохо кормят». Но опять же из рассказа о том событии складывалось впечатление, что прав был скорее новый келарь, а не зажравшиеся столичные монахи. Однако урок из истории Иоаким вынес. Так как унять строптивых братьев у самого келаря не получилось, а настоятель на ситуацию наглым образом забил, ибо с ним Иоаким тоже не сработался, пришлось обратиться к живущему при монастыре отцу своего покровителя, знаменитому царскому окольничему Федору Михайловичу Ртищеву. И тот не стал изобретать велосипед, просто пообещал братии пожаловаться царю на их поведение. Конфликт тут же и погас. А инок Иоаким осознал, что светской власти даже монахи страшатся куда больше, чем гнева господнего. И опять его уязвила несправедливость. Он ведь самому богу служит, значит, и начальство у него должно быть свое. Или самому надо стать начальником, таким, чтоб и царь не смел ему указывать.
Но мысль такую он никому не высказывал, до поры все амбиции скрывал. Даже когда просил его царь испытать перед поставлением в архимандриты Чудовские, на вопрос «какой веры старой или новой держишься?» ответил просто: «Как начальство скажет, так и служить буду».
И служил. Всё исполнял, что царь велит. Пока патриархом сам не стал.
Если при Алексее Михайловиче он свою волю диктовал царю очень осторожно, с оглядкою, да и то добился практически всего, о чем Никон в свою бытность патриархом только мечтал. Неподсудность иерархов светской власти, приращение церковных земель, остановленное некогда Тишайшим, но постепенно возобновленные, и собственная у них юрисдикция. Закрытие ненавистного для церковников Монастырского приказа.
А уж при юном Федоре все царские идеи по реформированию церкви Иоаким просто саботировал. Одна история с богадельнями чего стоит. Выделить деньги на открытие приютов и госпиталей при крупных монастырях? Какие деньги, государь? Откуда? Ну разве что из твоей казны…
И так во всем, чего пытался добиться от церкви юный русский царь. Школы при церквах? Вредна православным излишняя ученость. Увлечение числа епархий? Зачем? Просвещать нехристей? Да выжечь ересь каленым железом, мечети, капища пожечь, пусть богомерзкие валят куда хотят!
Но самое интересное, и что, собственно, поведал мне дядька царя, касалось все же армейской службы будущего патриарха. Сам Иван Богданович на войне не был. Воеводствовал в Алатыре, что спасло его и от морового поветрия, свирепствовавшего в 1654 году в Москве и ставшего причиной смертей тысяч москвичей, в том числе всей семьи будущего патриарха Иоакима. Зато принимал в карантин многих беженцев и немногих раненых, возвращавшихся с фронта и бредущих куда угодно подальше от мест, охваченных эпидемией.
Вот среди последних прибыл один молодой рейтарский офицер из немцев с письмом от брата Богдана. Ранен офицер был легко, но в дороге остудился и чуть не умер в дому у воеводы. Люди Ивана Богдановича бедолагу выходили. Да и сам хозяин, убедившийся, что заразы нет, навещал юношу не единожды. Тот был весел, жизнелюбив, откровенен и признателен хозяину за заботу. У них и страсть общая обнаружилась быстро — лошади. О лошадях можно говорить часами. А еще поручика Отто Бергена — так звали юношу, можно было расспросить о войне, об армейских порядках, так сказать, без цензурных ограничений.
Юноша смеялся. Мол, не поход, а легкая прогулка. И сражений-то до самого Киева почти не случалось. А после в Киеве стояли полгода, и только уж потом бои начались, вот его и задело. А дисциплина у них строгая, сам государь в армии! Это в любой стране понимают! Только раз неприглядный случай был — в деревеньке одной, пока они там ночевали, погорел священник униатский с семьей. Выстроили весь полк. Но быстро выяснили, что местные и подожгли, да еще и церковь ограбить задумали. Бандитов тех тут же и повесили. Но был у него в полку приятель - такой же поручик Иван Савелов. Так тот двое суток молился, а потом и выдал в кругу офицеров, что нечего этих униатов жалеть, что всю деревню сжечь надо было за вероотступничество. Капитан их, сам бывший из французских гугенотов, не сдержался и обругал Савелова, сказал, что из-за таких, как он, упертых католиков его дед из родного дома бежал. В Европе такой разговор, если бы дуэлью ни кончился, то обруганному бы никто и руки не подал никогда. Но в России не так всё. Впрочем, больше с тем поручиком никто из иноверцев вне службы не общался.
