IV
Севастополь, база авиаотряда
28 сентября 1854 г.
Реймонд фон Эссен
- Плотнее укладывай, Петька, - наставительно говорил Кобылин. - И шоб они не ерзали. А то будут, понимаешь, ерзать - корзина сползет и все высыплется. Ползай потом по днищу, собирай...
Эссен сидел на бочонке возле слипа и смотрел, как летнаб вместе с Петькой-Патриком загружают в готовый к вылету аппарата стрелки-флешетты. Их свозили со всего города - с полковых и городских кузниц, из крепостных и портовых мастерских. Стрелки делали из чего попало: от подковных гвоздей до старых скоб, выдранных из корпусов догнивающих в дальнему углу бухты старых фрегатов. «Алмазовцы» недаром носились по всему городу, объясняя, показывая, растолковывая - стрелки получались весьма грубые, разносортные, мало похожие на фабричные изделия, которые авиаторы вываливали на головы противника во время Великой Войны, но, тем не менее, вполне убойные.
Флешетты привозили навалом в лубяных коробах и корзинах. Два десятка матросиков севастопольского экипажа с утра сидели, увязывая стрелки пучками по две дюжины прядями распущенных старых канатов. Связки укладывали в плетеные корзины и впихивали их, куда только можно - и в кабину, под ноги авиаторам, и за спинки сидений, рядом с бочонком топливного бака, под сиденья. Сыпать стрелки в корзины навалом никак нельзя: в воздухе летнаб должен загрузить флешетты в специальный жестяной короб, прикреплкнный к борту кабины. Пилот заходил на цель, бомбардир выбирал момент, дергал за тросик, дно ящика откидывалось и флешетты смертельным дождем обрушивались на врага. Дальше пилот уводил аппарат на новый заход, а бомбардир должен был за эти недолгие минуты заново наполнить ящик флешеттами из корзин. Потому их и связывали в пучки - много ли захватишь горстью? Да и руки поранишь об острые жала.
- Ты, главное, не забывай веревочки резать, - поучал Кобылин. - А то не рассыплются они в воздухе - и что тогда проку? Разве что кому по башке связкой приложит связкой...
Летнаб не особо расстраивался, что мальчишка займет его законное место в «тридцать седьмой». Щуплому Патрику куда сподручнее возиться в тесной кабине, чем медведеобразному унтеру, а во вторых, мальчишка уже доказал, что имеет верный глаз. Еще в бытность авиаотряда на Каче, он с Эссеном несколько раз вылетал на учебное «стрелометание», и всякий раз флешетты точно накрывали цель. Лейтенант, впечатленный его успехами, официально произвел Патрика в бомбардиры и велел подобрать форму из «алмазовских» запасов: офицерский пояс с портупеей, галифе, куртку-кожанку с двумя рядами медных пуговиц и главное сокровище, французский пилотский шлем. Высоких шнурованных ботинок по размеру не нашлось, и Кобылин заказал у сапожника в городе сапоги из лучшей кожи, на манер гусарских - с короткими, присобранными гармошкой, голенищами. Вдобавок к этому гардеробу, Патрик, как полноправный авиатор, получил плоский бельгийский браунинг в замшевой кобуре, и был теперь совершенно счастлив.
- Ну вот, готово! - Кобылин запихнул связку стрелок в корзину, пристроенную под сиденье летнаба. - Больше не лезет. На четыре захода хватит.
Мальчик кивнул - он пока неважно владел русским и предпочитал отмалчиваться. впрочем, его и так прекрасно понимали.
За амбаром, где стоял раздраконенный гидроплан, свезенный в числе прочего имущества на берег, часто зазвенел колокол. Патрик поднял голову - к слипам, на которых стояли аппараты, скорым шагом шли мичмана Корнилович и Энгельмейер, назначенные в первый вылет. Вторая смена во главе с Марченко, будут ждать своей очереди. Когда звено вернется, и пилоты отправится отдыхать - займут их места в кабинах. Короткий осмотр, масло, газолин, флешетты - и снова в полет! От Севастопольской бухты до устья Альмы всего четверть часа лету по прямой.
И так - пока хватит сил у изношенных «Гном-Моносупапов». Несмотря на то, что за удалось перебрать все три мотора и заменить кое-какие изношенные детали, Эссена одолевали дурные предчувствия. А куда от них денешься, если отряд уже потерял из-за поломок два аппарата, причем один - вместе с экипажем? В хрупкой конструкции «эмок» постоянно что-то выходит из строя, ломается, а запасные части брать неоткуда. Кое-что удавалось исправить в местных мастерских, благо, не перевелись на Руси Левши и Кулибины. Но куда, скажите на милость, деться от технического отставания в шесть десятков лет? Эссен с ужасом ждал, когда оставшиеся аппараты посыпятся без всякого воздействия со стороны неприятеля.
