Добавил отрывок в первую книгу
Маньчжурия, побережье около г. Дагушань, октябрь 1902 г.

Михаил сидел на облучке одного из «конно-пулеметных лафетов», бездумно глядя на накатывающиеся на берег серые мрачные волны. Прибой медленно шевелил несколько тел в пехотной японской форме и казалось, что мертвецы упорно отталкиваются от земли, пытаясь уплыть домой, в Японию. За спиной фыркали недавно выпряженные кони, которых выгуливали ездовые, перед тем как напоить. Кого-то распекал за неведомые прегрешения фельдфебель. Чуть дальше, правее от позиций пулеметчиков, под крики унтеров строился второй эскадрон. Но все это ускользало от сознания впавшего в непонятное оцепенение поручика, сливаясь в однообразный фон вместе с шумом моря. Гаврилов сидел, даже не замечая удивленных взглядов солдат. И того, что продолжает сжимать в руках тяжелый трофейный «Маузер», вставший на задержку из-за полностью израсходованных патронов. Он просто сидел. Так, наверное, чувствует себя полностью выжатый в умелых руках кухарки лимон, используемый для  приготовления лимонада, или сгоревшее до пепла полено, неожиданно появилась в его голове мысль. И Михаил наконец понял, что все кончилось.
Он аккуратно снял затвор с задержки, даже не заряжая пистолета. Убрал «Маузер» в кобуру, закрепленную на борту повозки, и огляделся. Коней уже выпаивали, а несколько нестроевых и все его нижние чины, собравшись в кружок, курили, заодно негромко обмениваясь впечатлениями и успевшими попасть в их руки трофеями.
- Максимов! – окрикнул он денщика, ковырявшегося у лежащего неподалеку трупа японца, явно офицера. И, пока денщик, прихватив какое-то барахло и японскую саблю, с очень маленькой гардой, шел к нему, Михаил вдруг вспомнил…
Наступление на японцев под Дагушанем началось с мощного артиллерийского обстрела, после которого вперед пошла пехота. Казалось, после такого огненного леса, выросшего на позициях, сопротивляться будет некому. Однако атакующих встретил довольно плотный винтовочный огонь. Пехота залегла, но, когда позиции противника опять обстреляла артиллерия, поднялась, понукаемая свистками офицеров, снова. Попытки японской артиллерии отбить атаку шрапнельным огнем встретили отпор русских артиллеристов. Быстро пристрелявшись, они задавили вражескую артиллерию массированным обстрелом из тяжелых и легких орудий.
Тем временем пехота добралась до окопов противника и в них началась резня. Русские солдаты в тесноте окопов не могли использовать преимущества своих более длинных винтовок со штыками. Поэтому в ход пошло все, от лопаток Линнемана до засапожных ножей. Более крупные телом и физически развитые, сытые, в то время как противник вынужден был урезать паек, русские быстро вытеснили пехоту японцев их окопов. И тогда, в полном соответствии с предвоенными тактическими установками на преследование отступающих бросили кавалерию. Поговаривали потом, что Штакельберг был против, резонно указывая на наличие у противника пулеметов и скорострельных винтовок. Но настоял присланный из Ставки Куропаткин и… атака конницы завершилась большими потерями. Лишь наличие нескольких десятков пулеметных повозок, шедших в одном строю с атакующими эскадронами, позволило превратить «почти разгром» в неочевидную победу.
Оборона японцев была прорвана, разорвана на отдельные части и в штабах уже готовились праздновать победу, когда начался настоящий ад. Отрезанные от основных сил и окруженные по всем правилам японцы отказывались сдаваться. Они отстреливались до последнего патрона. А расстреляв патроны, обычно шли в безнадежную атаку прямо на винтовочные залпы и пулеметный огонь. Особенно свирепо сражались офицеры и часть бойцов, носивших на голове белую повязку с красным пятном и непонятными надписями. Эти смертники, даже насаженные на штыки и умирающие, до последнего тянулись убить хотя бы кого-нибудь. В городке же, по слухам, шла настоящая резня. Японцы укрывались в любых убежищах, часто маскировались под китайцев, стремясь убивать в первую очередь офицеров. Говорили, что в борьбе с ними хорошо помогают две вещи – пушка на расстоянии прямого выстрела от фанзы, в которой засели смертники и пластуны, которые режутся с этими фанатиками на равных.
