Неполадку, вернее, лёгкую разбалансировку Гаор нашёл. Но не сразу, а уж исправлять её... Ну надо же, какой слух у сволочи, такую малость уловил. Малость, а подлая, никак к ней не подберёшься, одно вытянешь, другое зависнет, а схалтурить и не думай: жизнь дороже. И поротой задницей не отделаешься, с тихушниками шутки плохи, давно известно. Тут он до вечера проколупается, или даже после ужина придётся время прихватить. А это у Ларги проситься, а женщины ни хрена в машинах не смыслят, прикажет, чтоб по распорядку он после ужина на двор не выходил, и всё. Оставляй недоделку до утра. А ну как утром сволочь заявится, а у него не готово? Совсем хреново.
Вдруг у него за спиной прозвучало:
– Або!
Гаор невольно дёрнулся и ударился затылком о край капота. Невероятным усилием он удержался от ругани, рявкнув положенное:
– Да, госпожа Нисса!
Но его тон заставил её испуганно отступить.
– Вот, – растерянно сказала она и протянула ему... тетрадку?
Его мгновенно обдало холодом страха. Что она знает о нём? Ловит? Зачем?
– Зачем? – вырвалось у него вслух.
– Это физика, ты знаешь физику. Реши мне задачу.
Такого Гаор никак не ждал. Но радость от того, что это не ловушка, пересилила всё остальное, и ответил он намного дружелюбнее:
– Мне надо сделать машину, госпожа Нисса. Я решу её потом?
– Хорошо, – кивнула она.
Но не ушла. И ему пришлось продолжить работу под её внимательным взглядом. Ну... ну и хрен с ней, пусть глазеет, лишь бы ничего не трогала и его своими вопросами не дёргала.
Когда она ушла, он не заметил, целиком занятый работой. И случайно обнаружив своё одиночество, озадаченно покачал головой. Надо же, раньше он как-то успевал за всем следить. Чёрт, здорово его эта камера... «Стоп!» – оборвал он сам себя. Хочешь выжить в казарме, забудь о камере, прессовку тебе не простят, нигде не простят. С этим всегда и везде одинаково: сам лёг, на тебя легли – пошёл к параше! А про палачество твоё узнают... «И что? – тут же спросил он сам себя, – стоит жить после такого, таким?» Или давай сам, пока ты один. Всё нужное – и крюк, и верёвку – найдёшь запросто. Ну? Братан тебя тогда остановил, сказал, что нас и так мало осталось, так ты-то теперь не наш, ты... палач, подстилка и... и стукач, чего там, раззявил пасть, всё сказал, это Стиг сумел, не сдался, а ты... Снова заныли, заболели полученные на допросе и в камере ожоги и синяки, и снова противное ощущение в заднем проходе чего-то мешающего. А ведь совсем было прошло, сегодня уже и сидел, и ходил нормально, а то ведь всё казалось, что не свободен, что снова в нём кто-то или как стержень оставили... Вот чёрт, неужели ему теперь это до конца? Да ещё та сволочь в белом халате про какие-то «отдалённые последствия» трепала. Сволочи, что же вы со мной сделали, сволочи?!
Гаор устало, через силу закончил возиться с «коробочкой» и стал убирать инструменты. Заправит он её завтра. И всё остальное завтра, а сейчас ему надо лечь. А там пусть хоть запорют. Снять комбинезон, вымыть руки, выключить свет, задвинуть дверь. Всё, на сегодня он всё, кончен.
Снег то ли стаял, то ли убрали, ну да, он когда мотоцикл пробовал, снега уже не было, чёрт, что же с ним такое, раньше он так не уставал. Но... он остановился посреди двора и, закинув голову, нашёл знакомые созвездия, луну... круглый диск отчуждённо ударил ему в глаза холодным белым светом... "Мать-Луна", – беззвучно шевельнул он губами и понял: его не простили и не простят. Не прощает Мать-Луна, хозяйка зачатий, насилия.
– Рыжий! – дверь распахнулась, бросив на мокрый бетон жёлтый прямоугольник света. – Иди ужинать.
– Да, госпожа Ларга, – равнодушно ответил Гаор.
В кухне он уже привычно сразу сел к столу, где его ждала тарелка мясного обжаренного фарша, на этот раз с макаронами, тарелка с бутербродами и кружка горячего сладкого чая. К концу ужина его немного отпустило. Всё-таки... живой о живом думать должон. И жизнь тошна, а милее смерти. И заметив вдруг, что думает-то он по-нашенски, не выбили из него, не смогли! – невольно улыбнулся и затянулся с давно неиспытанным наслаждением. Докурив, встал помыть посуду, а вымыв, обернулся и...