Ну ничего, на сегодняшний день их должно хватить. А там, механики с «Адаманта» обещали кое-чем помочь. Их корабельной мастерской мог позавидовать и гатчинская школа военных. Превосходного качества бензин, которым они поделились - не чета коктейлю, который Эссен намешал из спирта, керосина и касторового масла. Даст бог, с помощью потомков получится продлить жизнь стареньким «эмкам».
- Как дела, Кобылин?
- Все в порядке, вашбродие! - отозвался летнаб. - Аппарат осмотрен, к летанию готов!
Он уже держался обеими руками за лопасть винта. Петька-Патрик ревниво поглядывал на унтера (вообще-то это было его обязанностью, как напарника Эссена в предстоящем полете), но заспорить не решился.
Лейтенант занял место в кабине, потрепал по шлему Патрика, обернулся, махнул рукой. Кобылин качнул лопасть, резко рванул вниз. «Гном» стрельнул, фыркнул, брызнул во все стороны касторкой, отрыгнул клуб вонючего дыма. Кобылин ловко спрыгнул на землю, и матросики, дружно ухнув, столкнули аппарат в воду. Эссен описал по водной глади дугу, разворачиваясь против ветра. Как непривычно, подумал он, видеть Севастопольскую бухту пустой, без шеренг линейных кораблей, без леса мачт, за которым не видно порой неба, без неумолчных криков, стука молотков и топоров, скрипа снастей, без всего того, что составляет Флот.
Гидроплан, шлепая фанерным днищем по зыби, пошел на разгон. Эссен бросил взгляд назад - там разворачивались для взлета Корнилович с Энгельмейером. Поверхность бухты, исчерченная полосками волн, провалилась вниз, мелькнула под желтыми крыльями серая буханка Константиновской батареи. Эссен дождался, когда взлетят оба ведомых, покачал крыльями. Ведомые выстроились справа-сзади строем пеленга, и Эссен взял штурвал на себя. Аппарат слегка задрал нос и принялся набирать высоту. Петька-Патрик завозился, залез на сиденье коленями и перегнулся через борт, вцепившись пальцами в полированный брус, идущий по верху борта. Как бы не вывалился, забеспокоился лейтенант. Патрик не первый раз поднимается в воздух, и всякий раз норовит свеситься за борт. Скажи ему сейчас: «Петька, выбирайся на крыло!» - ни секунды не помедлит, вылезет, встанет в полный рост, держась за стойку одной рукой, а другой стащит с головы шлем и станет самозабвенно размахивать им над головой...
Патрик полез в парусиновую сумку, привешенную с внутренней стороны к борту. В сумке стеклянно брякнуло. Кроме стрел, в каждый гидроплан уложили по дюжине «ромовых баб», бутылок со смесью олифы, скипидара и машинного масла. Эти импровизированные зажигательные снаряды с примитивными но вполне надежными терочными воспламенителями в авиаотряде псотавили на поток. «Ромовые бабы» неплохо показали себя при налете на английскую эскадру - Эссен видел как минимум, три возгорания на кораблях.
«Зажигалки» вместе со стрелами-флешеттами составляли единственное оружие гидропланов. Эссен рассчитывал, отработав по пехоте, сделать пару заходов и на корабли. Лищь бы моторы не подвели, до Альмы лететь всего ничего два с половиной десятка верст, топлива хватит на пять-шесть заходов.
Патрик повозился в сумке, извлек бинокль. Юный ирландец смотрел прямо по курсу, на север - туда, где в утренней туманной дымке, за низким нагорьем, петляла, зажатая в сухих глинистых берегах речонка Альма.

II
Крым, Альма.
28 сентября 1854 года.
князь Лобанов-Ростовский
Местность по берегам Альмы едва ли не идеальна для обороны, в который уже раз подумал прапорщик. Повсюду чахлые купы деревьев и виноградники, позволяющие укрыть стрелков. Будь у них трехлинейки или хоть «Бердан № 2», неприятелю пришлось бы завалить русло своими трупами. Впрочем, им и так не поздоровится - если все, конечно, пойдет по плану.
Пехотные батальоны Кирьякова оттягивались назад. Со стороны французов это, должно быть, выглядело так, будто русские поддались панике. Пехотным было назначено отойти за татарскую деревню. Улуккул-Аклес и там закрепиться, благо, ее узкие улочки и многочисленные вырытые в земле хранилища зерна служили прекрасными инженерными заграждениями и без того сильной позиции. Все постройки деревни были из типичного для Крыма материала - самана, высушенных на солнце кирпичей из глины пополам с рубленой соломой.
