Эпизод в СНБ целиком:

Среда 10 мая 1978 года,
Вашингтон, 17 улица.

«Ох и страшная бабища», – внутренне содрогнулся Збигнев, принимая папку со входящими, – «но не дура, не дура…».
– Да? – слегка приподнял левую бровь и посмотрел сквозь переминающуюся сотрудницу.
В голосе проскользнула легкая неприязнь: несмотря на невысокий ее рост и широкий стол между ними, эта женщина умудрилась угрожающе нависнуть над ним.
– Мистер Бжезинский, – она чуть склонила голову набок, став до неприличия похожей на сову, – я взяла на себя смелость направить вам одну свою идею. Прошу прощения, но...
Збигнев нетерпеливо кивнул, прерывая, и открыл папку:
– Хорошо, Мадлена, я посмотрю.
– Три последних листа, – уточнила она и обозначила пухлым мизинцем легкий указующий жест.
– Обязательно.
Ее губы натянулись на зубы – вероятно, она считала это улыбкой. Бжезинский торопливо уткнулся в первый попавшийся документ, и помощница, наконец, удалилась.
«Отослать назад к Маски ?» – уже не в первый раз за весну пришла к нему эта мысль. – «Раздражает, причем – серьезно, как воспалившаяся заусеница».
Неприятие вызывало и манеры и облик стервозной, страшноватой дамы Корбеловой . Судя по сплетням, что притаскивала из политэмигрантских кругов жена, эта бабища сейчас благополучно «догрызала» своего мужа – внук газетного магната посмел не оправдать ее надежд.
Сегодня идея спихнуть Мадлену обратно в бюджетный комитет Сената показалась Бжезинскому особо привлекательной.
«Решено: если ничего важного не написала, то отправлю назад, перекладывать бумажки».
Он решил не откладывать, сразу вытащил последние листы и вчитался.
– Хм… – чуть скрипнуло, принимая его спину, массивное кожаное кресло. Збиг закинул ладони за затылок и уставился в окно.
Через неширокую дорогу, на крыше Западного крыла Белого Дома деловито копошились рабочие. Совсем рядом – можно даже различить брызги белой краски на темно-синих комбинезонах. Чуть дальше, за западной колоннадой, сквозь приоткрытое в парадную столовую окно были видны суетящиеся перед приемом официанты. Резвился по кронам теплый ветер, и рвались с флагштоков на север звездно-полосатые полотнища – над Белым Домом, Федеральным судом, банком Америки, Казначейством…
Самый центр мира – как сцена для симфонического оркестра власти, в котором он – эмигрант с неизжитым славянским акцентом, играет не последнюю скрипку. Да-ле-ко не последнюю!
Он довольно ухмыльнулся, отворачиваясь. Закинул ногу на ногу, поддернул идеально наглаженную штанину и перечитал текст.
«Нет», – подумал с легким сожалением, – «остается. Умна и не чистоплюйка. Других на кровь натаскивать надо, а эта – сама готова в горло вцепиться. Из наших, из тех, для кого «Carthaginem esse delendam»  – не далекая история, а самое что ни на есть настоящее. Так что… Пусть остается. Буду терпеть. Такие – нужны».
Он бросил взгляд на новенькие «Голден эллипс» от Патек Филипп, кварцевые – последний писк моды: до назначенного Самуэлю Хантингтону времени оставалось пятнадцать минут, и погрузился в творение очередного аналитика. Глаза быстро скользили по строчкам – свежих идей в тексте было не густо. Красный карандаш лишь изредка касался бумаги, отчеркивая жирными штрихами на полях не столько оригинальное, сколько созвучное тем тревогам, что все чаще посещали секретаря Совета национальной безопасности США.
«В последние месяцы, а с учетом необходимого периода подготовки – уже более года, в СССР наблюдается активность, заметно выходящая за рамки консервативных аналитических оценок. Без каких-то видимых причин и поводов заметно вырос поток событий и темп работы советских структур, отвечающих за внешнеполитическую и специальную деятельность».
Бжезинский отчеркнул весь абзац и озабоченно прикусил кончик карандаша – дурная детская привычка, от которой так сложно отучиться. Иногда он забывал вовремя убрать такой карандаш в стол, и тогда очередной посетитель-сноб из тех, кто любит поблажить про предков с «Мейфлауэр » и «греческие общества» , чуть заметно морщился, заприметив. И вскипала кровь, и хотелось дать в рыло... Но потом Збигнев вспоминал, кто тут хозяин кабинета, а кто посетитель, и приходилось сдерживаться, чтобы не рассмеяться в лощеную харю.
Он заботливо поддернул, равняя, манжету и всерьез задумался.
Да, его обостренное чувство естественности хода событий уже несколько месяцев «позванивало», сигнализируя о неопределенной угрозе – тут аналитик прав, но вот выделить проблему, осознать ее суть, уровень опасности, а тем более оценить направление и перспективы работы с ней было пока невозможно. Не хватало элементов в этом паззле, да и не факт, что их вообще было достаточно в поле зрения.
