Пятница, 14 апреля 1978, день
Ташкент, пр. Бируни.
В скверике напротив Октябрьского рынка было людно, но не суетно – ташкентцы, даже молодежь, все делали неторопливо. Провинция – милая, простодушная, невинная…
Вокруг бурно цвели молодые каштаны и доходила последняя сирень. Ветки тополей курчавились пухом. В воздухе витал, дотягиваясь из торговых рядов, нежно-сладкий аромат первой клубники.
«Не забыть купить в Ленинград», – пометил я себе в памяти, – «и побольше – всем моим», – и я начал загибать пальцы, считая, – «домой килограмм, Афанасьевым, девчонкам на Фрунзе… Яське, Кузе, Паштету», – и тут моя мысль споткнулась: – «Стоять! Как Кузе?!»
Я озадаченно поскреб в затылке.
«Когда это, дорогуша, она успела стать твоей? Я пропустил что-то захватывающе-интересное? Это было бы весьма обидно…»
Мои губы изогнуло ехидством.
«Ладно-ладно, не моя», – быстро отыграл я назад, – «но угостить все равно надо».
Я опять прошелся взад-вперед по выбранному для ожидания пятачку и посмотрел на часы: Жозефина Ивановна опаздывала на рандеву. Пока несильно – всего на семь минут.
«Женщинам это простительно. Тем более – таким», – решил я, и сконфуженно покачал головой: – «Вот же ж сказанул: моя…»
Я был настроен тут весьма решительно.
Да, Кузя за эти три недели во многом преуспела: обучалась быстро, работала споро. Отрядную символику вышивала дома и, судя по скорости, прихватывала ночи, но вот подгонять выданную на отряд «эксперименталку» нам все равно приходилось сообща, у меня, после школы.
Томка, к некоторому моему разочарованию, оказалась совершенно неревнивой и являлась на наши посиделки ненадолго. Да и с шитьем у нее откровенно не заладилось.
Мелкая же не пропустила ни разу. Уроки у нее обычно заканчивались раньше, и она уносилась домой с моими ключами, а потом встречала нас уже разогретым обедом. Вообще, ее гораздо сильнее тянуло на кухню, чем к швейной машинке, и я начал заранее подтаскивать продукты с рынка, чтобы Мелкой было над чем фантазировать. Да и восполнить убыль в холодильнике было совсем не лишним – мама на такую толпу столующихся не рассчитывала.
Помнится, начала Мелкая с того, что потушила порубленную курицу под слоями овощей, зелени и чеснока. Папу на пороге квартиры встретил настолько чарующий запах, что он даже забыл заглянуть ко мне в комнату. Мелкая запорхала вокруг него, загромыхала на кухне посудой… В итоге отец дошел до меня уже сытый донельзя и размякший до необычайности. Оглядел мой девичник, похоже – признал в сидящей за швейной машинкой Кузе давешнюю санитарку, задумчиво потеребил бороду и подвел итог:
– А ты неплохо устроился, как я посмотрю: одна – штопает, вторая – готовит… А третья где? По магазинам побежала? И все – красавицы. Молодец, сына, горжусь.
Что интересно, предательский румянец выступил тогда лишь у меня. Папа посмотрел на все это еще раз, покачал с удивлением головой и удалился.
– Это он еще четвертую не видел, – вдруг тихо улыбнулась Мелкая.
– Это кого? – вскинулся я.
Мелкая поиграла лукавыми ямочками на щеках, а потом, все так же улыбаясь, дунула себе на челку, точь-в-точь как Софи, и я сообразил:
– А! Да нет… Мы с ней обо всем уже договорились. Так же, как и вон, с Наташей, – я кивнул на навострившую ушки Кузю, – не волнуйся, папа пошутил.
– Да, – опустив глаза, согласилась Наташа, – договорились. Пошутил.
– Да я и не волнуюсь, – добавила Мелкая.
Я тогда еще порадовался: и правда, хорошо, что со всеми четырьмя открыто обо всем договорился, без экивоков. Удачно.
Вот Кузя, например, поняла слово «нет» с одного раза и вела себя, когда мы оставались в комнате один-на-один, совершенно примерно. Правда, тот однажды представившийся хруст свежевымытой кожи под пальцами мучительно донимал меня в такие часы, но винить Наташу за это мое весеннее томление я никак не мог.
Причина была совершенно прозрачна, но легче от этого не становилось, и я порой притискивал к себе Томку крепче, чем она считала допустимым. Можно было бы тут все форсировать, но я смутно опасался необратимых потерь при жертве качества за темп, и это меня останавливало.
«Дотерплю, недолго осталось», – понадеялся я и еще раз прогулялся поперек аллеи, а потом остановился у афиши позавчерашнего матча «Пахтакора» с «Локомотивом» и незряче посмотрел сквозь нее.