Деревня, покинутая обитателями, подверглась разграблению. Лобанов-Ростовский видел, как стрелки и артиллеристы, ничуть не страдая угрызнениями совести, выносили из домишек все, что могло пригодиться на биваке: нехитрую домашнюю утварь, доски, жерди, ковры. Другие обирали сады с виноградниками, наполняя фруктами бескозырки и ранцы.

Батареи стояли на своих местах, частично укрытые брустверами из плетеных туров, засыпанных землей. То одна, то другая пушка с грохотом выбрасывала столб белого дыма и откатывалась назад, зарываясь хоботом в красную сухую землю. Номера дружно наваливались на колеса, поддевали лафет гандшпугами и накатывали, другие банили ствол, прибивали заряд. Бомбардир припадал к прицелу, щурился, подкручивал винт наводки, вскидывал руку. Пальник с тлеющим в железном зажиме фитилем вжимался в затравку, пушка ухала, и черный мячик гранаты летел к неприятелю.
Три батареи 17-й дивизии вяло постреливали по бродам. Еще две бросали ядра по барказам, выползающим на мелководье. За шлюпками строем фронта движутся громады линкоров. Стеньги по случаю боя спущены, мачты торчат кургузыми обрубками. Корабли отчаянно дымят; в бинокль видно, что пушечные порты открыты, высовываются них тупые рыла орудий. Пока они молчат, а обстреливать высокий берег из погонных пушек смысла не имеет. И только пароход, следующий за барказами, уже повернулся и грохнул последовательно двумя пушками. Лобанов-Ростовский перевел на него бинокль: на гафеле бизани полощется «Юнион Джек».
- Это «Карадок», - заметил великий князь. - Если верить записке, которую передал ваш генерал, здесь три французских линкора, британский «Агамемнон» - вон он, самый правый, - и большой фрегат. Наилучшие их корабли, все паровые!
- Как бы англичанин не подпортил нам обедню, - забеспокоился прапорщик. - Выползет сдуру на минную банку, лягушатники и насторожатся...
За линией паровых линкоров виднелись еще корабли. Шесть парусных махин, каждая на буксире за отчаянно чадящим колесным пароходом. Идут в строю фронта, забираля к норду, в обход винтовых собратьев. «Встанут правее, аккурат на траверзе речного устья - понял прапорщик. - Что ж, толково. Тогда край плато вместе с батареями и передовыми позициями пулеметчиков окажется в фокусе дуги из... сколько их там? Раз, два три... да, из одиннадцати больших кораблей. Считая по четыре десятка на борт - по плато будет бить пять с половиной сотен пушек. Такой ураган чугуна способен смести любые полевые укрепления.»
С моря снова громыхнуло. Ядра с «Карадока» ударила в край обрыва.
- Сейчас пристреляются, - прошептал Николай Николаевич. - Ну, теперь держись...
Прапорщик покосился на собеседника. Высокий, юношески стройный, затянут в безупречный, без единой складки, темно-зеленый мундир с серебряными эполетами. Форма его любимого конно-пионерного дивизиона, которую Николай Николаевич носит с 1850-го года. Каску-пикельхауб он держит в руке, за спиной. Бравирует, хочет показать свою храбрость под огнем?
Над головой взвизгнуло ядро, Великий князь чуть вздрогнул, но не стал даже втягивать голову в плечи - прапорщик видел, какого усилия воли ему это стоило. Да, ваше высочество, то ли еще будет, когда начнется настоящий обстрел...
Впрочем, надо признать, что августейший гость показал себя лихим воякой. И в Балканской кампании отличился, и при Инкермане пулям не кланялся. И сейчас держится отменно, разве что немного побледнел.
С моря раздался многопушечный рык: головной «Агамемнон» развернулся, ударил залпом. Недолет.
На батареях засуетилась прислуга. Передки подкатывали ближе, ездовые стояли, держа лошадей под уздцы. Уходить придется быстро, открыто стоящие на гребне пушки и четверти часа не проживут под градом снарядов с четырех линкоров.
- Ладно, пора и нам, - прапорщик сжалился над царским сыном. - Пойдемте, Ваше высочество, а то французы вот-вот начнут подниматься на плато. Ни к чему им видеть движение возле наших пулеметных гнезд.
Но не успели сделать десятка шагов, как звук артиллерийской канонады перекрыл гулкий удар. Лобанов-Ростовский обернулся, вскинул бинокль и заорал от восторга. Секундой позже к нему присоединилась и прислуга орудий. Даже великий князь, не в силах сдержать эмоции, подкинул высоко вверх свою каску, украшенную литым из серебра императорским орлом.
