Временно вернемся назад, ко второй части. Автор счел нужным капитально переделать одну из глав. Вот ее начало.

«И вальсы Шуберта, и хруст французской булки...» *

Зима 1878-89 года выдалась морозной, без выматывающей душу слякоти и прочих удовольствий, вроде оттепелей под Рождество и ледяных дождей. Финский залив покрылся льдом  в начале декабря; по этому случаю двое мичманов с монитора «Единорог» соорудили на голландский манер буер (вид санок с мачтой и косым парусом), и катали на нем желающих по просторам Кронбергс-рейда, где неутихающие ветра дочиста сдували со льда снег. Идея была подхвачена; на последнюю неделю февраля назначили гонки буеров, и теперь умельцы-энтузиасты вовсю ладили «парусные санки» собственных оригинальных конструкций.
К Рождеству ледовая гладь акватории Южной гавани украсилась катками. По давней традиции, экипажи военных кораблей устраивали собственные площадки для конькобежных упражнений, а слесаря из механических мастерских портоуправления рады были возможности заработать к жалованию лишний рублевик,  выточив из подходящей железяки пару коньков. Первыми заказчиками стали офицеры с эскадры, их дети, жены и пассии; доставались коньки и матросам, и горожанам, охотно принимавшим участие в этих спортивных упражнениях.
По вечерам над Южной бухтой плыли  звуки оркестров - парочки кружились по льду под звуки вальсов, мазурок и англезов. Кое-где на катках поставили газовые фонари, протянув с берега временные трубы для светильного газа; другие катки освещались чадящими масляными плошками или керосиновыми фонарями на шестах. Команды соревновались в украшении катков; в ход шли гирлянды из цветной бумаги и елового лапника, и раскрашенные акварельными красками снеговики. Всех перещеголяла команда «Кремля»: посреди своего катка они установили высоченную ель, искусно запрятав в ее ветвях десятки масляных светильников. Закончилось это так, как и следовало ожидать – однажды вечером ель весело запылала и сгорела дотла, оставив посреди катка огромное пятно сажи с лужей талой воды.
От берега к каткам вели  мостки с легкими перилами, уложенные прямо на лед, по контуру стояли скамеечки. Рядом, на сколоченных из досок помостах дымили  дырчатые железные жаровни с угольями, у которых постоянно теснилась публика. Дежурящие возле жаровен матросы перекидывались шуточками с гуляками, подкладывали на решетки уголь и не позволяли развеселившимся гимназистам и студентам совать в огонь еловые ветки, выдернутые из гирлянд, чтобы потом кружиться по льду с этими импровизированными, трещащими смолой факелами.
Оборотистые финские торговцы понаставили возле катков балаганчики из досок и парусины и бойко торговали в них баранками, пирожками, пряниками, горячим чаем и глинтвейном прямо из самоваров. Там же можно было разжиться - из-под полы, разумеется! -  бутылью крепчайшей финской настойки на клюкве или бруснике, а то и шкаликом белого хлебного вина  – также домашнего приготовления.   Городовые, приставленные к каткам на предмет охраны порядка, сговорчиво отворачивались от столь бесцеремонного нарушения казенной винной монополии, недаром носы у почтенных служителей закона сплошь были красные, и от каждого на версту разило спиртовым духом.
Недостатка в публике не было: мичмана и лейтенанты, гарнизонные прапорщики и поручики, студенты и молоденькие коллежские асессоры из управления градоначальника, юные путейские инженеры и таможенные служащие в невысоких чинах  - все неспешно следовали по кругу, поддерживая под ручки своих дам. Прекрасная половина человечества была представлена здесь по большей части, гостьями из России:  петербургскими девицами на выданье, перебравшиеся в Гельсингфорс вслед за отцами семейств, солидными кавторангами и армейскими подполковниками; дочерьми чиновников, утверждавших в финской глуши власть Российской Империи.    Случались, впрочем, и белобрысые, молочно-розовые дочки финских или шведских промышленников и торговцев. «Флотских» барышень было все же побольше – Гельсингфорс принадлежит флоту, и эту прописную истину никто не станет оспаривать…
По воскресеньям проходили соревнования конькобежцев. Сережа рискнул поучаствовать в одном из забегов, но на повороте упал и так растянул лодыжку, что потом неделю ходил, опираясь на трость.  Он давно пристрастился к пешим прогулкам и не собирался менять привычки из-за такой мелкой неприятности. Столица Великого княжества Финляндского завораживала его сходством с Петербургом; здесь многое было, словно хитрым прибором пантографом, скопировано со столицы Империи – разумеется, с соблюдением масштаба. Вокзал; фасады зданий на центральных улицах; путевой императорский дворец и резиденция генерал-губернатора, здания Морского штаба  и офицерского собрания – все дышало неповторимым петербургским духом.
Из общей картины выбивались, разве что, надписи латиницей на вывесках и витринах, непривычные, без империала, вагончики конки да бесчисленные кофейни с дебелыми финками, разносящими кремовые пирожные, вазочки со взбитыми сливками и ароматный мокко – непременно с корицей и капелькой ликера.
Больше других полюбилась Сереже кофейня на углу Михайловской улицы – туда  он захаживал всякий раз во время своих променадов. Здесь выпекали  крошечные, изумительно вкусные булочки с корицей и румяной хрустящей корочкой. Их подавали к особому, редкостному сорту кофе, доставлявшемуся прямиком из Бразилии, в джутовых мешках с фиолетовыми клеймами экспортных  фирм и германского Ллойда. Сережа не очень-то разбирался в тонкостях вкуса экзотического напитка – по правде говоря, раньше он не особенно любил кофе за его едкую горечь. Но, наслушавшись рассказов пожилого шведа, владельца кофейни и бывшего боцмана торгового флота, неожиданно увлекся и теперь с легкостью различал маслянистость и сладковато-горькие нотки настоящего «Bourbon Santos», и уже не спутал бы его с тяжелым вкусом продукции ямайских плантаций. Старый морской волк собственноручно обжаривал зерна, не доверяя это священнодействие никому. Из уважения к морской форме, он согласился дать Сереже несколько уроков, и тот рискнул воспроизвести тонкий процесс дома - за неимением жаровни, на обычной спиртовке. Результат, как и следовало ожидать, жестоко его разочаровал…
В прогулках по городу мичмана частенько сопровождала Нина. Племянница командира «Стрельца» оставила петербургские курсы, не дав, по своему обыкновению, никаких объяснений: «Ушла - и все! Надоело!» Перебравшись в Гельсингфорс, она  взялась помогать супруге кавторанга вести хозяйство и принимала живейшее участие в развлечениях, затевавшихся флотской молодежью. Словом, старалась как можно меньше походить на одержимую странными идеями курсистку, которую Сережа увидел в компании  студентов-вольнодумцев, в петербургском трактире.