«Может быть, в этой схватке бульдогов под кремлевским ковром прибыло участников? Но почему они невидимы для наших «друзей» в Москве?» – Бжезинский хмыкнул с сомнением и продолжил чтение:
«При этом не наблюдается, за исключением давно объявленных масштабных учений в западных округах, признаков подготовки к каким-либо значимым военным событиям, традиционно имеющим для СССР особо высокий статус в системе оценки ситуации и принятия решений».
«Да», – он опять крутанул кресло и незряче уставился в оконный проем, – «либо советские маршалы не сказали еще свое слово, либо их вообще не вовлекают. Может быть, конечно, что их время еще не пришло, но, скорее, как сколько-нибудь заметная политическая сила они начнут себя проявлять нескоро, особенно после того окорота, который дало Политбюро даже абсолютно лояльному и неплохо работавшему Андрею Гречко».
Взгляд его вернулся к бумагам.
«На этом фоне появление неординарного источника информации может быть частью этой необычной активности или связано с ней».
Збигнев наградил короткий абзац жирным восклицательным знаком на полях – мысль была для него не новой, он и сам довольно часто думал об этом. Не то, чтобы придя в голову еще одному аналитику, она приобретала дополнительную убедительность, но вот как тезис, который надо было или срочно подтвердить или опровергнуть, выступала все более явно.
Карандаш застыл в коротком раздумье, потом решительно добавил к восклицательному знаку еще парочку и жирную черту под ними, тем самым окончательно переместив этот частный вопрос с периферии внимания секретаря Собеза в самый его центр. Потом острие грифеля нацелилось на следующий абзац.
«Информация, которая идентифицирована как исходящая из данного источника (как непосредственно переданная нам, так и полученная через наши контакты в Иране, Афганистане, Италии и Израиле) является весьма разнородной, необычно детализированной и, при этом, полностью достоверной и в целом и в деталях.
При этом возникает труднообъяснимый парадокс: с учетом традиций работы специальных служб крайне маловероятно, чтобы такой разнородный массив мог оказаться в распоряжении одного человека или, даже, узкой группы лиц, тогда как анализ текстов писем заставляет выдвинуть как основную версию о единственном авторе.
Для объяснения этого парадокса можно рассматривать две гипотезы.
Первая: несмотря на деятельную помощь наших советских контактов и усилия нашего собственного аналитического аппарата, мы по-прежнему крайне слабо осведомлены об активности подразделений ЦК КПСС, контролирующих специальные службы. Возможно, степень их погруженности в добываемые факты намного выше, чем мы позволяем себе представить. В этом случае мы можем иметь дело с инициативником, обладающим постоянным доступом ко всему (или почти всему) массиву оперативной информации специальных служб. Важность такого источника невозможно переоценить.
Вторая: в силу экстраординарных причин в советских специальных службах принято решение о временной централизации доступа к информации. При проведении контрразведывательной операции, затрагивающей верхние эшелоны специальных служб, ряд тематически неблизких материалов может оказаться в распоряжении новой группы или структурной единицы с нетрадиционной схемой подчиненности. В этом случае, один-два человека могли бы получить доступ к подобным материалам вопреки обычной практике и в срочном порядке.
Эти предположения хотя бы в теории позволяют объяснить истоки сложившейся ситуации».
«Вообще», – Збиг задумчиво постучал по зубу карандашом, – «неосведомленность наших московских «друзей» сейчас начинает казаться подозрительной – во всех смыслах. Либо они уже давно находятся под плотным контролем… Нет, вряд ли, насколько можно было перепроверить – вряд ли… Скорее, по ряду особо важных вопросов нашим «друзьям» перестают доверять в Кремле – и это очень, очень плохо, особенно сейчас, когда надо отслеживать реакцию Кремля на ход реализации моего польского плана. Но, опять же, что касается ОСВ  или систематических контактов – полезность «друзей» пока не снижается. Непонятно… Непонятно и тревожно.
Так, о чем он там дальше поет»?
«Важно отметить, что предоставленные источником материалы хотя и значимы, но не позволяют выстраивать логичную целостную картину происходящего в высшем руководстве СССР, ничего не говорят о задачах, поставленных перед экспертными группами и специальными службами, о намерениях руководства в ближайшей и среднесрочной перспективе.
В связи с этим, предположу, речь может идти об «идеалисте». Как бы ни была мала такая вероятность, но мы уже имели прецеденты такого рода. Например, можно вспомнить историю с советским резидентом, действовавшим под прикрытием офиса ТАСС в Сан-Франциско, который, возмутившись грязным характером одной из активных операций, принял решение содействовать ФБР в противостоянии с собственным ведомством, но достаточно долго избегал всяких контактов с нами, чтобы, по его словам, не нанести урон уже своей собственной стране. В последующем перебежчик лично подтвердил это свое достаточно нелогичное решение, основанное исключительно на собственных представлениях о честном или бесчестном поведении. Нечто подобное можно было бы предположить и здесь.
