"Племянник" Молотова под следствием и судом
Семь лет на Лубянке пытались разгадать тайну бывшего советского военнопленного
2000-06-09 / Леонид Решин, Андрей Почтарев

В конце апреля 1945 г. эсэсовцы доставили в альпийское местечко Нидердорф несколько заключенных из Дахау. Разместив их в отеле для туристов, конвой бежал, а 2 мая там появились итальянские партизаны. Вскоре они ушли, прихватив с собой одного из "постояльцев" - хромого советского лейтенанта, невысокого парня лет двадцати пяти. Позже на легковой машине его доставили в Рим, в советскую военную миссию. Ведь партизанам этот человек был известен как "племянник Вячеслава Молотова", наркома иностранных дел СССР.

Но в Риме лейтенант о своем высоком родстве умолчал. Впрочем, в миссии поинтересовались лишь тем, в каких лагерях он побывал и кого знает по плену. Лейтенант ответил, что его фамилия Кокорин, что содержался он в Заксенхаузене, Бухенвальде и Дахау. После опроса Кокорина направили - уже в грузовой машине - на сборный пункт, размещавшийся в городе Бари, в американском лагере для перемещенных лиц.

Обвинительное заключение

Пароход с репатриантами прибыл в Одессу 21 июня 1945 г. Здесь Кокорина немедленно задержали и доставили в Москву. Первый допрос состоялся в ночь с 25 на 26 июня во внутренней тюрьме на Лубянке. После его окончания начальник Главного управления контрразведки "Смерш" Виктор Абакумов утвердил постановление на арест и обыск Кокорина Василия Васильевича, 1923 года рождения, уроженца деревни Молоки Куменского района Кировской области, русского, бывшего члена ВЛКСМ, из крестьян-бедняков, бывшего старшины 1-й маневренной воздушно-десантной бригады Красной Армии.

Вот выписка из уголовного дела: "...Кокорин В.В. пленен немцами 11 апреля 1942 года в районе гор. Демянска Новгородской области. Находясь в плену, выдал себя за племянника Заместителя председателя Совнаркома СССР товарища Молотова и после допроса немцами был переброшен из Демянского лагеря военнопленных в Берлин.

В июне 1944 года Кокорин был завербован немецким офицером СД для провокаторской работы среди заключенных концлагеря, о чем дал письменное обязательство.

Рождение легенды

Отвечая на вопросы следователя, Василий Кокорин показал, что бригада, в которой он служил, была заброшена в тыл 16-й немецкой армии 6 марта 1942 г. с задачей овладеть городом Демянск. Выполнить задачу не удалось, и десантники обосновались в лесах, ведя партизанскую войну. Вскоре начались налеты немецкой авиации, поддерживавшей действия гитлеровских наземных частей. Бойцы стали нести большие потери, продовольствие и боеприпасы были на исходе, самолеты с Большой земли не прилетали. 9 апреля на виду у всей бригады ушел в сторону немцев ее командир - подполковник Тарасов.

Кокорин еще в середине марта жестоко обморозил ноги, так что передвигаться мог лишь на коленях. Он решил прорываться к своим, но, не отважившись в одиночку переплыть реку Полу, по которой проходила линия фронта, отполз километра на два в глубину леса и присел у дороги. Здесь-то 11 апреля его и взяли в плен немецкие обозники.

Условия содержания в лагере для военнопленных были ужасными, медицинская помощь не оказывалась, и Кокорин решился на опасный шаг...

Через месяц он заявил коменданту лагеря, что его мать, Ольга Михайловна Скрябина, является родной сестрой наркома иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова, настоящая фамилия которого Скрябин. Заодно он прибавил себе три года, повысил себя в звании до лейтенанта, а в должности - до офицера по особым поручениям при командующем Северо-западным фронтом генерал-полковнике Курочкине.

