Среда, 19 апреля, день,
Ленинград, Измайловский проспект.
Домой из Пулково я привычно добрался на такси. Квартира встретила меня тишиной, родители были еще на работе.
Первым делом я с облегчением избавился от громадного, размером чуть ли не с колесо велосипеда, расписного блюда, что вручили мне на награждении: в чемодан класть его было страшно – все же мастерская ручная работа, а таскать на руках – предельно неудобно. Вымыл, поставил на кухонный стол и принялся делить привезенные специалитеты: неизвестный здесь корейский салат из моркови, мелкую пахучую клубнику, настоящую курагу, невзрачную и сухую, но такую вкусную… Следом пошла темная-претемная черешня, потом матово-черный черносливов, орехи. Моим, Афанасьевым, на Фрунзе, Яське, Паштету… Кхм… Кузе. Готово.
Лишь после этого я засунул нос в холодильник, собираясь провести ревизию, но тут хлопнула входная дверь. С удивлением посмотрел на часы: мама, что ли, отпросилась с работы пораньше? Она может… Я с улыбкой двинулся в прихожую, готовясь хвалиться.
Это был папа. Он тяжело привалился к стене и, негромко кряхтя, стягивал обувь.
– Привет, – бодро начал я, – как-то ты рано сегодня.
Он посмотрел на меня с болезненным недоумением, словно совсем не ожидал увидеть здесь и сейчас.
– А… – протянул, выпрямляясь, – уже приехал?
Кожа на лице у него была какой-то серой, тусклой, будто припудренной, и сам он был какой-то несчастный и усталый.
– Ты здоров? – встревожился я, – что-то случилось?
– Здоров? – негромко и с сомнением переспросил папа и ненадолго застыл, задумавшись, – да уж конечно! – воскликнул как-то избыточно энергично и прошел мимо меня в большую комнату.
Он уже собирался закрыть за собой дверь, но тут вспомнил, что забыл кое-то у меня спросить, и повернулся, чуть морщась:
– Да… Как отрешал-то, занял что?
– Хорошо отрешал, – ответил я, разглядывая его с легкой опаской, – еду летом в Лондон, на международную олимпиаду.
Он чуть оживился, услышав про Лондон:
– Это хорошо: мир посмотришь… А меня осенью вот тоже в Марокко посылают на конференцию. Сразу восемь мест пришло на этой неделе. Кеша поедет, Марьянович, Смирнов… – из груди его вырвался протяжный то ли вздох, то ли стоп, и папина речь прервалась.
Я нахмурился, припоминая: вроде что-то такое было, с Марокко, но мне казалось, что несколько позже. Или нет?
– А ты молодец, – папа с усилием распрямил плечи, а потом шагнул ко мне, приобнял и похлопал по лопаткам, – молодец. Надо же… Молодец.
Спиртным от него не пахло, и моя первая гипотеза приказала долго жить.
– Ты как-то выглядишь не здорово, – повторил я с подозрением в голосе.
Он еще раз подвигал плечами и стал чуть выше ростом. Посмотрел на меня строго:
– Женщины, – сказал так, будто этим словом объяснялись сразу все горести мира.
– Клубники хочешь? Черешню? – спросил я после короткого молчания.
– Я полежу… Минут тридцать. Или, вдруг, засну.
– Ну, значит, потом… – сказал я с сомнением, и добавил: – я на нас отложил.
На папином лице появилась кривоватая улыбка.
– Сколько кучек получилось?
Я мысленно пересчитал:
– Шесть. Но это с Паштетом.
Улыбка на папином лице стала шире, и я торопливо добавил:
– Друзья. Ну, кроме Томы.
– Ага, – кивнул он с сарказмом, – друзья. Только помни, что дружба между мужчиной и женщиной очень слабеет с наступлением ночи
– Да пока выкручиваюсь, – усмехнулся я, разворачиваясь, – ладно, поспи, действительно.
– И не ведись потом на новеньких, – вдруг хрипло каркнул мне в спину папа, – верность не уценивается.
– О… – я остановился и обернулся, обрадованный, – так ты уже все, разобрался?
– Пойду, полежу, – сказал он после паузы.
Что было на обед в холодильнике, я так и не понял – съел, не разбирая вкуса. Потом даже вспомнить не смог, было это первое или второе. Меня распирало радостью, как воздушный шарик – гелием.
– Черт, – шептал я возбужденно, – черт, черт, черт… Только бы не сглазить.
Мама действительно примчалась раньше положенного, я только домывал посуду.
– Ну? – ворвалась вихрем на кухню.
Я победно улыбнулся и этого ей оказалось достаточно.
Ликовала она от души: шумно и темпераментно. Когда я таки выбрался из удушающего захвата, посмотрела на меня с озорным подозрением:
– А чего это ты весь в помаде? Стой смирно, а то Томочку огорчишь, – и полезла, вся светясь задорной улыбкой, оттирать мне щеки послюнявленным носовым платком, – не завалил, значит?
– Неа, – гордо сказал я, – в Лондон еду.
– Ух… – начала она говорить что-то и резко замолчала, заметив папу. Он молча стоял в дверях на кухню.
Радостная мамина улыбка замерла, став совсем даже не радостной, а потом и вовсе медленно ушла с ее лица. Наступившая тишина становилась все более и более холодной. Мама потерянно смотрела в окно, а папа все также, словно примороженный, стоял в дверях.
«Что-то я все-таки на этой неделе пропустил», – сообразил я с тревогой.
– Ирочка… – вдруг сказал папа сдавленным голосом и перебрал ногами, будто собираясь идти к ней, но с места так и не сдвинулся. Глаза его тоскливо поблескивали,
Она неторопливо повернула голову и посмотрела на него длинно и странно, словно оценивая произведение искусства – подлинник или подделка.
Мир на нашей кухне замер, ожидая вердикта. Между двумя моими вздохами уместилась вечность. Потом, когда, щекоча между лопатками, побежали вниз капельки пота, и первая уже достигла свой цели – резинки на трусах, мамины глаза нашли меня. Бровь ее чуть двинулась, коротко и повелительно.
Я немедленно воткнул взгляд в пол и забормотал:
– Ну… Я тогда пойду? По своим пробегусь, давно не видел. Там клубника на столе, курагу привез, орехи…
Мама пошевелила пальцами, поторапливая, и я очутился в прихожей. Впрыгнул в ботинки, сгреб в охапку вещи и выскочил на лестницу.
Опасливо придержал дверную ручку, словно кто-то мог вырваться из квартиры вслед за мной, медленно и протяжно выдохнул. Опустил вещи под ноги и провел подрагивающей ладонью по влажным у корней волосам. Потом меня стало отпускать: здесь и сейчас от меня уже мало что зависело.
«Нет», – покачал я головой, – «к Томке позже зайду. Надо сначала узнать, что там Софи учудила. Узнать и наградить».
Отредактировано Oxygen (21-01-2018 16:03:22)
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
