Постарался поправить все косяки и стиль. Выкладываю окончательный вариант одним куском. Надеюсь, это не противоречит правилам форума.
И спасибо всем, кто уже прочитал сей опус и, возможно, прочитает конечный вариант.
Мышка
Два человека стояли на обочине дороги. Тот, что постарше, опирался на палку или, скорее, трость с изогнутой ручкой. Легкий ветерок шевелил его редкие седые волосы.
- Да, где-то здесь все и было. Давай-ка, Боря, пройдем немного. Вон там лесочек видишь?
- Вижу, дядь Жень. Только, может, не стоит вам по полю скакать – кочки, глина.
- Стоит, Боря, стоит. Пятьдесят лет здесь не был. Может, уже и не буду никогда.
- Ишь, разбегались серые, - мужчина помоложе шикнул на маленькую мышку, юркнувшую под колесо стоящего рядом автомобиля, и протянул руку пожилому. – Пойдемте, Евгений Захарович. Через канаву вы точно один не перепрыгнете.
Минут двадцать они медленно брели по полю, огибая небольшие кучки прелой соломы и лужицы, оставшиеся после недавнего дождя. Наконец, метрах в тридцати от опушки пожилой остановился, огляделся вокруг и устало произнес:
- Да, именно здесь. Правда, раньше тут кустарник был. И лес побольше. Мехвод наш Леня Ломадзе местечко это на свой манер обзывал – Паишвили. Смешно было. Командир его все поправлял - Пошили. А оно, вон как, Пашиле называется правильно. Названия тут конечно - обхохочешься – Кальтениняй, Кряжяй, Канапукай, - Евгений Захарович покачал головой и указал тростью на западный край опушки. – Вон оттуда мы выскочили. А здесь гусеницу правую потеряли…
- И что, не нашли? - хохотнул Борис.
- А чего ее искать – сама под катками нашлась. Командир наш… фамилия у него Фомин была, Александр Фомин, его все за глаза Николаичем звали – нам, пацанам, он совсем взрослым мужиком казался. И звание у него еще такое интересное было, сейчас вспомню… воентехник… ну да, точно, воентехник 2-го ранга, лейтенант по-нынешнему... Так вот. Командир наш опытный был, и в Польском походе, и на Финской повоевал. А мне в июне как раз девятнадцать стукнуло – молодой, горячий, снаряды в руках так и порхали – я на бэтэшке у взводного заряжающим был. Повоевать все хотелось - в первом-то бою мы никак не отметились, там 55-й полк все сделал. А нас только на четвертый день сюда бросили. Да так бросили, что за десять минут от взвода ничего не осталось, лишь наш БТ охромевший.
- Так вам в гусеницу снаряд попал что ли?
- Да нет. Звено разошлось, мы и встали. Видно, только это нас тогда и спасло. Пушка немецкая на пригорочке стояла, лупила, как на полигоне. Заранее, видимо, знали, где пойдем. Я потом аэростат углядел – висел все утро над лесом. Командир хотел быстро вдоль опушки проскочить, чтоб к шоссе выйти, но не срослось – мы-то успели в распадок въехать, а те, кто сзади, так и остались на поле гореть...
Старик тяжело вздохнул, поворошил тростью сухую траву и продолжил:
- Эх, жалко парней – ни одного фашиста не завалили - погибли разом. А нас фрицы то ли не заметили, то ли решили, что если без гусеницы, значит, все - подбиты уже. Вылезли мы ходовую чинить, да только командир, как увидал позади костры из бэтэшек, запрыгнул на башню и углядел-таки это орудие поганое. Ох, и злость нас тогда взяла, в танк обратно нырнули и как засадили немчуре три снаряда подряд, чуть ли не очередь получилась. Разнесли фрицев с пушкой вдребезги - колеса в одну сторону, каски в другую. Выскочили наружу, радуемся, как дети. И тут нам прилетело. Откуда, не знаю, но рвануло так, что едва не оглох. Леню всего осколками посекло, а командиру – в плечо и ухо срезало. Один я целехонек и не контужен даже. Схватил Николаича в охапку и к лесу потащил. Возле дерева пристроил, перевязал, как мог. Сижу рядом, понять пытаюсь, что дальше делать. Матчасть со свернутой башней в поле стоит, Ленька – тот все, отмучился джигит наш, командир без сознания лежит, стонет только. Достал я из кармана сухарь старый, жую, а вкуса не чувствую, металл один на зубах, в горле комок, слезы из глаз льются. Тут слышу, пискнул кто-то рядом. Голову поворачиваю, а там мышка, в локоть мне тычется.