«Агамемнон», возле которого оседал высокий водяной столб, кренился, валился на борт. Даже без бинокля было видно, как с палубы падают в воду крошечные фигурки. Идущий в кильватере корабль отвернул, избегая столкновения. На минуту его высокий борт закрыл от зрителей картину погибающего корабля, и тут новый взрыв подбросил носовую часть линкора. По инерции его потащило вперед - снова оглушительный удар, новый столб пены и дыма под скулой. Когда пелена рассеялась, стало видно, что корабль стремительно уходит в воду, высоко задирая корму.
- Получилось! - в восторге орал Николай Николаевич. - Получилось ведь, мон шер ами! Как котята топнут!
Он порывался кинуться к орудиям и лично возглавить обстрел уцелевших французских кораблей, и прапорщику пришлось, чуть ли не силой уводить подопечного прочь. Два подорвавшихся на минах линейных корабля - это, конечно, замечательно, но не стоит забывать и о французах, карабкающихся на плато. Еще пятнадцать, от силы двадцать минут - они перевалят через гребень и окажутся в пределах действия «максимов».
Слух авиатора привычно уловил сквозь канонаду далекое жужжание. Он поднял голову, вгляделся, схватил Великого князя за рукав и ткнул пальцем на юг. Оттуда, на высоте примерно трехсот метров, выстроившись строем пеленга, подлетали три гидроплана. Когда моторы затарахтели прямо над головой от ведущего аппарата (прапорщик ясно различал цифры 32, командир авиаотряда), чиркнула косым взблеском и повисла зеленая ракета. Гидропланы один за другим заложили вираж в сторону неприятельского ордера.
Ну вот шутки и кончились, господа союзники. Теперь повоюем по-настоящему.

IV
Из записок
графа Буа-Вильомэз
«28 сентября. Кто бы мог еще утром предположить, что этот день обернется самой страшной со времен Трафальгара катастрофой для французского флота? Кто из нас поверил бы, что гордые красавцы, на которые совсем недавно взирали с надеждой десятки тысяч глаз, к вечеру лягут на дно или спустят перед неприятелем флаги? Воистину, страшна судьба тех, кто расстался сегодня с жизнью; но и жалка участь того, кто остался жив и до дна испил чашу скорби и унижения!

По сигналу с флагманского «Вилль де Пари» отряд Лайонса снялся с якорей. Корабли шли строем фронта, намереваясь как можно скорее занять места для обстрела берега. С барказов флажками передавали результаты промеров: наши храбрецы-матросы стойко и мужественно делали свое дело, невзирая на град ядер. Их прикрывал двумя своими пушками «Карадок», и русские батареи ему частой пальбой. Воистину, в эту минуту я готов был простить англичанам их бегство!
Вслед за отрядом Лайонса двинулись и мы; корабль «Вальми», на котором автор этих строк поднял свой вымпел, шел на буксире за пароходом «Прометей», занимая место во главе колонны. По сигналу корабли выполнили поворот, перестроившись в шеренгу, и теперь «Вальми» оказался в конце  левом фланге ордера. Спустя несколько минут я распорядился поднять сигнал «поворот все вдруг» и повел отряд в обход кораблей первого отряда. Планом предусматривалось, что мы встанем на шпринги на траверзе Альмы, загнув левый фланг к берегу, и откроем стрельбу, поражая русских через головы наших батальонов, поднимающихся на высоты.
Таким образом, следовало некоторое время идти курсом на норд, после чего выполнить еще поворот; после него и до постановки на якоря, колонну поведет «Сюффрен».
Я собирался отдать команду «К повороту», когда пришло сообщение о взрыве. Сигнальщики не смогли разобрать, с каким кораблем случилось несчастье. Я велел передать на «Сюффрен» - "уточнить, что произошло", и скомандовал поворот. Следующие несколько минут наш отряд двигался на зюйд-ост, вклиниваясь между мелководьем и левым флангом Лайонса. К моему удивлению, его корабли вели редкий огонь по русским, маневрируя вразнобой.
И в этот момент сигнальщик передал сообщение, ввергшее ввергло всех, кто находился на шканцах «Вальми», в трепет:
«Агамемнон» затонул, «Жан Бар» погружается носом».
Мы решительно ничего не могли понять: как может случиться, что два мощных боевых корабля потеряны за такой короткий промежуток времени? Если случай с одним еще как то можно объяснить (например, удачно пущенным ядром, попавшим в крюйт-камеру), то гибель двух подряд не укладывалась в здравый смысл! Тем более, мы своими глазами видели, что русские батареи стреляли, в основном, по нашим шлюпкам и отчаянному «Карадоку»!