На следующий день его доставили в Демянск. Человек десять немецких офицеров пристально смотрели на Кокорина, сравнивая его лицо с фотографией Молотова. Вывод "экспертов" был единогласным - похож.

Однако тут же градом посыпались вопросы: где жил, учился, когда и где в последний раз видел "дядю"? Кокорин отвечал, что встречался с Молотовым в Кремле 12 марта, после получения назначения на Северо-западный фронт. Ссылаясь на этот разговор, "племянник" поведал, что военная политика СССР заключается в том, чтобы оттеснить немецкие войска к границам 1941 г. и предложить Гитлеру мир. А через 10-20 лет СССР как следует вооружится и в нарушение договорных обязательств нападет на Германию, чтобы покончить с ней.

"Родственнику" высокопоставленного советского деятеля оказали медицинскую помощь, переодели и отправили в госпиталь. Там к нему пришел немецкий офицер, который показал листовку с изображением двух военнопленных и попросил опознать их. Кокорин ответил, что вроде бы видел где-то одного из них. На что офицер воскликнул, указывая на конкретное лицо: "Но это же ваш двоюродный брат Григорий. А другого вы знаете?" "Я знаю его и видел несколько раз. Это - Яков Джугашвили, сын Сталина," - на сей раз угадал пленник.

Офицер ушел, сказав на прощанье, что их следующая встреча, где будет присутствовать и "брат", состоится в Берлине. Но в немецкую столицу Кокорин попал только в июле 1942 г.: он заболел сыпным тифом и его оставили в госпитале.

...Сегодня, читая протоколы допросов Кокорина, поневоле спрашиваешь себя: что здесь правда, что - ложь или интерпретация заключенного, а что - игры следственного аппарата? Как мог Кокорин, если он не имел никакого отношения к семье Молотова и прожил всю жизнь в глухом вятском селе опознать Якова Джугашвили? Ведь тот был мало известен в Советском Союзе. Что стоило немцам обратиться к сдавшемуся в плен Николаю Тарасову и получить от него справку о бывшем подчиненном старшине Кокорине? Нет, здесь что-то не то...

Встреча "двоюродных братьев"

...Встреча Кокорина с "сыном" Молотова состоялась в сентябре 1942 г. в Берлине, в небольшой тюрьме "Шарлоттенбург", где содержались перспективные для спецслужб "Великой Германии" заключенные. К тому времени ему ампутировали обмороженные пальцы ног, и он смог несколько поправиться и окрепнуть.

На прогулке в тюремном дворике Кокорин, обратив внимание на одного из зэков, вспомнил, что видел его фотографию на листовке с Яковом Джугашвили. Охрана тюрьмы общению не препятствовала, и вскоре он познакомился с "двоюродным братом". "Кузен" рассказал, что на самом деле он - Василий Георгиевич Тарасов, 1920 года рождения, уроженец Воронежа, по профессии шофер. На вопрос, как он оказался в тюрьме, Тарасов ответил, что будучи в лагере для военнопленных, "допустил одну глупость, вот и попал".

После появления немецкой листовки, извещавшей бойцов и командиров Красной Армии, что в германском плену находится сын наркома иностранных дел СССР, оперативно последовало опровержение ТАСС, в котором говорилось, что у Молотова нет и никогда не было никакого сына. Документ немцы предъявили Тарасову-"Скрябину". Он тут же сознался в своей выдумке, и был доставлен в "Шарлоттенбург" - на всякий случай.

Разговоры и встречи в тюрьме продолжались до 13 января 1943 г., пока "братьев" не перевели в тюремный блок концлагеря Заксенхаузен. Содержали их там в разных камерах, но, как показал на допросе Кокорин, они смогли установить между собой письменную связь, оставляя друг другу записки в уборной.

В августе 1944 г. Тарасов исчез из поля зрения Кокорина.

По словам последнего, желая улучшить условия своего пребывания в плену, он неоднократно обращался к немецким властям с заявлениями, предлагая сотрудничество в пропагандистской, разведывательной или контрразведывательной работе. В декабре 1943 г. известный Кокорину под фамилией "Дедио" сотрудник СД сообщил ему, что предложение принято.