У стола стояла Нисса с тетрадкой и учебником.
– Так, Або, – строго сказала она. – Ты поел, отдохнул, теперь работай.
– Нисса! – укоризненно покачала головой Ларга.
– Ну, тётя! – Нисса улыбнулась ей и озорно, и умоляюще. – Может, я его проверить хочу. Может, он вчера только хвастал, ну, заучил на память пару фраз, как попугай, и всё, а тут...
«Тут умственность нужна!» – весело сказал про себя Гаор, снова садясь к столу, куда Нисса уже положила учебник, тетрадь и ручку. Не справиться он не боялся. Что-что, а физику он знал и любил. Помнится, за Жука решал, хотя нет, Жук в училище уже на курсы пришёл, там общеобразовательных не было, нет, это у них на солдатском не было, а на офицерском была, с приставкой спец, и Жук плыл с бульканьем, а он ничего... «Эх, Жук, как же ты, нет, это как же я, а ты... ты хоть перед людьми, хоть перед Огнём чист...» Но эти, мгновенно проносившиеся в сознании мысли и воспоминания не помешали ему прочитать задачу, вспомнить все необходимые формулы, быстро записать и оформить решение.
– Готово, госпожа Нисса, – весело сказал он, откидываясь на спинку стула.
– Да-а! – удивилась Нисса. – Так быстро? Я сейчас проверю!
– Ты лучше переписать не забудь, – сказал Ларга, – и пусть он проверит, чтобы ты ничего не напутала. Двоечница!
– Ну, тётя, – Нисса и в самом деле листала учебник, сверяя его результат с ответом, – у меня даже шестёрки бывают, а по рукоделию твёрдое восемь.
– У девушки по рукоделию должна быть десятка! – строго сказала Ларга. – И по домоводству тоже.
– Ну, тётя, – Нисса растерянно положила учебник рядом с тетрадью, – а ведь правильно.
– Садись и переписывай, – рассмеялась Ларга. – Рыжий, а ты проверишь потом, и алгебру проверь.
– Ты и алгебру знаешь? – изумилась Нисса.
Гаор молча кивнул, а Ларга пояснила:
– Раз он знает физику, значит, и математику учил. Физика без математики невозможна.
Гаор снова кивнул. Нисса вздохнула.
– Тётя, я у себя перепишу.
– Нет, – твёрдо сказала Ларга. – Принеси сюда свои тетради и учебники.
– Почему?! – возмутилась Нисса.
– Потому что ему нельзя входить в верхние комнаты, – отрезала Ларга. – Ему можно находиться только в гараже, кухне и своей комнате. Ну, и в холле.
– Почему?!
– Потому что так распорядился майор. А если тебе не нравится, можешь уехать к родителям. Хоть завтра.
Что-то бурча себе под нос, Нисса поплелась из кухни, а Гаор, предчувствуя продолжение занятий, достал себе ещё одну сигарету.
– Где ты учился? – негромко спросила Ларга.
– Общевойсковое училище, госпожа Ларга, солдатское отделение, полный курс.
– И конечно, круглая десятка, – язвительно сказал Нисса, входя в кухню.
– По черчению девятка, госпожа Нисса, – улыбнулся воспоминаниям Гаор.
– Ты что? – удивилась Нисса, раскладывая на столе учебники и тетради. – Ботан?
– Кто я?! – Гаор так удивился услышанному, что забыл добавить положенное обращение.
– Ну, ботаник, так, кто в учёбу закопался, зовут, – вздохнула Нисса, усаживаясь за стол напротив него, – очкарики, никакого удовольствия от них.
Гаор кивнул. Очкарик, глиста учёная, червь книжный, – так называли в училище Жука и ещё нескольких. Его не рисковали, хотя он учился лучше многих, но он всегда мог врезать. А теперь, значит, ботаники, ботаны. Наверняка так же дразнили и Туала, тем более, что Туал носил очки. Почему носил? – тут же суеверно остановил он себя. Нет, носит. Кервин, Жук... нет, пусть больше никого. Гаор опустил правую руку под стол и, скрестив пальцы, начертил в воздухе крест – знак Огня. Матерей ему звать нельзя, и он опоганен, и они дуггуры, а Огонь... Огонь многое может, а они-то все перед Огнём чисты.
– Вот, ты пока алгебру посмотри, – вывел его из раздумья голос Ниссы.
– Да, госпожа Нисса, – взял он тетрадку.
Обложка в наклейках – цветочках и бантиках, а внутри... кляксы, зачёркивания, исправления... Н-да-а, в училище за такую тетрадь могли и карцер впаять, а уж дневальным и без увольнительной как нечего делать.