И тут появились крылатые лодки. Как ураган они пронеслись над нами, едва не задевая верхушки мачт. О палубу ударился некий предмет и разлетелся брызгами жидкого пламени. Это был брандскугель, сброшенный с крылатой лодки! Упали еще  два снаряда: один ударил в грота-марс, другой лопнул на шканцах. Всех охватил страх; люди в ужасе бросались за борт, не в силах справиться с кромешным ужасом, обрушившимся на нас с небес. Положение спас лейтенант Грегуар Пинье. Он возглавил собрал вокруг себя матросов и те стали сбивать огонь песком и кусками парусины. Отважный лейтенант снял сюртук и, нещадно хлеща им по языкам пламени, подавал малодушным пример отваги.
Крылатые лодки тем временем, вернулись. Они проносились над нашими головами, засыпая корабли зажигательными снарядами. Дым поднимался на идущей правым мателотом «Иене», досталось и другим. Но, к моем удивлению, результаты огненной атаки оказались не столь уж и впечатляющими: когда матросы под командой храбреца Пинье одолели пламя, выяснилось, что паника оказалась напрасной: мы отделались закопченным палубным настилом, обугленными кофель-нагельными планками да несколькими бухтами канатов, пострадавших от огня. По счастью, огненные брызги не попали на пороховые картузы, сложенные у пушек. В этом случае последствия оказались бы куда разрушительнее.
Тем временем, летучие машины предприняли еще одну атаку, третью по счету. Мы ждали новой порции брандскугелей, но вместо этого воздух прорезал резкий свист, послышались тупые удары, полетели щепки. Стоящий рядом со мной офицер взмахнул руками и отлетел к фальшборту, будто сбитый ударом в грудь. Я наклонился к нему. Бедняга был еще жив, на губах его пузырилась кровавая пена. В грудь ему угодил заостренный металлический штырь, который, насквозь пройдя через тело, вонзился в палубу и почти целиком ушел в дерево. Я потрогал торчащий из досок хвостовик смертоносного снаряда, и на моей перчатке осталась кровь несчастного.
Я вспомнил, как британский репортер (тот, что бежал от русских) обмолвился о подобном оружии. Мы не обратили на его слова особого внимания, полагая, что оно представляет угрозу скорее для сухопутных войск. Как жестоко мы заблуждались!
Трое офицеров и семеро матросов на шканцах были убиты или тяжело ранены; погибли оба штурвальных и сигнальщики. По счастью, русские не обратили внимания на буксирные пароходы, иначе последствия "железного дождя с небес» могли оказаться куда более тяжкими: мало того, что эти суда лишились бы управления вследствие гибели людей у штурвалов, стальные стрелы могли пробить медные стенки паровых котлов, прикрытых сверху тонкими досками! Стрелы ударяли в цель с такой силой, что их находили на артиллерийской палубе - они, словно бумагу, пробивали настил опер-дека, собранный из полуторадюймовых тиковых досок и летели дальше.
Но и без того атаки с неба натворили бед. Наш ордер распался; «Иена», следуя за «Саламандром», вывалилась из строя в сторону моря, непересечку ей шел «Виль де Марсель». Я с негодованием увидел, что на «Магеллане» обрубили буксир, и «Байярд» беспомощно дрейфует к берегу.
До ушей моих донесся гулкий удар, напоминающий раскат грома. Глазам моим предстало страшное зрелище: под бушпритом «Сюффрена» встал водяной столб, несомненно, следствие подводного взрыва. Линкор осел на нос, и я понял, почему так быстро погибли «Агамемнон» и «Жан Бар»: несчастный «Сюффрен» не продержался на поверхности воды и трех минут. Опер-дек и полубак захлестнули волны, и шканцы, куда кинулись, ища спасения, матросы, напоминали теперь кишащий муравейник. Несколько минут - и корабль скрылся под водой, лишь море вокруг мачт, торчащих из воды, подобно покосившимся могильным крестам, кипело от сотен человеческих голов.
«Прометей» обходил гибнущий корабль со стороны берега, и я мог лишь беспомощно взирать на разыгрывающуюся трагедию. На шканцах бестолково метались люди; мои призывы (я звал сигнальщика, желая напомнить команде «Магеллана» об их долге), пропадали втуне. Крылатые лодки пронеслись над нашими головами, вывалив корабль новые порции свистящей смерти. Нос «Вальми» покатился вправо, влекомый натяжением буксирного конца. «Прометей» описывал крутую циркуляцию, следуя за «Алжиром» - его командир сам, без приказа, старался вывести корабли из этого ада. Мы прошли мимо «Иены» и «Вилль де Марселя» - тащившие их пароходы в попытке избежать столкновения сбавили ход, но перепутались буксирными тросами и теперь пытались разойтись.