Почему пропал каминский?

В июне 1944 г. Кокорин получил от СД задание - "разработать" капитана госбезопасности Александра Русанова, содержавшегося в камере # 2.

Помощник начальника Украинского штаба партизанского движения Строкача, Русанов оказался в плену после десантирования в тыл противника. Несколько позднее Кокорин, правда, показал, что Русанов командовал партизанской диверсионной бригадой под Орлом и был захвачен противником вследствие провокации немецкой разведки. Так или иначе, но капитан ГБ согласился поступить на Дабендорфские курсы пропагандистов РОА, однако вскоре был опознан одним из военнопленных как бывший начальник горотдела НКВД в Дрогобыче.

После нескольких дней общения с Русановым Кокорин "расшифровал" себя - и в части своего "родства", и в части полученного от немцев задания. Обрадовавшись новому "союзнику", капитан поинтересовался, будет ли он выполнять его поручения? Кокорин, не задумываясь, согласился, и свои отчеты немцам о ходе "разработки" стал писать под диктовку Русанова. Их содержание было направлено на дискредитацию в глазах гитлеровцев руководителей "Русского комитета", будущих руководителей КОНРа - Власова, Трухина, Малышкина и Жиленкона. Не был забыт и предводитель созданной на Брянщине-Орловщине "Русской освободительной народной армии" (РОНА) Бронислав Каминский.

О Власове, в частности, сообщалось, что он служит у немцев по заданию советской власти и занимается переброской на сторону Красной Армии отдельных бойцов и целых подразделений РОА. То же самое - с некоторыми вариациями - докладывалось и о Трухине, Жиленкове, Малышкине. В отношении Каминского указывалось, что он является давним агентом НКВД, заброшенным в немецкий тыл.

"Разработка" гэбиста продолжалась до ноября 1944 г., пока Русанов не перерезал себе вены. По словам захваченного в плен после войны коменданта лагеря Заксенхаузен штандартенфюрера СС Антона Кайндля, вскоре капитан умер от потери крови. Но странное совпадение - в том же ноябре бесследно исчезает и командир РОНА (она же - "бригада Каминского" или - 29-я русская гренадерская дивизия СС) бригадефюрер СС Бронислав Каминский. Ходили слухи, что немцы ликвидировали его за зверства при подавлении Варшавского восстания. Но может быть, здесь сыграло свою роль то, о чем доложил в СД Кокорин?

Яков Джугашвили

Кокорина не сразу поместили в тюремный блок концлагеря Захсенхузен. Первое время после прибытия его, как уже говорилось, содержали в блоке "А". Это были три восьмикомнатных барака и барак для охраны, изолированные от общего отделения концлагеря высокой стеной и внутренним ограждением из колючей проволоки. Здесь заключенные содержались на привилегированном положении. Их размещали в двухместных или в одноместных комнатах, которые запирались лишь с наступлением темноты. После подъема многие, по разрешению коменданта, могли беспрепятственно общаться между собой или гулять во дворике. Паек им полагался такой же, как и эсэсовской охране.

В блоке "А" содержались, например, такие заключенные, как греческие, а в конце войны - итальянские генералы, личный врач и адъютант заместителя фюрера по партии Рудольфа Гесса (Кокорин называл его попросту - Франц).

Содержался в блоке "А" и Яков Джугашвили, категорически отказывавшийся в какой бы то ни было форме сотрудничать с гитлеровцами и их ставленниками. Ни с кем из заключенных он не общался, жил в отдельной комнате и всегда гулял в дворике один. Однажды по специальному указанию своего начальства Кайндль вызвал к себе Кокорина и Джугашвили и объявил им, что они могут общаться между собой беспрепятственно. Но Яков этим разрешением воспользоваться не пожелал.