- Просто мышка?
- Ну да, просто мышка, маленькая такая, мышонок даже. Смотрит на меня глазками-бусинками, чуть ли не на лапки задние встает. А я не соображаю ничего, на автомате отламываю от сухаря кусочек и кладу перед ним на землю. Он этот сухарик обнюхивает так потешно, хвостом машет, как собака. А потом как пискнет и юрк в траву. Гляжу, он уже в метре от меня, опять на задние лапки встает и смотрит. А потом снова в траву ныряет и снова глядит – будто зовет меня обратно, к танку нашему. Встал я, подложил Николаичу шлем его под голову и пошел за мышонком. А там громыхает все – видимо, добрались-таки наши до шоссе, давят пехоту фашистскую. Только из кустов в подлеске выбрался, как тут же сразу в траву и упал. В распадок наш дура немецкая заехала, то ли трешка, то ли четверка – сразу в дыму и не разобрать, метров двести до нее было. Отполз я потихоньку назад и чувствую – уперлась нога во что-то. Обернулся, смотрю – штука какая-то длинная с ручками, с одной стороны раструб, а с другой набалдашник торчит. И мышонок мой рядом сидит, лапками мордочку трет. Глянул на меня и опять в траву порскнул. А в голову мысли странные лезут, словно бы это уже и не я, а кто-то другой. И вот этот самый другой берет ту хреновину с ручками, кладет ее на плечо, планку какую-то вытягивает и потихоньку-полегоньку приподнимается из кустов на одном колене. А сам я в тот же момент замечаю, что по лощине, куда распадок выходит, еще один БТ ползет, медленно так, с остановками. Мать честная, да это ж комдив наш Иван Данилович. Не удержался полковник, опять сам в бой пошел. Я его танк по номеру на броне узнал, краска свежая, цифры большие, так что и двойка, и единичка мне хорошо видны были. И немец его тоже приметил, башню довернул, ну, думаю, сейчас плюнет в борт снарядом и все – крышка комдиву.
- И что, неужели попал сволочь?
- Нет, не попал, даже выстрелить гад не успел. Палец мой что-то взвел под ручкой, за крючок потянул – и как шандарахнуло. Слава богу, шлем я свой не снял, но и то звон в ушах стоял такой, что хоть стой, хоть падай. Дуля какая-то из трубы вылетела и немцу прямо под башню. Огонь, грохот, боеукладку рвет к чертовой матери, башня метров на пятьдесят в сторону улетела, катки – еще дальше. А я стою, рот разинул и только воздух глотаю, крикнуть хочется, а не могу. Тут у меня в голове щелкнуло что-то, словно пар из чайника вышел. Сел я на землю, уши руками закрыл, а потом рвать меня начало, наизнанку всего вывернуло. Как сейчас бы сказали, это адреналин выходил, весь разом. Вот так для меня тот бой и закончился почти.
- А командир, который в лесу остался? С ним-то что было?
- Не знаю, Боря, не знаю. Отсекли меня от леса пулеметом. У немцев там кроме танка пехота еще шуровала. Они, как очухались, так сразу шмалять из всех стволов стали. В мою сторону, да к лесу ближе. Еле убег тогда. Круг сделал, вернулся потом в то место, где Николаича оставил, - ан нет его, пропал командир мой, только шлем в траве и бинты окровавленные.
- Ну а комдив?
- А что комдив? Уцелел Иван Данилович в том бою. Потом, правда, чуть под трибунал не попал – из всей нашей 28-й танковой тридцать машин только и осталось к вечеру, а еще через неделю мы уже совсем безлошадными были. Но ничего, отбился он как-то от прокуроров. Ну а потом совсем высоко поднялся, до комфронта в чинах дошел. Погиб он в 45-м, недалеко отсюда, в Восточной Пруссии. Видимо, судьба у него была такая – где-то в этих местах голову сложить от шального снаряда.
- Так это что, дядя Женя, выходит, у вас сам Черняховский дивизией командовал?
- Он самый - Иван Данилович. Хороший мужик был, переживал сильно тогда, не только из-за потерь, но и что раненых и убитых всех собрать не смог. Много их у нас числилось, без вести пропавших. Правда, у соседей таких еще больше было… Об одном вот до сих пор жалею. Ведь так и не нашел я командира своего, Александра Николаевича. Ни во время войны, ни после.
- Ничего, может, когда и отыщется.