Еще одной яркой особенностью данного источника является экстравагантность выбранных способов связи. В случае, если бы речь шла о некой стратегической игре Москвы или действиях группы (пусть и небольшой) политиков или функционеров специальных служб, каналы связи были бы иными.
С учетом сказанного, наиболее полно наблюдаемую картину описывает гипотеза одиночки-«идеалиста» из ЦК КПСС».
Пиликнул звонок секретарши, и в дверь заглянул координатор отдела планирования.
– Привет, Сэм, заходи, – Бжезинский махнул рукой в сторону диванов и сам двинулся в ту же сторону.
Хантингтон бочком, словно краб, обогнул чайный столик и сел, оживленно потирая ладони. Вид светила мировой политологии неизменно наводил Збига на мысли о супрематической композиции из вешалки и корявых палочек, на которую небрежно водружена круглая ушастая голова, с возрастом все более и более походящая на седьмого гнома из «Белоснежки».
«Впрочем, когда жена – известный скульптор-абстракционист, это поневоле окрашивает взгляд на мир в странные тона...» – благодушно подумал Бжезинский и достал листы, что подсунула ему сотрудница:
– Вот, кстати, оцени для разминки. Помнишь, конечно, как Советы две недели назад заземлили блуданувший корейский «Боинг» под Мурманском? Вот, в развитие этого события…
Сэм читал, похмыкивая и временами плотоядно улыбаясь. Потом удовлетворенно покивал:
– А перспективненько… – и взглянул повнимательнее на низ последнего листа. – Что за Мадлена такая?
– Новенькая, из отдела по связям с прессой, из иммигрантов, – Бжезинский качнул подбородком в сторону двери, – моя бывшая студентка.
– Полька?
– Нет, из Чехословакии. Отец из бывших посольских.
– Неплохо, на первый взгляд. Но пока это сырье, – Сэм покачал в воздухе листом, и глаза его лукаво блеснули за толстенными линзами, – его надо дорабатывать. Но сама идея хороша, и тезисы для прессы удачные…
– У нее диссертация о роли зарубежной прессы в пражской весне, – вставил Збигнев.
– Чувствуется, – по лицу Сэма гуляла чуть снисходительная полуулыбка, – эта часть активной операции намечена наиболее качественно. Но с оперативной точки зрения – надо серьезно развивать и шлифовать. Вот сходу скажу, что это следует проводить не в виде отдельной акции, а комбинацией, предварительно настроив русских на максимально жесткую ответную реакцию...
Вновь дернулся телефон. На сей раз звонок был более требователен и настойчив. Аппарат как будто умел различать статус звонящего.
Хантингтон вопросительно поглядел на хозяина кабинета. Збигнев обозначил жестом просьбу немного подождать и вернулся к столу.
Голос в трубке был резок и хрипловат. Обладатель его мало того, что любил выпить, так еще и бравировал этим на публику, подчеркивая, таким образом, свою «истинно ирландскую» натуру.
Бжезинский, мысленно морщась, ожидал этот звонок со вчерашнего вечера. Горячая информация, пришедшая с Ближнего Востока, никак не могла пройти мимо сенатского комитета по разведке, и, к сожалению, ее члена – Дэниеля Патрика Мойнихэна.
Пресса отзывалась о нем как о «Белом рыцаре с докерским крюком, торчащим из заднего кармана» со времен скандальной и действительно идиотской резолюции ООН «тридцать три – семьдесят девять», где сионизм определялся как форма расизма. Тогда, будучи постоянным представителем США при ООН, Мойнихен блеснул ярким выступлением «против» и сразу стал лучшим другом еврейской общины Нью-Йорка. Переоценить значимость такой поддержки в американской политике невозможно: спустя всего год Пат легко избрался от этого штата в Сенат и, попав в комитет по разведке, сразу, будь он неладен, глубоко вторгся в дела разведывательного сообщества.
Вообще-то, в любое другое время Бжезинский только порадовался бы очередной утечке из Москвы: чем больше информации передаст таинственный источник, тем быстрее на него выйдут оперативники ЦРУ, а это сулило головокружительные перспективы. Да, в любое другое время, но не сейчас, когда следовало собирать политические ресурсы для ключевой схватки в самом сердце Европы и в корне рушить любые поползновения к расширению сотрудничества с Советами. Тут было очевидное для Збигнева «или-или»: или расшатывать позиции Кремля в Польше или сотрудничать с ним; любая активность Вашингтона на втором треке тормозила польскую операцию.