8 сентября 1943 г. с наступлением темноты Джугашвили отказался идти в барак и остался во дворе блока "А". Часовой тут же потребовал, чтобы он подчинился. Но Яков направился к запретной зоне, огороженной колючей проволокой и находившейся под током высокого напряжения. Окликнув непокорного узника еще раз, немец прицельным выстрелом в голову убил его наповал.

Кокорин не видел, как погиб Яков Джугашвили.

По его словам, он отчетливо слышал тогда только звук выстрела. Вместе с тем на допросе в МГБ СССР, состоявшемся 29 мая 1947 г., Кокорину было предъявлено обвинение в соучастии в убийстве сына Сталина (в протоколе допроса тот был обозначен литерой "Д") на том лишь основании, что узнав о его гибели, Кокорин потребовал немедленного перевода в тюремный блок. Позже это обвинение отпало - по крайней мере, формально...

"...Я был запутан"

В деле Василия Кокорина есть, по крайней мере, еще два очень интересных обстоятельства.

Во-первых, 24 мая 1949 г., через четыре года после ареста, когда Кокорин ответил на все вопросы следователей - сперва "СМЕРШа", а потом следственной части по особо важным делам МГБ СССР, было подписано новое постановление о принятии его дела к производству по признакам статьи 58-1 "б" - измена Родине. Нельзя не связать это решение с тем, что в феврале 1949 г. репрессировали жену Молотова Полину (Перл) Жемчужину-Молотову.

Поневоле возникает мысль - не готовил ли министр госбезопасности СССР Виктор Абакумов, в рамках внутривидовой борьбы на высшем партийно-государственном уровне, еще один сюрприз для Вячеслава Молотова?

И, во-вторых, этот новый виток следствия продолжался до 3 декабря 1951 г., когда заместитель министра Госбезопасности СССР Цанава утвердил обвинительное заключение по делу Кокорина. Ни эпизоды с Яковом Джугашвили, ни эпизоды с "сыном Молотова" - Василием Тарасовым - в формулу обвинения Koкорина не вошли. В вину ему вменялось лишь переход на сторону противника, сотрудничество с гестапо и провокации в отношении плененных советских военнослужащих.

Заседание Военного трибунала Московского военного округа состоялось 10 января 1952 г.

Вынесенный в тот же день приговор был короток: высшая мера наказания - расстрел с конфискацией имущества и правом на кассацию в течение 72 часов с момента вручения приговора. Правда, суд совещался более трех часов - без консультаций, похоже, не обошлось.

Сразу же после объявления приговора "племянник" обратился с просьбой о помиловании в Президиум Верховного Совета СССР. Кассационную же жалобу в военную коллегию Верховного Суда СССР Василий Кокорин написал из Бутырской тюрьмы через неделю, 16 января 1952 г. В ней, в частности, говорилось:

"...Как на суде, а также и на следствии, я указывал, что привлекать, а тем более судить меня по статье 58-1 "б" УК РСФСР не следует, ибо, находясь на фронте, я потерял обе ноги и весь период пленения, т.е. три года я находился в тюрьме гестапо...

...14 мая в лагере военнопленных, в жутких условиях голода и смерти, я ради спасения жизни написал заявление на имя немецких военных властей, что мать моя - сестра В.М. Молотова. На допросе в военной полиции гор. Демянска а затем в Дно и в гестапо в гор. Берлине я подтвердил, что принадлежу в роду В.М. Молотова.

Тяжелые условия тюрем гестапо, болезни ног, тиф, допросы до того изнурили меня, что я в июне 1945 года вернулся на Родину совершенно больным. На письмо на имя В.М. Молотова из концлагеря Заксенхаузен, гор. Берлина, через швейцарское посольство я ответа не получил, однако до меня дошли слухи, что мне была оказана громадная помощь и все было выкрадено работниками гестапо.