Впрочем, наступающему вне города Лейб-Гвардии Драгунскому повезло – им обычно встречались простые пехотные части, которые после безнадежной попытки татки и отстрела большинства офицеров сдавались на милость победителей.
Но вот сегодня, практически в конце боев, на «последнем», так сказать берегу, второму эскадрону и приданному ему пулеметному взводу не повезло. Расслабившись после полученных известий о сдаче последних обороняющихся в городе, они шли по-мирному, одной колонной, без охранения и разведки. И неожиданно напоролись на огонь пулемета Гочкиса и частый винтовочный огонь. Где прятались организовавшие засаду японцы на совершенно ровном и открытом берегу, было непонятно.
Понесшие потери взводы эскадрона, рассыпавшись, пытались организовать оборону. В это время первая повозка, на которой ехал вахмистр Толоконников, резко, чуть не завалившись, развернулась и открыла огонь по пулемету, подарив растерявшемуся от неожиданности Гаврилову несколько мгновений.
«Командирская» повозка, пользуясь неожиданным замешательством противника, успела развернуться и зарядить пулемет. Поэтому, когда обстреливаемый японцами пулемет Толоконникова замолчал, как и пулемет противника, по японцам отстрелялся второй. Однако упорные смертники, все как один с белыми повязками, неожиданно выскочив, словно черти из-под земли, дружно бросились в атаку. Гочкис пытался поддержать их самоубийственный порыв, но ефрейтор Громов быстро нащупал его и начал давить, стреляя короткими очередями.
Японцы, бежали, увязая в песке, что-то дружно крича. Впереди цепочки рвались вперед несколько офицеров, размахивая кривыми мечами.
- Что это они, вашбродь – с голой шашкой на пулемет? – успел удивленно спросить Громов, пока меняли ленту. А потом все звуки перекрыло татаканье стрелявшего длинными очередями пулемета и залпы винтовок успевших занять оборону драгун.
Несколько противников все же успели добежать до русских и даже помахать своими саблями. Одного из срубил в схватке корнет фон Зейдлиц, отличный фехтовальщик.
Казалось все закончилось и успокоилось, но стоило эскадрону приблизиться к берегу, на котором и скрывалась засада и стояли несколько поднявших руки пехотинцев, как словно ниоткуда выскочили еще несколько японцев, до того умело прятавшихся прямо в песке. Причем оказались они как раз рядом с расчетом Михаила и тому пришлось выхватывать трофейный пистолет из недавно приделанной умельцами к борту повозки кобуры. Однако хваленный «Маузер» оказался не столь хорош, как о нем писали. Одного из атакующих он завалил, зато трое других, словно заколдованные, продолжали бежать и уже почти добежали до расстрелявшего все патроны поручика и троих вооруженных только кинжалами бойцов.
Правда один все же упал, получив несколько пистолетных пуль в грудь. В этот момент раздались винтовочные выстрелы – подскочившие на помощь драгуны расстреляли атакующих, последний из которых рухнул на землю у копыт лошади. Заодно, в горячке боя, перестреляли и стоявших на кромке берега сдающихся японцев…
- Ну что, Михаил Пафнутьич, повоевали? – подъехавший на своем Урагане ротмистр Кононов не преминул очередной раз подшутить над глубоко гражданским, как он считал, добровольцем.
- Повоевали, Сергей Кузьмич, - спокойно ответил Гаврилов и добавил, неожиданно вспомнив вопрос ефрейтора. – А чего это они – с голой шашкой, да на пулемет.