К сожалению, Вашингтон даже на самых верхних своих этажах во многом оставался этаким «вечным Смолвилем » – патриархальной деревней с интересами не дальше околицы, поверхностной мелочностью и вольным обращением с глобальными вопросами… Из-за этого выстраданная Збигом стратегическая операция «Полония », потенциально выводящая на дестабилизацию всего соцсодружества, представлялась с капитолийских «высот» величиной исчезающе малой на фоне хотя бы мировой энергетики и ее сугубо частных отражений в ценах на автозаправках. Попросту говоря, этот замысел в любой момент могли оттеснить на задний план ради интересов групп несравненно более могущественных, чем чахлое сообщество политиммигрантов из Восточной Европы. А уж лобового столкновения с интересами произраильского лобби операция «Полония» могла просто не пережить.
И вот теперь, когда весы замерли в неопределенности, и даже президент, пусть и подписав в феврале директиву, разрешающую активность на польском направлении, продолжал колебаться, надеясь все же о чем-то договориться с Советами, кто-то в России опять подкинул козырь оппонентам Збигнева, сдав Шин-бет планы палестинских террористов. В Тель-Авиве все поняли правильно и без колебаний реализовали «русский слив» в своей излюбленной манере – зачистив под корень всех высадившихся террористов силами спецназа. Теперь израильское лобби будет рыть копытом землю и требовать срочно разобраться с «новыми благоприятными веяниями» из Москвы. Да, это можно было бы незаметно торпедировать, благо позиция позволяет, но привычки сенаторов из комитета Голдуотера  и трепетное отношение к проблеме терроризма в самом Израиле серьезно усложняли любые такие маневры.
Особенно же неприятно было то, что для своего посла в ООН, Хаима Герцога, Моссад свел в единый документ три действительно важных момента – прошлогоднее предупреждение из Москвы о заговоре Халька в Афганистане, слитые сейчас через Ленинград планы палестинских террористов и сообщение о неофициальной поездке в Париж Патриции Кроун . Поиски подходов к опальному аятолле и сами по себе могли стать отмашкой к началу настоящей корриды в коридорах власти Вашингтона, а уж в сочетании с «новыми благоприятными веяниями из Москвы»… Теперь желание поджечь южное подбрюшье Москвы для отвлечения внимания от Польши становилось для Збига весьма токсичным: евреи злопамятны и не стесняются бить ниже пояса.
Естественно, что после ужина с Хаимом все три позиции тут же стали известны Мойнихэну, и теперь этот ирландский пройдоха пользуется моментом для подтверждения своего реноме верного и бескорыстного соратника Израиля.
Под эти размышления Бжезинский как-то спокойно перенес возмущение Пэта коварными планами председателя Совета национальной безопасности, оказывается, едва ли не вознамерившегося превратить консультативный орган администрации президента в личную разведку для реализации собственных, хорошо хоть пока не корыстных, интересов. Эта мысль просто сочилась из трубки сквозь хрипловатые вежливые периоды с обильными ссылками на материалы комиссии Черча и отсылками к самому Рокфеллеру.
–... Да, сенатор... Вне всякого сомнения... Можете быть уверены, что нашим союзникам не о чем волноваться. Их интересы учтены при любом исходе. Скорее проблемы возможны у некоторых арабских лидеров, – это было уже почти на грани раскрытия перспективных планов, но такого жука, как Мойнихен, невозможно было удовлетворить общими рассуждениями о непрямых действиях и косвенных методах.
Когда запал Мойнихена начал проходить, Збигнев весомо сказал:
– Со всем уважением, сенатор, но завтра или послезавтра мы будем делать доклад заместителю директора Компании по планированию. Затем, с учетом внесенных корректив, президенту. После этого, максимум... максимум в течение недели представим в ваш комитет. Сейчас прорабатываем разные варианты, однако все делается буквально в темпе реального времени и выходит пока слишком сыро, чтобы предъявлять эти материалы кому-либо, кроме внутренней команды...
Пэт Мойнихэн помолчал, грозно сопя в трубку, потом возобновил натиск с другого фланга:
– Я ожидаю, что вы не ограничитесь ближневосточным направлением и обязательно учтете в докладе ситуацию вокруг нового источника в Ленинграде. Пусть лично вы и считаете его пока недостаточно проверенным, но исходящая от него информация полностью подтвердилась и уже дважды принесла нам очевидную пользу. Колби вы привлекли к разработке этой темы, и это правильно – кажется, у него есть какие-то своеобразные идеи? Так задействуйте, в конце концов, и Энглтона . Может быть, пройдя через фильтр его подозрительности, этот источник очистится от ваших сомнений? К слову, Джеймс сейчас гостит в Израиле, но готов оперативно включиться в такую работу…
Бжезинский даже невольно ухмыльнулся, представив себе «радостное» лицо Колби, на которого опять «упадет» параноик Джеймс Энглтон. Хотя это было бы совсем не смешно, разумеется...
