Продолжение.

И тут немцы не выдержали.
- In Angriff! Forwerts!*
  Выстрел! Опять мимо! Успеваю перезарядить винтовку и сделать уже с колена еще два бесцельных выстрела, слышу команду ефрейтора.
- Отделение! В штыки!
  На меня бегут двое, лица совершенно не человеческие, прямо таки зверские. У нас, наверное, ничуть не лучше. Наше преимущество, в том, что мы наверху. Но их больше. Из двоих бегущих на меня, один чуть запаздывает. Какое-то отстраненное восприятие у меня, как в замедленном кино.
«Проснись! Очнись! Сейчас как куренка проткнут!– орет подсознание».
Передний заносит вверх винтовку для удара сверху вниз. Шаг вправо, шаг вперед, укол. Отбил, гад! Шаг назад, шаг вперед укол. Есть! Рву штык из живота, поворачиваюсь ко второму, отбив, разворот винтовки, прыжок вперед, приклад в морду, готов! Меня всего трясет!
  Спасибо тебе отец!
  На Курочкина навалились трое, одного он у меня на глазах проткнул, двое других успели ранить его одновременно в ногу и в руку, ефрейтор падает и страшно орет!  Стреляю навскидку, один падает! Страшно кричит  ефрейтор, прямо таки волчьим воем! Второй немец пытается воткнуть ему плоский ножевой штык в живот, ефрейтор лежа на земле уворачивается.     
   Начала нашей схватки не помню, чувствую боль в левом плече: задел скотина! Отпрыгиваю назад, беру себя в руки. Отбив, связывание, укол.  Шаг назад, отбив, шаг вперед укол, шаг назад, отбив, шаг вперед укол! Есть!
   Передергиваю затвор, целюсь в кучку немцев на левом фланге, выстрел! Готов. Пятеро немцев бросают винтовки и поднимают руки, на правом фланге немцы человек семь бегут во весь опор вниз, сгоряча промахиваюсь. 
- Енгалычев! Принимай командование! – Курочкин, дважды раненный, подает голос.
   Напрягая связки кричу:
- Кто живой отзовись!
- Ермишев!
- Исхаков!
- Николаев!
- Иванов!
- Грибов!
- Исрапилов!
- Павшин!
- Леппик!
- Бурцев, я ранен!
- Командир! Я Трошин, а Ремнев и Леппик - раненые!
- - Трошев сильно ранен?
- Да нет, задело штыком маненько.
- Тогда, охраняй пленных!
- Есть!
  Из двадцати человек отделения, командир унтер Белов ранен, заместитель ефрейтор Курочкин, проколот в двух местах, еще трое раненых, и семеро убитых. Правда, немцев мы положили намного больше. Вторая цепь задерживается у первых поверженных немцев и от нее отделяются пары носильщиков, своих подбирают, значит. Чтоб вам только эту работу и выполнять!  После непродолжительной перестрелки, немецкая  цепь оттягивается обратно к строениям фольварка.
-  По цепи противника, прицел девять, стрелять по готовности! Начинай! Николаев, Иванов!  Оказать помощь раненым!
   На бугор стремительно вбегает комвзвода Перетятько и первое отделение. Оно тоже уже неполного состава. Выстрелы приобадривающие немецкую цепь звучат симфонической музыкой.
- Ну, как вы тут? Отбились?
-Так точно, господин старший унтер-офицер! Отбились!
- Отставить огонь!
- Отделение! «Курок!».
- Потери?
- Из состава отделения семь человек убито, пятеро, ранено, боеспособных в наличии восемь. Захвачено пятеро пленных! Докладывает вольноопределяющийся Енгалычев!
- Молодец вольнопер! Мы видели, кто-то у вас ловко немцев клал, кто такой меткий стрелок?
- Это Князь! Князь их с полдесятка уложил! Да и потом на штыках еще троих одолел. Ефрейтора нашего от германцев отбил, – послышались голоса солдат.
- Я ротному так и доложу, спасение командира в бою, медаль георгиевская, да еще на штыках молодец, значит, медаль обязаны дать! Гони пленных в тыл, и раненных давай к дороге, по которой полк из леса выходил. А мы тут устроимся. Молодец вольноопределяющийся!
- Рад стараться!
   Я признаться, никак не ожидал от Перетятько таких слов, учитывая наши прежние трения. Но, несмотря на свою хохляцкую сущность видимо он все-таки обладал объективностью и в такой ситуации не хотел показывать свой характер.
