Даша пришла провожать его на Графскую пристань. Мичман с утра, за несколько часов до отхода, забегал в госпиталь, попрощаться. Но Дашу неу видел - неулыбчивая сорокалетняя добровольная сестра сказала, что Дарья Михайлова сейчас на занятиях, которые доктор пирогов организовал для женского персонала госпиталя. Просить, чтобы ее позвали, молодой человек постеснялся, а дожидаться конца занятий не мог - его ждали  в артиллерийских мастерских. Оставив для Даши записку, он с тяжелым сердцем отправился по своим делам, не надеясь уже увидеть ее до возвращения в Севастополь, а возможно, и вовсе никогда. Каково же  было его удивление, когда юноша увидел  на ступенях пристани, откуда его должна была забрать гичка с «Морского быка», знакомые платок и передник добровольной сестры Морского госпиталя.
К счастью, мичман один возвращался на корабль, иначе природная застенчивость не позволила ему задерживать сослуживцев. Крикнув шлюпочному старшине, «погоди, братец, я сей же час», он едва удержался, чтобы не кинуться навстречу со всех ног, как в годы гардемаринской юности. Вместо этого Федя подошел и сдержанно (как ему представлялось) поздоровался. Даша, смущенная ничуть не меньше, чем ее поклонник, неловко присела в книксене (старшая добровольная сестра, супруга капитана первого ранга,  учила матросскую сироту манерам) и протянула узелок с домашней снедью: крынка с творогом, завернутые в тряпицу рыбные пироги, ломоть сала, несколько огурцов и головка чесноку. Мичман пытался отнекиваться, ссылаясь на обильный стол кают компании, но, разглядев неподдельное огорчение в Дашиных глазах, сдался.  Девушка немедленно повеселела и принялась рассказывать последние госпитальные новости. Главной из них был «обеспамятевший», профессор с «Адаманта». Его  доставили в госпиталь несколько часов назад, и Пирогов уже успел осмотреть нового пациента.
Федя, как и другие офицеры-алмазовцы знал, что «потомки» (так с легкой руки Эссена стали называть адамантовцев) возлагают надежды на возвращение в «родное» время именно на Груздева,  а потому немедленно принялся расспрашивать, что да как.  Увы,  Даше нечем было его порадовать: «Пирогов долго щупал пульс, выворачивал веки, глядел в зрачки, слушал дыхание, а потом так-то тяжело вздохнул да и пошел прочь». На вопросы о состоянии ученого хирург не отвечал, делался  мрачен и переводил разговор на другие темы.
Видимо, дела у профессора обстояли неважно. Но  молодость есть молодость;  мичман, обрадованный неожиданным явлением предмета своих воздыханий, не мог долго думать о грустных материях. Пирогов, как всем известно,  знаменитый врач, а Груздев, в конце концов, жив, дышит, не страдает и жаром, ни чахоткой ни каким-либо другим из известны мичману недугов. А что долго не приходит в себя - так они никуда не торопятся, верно? Сперва надо помочь севастопольцам разобраться с засевшими у Евпатории французами и турками, а так же с британцами, сбежавшими в Варну и, несомненно, строящими там новые козни. А к тому времени, как эти проблемы будут разрешены - и с Груздевым как-нибудь наладится само собой. 
Мичман неожиданно для себя, пылко попрощался с Дашей, заверил смущенную девушку, что будет считать дни до встречи  и поспешил к гичке.