Отредактировано Ромей (27-07-2018 03:19:40)

Предположительно - иллюстрации к книге. Подобные будут внутри.

Отредактировано Ромей (26-07-2018 17:55:26)

Прошлое, однако, не замедлило напомнить о себе, и весьма неприятным способом. Случилось это в самом конце февраля.  Сереже, с утра сменившемуся со скучнейшей стояночной вахты, предстояло два дня беззаботного отдыха на берегу. День начался с того, что мичман сопровождал Нину в долгом вояже по модным лавкам и магазинам:  вечером им предстоял прием в Морском собрании в честь тезоименитства цесаревича Александра . По этому случаю город был украшен трехцветными флажками и еловыми гирляндами. Повсюду, в окнах лавчонок, в  зеркальных окнах ресторанов и магазинных витринах красовались портреты цесаревича: журнальные литографии, дагерротипы и фотоснимки, где цесаревия Александр запечтлен то в кругу семьи, то на отдыхе в Гатчине, то на палубе одной из императорских яхт, то в окружении казаков-конвойцев.  Городовые щеголяли в парадной форме и белых, несмотря на месяц январь, перчатках; морские и армейские офицеры, согласно уставу, все были при саблях.  Погода стояла праздничная, развеселая: легкий морозец, о которого розовеют щечки барышень, детишки в парках таскают на веревочках не по-русски изогнутые деревянные санки, а снег делается хрустким и искристым. Особенно яркое в бледной финской голубизне солнце обещало приятный во всех отношениях денек.
Поход за покупками модным лавкам (надо же подготовиться к вечернему торжеству!), занял не меньше трех часов. Молодые люди изрядно устали и проголодались, а потому,  отправив рассыльного, нагруженного пирамидой свертков, на квартиру Повалишиных,  Сережа повел  спутницу к старому шведу. Тот как раз получил из Стокгольма партию бразильского кофе урожая этого года, и грозился удивить завсегдатаев новыми, невиданными еще  рецептами. Стрелки часов на ратушной башенке указывали час пополудни, так что народу в кофейне было  немного.  Парочка расположилась на обычном месте – за столиком возле среднего окна, между фикусом в дубовой кадке и невысоким резным барьером. За зеркальным, до пола, окном по Михайловской катили извозчичьи пролетки, скрипел снег под сапогами и валенками. Пожилая, основательная, как чугунный кнехт, финка-кельнерша в накрахмаленных  переднике и чепце приняла заказ и величаво удалилась. И в этот самый момент…
Сережа, сидевший в пол-оборота к залу,  увидел, как внезапно изменилась в лице его спутница. Будто увидела за спиной у мичмана нечто неожиданное и весьма неприятное, и страстно захотела немедленно уйти. Черты ее приобрели независимо-отрешенное выражение.  Сережа знал, что оно появляется лишь в тех случаях, когда девушка очень сильно чем-то недовольна. 

Отредактировано Ромей (27-07-2018 17:35:07)