Мне кажется проблема отношения М.А. Суслова к проблема Халька и вмешательства в нее Сенатора лежит как раз в идеологической плоскости. Согласно действующей Конституции и статье 6 - Руководящей и направляющей силой в Советском Союзе является Коммунистическая партия Советского Союза., соответственно Политбюро ЦК КПСС, и члену этого Политбюро М.А. Суслову. М.А.Суслов привык уже, Что даже Брежнев не принимает важные решения не посоветовавшись с ним. А тут появляется Некто который осуществляет и проводит важные решения Сам, без Никому. Значит, как сказала бы Синтия Флокк, "постулирую" этому некто не Нужно Не Политююро, ни ЦК КПСС, ни сама КПСС. Это идет покушение на сами основы власти КПСС и по большому счету на нужность самой КПСС. Поэтому Суслов и забеспокоился. А что бывает когда власть вытекает из рук Политбюро и КПСС мы все знаем прекрасно. Поэтому Сенатора надо поймать и выпороть, объяснив, что властью принятия решений с ним никто делиться не будет

Отредактировано Soselo (25-09-2017 18:16:03)

Переписал сцену проводов:

1 мая 1978, вторник, утро.
Ленинград, проспект Москвиной

Опять Первомай…
За долгие годы этот день потерял заложенный в него изначальный политический смысл, и для многих вытаскивание себя поутру из уютной раковины-квартиры стало обязаловкой.
Но на улице – ярко-ало, громко и весело. Медь оркестров, милиция в парадной форме, беззаботный смех. Стоит только немного пройтись, и вот уже втянуло тебя в какую-то разновидность бразильского карнавала, втянуло и завертело и хочется теперь гулять еще и еще, да не одному, а с закадычными друзьями и подругами; потом домой, к застолью – пельмешкам, пирогам и граненым рюмочкам. И как-то сами собой разгладились смурные морщинки на лбу, тянет рот улыбка от уха до уха, и мир вокруг мил забавными праздничными приметами.
Опять Первомай…
Уже второй. И круг замкнулся:
– Да, везет мне на Том, – вырвалось из меня негромко и мечтательно.
Моментально вспомнив и поняв, вспыхнула белозубой улыбкой Мелкая, а с другой стороны покрепче прижалась Томка.
– Желание загадывай! – вскричал с азартом Паштет.
– А и загадаю, – засмеялся я с вызовом, притянул Томок к себе и зажмурился.
Девчонки замерли, и я быстро-быстро перебрал желания:
«Нет… Нет… Не то… О! О-о-о… Чтоб не пришлось делать между вами выбор!»
Распахнул веки. Две пары глаз смотрели на меня от плеч серьезно и с вопросом.
– Все, – выдохнул я, – загадал. Все будет хорошо.
Очень хотелось чмонуть их обеих в такие близкие носики, но я сдержался, а потом и вовсе выпустил из объятий – через силу, с сожалением.
Мелкая тут же надежно притерлась обратно к моему правому плечу. Рядышком с ней, словно тут и была, встала только что подошедшая Кузя. Она была чем-то довольна, и время от времени щурилась, точно сытая кошка.
Томка, вздернув с вызовом голову, стояла слева от меня. Сегодня она впервые принародно держала меня под руку и, поэтому, лицо ее время от времени вспыхивало, а голос звенел.
Зря, конечно, она волнуется. Лишь самые недогадливые в школе не знают, что мы пара, да и то лишь потому, что вопрос этот был им неинтересен. 
Я огляделся: проспект, вся проезжая его часть, был занят людьми. Они сбивались в кружки по симпатиям и интересам, и наш круг среди них был самым большим. Нас держало общее дело. Хорошо.
«Пока хорошо», – уточнил я про себя осторожно и мысленно постучал по дереву.
Сегодня мы уходили в первую поисковую экспедицию. Пройдем демонстрацию, покружим по праздничному городу, потом по домам – поужинать да попрощаться. А вечером, с Варшавского, на ночной поезд – и в Новгород. Через сутки будем уже в поле, лагерь ставить.
И я еще раз пробежался взглядом по лицам своих ребят и девчат. Все ли понимают, что именно нас там ждет?