– Благодарю вас, сенатор, за свежую идею, – начал церемонно закругляться Збигнев, – мы обязательно учтем ваши соображения.
– Не забудьте, мы с большим нетерпением ждем результат вашей работы, господин Бжезинский, – Мойнихен постарался оставить последнее слово за собой.
«Только интереса произраильского лобби и Моссада к Ленинграду нам не хватало», – раздраженно подумал Збигнев, опуская трубку, – «не дай бог, сведут к этому же источнику и историю с Альдо Моро – и в Ленинграде будет не протолкнуться от заинтересованных лиц минимум трех сторон. А если подтянутся еще и неизменно любопытствующие англичане со шведами? Настанет Вавилон, пока КГБ не надоест отслеживать и укрощать всю эту толпу шпионов... Тогда парни из Комитета возьмут большую мухобойку, всех разом прихлопнут, и работать там станет совершенно невозможно. А мы до сих пор ничего внятного там сделать так и не успели – аналитики умствуют, оперативники роют – и все без толку... Территория противника, конечно, не режим наибольшего благоприятствования, но пора ускорить процесс, пусть даже если еще и не подготовлены все ресурсы для правильной осады.
А потом, с учетом новых фактов, стоит еще раз крепко подумать и подумать всерьез, имея в виду восстановить целостное представление о Главном Противнике, так неприятно пошатнувшееся в последние месяцы…»
Бжезинский похлопал ладонью по кулаку и вернулся к скучающему Хантингтону:
– Так что, Сэм, – сказал, опустившись на диван напротив, – значит,  у тебя есть идеи, как укрепить в русских желание заглотить эту приманку?
Тот «вывесил» фирменную гномью полуулыбку и охотно пустился в прерванные рассуждения:
– Понимаешь, Збиг, просто запустить гражданский лайнер по такому маршруту недостаточно, даже если проложить его курс максимально нагло – прямо над особо охраняемыми объектами на Камчатке и Сахалине. У русских может хватить ума просто отжать его обратно в международное воздушное пространство, и мы ничего, по сути, не получим. А вот чтобы этого не случилось, надо обязательно сделать две вещи, – и он показательно оттопырил два пальца.
– Во-первых, надо предварительно настроить их ПВО на максимально жесткую реакцию. Для этого следует за несколько месяцев до самой акции осуществить демонстрацию, в результате которой у русского командования полетят головы. К примеру, провести вдоль границы маневры, в ходе которых несколько наших самолетов осуществят имитацию бомбометания по погранзаставе на каком-нибудь островочке на Курильской гряде . Пока русские поймут, в чем дело, пока поднимут, если поднимут, самолеты – наши уже уйдут в нейтральную зону. Тогда заработает и наберет необходимый ход тяжеловесная советская военно-бюрократическая машина – с поркой провинившихся, понижениями в должностях, приказом по войскам ПВО… И следующий командующий местным ПВО будет больше бояться проявить «неуместную мягкость», чем отдать команду на применение оружия, – тут вечная полуулыбка сползла с лица Самюэля, на мгновения гном стал очень злым и напомнил Збигневу уже не столько добродушного персонажа Диснея, сколько Менахема Бегина, в ярости громящего оппонентов с трибуны в Кнессете.
– Разумно, – качнул головой Бжезинский.
Хантингтон посмотрел на него неожиданно холодно, но потом вернул полуулыбку, теперь ставшую чуть укоризненной.
– Второе, что надо обязательно сделать, – сказал он, привольно откинувшись на спинку дивана: – создать у русских ощущение комплексности разведоперации. Для этого, для начала, в ходе самой акции необходимо на какое-то время свести на русских локаторах отметки гражданского самолета и нашего разведчика в одну точку – пусть они исходно предполагают, что нарушитель – разведчик. Далее, уместно было бы также синхронизировать операцию с положением наших разведывательных спутников. Даже если русские окажутся неподатливы, мы получим максимальный объем развединформации. Ну, и, наконец, главное: если они еще к тому моменту не завалят этот самолет, то следует в финале создать полное впечатление подготовки к прорыву рубежа противовоздушной обороны  с обеспечением коридора выхода основного разведчика из советского воздушного пространства. Скажем, заранее перебросить с Кадены  в Мисаву  эскадрилью «Фантомов» – пусть в нужный момент изобразят «группу открытия ворот», направляясь к точке выхода лайнера из советского воздушного пространства. И прикрыть их группой «взломщиков» на «Праулерах» . Хотя… У нас же теперь появились «Рейвены» ? Вот пусть они обкатаются в деле. Добавить к этому спасательную вертолетную эскадрилью, а так же развернуть на Мисаве штаб экспедиционной тактической авиагруппы. Такая возня под носом у русских с высокой вероятностью заранее обратит на себя внимание их радиотехнической разведки, настроив руководство местного ПВО на соответствующий боевой лад. Вот как-то так... А провести детальное планирование далее сможет и мало-мальски подкованный клерк.
