Помимо яростных красных борцов за социалистическое прошлое существует их эквивалент - "дистиллированные белые". Для них, как и для ультракрасных, при любой смене власти ничего не меняется - их не вижят в упор как статистически незначащую величину.

Жизнь проходит мимо, люди решают встающие перед ними проблемы, а ультрабелые сидят в глубокой изоляции и прекрасно понимают ее глубину - такую, что Хазин может позволить себе конструировать умозрительную "православно-монархическую партию" и идейно громить несуществующего оппонента.

И им в этой изоляции комфортно: можно не задавать себе неприятных вопросов.

Про степень вины представляемой ими (как минимум в их собственных глазах) "городской России" начала ХХ века в катастрофе 1917 года.

Про ту часть правды, которая стояла за людьми, пошедшими не к Деникину и Колчаку, а к вожакам красных формирований.

Про коллаборационизм части эмиграции с Гитлером - они-таки умудрились оправдать союз с дьяволом против своего народа.

Дело не в том, чтобы тыкать им этим в глаза - недоброжелателей найдется, а в том, чтобы ответить на них хотя бы для себя.

Для этих людей - самих целиком и полностью вышедших из советского общества - вся советская история слилась в один ком, как будто в 1917 году жизнь остановилась, а в 1991 началась вновь.
Между тем, у их противников была своя собственная правда - обернувшаяся кровью, трагедиями и горем, но своя собственная. И без понимания ее не выйдет вообще ничего.

Россия была не только городская, но и гораздо более многочисленная деревенская. И эти две России прорастали друг через друга, сглаживая внесенный Петром разрыв в национальную культуру.

На русской традиции воспитывались все – и защищавшие свою Россию от красногвардейского погрома первопоходники из вчерашних гимназистов, и озлобленные против глубокой несправедливости пореформенной России краскомы из царских унтер-офицеров, и «красные дьяволята» из шахтерских сирот, и воевавшие на всех трех сторонах деревенские ухари, и белые ижевские оружейники, и красные николаевские грузчики, старозаветные казаки и революционные евреи. И литературного Григория Мелехова, и вполне реального Виталия Банивура воспитывали в рамках традиционного общества.

К революционным догматикам-интеллигентам и нахватавшимся верхов революционным начетникам-рабочим примкнули миллионы людей, которые увидели в революции возможность построить жизнь на основе справедливости. Той справедливости, представление о которой они впитали из детских сказок, родительских поучений, церковных проповедей и романтической литературы для подростков - в зависимости от социального положения и культурного уровня.

Победившие красные были никакие не марксисты. Те дореволюционные марксисты-большевики, которые призвали к поражению в ПМВ и убивали Россию в 1917 году – капля в море среди победивших «красных». Основная масса – те, кто пошел против «белой кости», утоляя злобу голодных против сытых или повинуясь зову романтики разрушения. Для них примитивная марксистская социальная теория была лишь способом построить новый справедливый мир в России, как в XVII веке Самозванец был всего лишь знаменем для тех, кто шел за ним. И они вливали в головы детей представления об идеальной правильной жизни, которые сами получили от верующих родителей.

Но они создавали не освобожденную от крепостнической и пореформенной грязи Россию, а Союз Советских Социалистических Республик. Это была совсем другая страна, в ней не было места традиционным ценностям. Россия провозглашалась «тюрьмой народов», а ее история (особенно на первых порах) – сплошным преступлением. В школе проповедовался вульгарный атеизм, она наследовала программу реального училища и была ориентирована на подготовку технического специалиста – инженера, не знающего социальную теорию и некритично воспринимающего любую социально-политическую ахинею из СМИ. В дореволюционной уваровской гимназии преподавались основы гуманитарного анализа, были логика и история философии, были древние языки. Теперь все это заменило марксистское обществоведение. Теория и методология социального знания были уделом специально обученных партийцев и находящихся под неусыпным контролем историков и филологов, здесь на входе в высшие учебные заведения стояли свои фильтры, несравнимые с фильтрами для технарей, и идеологический контроль был куда сильнее. И на выходе у них были в основном либо далекие от понимания неспециалистами сугубо специальные тексты, либо начетническая сусловщина

«Советские люди» – русские. Идеалистически настроенная советская молодежь победила в Великой Отечественной войне, и сражались они никак не за Коминтерн. Но ведь Великая Отечественная война дала и феноменальное количество коллаборационистов, которого никогда не знала Россия. Это произошло потому, что советская власть была чужой для огромной массы людей. Кто-то просто возобновил гражданскую войну – об этом любят поговорить идейно и организационно связанные с РОА деятели НТС, любят и ничему не научившиеся родственники ультрабелых с другого политического фланга.