- Может быть, все может быть, Боря. Ну что, пойдем обратно? Замучил я тебя, небось, рассказами стариковскими? Нет? Ну и ладно. Теперь и помирать можно, хоть и не хочется. Пойдем, Боря, пойдем…
Два человека возвращались к оставленной у дороги машине. На то место, где они только что стояли, выскочила маленькая серая мышка, покрутилась немного, понюхала прохладный осенний воздух и убежала куда-то по своим неведомым мышиным делам.
* * *
В этом году осень в Москве наступила как-то особенно быстро. Буквально три-четыре дня, и деревья уже совсем голые, только вечнозеленые хвойные стыдливо прячутся среди своих засыпающих на зиму собратьев. И теперь этим елям и соснам все оставшееся до весны время придется уныло смотреть, как угрюмые дворники в ярких жилетах будут смахивать с дорожек опавшие листья, затем сгребать снег, разбрасывать по льду «безопасные» реагенты, а потом снова смахивать, только уже не листву, а песок с оттаявшей брусчатки. И так до самого мая, пока березы с осинами вновь не нальются почками и не зашелестят заново рожденной листвой.
Два человека, один пожилой, другой лет на десять моложе, стояли перед гранитным обелиском с пятиконечной звездой. Туча, повисшая над Даниловским кладбищем и над оградкой, внутри которой стояли эти двое, была готова пролиться холодным осенним дождем, но пока еще сдерживалась, как будто не решаясь смыть ту грусть, что отражалась на лицах стоявших.
- Ну что, Андрей, помянем Захарыча?
- Помянем, Борис Маркович.
Небольшие пластиковые стаканчики опустели и снова наполнились прозрачным напитком.
- А знаете, Борис Маркович, я ведь никогда не видел его молодым.
- Откуда б ты его видел, вы ж познакомились в 93-м только.
- Да нет, я о другом, - мужчина показал на изображение над надписью «Винарский Евгений Захарович. 1922 – 1997». – Фото его в молодости не видел никогда.
- Ну не видел, и что?
- Да тут, Борис Маркович, вот какое дело. Я, помнится, в 91-м на сборы попал. Было у нас там одно упражнение – из РПГ-7 стреляли. Сначала учебными, а потом и боевыми по мишеням. Так вот, как сейчас помню, беру я гранатомет, заряжаю как положено, встаю на одно колено и вдруг слышу, пищит кто-то рядом. Смотрю вниз, а там мышка маленькая прямо в сапог тычется и головой крутит, вроде как на мишень мне указывает. Глаза подымаю, а вместо коробки фанерной - танк. Настоящий танк, немецкий, с крестом. Дым вокруг, а он башню так медленно поворачивает, на меня прямо. Что за хрень, думаю. И тут мне кто-то будто руку на плечо кладет и говорит спокойным таким голосом «Под башню бей, Андрюха. Никуда он теперь, гад, не денется». Чувство у меня при этом такое, что, вроде, это дед мой двоюродный рядом стоит и советы дает. Выстрелил я, попал. Встаю во весь рост и вижу - сидит на земле парень, очумелый, в шлеме танковом и комбезе, черном таком. А лицо у парнишки - ну точь-в-точь Захарыч молодой, как на этом фото.
Борис Маркович как-то странно посмотрел на Андрея и тихо спросил:
- А как звали-то деда твоего двоюродного?
- Да почти как меня. Только я Андрей, а он Александр. Фомин Александр Николаевич. Танкистом он был. Пропал без вести в начале войны в Прибалтике. Правда, уже в семидесятые удалось выяснить - в плен он попал, потом бежал, партизанил в Белоруссии. Погиб в 44-м, в январе. А как погиб, где, до сих пор не знаем.
- Ну вот и нашелся командир твой, Захарыч, - еле слышно пробормотал пожилой, повернувшись к обелиску.
- Что-что?
- Да нет, ничего, Андрюша. Попрощался я просто с дядей Женей. Пойдем, что ли. А то дождь, гляди, скоро начнется…
Двое шли вдоль могил по серой асфальтовой дорожке. Из-за надгробия со звездой выскочила маленькая мышка, подбежала к небольшому стакану, накрытому пластинкой черного хлеба, аккуратно его обнюхала и юркнула куда-то в траву за оградой. Капли начавшегося дождя медленно стекали по холодному граниту, оставляя мокрые дорожки на выбитом в камне лице молодого сержанта РККА в лихо заломленном шлеме.
Отредактировано tva134 (29-10-2012 12:44:59)
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