– Будем считать, что в общем виде набросок у нас есть, – согласился Бжезинский, – и предположим, что это первый элемент большой кампании по прикрытию «польского плана». А если уточнить и развить – что получается?
Хантингтон явно заскучал:
– Сказать можно многое, но пока в целом это не будет одобрено президентом, получится пустой разговор вокруг твоего «польского проекта», – неразборчивой скороговоркой пробормотал он.
– Нашего, Сэм, нашего! – резко прервал его Бжезинский. На щеках у него зацвели красноватые пятна. Сейчас ему очень хотелось то ли жахнуть по столу кулаком, то ли по Хантингтону тяжелой металлической линейкой – той, что он воспитывал дома дочь.
– Польша сейчас – наиболее слабая из передовых позиций Советов, – сказал он, переведя дух.
– И ты хочешь посильнее укусить их за пятку? – насмешливо прищурился Хантингтон. Похоже, реакция Збигнева его только позабавила.
– Нет, – решительно отозвался Бжезинский, – нет, не укусить.
Он резко встал и прошагал к окну. Остановился, обхватив себя за локти, и посмотрел на флаги.
– Сэм, – сказал он все так же глядя в окно, – я считаю, что мы можем окончательно закрыть советскую проблему, пусть не сразу, не через пять-десять лет, но в обозримые сроки. Надо свалить их в кризис, потом – размягчить, и уже следом – выпотрошить. А раз мы можем закрыть эту проблему, то и должны. Это наша главная стратегическая задача. И Польша сейчас – это барбакан  всего советского замка… Если мы возьмем Варшаву, то сможем стучать тараном прямо в ворота Кремля. Сэм, – он повернулся и смягчил тон до просительного, – меня очень беспокоит то, что Советы начали противодействовать дестабилизации в Польше чуть ли не  раньше, чем мы вообще ее запустили. В свете этой их нерасчетной шустрости вопрос прикрытия польского проекта приобретает для нас особую важность. Русских надо срочно отвлечь от разворачивающихся в Польше событий, пусть они думают о них в третью очередь. Право, я ведь уже даже начинаю, на самом деле, жалеть, что у халькистов ничего не вышло. Был бы такой идеальный подарок Кремлю... Давай подумаем, что мы можем им оперативно смонтировать?
Хантингтон покивал головой.
– Ладно. Ты, в целом, мыслишь в правильном направлении: возможно, единственный радикальный способ обеспечения польского проекта – это обеспечить «распечатку» нашим разведывательным сообществом нового направления – агрессивных лидеров как с шиитской, так и с суннитской стороны исламского мира. Хомейни и пакистанские муллы – вот кого надо разрабатывать.
– А, может, Китай? – Бжезинский вернулся на диван, но присел на самый его край, наклонившись к светилу политологии. – Они уже начинают посматривать по сторонам, например – на Индокитай. Может быть, попробуем подтолкнуть их и на север?
– Не думаю, что эту партию можно подхлестнуть в нужном нам направлении, – покачал головой Хантингтон, – там сейчас нет такого конфликтного потенциала. А где он заметен, на границе с Вьетнамом или в бесконечных островных конфликтах, он будет развиваться в том темпе и на такую глубину, которые покажутся уместными товарищам в Пекине. И подталкивать их сейчас – означает лишь вызвать у них подозрения. Ну, а если Китай вопреки предположениям, решится вдруг пойти на север и до конца... Что ж, тогда, будем честны перед собой, все польские планы будут выметены одним ударом, но это уже не будет иметь никакого значения... Если вообще будут иметь значение хоть какие-то выкладки, кроме подсчета доставленных к целям мегатонн. Нам это действительно надо?
– Ладно… – Збигнев состроил сложную гримасу, мол, «убежден не до конца, но пока оставим», – тогда что, Ближний и Средний Восток?
Хантингтон хмыкнул, словно учитель, довольный сообразительностью непутевого ученика:
– Точно. Энергии на Ближнем Востоке хоть отбавляй, вопрос – куда ее направить. Марксизм хорош тем, что требует перемен и действий в пользу этих перемен. Но если его можно заменить радикальным исламом – то отчего бы и нет?  Если удастся направить эту энергию против Москвы, а некоторые варианты просто напрашиваются, сейчас – особенно отчетливо, и не уничтожить по дороге Израиль…
– Сэм, давай откровенно, – прервал его Бжезинский, – создать некоторое напряжение вокруг Израиля нам может быть даже выгодно. С одной стороны, им придется сильнее опираться на нас, и их поводок станет короче. С другой, мы же не предлагаем сократить или, упаси боже, прекратить помогать Тель-Авиву? Можно даже увеличить поставки новейших F-15 и F-16, вертолетов, вооружения для них, да еще и заставить Германию все это оплатить. Сплошной профит, в комитетах нас вполне поймут. Тогда момент революционных потрясений в Иране – это не проигрыш, что бы ни думали об этом в израильском Кабинете или в Кнессете, наоборот, у нас появляется неплохой шанс. Новым иранским властям в ближайшее время понадобится признание, а нам – возможность влиять через этот фактор на эту нетерпеливую публику...