  Раненых начали быстро перевязывать, и понесли в полковой околоток. Две винтовки, шинель и получаются импровизированные носилки.
- Трошев! Веди пленных!
- Слушаюсь господин . . . вольноопределяющийся!
- Патроны у раненных и убитых забрать!
  Нас это распоряжение Перетятько уже не касается, мы несем раненных. Все отделение превратилось в носильщиков. Санитаров с их носилками видимо на всех не хватает. Мне пришлось нести Белова.
- Енгалычев! – слабым голосом позвал он.
- Да господин младший унтер офицер!
- Ты ничего! И стреляешь хорошо и на штыках молодец! –  у Белова прострелен плечевой сустав, и видимо ему уже не владеть своей левой рукой.
- Я видел, как ты дрался!
- Спасибо господин унтер офицер!
- Да какой я теперь унтер? Думал, сомнут нас. А ты молодец! Спасибо тебе не посрамил саратовцев.
- Рад стараться!
- Брось! Я с тобой по-человечески говорю, вот уж не думал, что на телигенте прокачусь, а ты меня с Грибовым тащишь.
- Господин унтер офицер…, - вступил в наш разговор Грибов.
- Иван Михалыч меня зовут.
- Иван Михалыч! Ты не говори ничего! Тебе нельзя говорить, ты силы береги! Больно много крови потерял!
- А ты  Грибов помалкивай, тебе, небось…- Наш комод отключился, и больше до перевязочного пункта так и не очнулся.
  На перевязочном пункте, раненных, таких как с нашего отделения скопилось человек сто, сто двадцать. Полковой врач в белом халате с кровавыми пятнами давал указания санитарам кого занести внутрь палатки, а кого в тенек под деревья. Видимо, безнадежные, или легко раненные. Здесь же ходил полковой священник, отец Владимир, проходя между рядами и раздавая благословления и творя обряд исповеди. Мы положили своих раненых в общую очередь, Грибов наскоро перевязал мою царапину, я скомандовал построиться и повел людей обратно на позиции.
   Через час, к вырытым наскоро окопчикам, подошли чины нестроевой роты с носилками, забрали наших убитых. Я спросил их старшего, солидного с вида младшего унтера, с часовой цепочкой по пузу:
- Много работы?
- Человек сто пятьдесят покойников в полку. Отец Владимир обряд отпевания творит, а нестроевая  рота копает братскую могилу для солдат и унтеров. Господ офицеров в тыл отправят, в русской земле похоронят.
- А капитан Лепехин?
- Ваш ротный тоже пулю словил, стоял перед ротой и шашкой махал. Ранен тяжело. Пуля в брюхо вошла. Ну, бывай, здоров вольнопер.
- И Вам не кашлять!
  Через два часа командир полка, полковник Стросевич дал команду двигаться вперед к фольварку и дальше. Немцы очистили весь район Пилькаллена и начали отход.
    Русская армия входила в Восточную Пруссию, которая еще во времена Елизаветы Петровны присягнула на верность Российской короне, да государь император Петр Федорович все результаты Семилетней войны похерил. Теперь значит опять снова здорово.
     После первого боя в полку было сто пятнадцать убитых и триста девяносто четыре раненных. Немцы потеряли гораздо больше, все потому, что пруссаки хотели показать свою доблесть и верность кайзеру и перли в атаку густой цепью хоть и ложась на промежуточных рубежах, но не окапывались. Практически они шли вперед, даже не пригибаясь, и становились легкой добычей стрелков. 
   Попробуй-ка, возьми верх, ведя огонь на ходу, над стреляющим лежа с упора. Да и меткость наша была лучше в результате усиления стрелковой подготовки, бывшей  результатом предпринятых мер после японской войны.
   Про немцев солдаты говорили: «Они бы еще и за руки взялись! Совсем без разума!».
   Погиб Курышев. Адрес его родителей лежал у меня в кармане гимнастерки. Долг.
-----------------------------------------------------------------------------------
* В атаку! Вперед! (нем).