Вернувшись на Родину 21 июня 1945 года, я сразу же был схвачен в гор. Одессе с английского парохода чьей-то контрразведкой и брошен в тюрьму. На следственных допросах в гор. Москве я так был запутан, что на меня исписали десятки томов дел, при воспоминании о которых волосы встают дыбом.

Несправедливость следствия, тюремный голод, холод довели меня до того, что я подписываю, что угодно...

Прошу Военную Коллегию Верховного Суда СССР выяснить дело со мной, а особенно - просто связываться с Правительством, в частности с В.М. Молотовым и окончательно решить мою судьбу..."

Впервые за шесть с половиной лет тюремного заключения в СССР Василий Кокорин отказался от формулы - "...выдал себя за родственника народного комиссара иностранных дел СССР В.М. Молотова" и прямо указал на свою родственную связь с членом политбюро ЦК ВКП(б).

На следующий день канцелярия Бутырской тюрьмы отправила жалобу по принадлежности.

Определение военной коллегии Верховного Суда СССР по жалобе Кокорина было вынесено почти через полтора месяца - 27 февраля 1952 г. Приговор в отношении Кокорина оставили в силе, а жалобу его - без удовлетворения.

После этого Василий Кокорин прожил еще месяц.

Приговор был приведен в исполнение 26 марта 1952 г.

В апреле 1952 г. в МГБ СССР в ответ на запрос пришла справка из далекого Четвериковского сельсовета:

"Дана на Кокорину Татьяну Андреевну, дер. Молоки Четвериковского сельсовета Куменского района Кировской области в том, что она действительно на территории сельсовета не проживает с 1939 года и хозяйства на территории сельсовета не имеет, об чем и дана настоящая справка.

Председатель сельсовета (подпись)

Секретарь сельсовета (подпись)".

Неожиданный поворот событий, не правда ли?

Если приговоренный к высшей мере наказания человек был Василием Кокориным, проживавшим в Куменском районе Кировской области, ушедшим в сентябре 1941 г. оттуда в армию, то уж он-то должен был досконально знать, где проживает его мать - Татьяна Андреевна Кокорина, которую он называл на всех допросах с 1945 по 1952 гг., куда и когда она уехала из родной деревни Молоки, если это случилось в 1939 г.

Исследование американского историка по десантникам в Демянском котле тыц. Кому интересно, конешно...

В апреле 1942 года я тяжело заболел. Пришлось отправиться в госпиталь. На мое место был назначен новый командующий. Перед отъездом я доложил обстановку командующему фронтом Мерецкову, обосновал необходимость создания опорных баз внутри расположения армии. Просил его хотя бы на время весенней распутицы отказаться от попыток захвата Любани. Судьба Любанской операции сложилась, однако, иначе.

* * *

Конец июня 1942 года. Закончить лечение не удалось. С фронта прибыла машина, и я выехал в Малую Вишеру. 2-я ударная армия после выхода из окружения восстанавливалась. В нее вливались прибывавшие из госпиталей солдаты ее частей и подразделений, подходившее пополнение. Мне стало известно, что основная масса командиров и рядовых бойцов сумела выйти из окружения и вынесла часть легкого оружия. Тяжелая артиллерия, два полка "катюш", армейский госпиталь были выведены еще раньше. Позднее еще продолжали выходить одиночки и мелкие группы наших воинов. Им помогали партизаны. Так, например, начальник связи 2-й ударной армии генерал А. В. Афанасьев был вывезен на самолете из партизанского края. Там он даже провел среди населения подписку на новый заем и привез с собой подписные листы и деньги. Цифра вышедших из окружения составляла, помнится, 18-20 тысяч человек.

В начале августа все части 2-й ударной армии усиленно и глубоко занимались боевой подготовкой. Выяснилось, что прибывшие на пополнение частей красноармейцы недостаточно знают миномет, слабо отработаны вопросы взаимозаменяемости номеров в пулеметных расчетах. У некоторых бойцов саперная лопата не в почете. На все это пришлось обратить самое серьезное внимание.