Ох, и вряд ли… Веселье и азарт, жажда порезвиться на свободе – вот что пока было мне видно. Пожалуй, лишь Кузя посерьезней, но оно и понятно почему – работа на хирургии уже показала ей оборотную сторону жизни. Ей бы стержень Паштета, да на комиссара… Но нет – поздно, поздно я за нее взялся… Потому надо срочно взращивать Пашку: без надежного второго номера это дело не проживет.
– Стройся… стройся… на линейку… – пробежало волной от головы районной колонны, и народ вокруг бестолково засуетился.
Все, кроме наших. Они просто ждали, глядя на меня.
Я повертел головой. Ага!
– Вдоль дома, – махнул рукой на близкие казармы Измайловского полка, указывая линию построения, – в четыре ряда.
Постепенно вокруг нас начало выкристаллизовываться какое-то подобие порядка.
– Фланги, внимание, – рявкнула в невесть откуда взявшийся мегафон Тыблоко, – десятый «А» – правое плечо вперед, восьмой «Б» - левое. Шаго-ом… Арш!
Выстроились. Директрисса выслушала какое-то наставление от подошедшего дяди Вадима, кивнула и опять поднесла рупор ко рту.
– Товарищи! Друзья! Сегодня у нас двойное событие! – Тыблоко с полоборота вошла в митинговый раж, и слова летели из нее легко: – Мы отмечаем шествием наш великий праздник – день международной солидарности трудящихся! Мы единимся сегодня с трудящимися всего мира в один братский союз для борьбы против всякого угнетения, за коммунистическое устройство общества, за мир во всем мире и счастье народов!
– Словно сутки репетировала, – буркнул за моей спиной Сема.
Зиночка, стоящая рядом со мной, дернулась было его вразумить, но я опередил:
– Не, – чуть развернулся к нему, – рецепт другой: надо что-то чувствовать и не стесняться это выплеснуть.
Он обреченно промолчал, глядя на закрытую чебуречную через дорогу.
– Ты ж тогда почувствовал что-то? М-м-м, Виктор?
Сема буркнул, едва заметно дернув рукой:
– Лучше б и не чувствовал.
– Еще скажи, что лучше б и не жил, – я окинул его насмешливым взглядом, – ты как боишься чего-то.
– … провожаем сегодня в поисковую экспедицию наш отряд! – Тыблоко наставила мегафон прямо на меня и добавила громкости, – лучшие из лучших! На правое дело! Мы гордимся!...
Я повернулся к ней лицом.
– Что ж она так громко-то гордится? – съязвил, оставляя за собой последнее слово, Сема.
– … командир нашего отряда – Андрей Соколов! Андрей, выходи, – и Тыблоко командно прихлопнула свободной рукой по бедру.
Я подошел, и она порывисто, еще не отойдя от речи, сунула мне в руки мегафон.
– Выступи. Вот сюда жать.
– Татьяна Анатольевна, – чуть наклоняясь, негромко обратился я к ней, – какой у вас породы собачка-то дома?
Дядя Вадим, прислушивающийся к нам, громко фыркнул в кулак и одобрительно заулыбался. А вот стоящий за ним знакомый инструктор злобно подвигал челюстью и окинул меня откровенно ненавидящим взглядом. Чернобурка, что разместилась чуть позади всей начальствующей группы, только завела глаза к небу и тяжело вздохнула.
– Здрасьте, – приветливо улыбнулся я Хорьку и опять посмотрел на Тыблоко.
Клянусь – она покраснела!
– Андрей… – с трудом выдавила из себя директрисса, – да я вовсе не имела ввиду…
– Ну и слава богу! – кивнул я, – а все же?
– Боксер. Фроська.
– Не, ну совсем не похож…
– Речь, – прошипела сквозь зубы сатанеющая на глазах Тыблоко.
– Ага, – я сунул ей обратно мегафон, – я так, голосом возьму.
Сделал несколько шагов назад, а затем и вовсе прошелся вдоль своего отряда, собирая внимание школы и всматриваясь в глаза своих.
Признание, доверие. Хм… Обожание и, рядом, любовь…
Не облажаться бы.
Я дошагал до конца строя и еще раз развернулся, а потом начал размеренно, словно на диктанте, надсаживать горло:
– Мы едем в Пронинский лес. Не на пикник. Нас не ждет ничего, чем можно будет потом похвастать. Холод, грязь, тяжелая и неприятная работа... И ужас.
Паштет, с которым я поравнялся, несогласно мотнул головой.