А через неделю тот капитан погиб в случайной стычке с невесть откуда выскочившими на наш авангардный отряд польскими гусарами. Бился француз отчаянно — троих положил, пока его самого не зарубили. Тут уж весь полк подоспел — поляки в бегство. Половина отряда убита, остальные почти все поранены, а на Савелове — ни царапины, трясется весь и саблей машет окровавленной. Но говорили потом шепотом, что в бою его никто не видел, что он чуть ли не под телегой всю заварушку сидел, "отче наш" шептал. Поклясться в том ни один шептун не решился. А чин капитанский освободившийся Савелов же и получил. И опять шептались, а новый капитан отмалчивался да молился по храмам. Впрочем, говорили, что весть он о смерти всей семьи получил. Русские ему еще сочувствовали, да и немцы некоторые, но отношения это не улучшило. Только перед самым выходом полка в новый поход он службу военную оставил ради церковной, что, пожалуй, в его случае и правильно.
Иван Богданович рассказ этот, конечно же, вскорости позабыл. Когда в 1663 в Москву воротился помогать родичу Богдану Матвеевичу в приказе Большого двора, никак не связал представленного ему братом кандидата в Чудовские архимандриты монаха Иоакима с неким трусоватым поручиком Савеловым.
А еще через недолгое время повстречался он и с бывшим немецким рейтаром. Тот был уже израненным одноруким ветераном, пытавшимся выхлопотать себе пенсию и отпуск на родину. Но русская волокита требовала за прохождение каждой бумажки денег, которых у неудачливого вояки, что тратил жизнь в боях и удовольствии и, к несчастью собственному, в последней схватке не погиб, а остался калекой, просто не было.
- Что ж ты, братец, сразу ко мне не пришел? - узрев потрепанный вид некогда бравого офицера, воскликнул хозяин.
- Я и сейчас бы не пришел, - ответил немец почти без акцента. - Кабы не нужда крайняя. Вы уже однажды мою жизнь спасли. А должником я быть не люблю.
- Пустяки! - отмахнулся Иван Богданович. - Тебя на родине ждет кто-нибудь?
- Навряд ли… - пожал плечами ветеран. - Родители умерли, невесты не было. Братья кто где…
- Вот что, Отто, - предложил товарищ заведующего дворцовым приказом. - Ты за лошадьми ходить не разучился?
- В общем, пристроил я его на царские конюшни, помощником коновала, - вздохнул Иван Богданович. - Да лучше бы уехать помог. Добрый был малый и лошадей любил. Быстро главным коновалом стал. Царь о нем прослышал. Решил на конезавод в Александровой Слободе перевести с хорошим окладом. Уж не знаю, как вышло, что он с чудовским архимандритом столкнулся — лекарь лошадиный не конюх даже… Только увиделись они. А у Отто один был недостаток — по пьяному делу язык за зубами не держал. Ну и пошли слухи. Потом одна лошадь пала, вторая… Главный конюх письмо подметное получил, что коновал немецкий — колдун. Сволокли Отто на дыбу… Я и пальцем пошевелить не успел, а чудовский архимандрит уже обвинение в колдовстве подписал. До смерти не казнили, но язык отрезали и на вечное поселение в Сибирь. Сгинул парень. Деньги я ему дважды отправлял, потом пришла весть - умер, не доехав до Тобола...
- Ирод! - выдохнула тетка Татьяна, которая уже давно отвлеклась от молитв и слушала раскрыв рот. - Как может такой…
Но я взглядом заставила ее замолчать.
- Спасибо за ВСЕ, Иван Богданович, - сказала поднимаясь. - Час поздний, пора нам.
Дядька понимающе кивнул.
- Ты царевна, помни, - сказал он напоследок. - Я уже стар и болен. Мне бояться нечего. А вам еще жить…
До моих покоев мы дошли молча. А как стали прощаться, я шепнула тетке:
- Вот бы повесть в виршах и картинках составить, типа лубка, про некого трусливого капитана… Никодима, ставшего, чтоб на войну не ходить, римским папой.
- Как можно! - изобразила возмущение Татьяна Михайловна, но не удержалась и прыснула в кулак, а глаза ее вдохновенно заблестели.
Для того потребен нормальный редактор... этот не рабочий
Вот размер самого первого поста в этой теме - вами написанного - как раз и соответствует нужному. Такое количество строк достаточно.
Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Конкурс соискателей » Софья знает лучше
|
|