Нет, я пребывал в раздрае не из-за моих девчонок. И не из-за прошедшего сегодня первого олимпиадного тура – там, кажется, я отрешал все правильно, да к тому же еще и полностью самостоятельно. Наработал, наконец, необходимую гибкость мысли. Но вот брейнсерфинг по бабушке Мелкой…
Я был раздосадован, и не подоспевшими по утру ответами, пусть они и оказались в высшей степени неожиданными. Сразу стала понятна и та обмолвка Чернобурки про Мелкую, мол, «с ней вообще все не просто», и долгоиграющие последствия такого родства. Чепуха, переживем этот отблеск былых эпох.
Досада моя была обращена исключительно на самого себя. Ведь принял же за правило, что по ближним брейнсерфингом не работаю! Нет, не выдержал и, пока летел над севером Арала, решил подстелить соломки и запулил этот запрос. И есть теперь у меня многие знания, а с ними и лишние печали.
И вот как мне в предстоящем разговоре изображать, что я не в курсе событий прошлого? Как не сфальшивить? А, ведь, похоже, совсем не случайно Жозефина Ивановна пыталась отгородиться от внучки: то вполне могло быть не безразличие к ней, а защита…
«Да и то не так важно», – я опять обнаружил себя у плаката с надписью «Пахтакор» и поморщился: – «Ох, лажаю! Все время ведь лажаю!»
Непокорное тело подростка постоянно отмачивало фортели, и поступки на интуитивном ощущении грани между правильным и неправильным раз за разом опережали мысли. Я просто не успевал опереться на свой опыт: решения выскакивали как чертики из коробочки – быстрее, чем соображал подумать; лишь потом, рефлексируя, я догадывался, что мог бы поступить мудрее.
Меня все время несло, часто совсем по-детски, несло и заносило. Удивительно, что не опрокинуло еще в тех заносах…
Я опять взглянул на часы: плюс двадцать пять минут к времени «Ч».
«Как жрать-то хочется… Я же ради этой встречи пропустил обед. Удивительная непунктуальность для человека такой выучки… Изучает меня со стороны? Очень может быть».
Я покосился в сторону лотка с самсой, а потом ноги опять поднесли меня к «Пахтакору», словно желая еще раз напомнить о предстоящей трагедии.
«Да помню я, помню», – отмахнулся я мысленно, – «легко. Самолеты в тот раз не разошлись всего на двадцать миллисекунд: один звонок о заложенной в багаже бомбе решит вопрос. Все бы вопросы так легко решались…»
– Андрей? Соколов? – раздалось из-за спины.
Я медленно повернулся.
Еще в Ленинграде, готовясь к поездке, я был готов увидеть сейчас перед собой невысокую бабушку с усталыми глазами. Она должна была быть одета скромно и старомодно, с потертой сумкой в морщинистых руках; варианты с бабищей – толстой и громкоголосой, или же с бабкой – болтливой и неопрятной, я почему-то даже не рассматривал. Иногда я допускал, что Жозефина Ивановна может оказаться старухой, мощной, костлявой, с былой властностью в глазах – этакой седоволосой ведьмой.
Вот к чему я не успел подготовиться, так это к даме в возрасте золотой осени – прекрасно держащей спину, уверенной в себе и несуетной.
Пару секунд мы разглядывали друг друга. Холодок в ее глазах осадил меня, стирая улыбку. Я чуть склонил голову:
– Это я. Жозефина Ивановна?
– Это я, – сухо повторила она и замолчала.
На миг я растерялся: вовсе не так представлялась мне эта встреча.
«А, с другой стороны», – подумалось мне, – «не бросилась на грудь – и не надо. Жила Мелкая без нее эти годы, проживет и дальше».
Я неторопливо извлек из внутреннего кармана конверт и, протянув Жозефине Ивановне, оповестил:
– Здесь письмо от Томы, обратный адрес, если что, и несколько ее фотографий из последних.
Тонкая кисть приняла конверт и пару раз в нерешительности взмахнула им в воздухе, словно решая, выкинуть прямо сейчас или донести все же до мусорного ведра дома. Потом, словно нехотя, Жозефина Ивановна извлекла фотокарточки, а само письмом небрежно засунула в карман плаща.
Я покосился на ларек с самсой, решая в уме сложную задачу: идти, как только закончим этот недлинный разговор, прямо в лагманную или один-два горячих пирожка моему аппетиту не повредят, а лишь раззадорят.
– Симпатичная получилась, как подросла… – протянула Жозефина Ивановна.
Я заглянул в снимок: на нем Томка, шутя, отмахивалась контурной картой от пристающего Паштета, глаза ее победоносно блестели.
– Да, Мелкая такая, – подтвердил я с невольной улыбкой.
Жозефина Ивановна искоса мазнула по мне внимательным взглядом и добавила с каким-то сожалением:
– На мать похожа…
– Мне нравится, – сообщил я.
– Как у нее… вообще? Есть какие-нибудь проблемы? Что-нибудь надо? – глаза женщины чуть сузились.
Я колебался лишь миг.
– Нет, – сказал решительно, – у нее все хорошо, ничего не надо.