Русские летучие машины, наконец, оставили нас в покое. Порядок на шканцах постепенно восстанавливался: убирали мертвые тела, уводили раненых, к штурвалу встали два матроса, место убитых сигнальщиков заняли новые.
Я огляделся. К зюйду от «Вальми» медленно отходили в море корабли первого отряда: «Помон», за ним «Шарлемань», на его траверзе держался «Монтебелло». «Карадока» нигде не было и я, как ни старался, никак не мог его отыскать.
На мачте «Байярда» взлетели сигнальные флаги: «Сижу на мели, нуждаюсь в помощи». «Иена» и «Вилль де Марсель» разобрали, наконец, буксиры и пристраивались к нам в кильватер.
Ни о какой бомбардировке, конечно, не могло быть речи. Колонна шла на норд на четырех узлах. Уцелевшие паровые линкоры выстраивались мористее, в  кильватер фргату, «Помон». И, тоько я отдал приказ переменить курс на зюйд-вест и присоединиться к отряду Гамелена, когда корпус «Вальми» потряс страшный удар...

...к счастью, капитан «Прометея» оказался не робкого десятка. После того, как подводная мина (вне всяких сомнений, мы стали жертвами этого оружия, которое русские уже применили при обороне морской крепости Свеаборг на Балтике) поразила наш корабль, пароход подошел к «Вальми» и я оставил свой погибающий флагман. И первым, что я услышал, вступив на борт, стал доклад штурманского помощника, отвечавшего за сигнальную службу:
«Мой адмирал, «Алжир» сообщает: "С веста в четырех колоннах подходит русская эскадра!»

II
ПСКР «Адамант»
28 сентября 1854 г.
Сергей Велесов, попаданец.
Вид с высоты семь сотен метров - картинка с камеры беспилотного вертолета, висящего над морем, - более всего напоминала заставку компьютерной игры. Красивые парусные кораблики, выстроившиеся ровными колоннами, широкие пенные усы, расходящиеся из-под форштевней, крошечные, полощущиеся флаги. Изумительная графика, одна беда - сюжет ворованный...
Нет, упаси меня Бог, я вовсе не обвиняю Павла Степановича в плагиате. Этому понятию вообще нет места в военной науке: есть удачное тактические решение, оно входит в золотой фонд военной мысли. И дальше потомки используют его, когда выпадет подходящий случай. Как вот сейчас, к примеру: ну кто, скажите на милость, виноват, что построение русской и французской эскадр в изрядной степени повторяет картину боя при Трафальгаре?
Не верите? Судите сами.
Как и Вильнёв, Гамелен вел свою эскадру на север. Как и Вильнёв, он перед самым боем вынужден был предпринять перестроение, включив в состав ордера то, что осталось от первого и второго отрядов. Как и пятьдесят лет назад, строй эскадры не успел образовать кильватерную линию: французы шли уступом, двумя колоннами, причем голова правой, находившейся ближе к берегу, поравнялась со вторым от конца мателотом левой колонны.
Как и при Трафальгаре, под ветром у Гамелена был близкий берег и еще близкое мелководье. И ветер, как и тогда, в Бискайском заливе, дувший с зюйда, наполнял паруса русских кораблей, идущих на французский кильватер полным бакштагом.
И наконец, оба они - и Вильнёв и Гамелен - французы, черт возьми!
Правда, у Вильнёва не было паровых кораблей...
И все равно: по мне, так и этих совпадений довольно, чтобы адмирал застрелился на шканцах, не дожидаясь начала боя. Просто чтобы не утруждать рок решением собственной судьбы. Но, похоже, Гамелен решил переиграть фатум.
И, надо сказать, для такой попытки у него были все основания. В двух французских колоннах, идущих уступом, идут то ли одиннадцать, то ли двенадцать двух- и трехдечных линкоров. В эскадре Нахимова - тринадцать вымпелов. Можно считать, силы равны.
Правда, на многих французских кораблях спущены стеньги. И паруса их мало что могут добавить к тяге выбивающихся из сил паровых буксиров. А тем приходилось несладко - ветер, принесший на своих крылах русскую эскадру, ощутимо крепчает. Волна бьет колесным пароходам в борт, и они еле-еле выжимают из своих машин по четыре узла - тогда как русская эскадра подходит на всех восьми. Нахимов, скомандовав перестроение для боя, велел еще и раскинуть лиселя - чтобы наверняка не дать неприятелю оттянуться от мелководья, навязать бой на своих условиях.
