Деда своего я не помню – он погиб за двенадцать с половиной лет до моего рождения. А что я помню? Черно-белую фотографию человека с легкой улыбкой на губах, с о слегка вьющимися волосами, и с четырьмя шпалами в петлицах. Помню эти самые четыре шпалы малиновой эмали, и такие же, но защитного цвета – полевые, хранившиеся у моей бабушки, его вдовы. Помню полевой бинокль советского производства и немецкий артиллерийский компас с откидным визиром, с которыми я немало играл в детстве.
К сегодняшнему дню я успел узнать немало о человеке, с которым никогда не встречался. Но это лишь слабый след памяти, неспособный позволить мне увидеть его, как живого. Я практически ничего не знаю о его мыслях и о его чувствах, о том, как он радовался, как шутил, как огорчался, как впадал в гнев. Война унесла все это, а время унесло и память близко знавших его людей.
Я могу лишь попытаться представить себе, что чувствовал он утром 22 июня 1941 года, когда, подобно множеству других командиров, пришел провести по летнему жаркий и ясный воскресный день в Царскосельский парк. Скорее всего, он раньше своей жены и детей понял, что значит постепенно начавшее распространяться беспокойство среди людей в форме, которые один за другим начали тянуться к выходу из парка. И когда рядом с ним, прямо на парковой аллейке, затормозила легковая машина с его адъютантом на переднем сиденье, он, наверное, уже обо всем догадался. Мирный воскресный день в этот момент кончился, и для очень многих – навсегда.
Думаю, и моя бабушка быстро поняла, в какую сторону повернулась жизнь – восемнадцать лет она моталась вместе с ним по разным гарнизонам, начиная с 1924 года, когда молодой еще Макарий Иванович, окончив в Москве артиллерийскую школу, привез такую же молодую и симпатичную жену, работавшую шифровальщицей в РВС СССР, в Нижний Новгород. Потом снова была служба, снова учеба… Наро-Фоминск, первая в СССР механизированная бригада имени Калиновского… Белорусский военный округ – и коса репрессий, выкашивающая высший командный состав бригады, в которой дед служил. Деду повезло – он держался особняком, не пил вместе со всей командной верхушкой, и не засиживался с ними за картами. Отделался лишь несколькими месяцами пребывания «в распоряжении отдела кадров НКО». А затем – Родина зовет, надо срочно сколачивать танковую дивизию для одного из столь же срочно формируемых мехкорпусов.
О чем думал мой дед, когда поступил приказ выдвигать дивизию своим ходом к финской границе? О том, что основу танкового парка 24 танковой дивизии составляют до предела изношенные БТ-2 и БТ-5 из учебной танковой бригады, где их гоняли до полной выработки ресурса? О том, что марш эти танки могут не вынести? Или он пылал в этот момент праведным гневом, узнав, что «полностью исправные» БТ-5, которые им передавали с консервации из соседнего механизированного корпуса, на самом деле не имею пулеметов, а иные – и аккумуляторов, а потому не могут тронуться с места?
Когда дивизия вышла из парков, оставив на месте постоянной дислокации около четверти боевой техники, которую никакими силами в разумные сроки невозможно было заставить двигаться, это было еще не самое тяжкое испытание. Чуть ли не каждые несколько километров шоссе на север, к финской границе, оказались отмечены корпусами застывших боевых машин. А за рычагами БТшек сидели механики-водители, отучившиеся вождению 2,5 часа на допотопных танкетках Т-27.
Я знаю, что мой дед, Макарий Иванович Чесноков, в сердцах проклинал зампотеха дивизии, который не смог заставить этот железный хлам доползти до места назначения. Но, положа руку на сердце, я могу сегодня присоединиться к его проклятиям – попробуйте-ка оживить рассыпающуюся от запредельного износа машину (которая и новенькая-то не блистала качеством), если у вас физически нет нужных запчастей? И тем не менее, ремлетучки сновали от одной бронированной машины к другой, и каким-то чудом некоторые из них снова двигались в путь, догоняя ушедшую вперед дивизию.
Впрочем, не всю дивизию. Мотострелки, у которых была едва треть положенной автомобильной техники, тоже никак не поспевали за танками. И мой дед – как и многие командиры, оказавшиеся в схожей ситуации – организовал движение перекатами. Часть пехоты машины подвозят на треть пути – а дальше шагайте «пеше по машинному». Потом в военный городок делается еще один рейс, и подвозят следующую партию. Потом, тем же способом, еще одну. И, наконец, первую треть снова сажают на машины, и провозят вперед на вторую треть пути. И опять – пеший марш. Затем карусель повторяется сначала… Счастье еще, что здесь, на Карельском перешейке, над дорогами не висят еще финские или немецкие бомбардировщики.
Но вот 24 тд вместе со всем 10-м мехкорпусом прибыла в распоряжение командующего 23-й армией генерала Пшенникова. Ну, вот теперь-то мой дед, наверное, мог воспрянуть духом? Теперь вперед – «малой кровью, могучим ударом»? Тем более, что у финнов мехкорпусов нет, танков мало, да и те в основном совсем старенькие (лучшие – трофеи недавней «Зимней войны»), а былая линия Маннергейма – в наших руках.