– Что-нибудь еще? – уточнила Жозефина Ивановна светским тоном и убрала фотографии.
– Все, – пожал я плечами, – если что, я в гостинице «Ташкент» еще три дня буду ночевать. Приятно было познакомиться.
– Андрей, подожди, – полетело мне в спину.
Я обернулся с недоумением на лице.
– Подожди, – повторила она и прикусила уголок губы.
Я опять невольно улыбнулся:
– Мелкая также делает.
Женщина вопросительно задрала бровь.
– Она вот так же уголок губы прикусывает, когда решает сложную задачку, – пояснил я.
Жозефина Ивановна решительно кивнула, словно придя к какому-то мнению, и двинулась в том же направлении, что и я:
– Пошли, – приказала, проходя мимо, – посидим в одном месте, поговорим.
Я с сожалением посмотрел на самсу.
– Там и поедим, – добавила она не оборачиваясь.
«Глаза у нее, что ли, на затылке?» – подивился я, шагая следом.
Мы прошли мимо рынка, улица начала сужаться.
– Сюда, – Жозефина Ивановна коротко глянула на меня и свернула под арку в узкий и темный проход.
Мы углубилась в дебри старой махалли. Город здесь был словно вывернут наизнанку: по обе стороны тесных улочек тянулись переходящие друг в друга глухие задние стены из облупившегося сырца и самана; фасады же домов смотрели в закрытые от посторонних взглядов внутренние дворики.
Иногда переулочки вдруг сбегали в одно место, постройки чуть расступались, и получались небольшие площади. Здесь появлялась коммунальная жизнь: расположившись на стульчиках, играли в нарды степенные седобородые бабаи, рядом гоняла мяч смуглая ребятня, а за углом девчонки чертили классики прямо по земле.
Это был настоящий лабиринт. Очень быстро я совершенно потерял ориентировку в этой мешанине извилистых переулков и нешироких арыков, однако Жозефина Ивановна шла споро и уверенно.
Потом мы опять прошмыгнули в очередной проход и оказались на площади с неработающим фонтаном. За ним стояла старая квартальная мечеть с облупившимися изразцами. Правее расположилась одноэтажная замызганная ошхана с потертыми топчанами вдоль стены и густой чинарой у входа.
Жозефина Ивановна взмахнула на ходу рукой:
– Знай: здесь делают лучший плов в городе. Надеюсь, что-то для нас еще осталось.
Я с недоумением взглянул на часы:
– Так трех еще нет.
– Эээ… – поморщилась Жозефина Ивановна, – плов делают с утра и к обеду обычно уже все съедают. Это если хороший плов. А Абдулла плохой делать не умеет. Сейчас узнаю.
Мы зашли внутрь, и она что-то громко сказала по-местному. Из подсобки торопливо выскочил низенький пузатый узбек. На затылке его каким-то образом держалась сдвинутая чуть набекрень маленькая тюбетейка, похожая на пиалу. Узбек радостно заулыбался и, прижав руку к сердцу, что-то быстро заговорил.
– Повезло, – выслушав, обернулась ко мне Жозефина Ивановна, – плов из коровьих хвостов с поминок остался. Нечастое блюдо, даже здесь.
Наверное, на моем лице что-то такое отразилось, потому как она вдруг звонко захохотала:
– Андрей, – протянула, отсмеявшись, – у меня на родине супы из коровьих хвостов – деликатес. А уж плов из них… – она закатила глаза к небу и поцокала, – цени свою удачу.
– Испания? – прикинулся я дурачком.
– Не совсем, – усмехнулась француженка.
Мелко кланяющийся Абдулла посадил нас в безлюдном садике на задах ошханы. Очень быстро посреди стола встало глубокое блюдо с орнаментом отчаянно-лазоревого цвета. Рис, нут, барбарис, головка запеченного чеснока и темно-бордовые капли зирвака... На отдельном блюде были выложены крупные, размером с мужской кулак куски мяса на позвонках. Я почуял предстоящий гастрономический загул. От запаха у меня аж замутилось в голове.
Жозефина Ивановна что-то сказала, и нам принесли ложки. Абдулла налил в пиалы немного светлого чая, разложил лепешки, потом посмотрел на женщину искательным взглядом, словно ища знак остаться, и не найдя такого, нехотя удалился.
Следующие пятнадцать минут были для меня мукой – я пытался есть культурно, неторопливо. Получалось не всегда, порой срывался. Потом вдруг понял, что еще одна рисинка – и я лопну.
– Да, – согласился с Жозефиной Ивановной, – это нечто необычайное. Жаль, что дорогу сюда запомнить невозможно. Не с первого раза – это точно.
– Наелся? – уточнила она.
– Абсолютно, – я повел по сторонам осоловелым взглядом.
– Это хорошо, – она извлекла откуда-то салфетку, аккуратно промокнула себе губы. А потом вдруг посмотрела на меня строго, наклонилась вперед и приказала: – А вот теперь – рассказывай все.
Отредактировано Oxygen (28-10-2017 20:08:32)
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