Отредактировано Погранец (15-12-2010 09:51:16)

Уважаемый SMALVA.
Поездка и проживание в штатах, привела к изменению в ходе РИ, в плане того, что появятся в России несколько новых предприятий. Но их наличие никак не скажется на течении мировой истори на этом этапе.

Окончание первой части.
* * *

   Немцы бежали на пятнадцать верст. Весь день восьмого августа мы отдыхали. А я так просто недоумевал. Надо бы  вперед, вперед на плечах противника, расширить прорыв!
   Фигу, в нос!
   Мы отдыхаем. Пришел приказ от генерала Ренненкапфа: дневка, привести себя в порядок...
   На мой взгляд – маразм. Вперед надо! Но ….
   Простирнул портянки, удовольствие еще то! Выстирал форму, исподнее, почистил сапоги. Отполировал винтовку. Неспешно пообедали. Потом с разрешения Перетятько окунулись в реке,  вода хоть и холодная, все-таки уже «Илья в воду налья», или как говаривал наш деревенский сосед, лось сделал свое дело и «в воду поссал», но за неимением бани, хоть так соскоблить грязь. А то уже от тела смердит, вшей пока нет, но при таком раскладе, думаю скоро будут. Простиранное все высохло, все разложено и уложено. На ночь отделение заступило в полевой караул. Вроде и войны нет.
  Вперед двинулись только девятого, в два пополудни, выпустив впереди и сбоку полковой колонны  патрули. В Советской армии, насколько я помнил из «Боевого устава пехоты», это называлось головными и боковыми походными заставами.     
   Соприкосновение с противником было утрачено, шли вперед, не зная обстановки. Солдаты ругали кавалерию, которая вместо разведки противника, оттянулась в тыл. Я про себя ругал высшее командование. Так прошли примерно тридцать верст. Двенадцатого августа встали у местечка Никколен,  начали окапываться, с расчетом, что завтра пойдем вперед. В отделении вернулись Леппик и Ивченко. Трошин, получивший легкие ранения, как и я, остался в строю. Ротный командир вручил ему Георгиевский крест. Меня немного задело, что при одинаковых обстоятельствах, я получил медаль, а Трошин крест, с другой стороны, и Героя Советского Союза, вручали через пятьдесят лет после войны.
   Иной раз сам на себя поражаюсь, вроде взрослый человек, а заботят такие дурацкие мысли. Мне бы в тыл, к своим заводам, а я как пацан решил в войнушку поиграть. Да побрякушки очередной не получил ... и задело. Смешно!
   Всего в отделении вместе со мной было девять человек.
   На следующий день, узнали, что еще девятого августа в наступление перешла вторая армия. Видно французы нажали, чтобы облегчить свое положение. Что-то там про битву на Марне помнится. Во всяком случае, в газете первой армии проскользнуло, что по просьбе наших «доблестных» союзников мы усиливаем нажим на упорного врага. Сейчас вторая армия ведет кровопролитные бои.
    А что я помню про первую мировую, и в частности про бои в Восточной Пруссии? Помню я про армию Самсонова. Армию немцы разгромили. Помню и то, что сам Самсонов застрелится, чтобы в плен не попасть. Кому бы сказать только? Пришла в голову мысль, вторая армия Самсонова, вторая ударная Власова. Плохая аналогия.
   Во время  окопных работ, буквально на следующий день, после того как Трошину вручили крест, пришел ротный и принес в отделение два георгиевских креста и одну медаль. Кресты получили Грибов и я, медаль вручили Ермишеву. Отлично стрелял на Гумбиненском поле. Зря я переживал, оказывается, не зажали крест. Пустячок, а приятно. Вроде и смешно, такое детское тщеславие, а вроде и ничего. Сам себе удивляюсь. Штабс-капитан сказал, что наш корпус вместе с двадцатым, назначен для блокирования Кенигсберга.
   Вот интересно, вторую армию как помнится, немцы то ли окружили и взяли в плен, то ли уничтожили. А вот, что с первой было? Жалко не учил я истории! Что и как происходило во время Первой мировой, знаю не очень хорошо. Не то, что не помню, просто не знаю. Только узловые события помню. А может, мы Кенигсберг все-таки возьмем, из-за моего тут присутствия?