Германская империя, Берлин. Здание Генерального Штаба. Июль 1904 г.

Граф Альфред фон Шлиффен сегодня чувствовал себя очень плохо. Хотя внешне это отражалось лишь в некоторой замедленности движений и, если внимательно приглядеться – в выражении глаз. Впрочем, разглядывать начальника Большого Генерального Штаба в его кабинете было некому. Адъютант и письмоводители, оставив папки с планами на столе, давно удалились, тихонько прикрыв за собой дверь.
Оставшись один, генерал долго сидел в кресле, рассматривая лежавшие аккуратными стопками на столе папки. И страдал.
Именно, страдал, так как при всей внешней сухости и педантизме, в душе он был самым настоящим романтиком, преклонявшимся перед содержанием этих папок. И жаждавшим однажды претворить это содержание в жизнь, в высокую романтику окутанных пороховым дымом полей сражений. Ведь только настоящий романтик может признать произошедшие в силу сочетания нескольких одновременно совпавших условий битвы при Канне и Седане образцом для всех предстоящих боевых действий германской армии, независимо от обстановки. И лишь настоящий романтик, не обращающий внимания на реальность, будет создавать планы исходя не из наличия своих сил, а из требований быстрейшей победы по его канонам* . И только такой человек будет всецело отдаваться своей работы, уходя в нее с головой. Увлекаясь насколько, что когда его адъютант на рассвете, после продолжавшейся всю ночь штабной рекогносцировки по Восточной Пруссии, обратил его внимание на красоту реки Прегель в лучах восходящего солнца, он всего лишь бросил оценивающий взгляд и ответил: «Незначительное препятствие».
Но если бы кто-нибудь сказал Альфреду о скрытом в нем романтике, он удостоил бы такового лишь коротким холодно-безразличным взглядом из-за стекол пенсне и не менее коротким ответом: - Ерунда. - Граф, истинное воплощение духа прусско-германского офицера, ни за что не признался бы в своем романтизме даже на Страшном Суде.
Но сегодня, после аудиенции у кайзера и полученного на ней ошеломляющего и тяжелого удара внутренняя броня дала трещину. Именно поэтому фон Шлиффен никак не мог приступить к предстоящей ему простой процедуре. А ведь ему всего-навсего надо было открыть каждую папку, в которой хранились аккуратно подшитые, прошитые и опечатанные секретные планы войны с Россией и начертать недлинную резолюцию: «В архив. Подпись». И все. Но эти простейшие действия в глубине души казались ему аналогом убийства собственных детей.
Но сидеть бесконечно долго, упершись взглядом в стол, он не мог. А потому, тяжело вздохнув, взялся за первую папку. Как назло, в ней оказался самый авантюристичный, но самый любимый им план. Предусматривающий неожиданную атаку Петербурга флотом и высадку десанта прямо в столице вражеской империи. И одновременно – стратегическое наступление германских и австрийских войск в Польских губерниях. В результате лишенные руководства, не успевшие полностью отмобилизоваться русские войска оказывались в полном окружении и должны были сдаться на тридцатый – сороковой день войны. После чего следовала переброска победоносных армий на запад и разгром французской армии, которая тщетно стояла в обороне, дожидаясь немедленного наступления Германии. А теперь этот гениальный план приходилось списывать в архив. Как и все планы наступательной войны против России. Так приказал Кайзер. А приказы Его Величества Императора Германии и короля Пруссии должен неукоснительно выполнять любой офицер.
Неожиданно генералу стало весело. Он вспомнил, что про наступательную войну против Франции император не сказал ни слова. Как и про контрнаступление против атакующих русских. А значит надо просто дорабатывать план войны на два фронта. Оставить против России минимум войск, не более двух корпусов. Они, опираясь на укрепления Восточной Пруссии будут сдерживать возможное наступление русских.
«В этой ситуации на западном фронте войск будет больше, следовательно, можно будет вывести из войны Францию до начала серьезного русского наступления. Которое, если подумать над намеками Его Величества, может и не начаться. Одно препятствие – развертывание такого количества войск на прежнем фронте наступления возможно лишь в несколько эшелонов. Но такое развертывание ослабит первый удар…, - размышляя начальник Генштаба машинально ставил резолюции на обложках одного дела за другим, - ослаблять его нельзя, значит придется пойти на более серьезное нарушение нейтралитета Бельгии. Это незначительное препятствие. Куда сложнее будет взять бельгийские крепости. Надо проверить, но по сведениям разведки, эти крепости не модернизировались лет десять. Следовательно, будут уязвимы для осадной артиллерии калибром более двадцати сантиметров, - теперь Альфред был даже счастлив. Он решил трудную задачу, поставленную командованием, причем очень просто и ловко, как ему казалось. – Значит осталось поставить задачу Круппу. Пусть создаст короткую пушку, гаубицу или мортиру наибольшего калибра, который можно применить на суше. А пока крупповские инженеры колдуют над пушкой, следует озадачить штабных бездельников** , пусть поработают на планированием».
Так появился замысел того, что впоследствии назовут «гениальным планом Шлиффена» – план очередного разгрома европейского соперника Германии.

*  Знаменитый план Шлиффена, по которому Германия воевала в Первой Мировой войне, требовал для выполнения такого количества войск, которого немцы не имели не только в год его составления (1905), но и позднее.

**В германском Большом Генеральном штабе офицеры работали по 12 часов в сутки. Часто-  без обеденного перерыва, принося обед с собой и перекусывая прямо на рабочих местах. И все это – для тщательного расчета планов войны со всех мыслимых точек зрения.. Учитывая, что все вычисления проводились вручную - огромный объем работ

Отредактировано Логинов (25-11-2019 19:07:46)