Единственный козырь Гамелена - паровые суда. И он попытался сделать то, к чему французы с англичанами старательно готовились на маневрах, но что ни разу не опробовали в боевых условиях: принял эскадренный бой на буксирах за пароходами.
Они-то и стали первыми жертвами. В маленький «Саламандр», тащивший на буксире линкор «Иена», с разгону врезался возглавлявший вторую колонну нахимовского отряда «Двенадцать апостолов». Железный корпус судна смяло, как консервную банку и опрокинуло; несчастный пароход немедленно пошел ко дну. Линкор, получил большую пробоину в правой скуле, в которую сразу стала поступать вода, но это уже не имело никакого значения: орудия дружно гремели: правый борт крушил продольным огнем «Иену», левый бил по высокой корме «Юпитера». Французы отвечали из погонных и ретирадных пушек, но это было уже агонией. Несколькими минутами спустя к пушкам «Двенадцати апостолов» добавились бомбические орудия «Святослава». Его командир, капитан первого ранга Леонтьев, сбросил паруса и вел линкор на четырех узлах. Ударив залпами с обоих бортов, он довернул, обходя «Двенадцать апостолов», и в упор, с пистолетной дистанции принялся методично крушить недвижную «Иену». После первого же залпа фок-мачта французского линкора обрушилась за борт. Пушки молчали, по палубе в ужасе метались люди, а «Святослав» ревел взбесившимся вулканом, изрыгая снопы картечи, ядра, пексановские бомбы.
То же самое творилось по всей длине французского ордера. Четыре колонны прорезали строй эскадры Гамелена, последовательно отстрелявшись с обоих бортов. К тому моменту головные линкоры успели уже получить немалые повреждения - французы били по подходящим кораблям из всех орудий левого борта. На «Париже», флагмане контр-адмирала Новосильского сбило грот-мачту; флагман Нахимова, «Великий князь Константин», («Императрицу Марию» оставили чиниться после ночного столкновения) горел после многих попаданий. «Ягудиил», возглавлявший правую колонну, был так избит, что едва дотянул до неприятельского строя; Его командир, Павел Иванович Кислинский направил нос корабля в корму идущего концевым «Вилль де Марсель» и скомандовал «на абордаж».

Мы, все, кто находился в «информационном центре» «Адаманта», развернутом в кают компании, могли лишь наблюдать, как стройные кильватерные колонны превращаются в беспорядочно спутанный клубок, изрыгающий языки пламени, дымные столбы, фонтаны обломков. Контр-адмирал Истомин, отправленный Корниловым на «Адамант» в качестве своего представителя, нервно стискивал кулаки, на скулах его ходили желваки. Было видно что он всем своим существом - там, на палубе своего любимого «Парижа».
Старший лейтенант Бабенко сдвинул наушник:
- Тащ каперанг, Митин на связи. передает: Корнилов отправил «Алмаз» обстреливать цели на берегу по запросу Фомченко!
Кременецкий взглянул на меня. Я пожал плечами - адмиралу виднее. К тому же, на «Морском быке», Андрей.
Истомин оторвался от монитора и посмотрел на плексигласовый шит, куда старшина-планшетист как раз закончил наносить текущую обстановку.
- Сергей, Борисович, как вы полагаете, это не рискованно? Вице-адмирал отсылает самый сильный и быстрый на корабль, когда здесь не все еще решено?
Ну, дожил, подумал я про себя, уже и контр-адмиралы со мной советуются! Но вслух произнес:
- Я полагаю, Владимир Алексеевич, французы уже никуда не денутся. Мы ведь обещали армейцам обработать указанные ими цели. В погребах крейсера полно шрапнелей, на море от них никакого проку. А вот по суше пострелять - милое дело.
- Верно, - подтвердил - Никита. - Митин сообщает: «Алмазу» приказано обстрелять английские батареи. Корректировать огонь будут с гидроплана, лейтенант Марченко. Позывной - «Тридцать седьмой».
Авиаторы, отработав по французскому ордеру, вернулись в Севастополь и вот, вылетели снова. Гидропланы нанесли удар по сухопутным целям, после чего занялись разведкой и корректировкой. Ладно, это дела Фомченко, на то он и генерал...
Истомин подумал, потом кивнул и вернулся к монитору.
- Смотрите, товарищи офицеры, - сказал Кременецкий. - Концевые корабли французской эскадры выходят из боя!