* * *

Выписка из приказа № NN по III армейскому корпусу

12. За захват двух орудий неприятеля, в деле пятого августа,  наградить командира второго отделения, четвертого взвода четырнадцатой роты 108 Саратовского полка 27 пехотной дивизии, вольноопределяющегося младшего унтер-офицера Енгалычева Сергея Александрова. Георгиевским крестом четвертой степени.
Командир  корпуса: генерал от инфантерии Епанчин
Начальник штаба: генерал-майор Малышев 

* * *
                                                                                                   «Вестник I армии»

Разгром города Калиша

... В ночь с 19 на 20 июля (с 1 на 2 августа) по получении губернатором телеграммы об объявлении войны, последним поездом, отошедшим около 4 часов ночи, успели покинуть Калиш лишь официальные лица и некоторые чиновники. Все жители города за полным отсутствием экипажей и подвод волей-неволей должны были с семьями оставаться в Калише...
В тот же день пополудни калишане извещены были о приближении к городу германских войск первым появившимся в городе немецким уланом, который в бешеном галопе проскакал от рогатки к Европейской гостинице и обратно, упав при этом два раза с лошади: улан был совершенно пьян и страшно перепуган; остановившись на рогатке вместе с другим подъехавшим к тому времени к рогатке уланом, он, еще не оправившись от испуга, стал сейчас же делиться своими впечатлениями с окружившей его толпой, причем рассказал, что он с товарищем должны были первыми прискакать в город по выпавшему жребию и шли, по их мнению, на верную смерть.
  Спустя полчаса после появления в Калише 2 прусских уланов, вошел в город германский разъезд во главе с офицером. Навстречу разъезду вышли на главную Вроцлавскую улицу с белым флагом президент города и 3 видных обывателя, знающих немецкий язык. Офицер беседовал с делегатами города около 15 минут, приставляя поочередно дуло своего револьвера к виску каждого из них, в это же время все солдаты разъезда держали в руках револьверы и пики направленными в сторону делегатов... В понедельник утром 21(3) на всех углах появились объявления коменданта Пройскера, в коих жители призывались к спокойствию; им предлагалось открывать торговлю, так как жизнь и целость имущества жителей вне опасности. В этот же день комендант ввел в городе военное положение, прекратил действие обывательской милиции и по городу стали ходить усиленные наряды солдат - дом телефонной станции, например, охранялся нарядом из 30 солдат... Затем началось обстреливание городских улиц пулеметами... и расстрел всех мужчин, живущих в домах, из которых якобы... были сделаны выстрелы в немецкие войска. Убито и расстреляно более 100 человек, в том числе много возвращавшихся из Ласка запасных...
... С утра во вторник 22 (4 августа) посыпались на город одна за другой репрессии:
1) Расстреливались все лица, имеющие при себе какое-либо оружие, а равно лица, у которых оружие найдено было на квартире, несмотря на то что 24-часовой срок сдачи оружия, указанный в объявлении Пройскера, еще не истек; расстрелян был губернский казначей Соколов, уничтоживший до прихода немцев наличные суммы казначейства;
3) Комендантом Пройскером наложена была на город контрибуция в 50 000 рублей; днем раньше в понедельник тем же Пройскером конфисковано около 30 000 рублей, хранившихся в Магистрате наличными;
4) Объявлено было распоряжение коменданта, что если кем-либо из жителей будет причинен малейший вред хотя бы одному прусскому солдату, например будет брошен камень, то каждый десятый мужчина в городе будет расстрелян, город подвергнется бомбардировке, а заподозренные дома будут гранатами сравнены с землей, окна во всех квартирах приказано было освещать до утра...