В ночь на 27 августа штаб, ряд подразделений, тылы армии погрузились в эшелоны и выехали в новый район сосредоточения. Разгрузились на станции Войбокало, получив приказ ждать до поры, ничем не выдавать своего присутствия.

Вечером 30 августа нас вызвали на командный пункт 8-й армии. Здесь уже находились командующий войсками фронта Мерецков, начальник штаба Стельмах, член Военного совета Запорожец. Там я узнал, что предпринимаются новые активные действия с целью прорыва блокады Ленинграда. Общий замысел операции предусматривал совместные действия правого крыла Волховского фронта и Невской оперативной группы Ленинградского фронта. Главная роль отводилась войскам Волховского фронта, которые должны были прорвать оборону противника южнее Синявина, разгромить его мгинско-синявинскую группировку и, выйдя к Неве, соединиться с частями Ленинградского фронта. В первом эшелоне наступала 8-я армия генерал-майора Ф. Н. Старикова. Наша армия, находившаяся во втором эшелоне, должна была развить ее успех. Между 8-й и нашей армиями находился 4-й гвардейский стрелковый корпус генерал-майора Н. А. Гагена. Оборона противника прорывалась между железнодорожной линией Мга - Волхов и Синявинскими высотами. На местности это - торфяное болото, заросшее мелким лесом и кустарником. Это было самое узкое место между Ленинградским и Волховским фронтами - 12-15 километров.

Частям и подразделениям Ленинградского фронта, переправившимся через Неву, не удавалось развить наступление. Атаки шли уже несколько дней, элемент внезапности был утрачен, войска сильно ослаблены. С тяжелым сердцем я возвратился в свой штаб.

2 сентября командование фронта ввело в бой из состава 2-й ударной армии 191-ю стрелковую дивизию. Над полем боя тотчас же появились самолеты врага. Они бомбили дороги, мосты, станцию Войбокало. Нашей авиации было очень мало. Лишь зенитки активно боролись с гитлеровскими самолетами. Фашистское командование намеревалось, видимо, остановить наше наступление с помощью авиации.

Для наращивания усилий ввели в бой 22-ю отдельную стрелковую бригаду, 19-ю гвардейскую и 327-ю стрелковые дивизии. А результат пока не мог нас удовлетворить. В чем же дело? Пленные подтвердили имевшиеся у нас сведения о том, что перед нами - переброшенные из Крыма части и соединения армии Манштейна.

Доложил командующему войсками фронта: "Продвигаемся вперед, но очень медленно. Много огня, беспрерывные контратаки, бесконечные бомбежки наших боевых порядков. Противник вводит все новые и новые силы. После нашего артналета осталось много неподавленных огневых точек". Через час начальник штаба фронта Стельмах срочно вызвал меня на провод:

- На Старикова (8-я армия) со стороны Тортолово и Мишкино двигается до тридцати танков. Надо помочь, пошлите хотя бы роту.

Роту? В ротах осталось по 20-30 человек. Что может сделать такая рота? Уж лучше помочь артогнем.

10 сентября на пункте управления собрались Мерецков, Запорожец, Диброва, Рогинский, Бияков, Свиклин, начарт Калашников, начартфронта Бесчастнов. Обсуждали план действий на два последующих дня. Большие надежды на артиллерию. Она должна разрушить препятствия, расчистить дорогу пехоте.

На следующий день, едва рассвело, началась сильная бомбежка наших боевых порядков. Наша артиллерия била по огневым точкам врага, а противник отвечал тем же по боевым порядкам 4-го гвардейского корпуса. Огонь с обеих сторон достиг высокой плотности. Нашего соседа из 8-й армии противник пытался контратаковать, поддержав атаку пятью батареями артиллерии и танками. Но контратаку отбили.