Да ничего подобного. Командарм-23 раздергивает корпус на отдельные полки и батальоны, придавая их для поддержки своим стрелковым частям и соединениям. Единственный раз что-то похожее на наступление механизированным кулаком удалось организовать соседу моего деда, командиру 21 тд. Аж двумя танковыми батальонами он пошел на прорыв в обход финской деревушки. Линия обороны финнов при поддержки артиллерии была прорвана, наша пехота ворвалась в финские окопы… Ну, а дальше, все, как обычно. Пехота встала перед деревушкой, артиллерия потерялась неизвестно где, а финская противотанковая артиллерия, с которой некому было расправиться, начала жечь старенькие БТшки. Пришлось, несолоно хлебавши, отойти.
Но деду не довелось поучаствовать даже и в таких «грандиозных операциях». Все, что ему было позволено – мелкие стычки с целью приободрить нашу пехоту, чтобы она не растерялась под напором финнов, и под ударами появившихся уже над полем боя немецких самолетов.
Впрочем, эта бестолковая суета вскоре прекратилась. Враг стремительно продвигался к Ленинграду, и приходилось отовсюду стягивать силы для защиты города. Снова марш, теперь в обратном направлении, и то, что осталось от дивизии, выходит на Лужский рубеж. По тону немногих сохранившихся писем моего деда видно, что тут началась настоящая боевая работа. Нет, он вовсе не был доволен ни происходящим на фронте, ни результатами своего участия в боях, но, во всяком случае, теперь он делал настоящее, нужное дело, мог бить врага так, как мог, и как умел.
Его дивизия, в отличие от многих, не сгорела за неделю–две в бесплодных встречных танковых сражениях, или плохо организованных попытках прорвать противотанковую оборону вермахта. Нет, все время, пока полыхали бои на Лужском рубеже, его дивизия жила, сражалась, наносила урон врагу – и сама несла горькие потери. Чуда не было: и его командиры, и рядовые танкисты воевали, пожалуй, не лучше и не хуже других. В каждом бою дивизия деда теряла людей, танки, технику… И каждая потеря отзывалась болью в его сердце – это он спланировал операцию не лучшим образом, это он не научил своих людей сражаться лучше немцев, это он не обеспечил их точными разведданными, это он не раздобыл для них артиллерийскую поддержку, это он не защитил их от вездесущих бомбардировщиков и корректировщиков люфтваффе… Но Лужский рубеж держался – прорывы немцев закрывались контратаками, досадные (потому подчас их причиной была неумелость) потери удавалось восполнять за счет ленинградской промышленности. А один раз дед подобрал два заблудившихся экипажа с танками КВ-1, которые потеряли свое соединение.
Были у деда и маленькие скромные удачи. Некоторые контрудары оказывались довольно результативными. Об одном из таких дед написал – «Я очень боялся, что за эту операцию мне здорово влетит от товарища Ворошилова, потому что действовал я без его ведома, но она прошла удачно, и все обошлось». Были и операции, упоминания о которых не сохранились в анналах – только в личных воспоминаниях участников, хотя совершались они как раз по приказу свыше. Среди них – дерзкий рейд танков моего деда в глубину вражеской обороны, на южное побережье Финского залива, чтобы сорвать работу вражеских береговых батарей по Южному фарватеру, по которому пытались прорваться наши боевые корабли и гражданские суда из осажденного Таллина. Вряд ли эта операция ознаменовалась блестящими результатами, иначе она едва ли была бы покрыта мраком забвения.
Однако дивизия таяла, и вот в конце августа Лужские позиции были рассечены, а часть оборонявшихся там сил попала в окружение. Дед был контужен, да к тому же подхватил тяжелую простуду. Поэтому основной ударный кулак остатков 24 тд во главе с заместителем деда, подполковником Родиным (впоследствии известным танковым генералом), с боем и огромными потерями прорвался на соединение со своими по кратчайшему пути. А небольшая группа бойцов и работников штаба, после того, как дед немного пришел в себя, выходила с ним из окружения извилистым путем, двигаясь сначала от линии фронта, на юго-восток, и лишь затем, заложив большой крюк, сумела выйти в расположение наших войск. Этот прорыв спланировал мой дед, Макарий Иванович, и вот эта операция увенчалась полным успехом – всех, кто шел с ним в этот поход, дед вывел к своим.
24 тд ждала участь всех прочих танковых дивизий – она превратилась в бригаду.
Так начиналась война для моего деда. Потом была работа по сколачиванию нового соединения, были и бои, и в работа в комиссии по обобщению боевого опыта первого года войны…
Моему деду не суждено было проложить свой победный путь на Запад. Эшелон танкового корпуса, которым он – все еще полковник – командовал, выдвигался на Воронежский фронт для начала долгожданного наступления. И в конце декабря 1942 года налет немецкой авиации на станцию Бутурлиновка прервал и наступательный порыв корпуса, и жизнь моего деда.
О втором моем деде я могу сказать совсем немного. Он работал на военном заводе в Москве, имел больное сердце, и обеих этих причин было достаточно, чтобы на фронт он не попал. Но почетную грамоту, подписанную Сталиным, на производстве заработал. Его не стало в 1958 году, так что и его я почти не помню. Все, что осталось в моей памяти - невысокий, сутуловатый, худощавый пожилой человек, с болезненно впалой грудью. Война и на нем оставила свой отпечаток...
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