Хотел бы я знать, что напишут о «Сражении близ устья Альмы» будущие военно-морские историки этого мира? Возможно, родится и такая версия:
«Адмирал Гамелен, желая сохранить наиболее боеспособную часть своего флота, винтовые линейные корабли, выделил из в отдельную колонну, поручив командование самому талантливому своему подчиненному - графу Буа-Вильомэз. И когда стало ясно, что Нахимов предпримет фронтальную атаку в строю четырех параллельных колонн на французский ордер, отдал приказ винтовым кораблям прибавить ход, и за строем парусных линкоров, по большой дуге выходить из боя. Тем самым адмирал проявил предусмотрительность, спасая лучшие боевые единицы для защиты плацдарма с моря до подхода англичан...»

Истомин громко выругался.
- Вот, значит, что он затеял! И как же я сразу не догадался...
Я удивленно посмотрел на вице-адмирала.
- Гамелен поставил винтовые линкоры в конец колонны, - пояснил тот. - Видите, они без буксиров? А я-то сразу не заметил...
Я вгляделся в монитор. Действительно, перед четырьмя кораблями, выходящими вправо из строя французской эскадры, нет буксирных пароходов.
В голосе Истомина голосе сквозило неприкрытое отчаяние:
Поздравляю вас, господа, этот прохвост Гамелен прекраснейше натянул нам нос. Сейчас они обогнут общую свалку и уйдут на норд-вест, в море. Три часа - и в Евпатории! Гамелен наверняка выслал вперед авизо, чтобы турки срочно снимались с якорей и шли навстречу.
- Вы полагаете, они могут ударить по эскадре Нахимова с тыла? - встревожился Кременецкий.
Истомин покачал головой.
-Ну что вы, господин капитан первого ранга! Пока они сюда доберутся, все будет уже кончено. Нет, Гамелен хочет увести их в Евпаторию, а турки выйдут в море, чтобы мы не слишком усердствовали с преследованием.
- «Морской бык» вызывает! - крикнул старлей. - Господин контр-адмирал, Корнилов на связи!
Никита щелкнул тумблером, включая громкую связь.
-...нстантин Иваныч, отряд паровых кораблей обходит Нахимова с фланга, - возник в помещении голос. - Я поворачиваю на вест, приму бой на параллельных курсах.
- Они уходят, Владимир Алексеич! - закричал Истомин, вырвав микрофон у старлея. - Гамелен нас обманул, они уходят в Евпаторию!
И верно - четыре отчаянно дымящих кораблика меняли курс, поворачивали к северу.
Корнилов ответил не сразу:
- Ваша правда, Константин Иваныч. Постараюсь нагнать, хоть на отходе пощиплю. Эх, потомков я отослал... С их пушками точно бы справились! Может, вернуть?
- Согласен господин вице-адмирал, возвращайте. И вот что еще: сообщите от своего имени на «Париж», чтобы Павел Степанович не увлекался. Боюсь, нас он не послушает. Французам так и так крышка, а ветер того гляди, разойдется до шести баллов. Корабли у них побиты, к маневрированию сейчас мало способны. Как бы не повыкидывало на берег!
Я глянул на монитор - в углу экрана светилась панель с данными атмосферного давления, скорости и силы ветра. Истомин прав, погода в самом деле, меняется...
Я вышел из кают-кампании и поднялся на палубу.
На фоне берега высился лес мачт, затянутый сплошной ватной пеленой. Над морем разносился сплошной пушечный рык. Там, на залитых кровью палубах, в пороховом дыму, в паутине изодранных картечью снастей, сражались люди. Умирали сами и убивали других. Шли на дно, захлебывались кровью в простреленных легких, валились на палубу с головой, рассеченной ударом кортика или абордажного топора. Там вершится история - и отнюдь не та, о которой я читал в мемуарах и романах, не та, о которой писал статьи. И ни один из людей этого человечества понятия не имеет о том, что сегодня судьбы из мира и каждого из его обитателей сделали крутой поворот, окончательно покинули колею, в которой катилась, влекомая неумолимым ходом событий. И я, выходит, приложил к этому руку.
А ветер-то и правда посвежел. Море, с утра испятнанное редкими барашками, теперь сплошь покрыто снежно-белыми завитками, исчерчено ровными рядами волн, катящих с веста. Порывы ветра срывают пену с гребней, и даже сюда, на высоко поднятую над водой вертолетную площадку долетают порции брызг.
Это, согласно визуальной шкале Бофорта, памятной мне с яхтенной молодости, пять баллов. А ветер крепчает, прижимая изувеченные линкоры к коварному мелководью...
- Сергей Борисыч!
Я обернулся. Из двери выглядывал старший лейтенант Бабенко. На физиономии начальника БЧ-4 была написана неприкрытая тревога.
- С «Константина» сообщили: адмирал Нахимов тяжело ранен!
«Вот тебе и упругость истории! Вот тебе, мать его не туда, и Трафальгар! И черт меня дернул играться с историческими параллелями...»