Но основная масса коллаборантов – не идейные борцы. Это просто люди, которым советская власть сломала хребет тотальной дискриминацией всех хоть как-то связанных с прежним образом жизни, репрессиями и унижениями для «бывших» и «лишенцев», всплеском уголовщины (которую удалось задавить только далеко после войны), беззащитностью перед иррациональным произволом партийных властей и работающими в режиме взбесившейся мясорубки органов безопасности, жесточайшей коллективизацией, комсомольскими погромами в церквях и варварской «культурной революцией».

Даже в изучении отечественной литературы в школе существовал своеобразный русско-советский дуализм. Параллельно изучали богоборческую «Смерть пионерки» Багрицкого и христианское «Бородино» Лермонтова, Пушкина и Маяковского, Достоевского и Чернышевского. И идеологически правильные тексты были поразительно скудны идейно и литературно. А списанный с новозаветных заповедей Моральный кодекс строителя коммунизма не имел под собой никакого фундамента, кроме привычных бытовых стереотипов авторов Программы КПСС.
Официальной идеологией Союза Советских Социалистических Республик был вульгарно-материалистический марксизм. В школе вдалбливали в голову, что «жизнь – форма существования белковых тел» (с) Опарин. Где здесь место любви? Ее нет, есть «половой вопросъ», есть «стакан воды» (с) Коллонтай, есть «совместное ведение хозяйства» (с) сов. законодательство. Семья в течение четверти века вообще была необязательным институтом - ранний СССР захлестнула сексуальная революция.
И вот уже пионерия поет «мы на небо залезем, разгоним всех богов», комсомольская «легкая кавалерия» устраивает травлю «несознательных и темных» стариков, Багрицкий воспевает смерть пионерки, которая оттолкнула крест в руках матери. Детей заставляют прилюдно отрекаться от родителей, в школах проповедуют доносительство, устраивают пропагандистскую свистопляску на костях трагически погибших Морозовых. Какие тут вообще могут быть семейные устои? До 1944 г. в суде было достаточно совместного ведения хозяйства и полового общения – уже семья. Других требований не было. Отсюда происходила и некрасивая тяга советских офицеров к заведению ППЖ. Почему нет, сошлись-разошлись.

Но поколение победителей в Гражданской войне успело воспитать молодежь, готовую строить созданную их отцами социалистическую утопию. И вот внучка красной комиссарши Ирина Левченко в 17 лет идет таскать под огнем раненых, а внучка убитого красными священника Зоя Космодемьянская после мучительных пыток предрекает приход Красной Армии и изгнание оккупантов, на суде в Одессе советский резидент Владимир Молодцов заявляет румынскому судье, что на своей земле не будет просить помилования у врага. Они победили, а те вчерашние белые, которые пошли служить немцам, стали врагами русского народа.

9 мая 1945 года – ключевая дата советской истории, дети советских утопистов доказали свое право строить свой собственный мир. Послевоенный СССР – это общенародное государство, и его правители – победители 1945 года – стремились реализовать свои социальные идеалы. Репрессии с 1960-х практически отсутствовали - на статью надо было нарваться, вместо карательных органов были органы государственной безопасности, партийные работники рекрутировались из народа и стремились буквально «сделать народу лучше».

Получилось у советских плохо. Государство имело большой военный потенциал, нас боялись. Но инженер зарабатывал меньше рабочего-станочника, профессия учителя стала малоуважаемой и малооплачиваемой, в армии процветали дикие уголовные обычаи. Общественные науки только к 1970-м годам потихоньку стали оправляться после советских реформ, техническая интеллигенция активно увлекалась астрологией и рериховским оккультизмом, а математики сочиняли популярные среди технарей с высшим образованием псевдоисторические теории.

Военное поколение постарело, а его детям и внукам все более неуютно было в военно-бюрократической утопии, которая все никак не хотела превращаться в обычную обустроенную страну. Но страна-то была, люди считали ее своей, даже если не питали особых иллюзий в отношении верхов общества (а в какой стране питают? неужто в Штатах?).

В 1980-х вектор настроений и воль населения сложился к ликвидации существующего строя и преобразовании страны в капиталистическую. Произошла катастрофа.

И вся эта жизнь протекала БЕЗ БЕЛЫХ. Их не было в русской истории начиная с 1920-х гг.
Отказываясь от советского периода истории, они делают то же самое, что красные, для которых до 1917 г. ничего не было кроме угнетения и классовой борьбы. А если для них нет прошлого, то и их нет для настоящего.