Несмотря на мощный огонь нашей артиллерии, 6-й стрелковый корпус Биякова продвинуться не смог. Противник беспрерывно контратаковал, хотя и нес большие потери. Мы перехватили радиосообщение немецкого генерала Венклера о том, что наши части вклинились в первую линию его обороны. Он просил поддержки. Противник, видимо, нервничал. Он бросал в бой от Синявина и Круглой рощи новые силы.

Но и нам было не легче. Примерно к середине дня 10 сентября я перестал чувствовать правый фланг соседа. Смотрю, а вдоль речки Черной продвигается противник, человек до пятисот. С других направлений - до двух с половиной батальонов. Уже отбито семь контратак - две от Синявина, две - из Торфяного, три "а других участках фронта. Из наступавших вдоль ручья уничтожено до 400 человек. В роще Круглая нами взорван гитлеровский склад боеприпасов.

11 сентября. Снова невероятно трудный день. В воздухе - самолеты врага. Они бомбят почти непрерывно. Чадно горит торф. Наша землянка подпрыгивает, вот-вот выскочит из земли. До 400-700 вражеских самолето-вылетов ежедневно. Связь с частями нарушилась. Все работники штаба направлены в подразделения для выяснения обстановки.

Враг подтянул в район Келколово, против нашего стыка с 8-й армией, самоходки. Надо ожидать и танки. От Круглой рощи части Биякова отбивают атаки новых сил врага. А из штаба фронта очередное внушение за медленное продвижение. Только позже я узнал, что в те дни на нашем участке фронта шел жестокий бой с целой армией Манштейна, прибывшей из Крыма с целью во что бы то ни стало сломить волю защитников Ленинграда к сопротивлению и штурмом овладеть городом. Наше настойчивое, хотя и очень медленное, продвижение к берегам Невы нарушило планы фашистского командования, оттянуло на себя его свежие дивизии, предназначенные для иной цели.

Напряжение боя не ослабевало. Наша авиация сделала два захода на штурмовку позиций противника. Бияков и Рогинский готовят подчиненных к возобновлению наступления, но им приказано вначале закрепиться на достигнутых рубежах. Проверяющие 4-й корпус Гагена сообщили, что он понес большие потери. Сильно ослаблены части и 6-го корпуса.

12 сентября - дуэль тяжелой артиллерии. Кругом, насколько видно в бинокль, дым и языки пламени от одновременного разрыва сотен артиллерийских снарядов. Разбита соседняя землянка связи. У нашей землянки обвалился угол. С членом Военного совета Дибровой и новым командиром 53-й бригады полковником Гороховым кое-как наводим порядок, налаживаем прерванное управление боем.

Артиллерийский обстрел наших позиций продолжался полтора часа. А потом началась бомбежка. Затем снова артналет... За день не менее 4 тысяч вражеских самолето-вылетов. Казалось, на переднем крае не осталось ничего живого. Поле усеяно воронками. Но бойцы есть бойцы. Они живы, действуют. Они черны от копоти и в этом аду скорее похожи на призраки, "ежели на людей, но они, хотя и медленно, все же продвигаются вперед. Они бессмертны!..

Корпус Биякова продвинулся на 100-120 метров. Баринова атаковали мелкие группы противника. Он отбивается. Гитлеровская авиация вновь накрыла пункт управления армии. Бомбы рвутся у самой нашей землянки. А с запада и востока видны вражеская пехота и танки.

От станции Войбокало осталась груда кирпича и догорающие куски дерева. Я вижу, как наш "ястребок" врезался в строй самолетов врага. Горит вражеский бомбардировщик. Объятый пламенем, падает на землю и наш "ястребок".

К Келколову подъехал батальон врага на машинах. В полосе наступления 6-го корпуса высота 38,3 занята автоматчиками врага, но ее снова удалось отбить.

Командующий фронтом сердится, требует положить конец неразберихе. Резервов нет, отражать врага нечем. Противник же подбрасывал к месту боя все новые и новые части.