– Все так, – вздохнул Хантингтон, – все так… Но, Збиг, боюсь, что, решая эти частные задачи, мы откроем ящик Пандоры и заодно вызовем демона... Через двадцать лет мы получим противостояние не по линии «Восток-Запад» с все же вменяемым оппонентом в Кремле, а на линии «Север-Юг» с толпой религиозных фанатиков. Как бы нам не пришлось с грустью вспоминать о благословенных временах Брежнева.
– Пусть, – отмахнулся с усмешкой Бжезинский, – нам бы Советы забороть, а об исламских фанатиках пусть голова пухнет у следующего поколения политиков.
– То, что в итоге неизбежно будет похоронена разрядка, а курс на сотрудничество с СССР будет признан несостоятельным, тебя, очевидно, не беспокоит, – начал рассуждать вслух Самюэль, – но ведь тут придется поддерживать вполне враждебные нам политические течения и режимы, желающие буквально убивать американцев. Вещь скользкая с любой точки зрения. Ты не боишься, – прищурился Хантингтон, – что каждый труп американца в Иране, если там дойдет до обострения специальных игр и оперативных комбинаций, повесят на тебя? Да тот же Мойнихен?
Збигнев криво ухмыльнулся, демонстративно сжал поднятый кулак и медленно опустил его на стол, словно что-то придавливая:
– Carthaginem esse delendam!
– Понятно, – у Хантингтона наконец получилась одобрительная улыбка. Потом глаза его хитро блеснули сквозь щелки припухших век. – А от меня-то ты чего хочешь?
Збигнев свел ладони, задумчиво постучал кончиками пальцев друг по другу, потом сказал твердо:
– Поддержки в Совете национальной безопасности перед президентом по этому вопросу.
Хантингтон посмотрел на него удивлено.
– То есть, - сказал с сомнением в голосе, – ты хотел бы моей поддержки в СНБ перед президентом против сенатского комитета в делах, явно задевающих интересы Израиля? Невозможно, ты сам все понимаешь. Несопоставимые весовые категории, даже если действовать через президента. Особенно сейчас... Республиканцы вообще могут нацелиться на реванш за отставку Никсона.
– Погоди, – Бжезинский помахал успокаивающе рукой, – я, все же, не первый год в Вашингтоне. Я не собираюсь размахивать флагом, де, давайте «сольем» шаха, потому что Хомейни лучше уязвит Советы. Это, конечно, было бы глупостью. Но ты же понимаешь, что моя позиция в Администрации позволяет, к примеру, тихо придерживать наиболее громкоголосых защитников Пехлеви ? Просто мы могли бы вроде как порознь им оппонировать, опираясь на вполне разумные доводы. К примеру, шах давно уже закрывает глаза на деятельность коммунистов из ТУДЕ  и, вообще, глядя на Афганистан, готов сейчас работать с СССР даже в столь чувствительной для нас области как военная. А поставки вооружений – это и советники, которые заодно – советская резидентура. Это же разумная оппозиция Вэнсу  и Госдепу?
– Разумная… – задумчиво согласился Хантингтон, и тут же предупредил: – но многого от меня не жди.
– Все же я буду надеяться на тебя, – многозначительно заключил Бжезинский.
На самом деле, он был доволен этой частью беседы. Даже нейтральность Хантингтона в этом вопросе стоила многого. Самюэль не был его человеком. Состоявшийся корифей политологии вообще был той «кошкой, что гуляет сама по себе», сохраняя свою автономность и достаточное влияние независимо от конъюнктурных покровителей и номинального положения в государственной системе.
У него, как и Джозефа Ная , был свой «конек», свой взгляд, в рамках которого находились вполне убедительные решения для большинства профессиональных вопросов: «цивилизационный подход» у одного и «мягкая сила» у второго. Это были умные люди, смотревшие на вещи под своеобразным углом, а потому способные увидеть важные моменты, незаметные иным советникам и экспертам. Идеи Джозефа уже дали немало в копилку «Полонии». Да и для работы с советскими «друзьями» они подходили прекрасно – «размягчать» Советы придется долго, но начинать это делать надо уже сейчас.
Однако это были пусть и необходимые, но дальние перспективы. А вот давно задуманный и набравший ход польский проект нуждался в прикрытии прямо сейчас.  Отказываться от него было уже поздно, а провал его означал немалые, возможно, и не компенсируемые потери статуса, а, значит, и влияния.