   Взяв заложников, Пройскер решил выйти с войсками из города и расположиться лагерем в нескольких верстах от Калиша ближе к прусской границе. Заложникам приказано было идти впереди войск, а во время обстрела заподозренных домов им приказано было ложиться ничком на землю - над их головами стреляли. Повторялось это несколько раз и в конце концов больной сердцем и растяжением жил на ногах богатый фабрикант Генрих Френкель не мог самостоятельно подняться. Комендант сейчас же велел ближайшему солдату заколоть штыком Френкеля и сбросить тело его в ров; затем вдове убитого, пожелавшей взять его
труп, делались всевозможные препятствия до вымогательства включительно (потребовали за выдачу тела 60000 марок). Дорогой перстень с бриллиантами исчез с пальца убитого.
Лишь только войска с заложниками покинули Калиш, началась бомбардировка города в наказание якобы за пролитую кровь прусских солдат; сделано было около 70 пушечных выстрелов, причем повреждены главным образом верхние этажи зданий. Пушечные ядра
пробивали насквозь четыре стены подряд... Обстреливались одинаково как частные дома, так и больница, церковь и костелы. Все жители города в паническом страхе попрятались в подвалы, откуда многие, боясь возобновления бомбардировки, не выходили несколько дней, терпя холод и голод...
    С утра в пятницу 25 (7) через Калиш стали проходить саксонские войска, пехота и уланы, сопровождаемые пресловутым 155 полком во главе с комендантом Пройскером. Часть войск направилась по Ставишинскому шоссе, другая часть, пройдя по городу, возвращалась в прежний лагерь. От стрельбы из пушек, винтовок и пулеметов повреждены были многие телефонные столбы, и телефонные провода в большом количестве застилали улицы. Лошадь одного молодого офицера так запуталась в проволоку, что упала на передние ноги; офицер, не отдавая себе отчета о происшедшем, выстрелил из револьвера. Выстрел послужил поводом к всеобщей панике; опять началось обстреливание окон домов, некоторых открытых магазинов и расстрел людей, случайно проходивших по улицам. Стреляли из пулеметов по всему городу. Солдаты врывались в дома и в магазины, грабили, поджигали и вырезывали целые семьи - женщин, детей и старцев. Убито и ранено несколько сот человек. В здании магистрата, где по приказанию коменданта собрались городские служащие, зарублены были топором насмерть городской кассир Пашкевич и три сторожа. На Бабиной и Броцлавской улицах лежала масса трупов людей, детей и даже лошадей. В общей свалке и панике немцы опять стреляли по своим и потеряли убитыми и ранеными много солдат (не менее 12).
    Населением города овладел панический страх в ожидании мести тевтонов, которые не заставили себя долге ждать. Вскоре костром запылало красивое здание магистрата и начались пожары в разных местах города. Небольшие, оставшиеся в городе отряды войск, подобрав своих раненых и убитых и побросав, по свидетельству очевидцев, убитых солдат своих в огонь, быстро удалились из города. В 8 3/4 часов началась по городу пушечная пальба (пулями, гранатами и шрапнелью), продолжавшаяся непрерывно до 5 1/2 часов утра. Сделано было в город свыше 400 выстрелов, после каждого выстрела раздавался шум обваливающихся частей зданий и истерический крик женщин и детей.