– Ужас, – продолжил я, – не из-за останков, что будем поднимать, нет. Слишком много там погибло настоящих людей. Слишком. Тысячи наших. И слишком многие из них до сих пор ждут памяти и погребения. Это то немногое, что мы можем сейчас. А, раз можем, то и должны. И это мы сделаем. Это надо им, это надо нам. Нам – чтобы повзрослеть. Тогда сможем больше. Тогда сможем лучше. Тогда… – я чуть запрокинул голову и посмотрел поверх крыши на небо, – тогда будем жить правильней. А понимание того, что ты не просто живешь, а живешь правильно – дорогого стоит. За это стоит побороться. За это стоит идти в холод, грязь и ужас. Так, ребята?
– Так, – первой откликнулась Зорька, – так, так, так, – прошлось по отряду, и даже Семе неожиданно кивнул головой.
Я развел руками:
– Дело скажет о нас больше, чем слова. Приедем – вот тогда и поговорим. А пока – в путь!
Повернулся к Тыблоку. Она одобрительно покивала, дернула было рукой к бедру… Потом губы ее беззвучно шевельнулись.
– Становись сюда, Андрей, – сказала сухим голосом и указала куда-то рядом. Потом вскинула глаза на строй и бодро продолжила в рупор: – Комиссар отряда – Павел Андреев!
– Я! – бойко откликнулся Паштет.
– Выходи. Все по очереди выходите. Стройтесь здесь, чтоб все вас видели.
Пашка встал рядом со мной.
– Наталья Кузенкова! Армен Акопян! Тамара Афанасьева! Тамара Ланг-Эберлейн!
– Ланг-Эберлейн? – вдруг негромко произнес Хорек.
Я резко повернулся. Инструктор смотрел на подходящую к нам Мелкую с неприязнью.
– Коминтерн, – процедил я, глядя на него в упор, – с обеих сторон.
– А… – промычал Хорек невнятно и отвернулся с безразличным видом, а я поймал на себе взгляд Чернобурки, этакий с удивленным прищуром, оценивающий заново.
Нет, все-таки правильно я ее окрестил: на секунду, но почувствовал себя беззащитным цыпленком, ёкнуло сердечко. Может жути нагнать – не сама, так тенью Большого Дома за плечами.
Дядя Вадим посмотрел на часы, потом негромко сообщил в никуда:
– Через десять минут – начало движения.
Тыблоко скруглила митинг за две минуты, и строй распался, смешавшись с привычной по прошлым демонстрациям колонной Технологического института.
– Неплохо, – оценил, отведя меня в сторонку, дядя Вадим, – только мрачно. Праздник, все же.
– Кому праздник, а кому выезд по кости, на могилы, – пробурчал я.
– Ищи позитив. Всегда ищи, – бросил он, кося глазом направо.
Там чуть-чуть хмельной папаша спорил, пытался реализовать несбыточную мечту сидящего у него на шее ребенка: хоть чуть-чуть, да проехать на машине, завешанной щитами-плакатами.
– Посадите, – негромко распорядился дядя Вадим.
Его, видимо, знали.
– Давай! – крикнули из кузова, – и сам лезь, держать своего будешь.
– Вот, – кивнул дядя Вадим мне, – вот так. В мире стало больше на одного самого счастливого ребенка.
Он хлопнул меня по плечу и деловито двинулся в голову колонны.
Я задумчиво посмотрел ему в след, но тут кто-то взял меня за локоть.
– Так… – Чернобурка ловко оттеснила меня в сторонку, – от кого про Коминтерн узнал?
– Светлана Витальевна, – я с укоризной покачал головой, – я же на всесоюзную Олимпиаду по математике ездил.
– При чем тут это? – она с недоумением посмотрела на меня.
– В Ташкент, – охотно пояснил я, и в глазах Чернобурки зажглось понимание, – Жозефина Павловна подъехала, для внучки посылку передала: орехи там, изюм, курага… Поговорили немного.
– Шустрый ты, – цыкнула она с каким-то сожалением, – не уследить прямо.
– Так зачем следить? – оскалился я улыбкой, – вот он я. Ничего лишнего не сказал? И, вообще, должна ж девочка свои корни знать? Хотя бы чуть-чуть…
Чернобурка отвела глаза.
– Не факт… – сказала негромко, потом указующе взмахнула рукой, – иди к своим – ждут.
И правда, меня ждали.
Как же хорошо, что я уже не один. Значит – есть надежда. Поборемся. А там, глядишь, и поборем.

Отредактировано Oxygen (01-10-2017 17:47:04)

Спасибо
Уже жизненно

Когда Лейтман, ещё в восьмом классе, написал донос, на комсомольском собрании присутствовал именно Хорёк. И там его чуток опустили. Не без помощи Андрея.
Книга первая, глава 12.
Среда 11 мая 1977 года, 14:35
Ленинград, Красноармейская улица