Отложить «Полонию» на время тоже было никак не возможно. Многое упиралось именно в темп, основывалось на непрерывной динамике вполне революционного образца – надо постоянно опережать неразворотливую и тугодумную советскую систему принятия решений. Кроме того, отзывать ставки, сделанные в самой Польше тоже было уже поздно. Нельзя было упускать волну революционного вдохновения, отставать от нее. Збигнев не был любителем серфинга, популярного на обоих побережьях, но кое-какие правила себе представлял. В общем, пришлось бы не просто наверстывать потерянный темп, а, фактически, строить проект заново. В этой ситуации никакой, даже самой искренней помощи «друзей» из СССР не хватило бы...
– Збиг? – Хантингтон позвал глубоко задумавшегося Бжезинского, – это все?
– Нет, – сказал Бжезинский, – нет. Мне нужна твоя поддержка еще по одному вопросу.
Он откинулся на спинку дивана, закинул на нее руку и рассеяно посмотрел в окно, обдумывая, с чего бы начать.
– Понимаешь, Сэм, – начал он доверительным тоном, – меня смущает этот новый русский источник. Информация от него идет, конечно, весьма ценная, но в стратегическом смысле обрывочная. Целеполагание его, мотивация – непонятны, перспективы взаимодействия – неизвестны, – Збигнев замолчал, приложив согнутый палец к губам. Он почувствовал, что вступление не задалось.
– Бывает, – Хантингтон посмотрел на него с некоторым недоумением, – обычная ситуация на начальной стадии контактов с высокопоставленным инициативником.
– Да тут другое, – поморщился недовольный собою Бжезинский, – ты обрати внимание на то, что последние три досье от него пошли нам в плюс лишь формально. Про халькистов я уже говорил… С Альдо Моро тоже понятно – мы бы по нему не рыдали. А вот сейчас, ты сам слышал разговор, надо еще как-то гасить возгоревшееся желание нашего израильского лобби расширить контакты с Советами. Я задумался: а, что, если этот новый источник – не союзник нам, а новый и умный противник? Уж больно поперек горла становятся мне сейчас эти его утечки. Как будто Москва стала играть на опережение, да не в лоб, а непрямыми операциями.
– Хм… – в глазах у Хантингтона мелькнуло понимание, но тут же сменилось сомнением, – такие финты раньше не были свойственны Кремлю. Способен ли на это СССР –  весьма неочевидно.
– Сталин умел сдавал «пешки за качество позиции», – напомнил Збигнев.
– Да, – легко согласился Хантингтон, – дядюшка Джо мог. Я, правда, так и не понял, по каким критериям он оценивал искомое качество. Но действующее руководство страны этого вообще не умеет: посмотри на их шаги в Африке или на Ближнем Востоке. Более того, они даже не понимают, где «качество позиции», а где – пешки.
– А вдруг там появился и вышел на действительно значимый уровень кто-то умеющий?
– Или в головах кремлевских старцев произошло жестокое просветление? – ухмыльнулся Хантингтон.
Бжезинский даже задумался на несколько секунд.
– Да ну нет, – отмахнулся потом, – это уже мистика и обскурантизм. Понимаешь, – он наклонился к Хантингтону и продолжил доверительным тоном: – у меня складывается ощущение, что этот источник связан с этим необычным поведением СССР в целом. Как будто этот «хрен его знает кто» набрал такой вес, что его информация, наконец, была представлена в Политбюро. И, судя по тому, в какой форме все это протекало вниз, к нашим «друзьям», хоть его там, в Кремле и признали всерьез, но не вполне ему пока доверяют.
– То есть, – медленно начал Самюэль, – ты хочешь сказать, что это может быть какая-то очень узкая группа «умников», которые недовольны тем, что не всем их идеям дают полный ход? И они затеяли эту игру с нами в обход Политбюро, но преследуют при этом свои вполне советские цели?
– Да! – горячо выдохнул Бжезинский и в чувствах пристукнул ладонями по столу.
Хантингтон задумчиво поморгал.
– А ты знаешь, это было бы неплохо, – сказал он потом, – в смысле, поумневший Кремль. Он тогда будет и более договороспособный. Ну, это если твоя «Полония» не сработает, – добавил он быстро, заметив, что клювообразный нос Збигнева начинает боевито раздуваться.
Бжезинский уткнул взгляд в стол и поводил по нему руками, пытаясь успокоиться. Потом поднял будто бы помертвевшие глаза на Хантингтона:
– Сэм, нам надо определиться с этим русским источником в кратчайшие сроки – до эскалации кризисов в Польше и Иране. Нам остро необходим прямой с ним контакт. А для этого нужна санкция Президента на возможное обострение оперативной работы. Помоги мне, Сэм...

Олбрайт?

т.е. про Иран они тоже знали (способствовали?), но потом что то пошло не так.    И пришлось терять самолеты и вертолеты.

Близкий повтор. КМК, логичнее во втором случае "в целом и в частностях".