   Наконец, в 5 1/2 часов утра в субботу 26 июля (8 августа) пальба прекратилась и все как будто замерло кругом. Однако тишина продолжалась недолго. Внезапно во все окна и ворота по Броцлавской улице с неистовым криком и шумом стали вламываться рассвирепевшие немецкие солдаты и, врываясь во все квартиры с криком "руки вверх", арестовывали всех попавшихся мужчин, женщинам и детям приказано было забиться в один угол и стать на колени. Когда жена моя подскочила к солдатам и стала по-немецки упрекать их за то, что они издеваются над детьми и хотела отбить от них моего 12-летнего сына, которому также приказано было поднять руки вверх и следовать за всеми арестованными, то подоспевший к тому времени офицер ударил ее так сильно прикладом ружья, что она упала на пол и сейчас же получила горловое кровотечение. Арестовано было более 700 человек, в том числе много подростков и старцев; арестован был также в числе других 80-летний старик, ксендз Виктор, монах-реформат. Все арестованные сейчас же были обысканы самым тщательным образом по несколько раз, меня ругали площадной бранью за то, что нашли в
кармане две полных коробки спичек... После обыска всех нас окружили сильным конвоем солдат и, приказав все время держать руки вверх, повели в свой лагерь. Дождь шел проливной, а многие из арестованных были в одном лишь нижнем белье, без сапог. По дороге нам было объявлено, что нас ведут на расстрел в наказание за пролитую кровь немецких солдат; кто не в состоянии был идти скоро, того ударяли прикладами ружей и ранили штыками так, что многие истекали кровью. Когда мы прибыли в поле около лагеря, там только что кончилась экзекуция расстрела 19 мужчин, взятых в тот же день из заподозренных домов.
Всех нас поделили на несколько партий и рядов, по 10 человек в ряд, приказано было смотреть лишь вперед, с одной стороны недалеко от нас стали на колени немецкие солдаты с направленными к нам ружьями, с другой стороны поставлен был все время молившийся старик-ксендз. Офицеры давали какие-то поручения солдатам. Словом, полная картина расстрела. Продержали нас под страхом ежеминутного расстрела около часу, затем каждой
из партий в отдельности приказано было отправиться в один из трех недалеко находящихся бараков пограничной стражи. Нам было объявлено, что сейчас состоится над нами полевой суд и, пожалуй, расстреляют лишь каждого десятого. Барак закрыли и оставили нас в полном неведении относительно нашей судьбы в удушливой невыносимой атмосфере (человек стоял вплотную к человеку). Несколько раз немецкий офицер, желая что-то сообщить нам, открывал дверь барака и сейчас же ее захлопывал, не сказав ни одного слова, задыхаясь от удушливого воздуха... Около 4 часов пополудни нам принесли в корытах немного грязной воды и запретили даже послать за хлебом на собственный счет. В томительном ожидании проходили минуты за минутами. Наконец, в 7 часов явился в барак фельдфебель, приказал нам выстроиться в ряды опять по 10 человек и под усиленным конвоем вывел нас в поле, где опять повторилась утренняя картина, так похожая на приготовление к расстрелу... Затем нам приказано было разойтись по домам. Немецкие солдаты во главе с офицером провожали нас до города, а затем, быстро повернув, ушли по направлению к Скальмержицам, передвинув свой лагерь ближе к прусской границе.
   На обратном пути в город повсюду видны были пылающие костры домов в разных частях города. Оказывается, что после ареста мужчин другая партия немецких солдат ходила по городу с соломою и керосином и поджигала оставленные на попечении женщин и детей дома и магазины, открывая везде газовые рожки. В тот же день вечером город, насчитывавший до 80 000 жителей, опустел совершенно. Люди убегали из города в чем кто стоял. Никто из жителей города после стольких кошмарных сюрпризов не хотел оставаться дольше под покровительством немецких культуртрегеров. Когда в воскресенье утром 27 июля (9 августа) я с семьею покидал город, в нем царствовала мертвая тишина, и лишь дым догоравших зданий, разбросанные по улицам ценные вещи и кое-где валявшиеся еще не прибранные трупы людей свидетельствовали о только что пережитой Калишем страшной кровавой трагедии...
1914 г. - Из записки ревизора Калишско-Петроковского акцизного управления инженера-технолога З. И. Оппмана

Отредактировано Погранец (05-02-2011 17:44:58)