Он добросовестно проверил последние страницы с домашним заданием.
– Ты карандашом исправляй, – сказала Нисса, – я потом чернилами обведу.
Склонив голову набок и навалившись грудью на стол, она переписывала его решение, старательно высунув кончик языка.
– Нисса, сядь прямо, – сказала Ларга.
Она тоже села к столу с каким-то шитьём.
– Мне так удобнее, – ответила Нисса.
Гаор снова улыбнулся, вспомнив училище: там сержанты-воспитатели вбивали в них выправку ударами по спине или ставя на устные предметы к стене навытяжку.
– А геометрию тоже можешь? – спросила Нисса, забирая у него тетрадь по алгебре и протягивая для проверки физику.
– Могу, госпожа Нисса, – кивнул Гаор.
Геометрию, особенно стереометрию, как основу фортификации, им ставили очень серьёзно. Ему почему-то стало совсем хорошо и спокойно, даже воспоминания об училище и сразу неизбежно о Жуке не царапали. Может... говорят, когда у ушедшего нет злобы или обиды на оставшихся, то и вспоминается о нём легко. Так что? «Неужели простил Жук?» – с робкой надеждой подумал Гаор, аккуратно исправляя карандашом перевранную формулу.
– С ума сойти, какая идиллия! – весело сказал голос Венна за его спиной.
Гаора мгновенно подбросило и развернуло лицом к двери. Венн, весёлый, в кожаной с меховым воротником куртке стоял в дверях и оглядывал их блестящими смеющимися глазами. Первой нашлась Ларга.
– Добрый вечер, майор, – улыбнулась она.
– Добрый вечер, Ларга, – улыбнулся ей Венн. – Всё правильно, всё должно использоваться с максимальной эффективностью. Нисса, сочинение не пробовала ему поручить? Сочинения у него здорово выходят.
На последней фразе Венна Гаор ощутил смертный холод. Чёрт, сволочь тихушная, это он про что? Нисса мгновенно собрала свои тетради и учебники и убежала из кухни.
– Всё, Рыжий, – встала, собирая своё шитьё, Ларга, – можешь идти отдыхать.
– Спасибо, госпожа Ларга, – пробормотал Гаор, настороженно следя за Венном: как бы не пришлось сейчас за руль садиться.
Но Венн кивнул, подтверждая распоряжение Ларги, и Гаор, гаркнув положенное: «Да, мой господин!» – вылетел из кухни как по сигналу боевой тревоги.
У себя в комнатушке он сел на кровать и прислушался: пока Венн внизу, ему лучше не выходить. Начальству на глаза не попадаться! – тоже усвоенная ещё в училище мудрость предков. Так что подождём, пока стукнет верхняя дверь, а пока переобуемся и... и немного полежим.
Гаор разулся, скомканные пропотевшие носки засунул в ботинки и вытянулся на кровати, закинув руки за голову. Гасить свет он не стал, опасаясь сразу заснуть. Ну что, раб, морда рабская? Живёшь? Тебе что сказали? Выживи, но не за чужой счёт. А ты? А что я? Я никого не подставил, чужого куска не взял. А Жук? Кервин? Они за тебя, из-за тебя погибли. И опять скажешь, что твоей вины в этом нет? Не скажу, есть вина, знаю, но... Но нельзя мне самому себя. Я на задании, в разведке. Не ври, самому себе не ври. Ты когда в последний раз папку открывал? После допроса ни разу, но... но нельзя было. В камере не в себе был, от боли ничего не помнил, не соображал. Ну, так сейчас открой и запиши. Нет, не могу, больно ещё. По-живому болит.
Он спорил сам с собой, понимая, что спор нечестный, что в поддавки сам с собой играет, выискивая не объяснения, оправдания. Чёрт, он хочет жить, хочет выжить. Зачем? После всего... а вот что ещё будет? Всегда найдётся более страшное. Страшнее допроса под током? Страшнее пресс-камеры?
Где-то далеко стукнула дверь. Ну, будем надеяться, что это Венн убрался в свои комнаты, а, значит, можно сходить в душ и лечь спать. Он ещё раз прислушался и рывком поднял себя с кровати. Хватит скулить. Решил жить? Так живи.
Обычный вечерний ритуал душа, стирки трусов и носков, уборки санузла, выключенного по дороге света. Разобрать постель, раздеться, повесить одежду. Интересно, что ему Венн даст завтра? Ох, не зря его заставили мотоцикл осваивать, как бы завтра не оказаться на выезде. Есть в этом какая-то пакость, у тихушника везде подвох. Но гадай не гадай, твоё дело рабское – выполнять приказы и не вякать.

Отредактировано Зубатка (18-01-2011 07:45:07)