14 сентября - совещание у Мерецкова. Присутствовали Запорожец, Стельмах, начальник артиллерии фронта Бесчастнов, начальник реактивной артиллерии Кулешов, командующие армиями и командиры корпусов. Решено отбить у врага Круглую рощу.

Сразу после получения задачи разъехались по местам для подготовки к наступлению. Вместе с членом Военного совета отправились в 6-й корпус к Биякову. Против его позиций накапливался противник. Командир 3-й гвардейской дивизии доложил о состоянии соединения. Начальнику артиллерии этой дивизии полковнику Мясоедову приказано возможно больше орудий поставить на прямую наводку.

После проведенной перегруппировки войска развернулись для боя. В 3.20 перешли в наступление. Продвижение с самого начала шло очень медленно. Наша авиация перепутала цели: вместо высоковольтной Северной просеки бомбили Южную, дважды попали по своим. Некоторые части 6-го корпуса подошли к минированному полю и проволочным заграждениям у Круглой рощи. Для ускорения разминирования просил командующего войсками фронта помочь саперами, а начальнику артиллерии приказал пробить картечью проходы в проволочных заграждениях, подтянув для этой цели пушки. Стрелковым частям оставалось одно - продвигаться вперед.

Но противник не хотел уступать. Он усилил активность со стороны поселка № 7, бросил в контратаку пехоту. Его автоматчики, просочились к нам в тыл. Но все его попытки отбиты с большими для него потерями. Такое же положение и в соседней 8-й армии. На правом фланге также не прекращается бой. Противник не считается с потерями в людях и технике.

В стык 8-й и 2-й ударной армий проникла большая группа автоматчиков. Продвинувшись вдоль ручья, она вышла в тыл наступавшему 6-му корпусу. Для ее уничтожения брошен резерв. Приняты меры по охране дорог, налаживанию работы постов службы регулирования. У мостов установлены дежурные саперы.

А противник вновь подтянул свежие части. Возрос нажим на 8-ю армию Старикова и 4-й гвардейский корпус Гагена. Гитлеровский генерал Венклер беспрерывно вызывал авиацию для отражения нашего наступления на Круглую рощу. Всю ночь гитлеровцы освещали свой передний край ракетами, обозначая занятый ими рубеж.

В полдень командир бригады Гордов сообщил, что его подразделения с приданными танками продвинулись вперед. Взяты пленные. Удалось потеснить противника и 6-му корпусу.

В Круглой роще выявлена 5-я горнострелковая дивизия гитлеровцев, тоже прибывшая из Крыма. Соотношение сил становилось явно не в нашу пользу.

17 сентября ко мне на пункт управления прибыл командующий войсками фронта Мерецков. Доложил ему обстановку: противник беспрерывно контратакует, ведет сильнейший артогонь. Опрос пленного санитара 95-го батальона 5-й горнострелковой дивизии показал, что и противник на пределе: в бой брошены все резервы. И все же 20 сентября он предпринял контрнаступление, пытаясь отрезать наши авангардные части. Накануне ночью его тяжелые орудия вели сильный огонь по командному пункту армии. На ночном совещании командующий войсками фронта приказал закрепиться на достигнутых рубежах и не отступать с них ни на шаг.

К 1 октября 1942 года наши войска закрепились на рубежах, откуда начинали наступление 27 августа. Так закончилась Синявинская операция 1942 года.

После войны в своих мемуарах Э. Манштейн, сменивший в разгар синявинских боев командующего группой армий "Север" Кюхлера, признал, что немецкие войска под Ленинградом были тогда близки к катастрофе. "...Вместо запланированного наступления на Ленинград, - писал он в мемуарах "Утерянные победы", - развернулось сражение южнее Ладожского озера... Дивизии нашей армии понесли значительные потери. Вместе с тем была израсходована значительная часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград".

Потери нашей армии были также велики. Прорыв блокады Ленинграда в связи с обстановкой отодвигался. 2-я ударная армия незамедлительно стала готовиться к новым схваткам с врагом.