II
Севастополь,
2 окрября 1854 г.
Мичман Федор Красницкий
Федя Красницкий, пошел в Морской Корпус по настоянию отца, следуя семейной традиции. А что делать, если не одно и не два поколения их семьи верой и правдой служили престол-отечеству под Андреевским флагом? Но сердце у младшего сына капитана второго ранга Красницкого не лежало к военной службе. Еще с младших классов гимназии он мечтал об университете, видя себя профессором, археологом, новым Шлиманом или, на худой конец, автором «Истории государства Российского». Но уж так сложилась жизнь  - Санкт-Петербург, младшие, потом специальные классы Морского Корпуса, гардемаринские нашивки, палаш, впервые надетый в город по случаю тезоименитства. На корабельной практике Федя неожиданно увлекся гальванической техникой и минным делом; минные классы в Кронштадте завершили его формирование, как флотского минера. Но страсть к истории осталась жива в бывшем гимназисте, а потому однокашникам  по Корпусу, а  позже сослуживцам, не приходилось гадать, что подарить ему на день рождения или, скажем, на Рождество. Конечно, книгу! А лучше, большой альбом с литографиями или фотографическими снимками, изданный к какому-нибудь памятному событию. Так на полке каюты мичмана Красильникова (Федя возил подаренные книги с корабля на корабль) появился роскошный альбом «Русский флот» издания Великого князя Александра Михайловича, с видами военных кораблей кисти  капитана 1-го ранга В.В. Игнациуса, героя Цусимы и известного мариниста.
А на предыдущий день рождения дядюшка, проживавший в Таганроге, прислал дорогому Феденьке альбом, выпущенный Военным ведомством по случаю шестидесятилетия Севастопольской осады. Толстенный том, переплетенный в зеленый бархат, с бронзовыми  оковками по уголкам, содержал сотни фотографий и дагеротипов, сделанных французскими и британскими репортерами в Крыму. Иллюстрации были разобраны по разделам: лагерь в Евпатории, Балаклава, поля сражений, осада. Заключительный раздел включал виды Севастополя и крепости после падения города. Здания избитые ядрами, обрушенные стены, разоренные батареи, мертвые дома, зияющие окнами без стекол, и снова - руины, руины, руины...
И вот мичман Красильников едет в пролетке по этому самому Севастополю, еще не подвергшемуся бомбардировке союзных эскадр, еще не сжатому в тисках осады. Колеса стучат по брусчатке бульвара, по сторонам, справа и слева дома - опрятные, целые... ЖИВЫЕ. Живы и корабли, великолепные многопушечные красавцы, заполнившие гавань. И, главное - люди. Они тоже живы, не ранены - ходят по тротуарам, разговаривают, смеются. Кое-кто (как правило, офицеры)  издали узнают непривычную форму гостей из грядущего.  Сколько раз Федору Григорьевичу было до ужаса неловко, когда перед ним, зеленым мичманом, брали под козырек солидные капитаны второго ранга или драгунские ротмистры! «Слава богу, - мелькало в его голове, - что эти замечательные люди не знают о его  чудовищной оплошности!»
Очнувшись от контузии на госпитальной койке, Федя не сразу осознал всю глубину своего падения. А осознав - задумался о том, чтобы пустить себе пулю в лоб. Ни о чем другом, по его представлениям, речи быть не могло, ведь это из-за его,  мичмана Красницкого глупости, вышел из строя «Заветный»!
Федя даже раздобыл оружие. Карманный браунинг был там, где ему и надлежало находиться - в кармане кителя. Но увы, чья-то заботливая рука старательно вылущила из обоймы медные бочонки патронов. Федя пытался скандалить, требовал пропажу у унтера-чухонца,  заведовавшего вещевым складом. Бесполезно - тот моргал коровьими ресницами и повторял, как заведенный: «Не м-могу знат-ть, вашброд-дие, виноват-т!»  С отчаяния Федя стал прикидывать, из чего соорудить петельку, но вскоре оставил и эту затею.  Он как-то слышал от одного приятеля, студента Петербургского Университета, мечтавшего о карьере судебного медика, какими явлениями сопровождается повешение. Благодарим покорно -  уж очень не вязалась с возвышенным, благородным образом морского офицера гнусная кончина удавленника, обгадившего собственные подштанники.
Приходилось как-то жить дальше. Благо, мичман почти не оставался наедине со своими мыслями - вокруг были люди, другие раненые, врачи и... сестры милосердия. За больными в госпитале больными ухаживали в-основном, пожилые матросы, отставленные за немощью, от службы, но были добровольные помощницы. Великая княгиня Елена Павловна еще не учредила свою Крестовоздвиженскую общину, а может, и не учредит ее вовсе. Ведь Севастополь не стоял, и даст Бог, не встанет вовсе, перед проблемой размещения сотен, тысяч раненых и больных. Тем не менее, барышни из семей флотских, армейских офицеров и городских чиновников охотно предлагали хирургу Пирогову помощь в уходе за увечными и недужными защитниками Отечества.
Девушка, которой было поручено ходить за контуженным мичманом, выделялась на фоне этих «благотворительных барышень». Такой, подумал мичман, место в одном из тыловых госпиталей германской войны, каких много было в Севастополе в 1914-16-м годах. Типичная сестра милосердия, вчерашняя гимназистка или фабричная работница, девятнадцати лет от роду, маленькая, худенькая, с остреньким подбородком и носиком и волосами, укрытыми широким платком.  Дарья (фамилия ее тоже была самая простецкая, Михайлова) была дочерью матроса 10-го ластового экипажа, погибшего при Синопе. Сирота, она продала оставшийся от отца домишко, обменяла на лошадь единственную кормилицу-коровенку. Соседи немедленно объявили сироту помешанной, а она  накупила дешевого полотна, штопаного казенного белья, какое задешево продавали из флотских цейхгаузов, уксуса, вина для подкрепления раненых, две дюжины глиняных кружек, и отправилась на войну.  Пришлось, правда, предпринять кое-какие меры маскировки: срезать косу и, переодеться в старые отцовские робу и портки. Близ татарского селения  Хаджи-Булат она прибилась к линейному полевому госпиталю. Но ее повозка так и не стала «каретой горя» -  при Альме русские войска почти не понесли потерь, и Дарья Михайлова вернулась в Севастополь с обозами, нагруженными ранеными французами,.
Здесь девушка  упросила оставить ее при Морском госпитале, которым заведовал Пирогов. Идти было некуда; перевязочные материалы и прочее она сдала для раненых, лошаденка с тележкой, единственное ее имущество, приспособили  хозяйственной службе. Кто-то из врачей, оценив старательность и неутомимость матросской дочери, стал обучать ее уходу за ранеными. Пока Дарье Михайловой поручали только «легких» - одним из них и оказался контуженный мичман с миноносца «Заветный».
Федя узнал эту трогательную историю от кого-то из врачей. Раненых в госпитале было немного, так что у персонала находилось время для бесед. А так как все были осведомлены, кто такой мичман Красницкий и откуда он прибыл - в собеседниках недостатка не было.
Знакомясь с историей Дарьи Михайловой, Федя подумал,  это ему уже знакомо. Он слышал что-то подобное -но вот что именно? Мичман знал конечно, что во время Севастопольской Обороны прославились многие врачи и медсестры обеих сторон. Хирург Пирогов,  создатель военно-полевой хирургии; Флоренс Найтингейл, внедрявшая в полевых госпиталях принципы санитарии и снизившая смертность среди раненых с 42-х до 2-х процентов. Еще Великая княгиня Елена Павловна, первой в России взявшаяся за подготовку сестер милосердия...
И тут его пробило.
Ну конечно! Даша Севастопольская, героиня детских книжек, чей бюст, в числе прочих, украшает здание Севастопольской панорамы! И она же - тихая, остроносенькая девушка, старательно ухаживающая за ним, мичманом Красницким.

Отредактировано Ромей (30-01-2017 21:25:38)