Продолжение.

Звонкий задорный голос всколыхнул повисшую в комнате понурость. Сеньор Хосе пошевелился, словно сбрасывая оцепенение, и Анри осознал, что совсем забыл о его присутствии. — Это мой зять Сантьяго, — пояснил энкомьендеро и с наигранным недовольством буркнул:

— Ну, чего тебе?

— Я в деревне был. Хосефа послала меня за рыбой…

— Хосефа – это моя дочь, —- пояснил старик Анри и строго сдвинул кустистые брови:

— Ну и?..

— Ну, когда я уже шёл домой, за мной увязался пришлый майя. Он твердил, что к нам пришёл испанский альмиранте и что ему срочно надо говорить с ним, — отвечая, парень с нескрываемым любопытством рассматривал гостя. — Я уж думал, что он бредит, а вы, оказывается, и вправду тут.

Анри с не меньшим интересом изучал индейца. Тот не был высок, но широк в плечах, жилист и явно обладал весёлым покладистым нравом. «Видать, выбора у дочери сеньора Хосе не было, раз она взяла себе в мужья майя», — от этой мысли в памяти всплыли слова касика мятежного племени: «Одна из них нашла себе мужа».

— Думаю, я знаю, зачем он меня ищет. Где он?

— Там, — неопределённо махнул рукой Сантьяго. — Ждёт у дома.

Уже в дверях Анри резко остановился и посмотрел на сеньору Паулу:

— Думаю, речь пойдёт об одной из ваших служек, сеньора, потому ваше присутствие не менее важно, чем моё. Вы готовы принять участие в разговоре?

— Да, — кивнула сеньора Паула и грустно добавила: — Из сурового испытания, посланного нашей семье Господом, я усвоила одну истину: решения нельзя откладывать, ибо другое время для них может не наступить…

Индеец робко топтался у порога под пристальным присмотром Верзилы. На фоне кабо молодой, жилистый, крепко сбитый майя казался мелким, но стоило ему поднял голову, чтобы взглянуть на выходивших из дома испанцев, стало понятно, что на самом деле он довольно высок. Остановив взгляд на Анри, парень откинул с плеча за спину чёрную косу с вплетёнными буро-серыми перьями, оправил белые тканые штаны, раздвинул ноги, впечатывая их в землю с такой силой, словно хотел раздавить сандалии из хенекена и, ударив себя ладонью по широкой голой груди, гордо произнёс на ломаном испанском:

— Я пришёл забрать свой женщина. Касик говорить, что ты дашь мне мой женщина, потому что я католик. Падре назвали меня Давид.

— И это всё, что сказал тебе касик? — нахмурился Анри. Недавние слёзы сеньоры Паулы всё ещё жгли душу и напыщенность индейца пробудила в нём гнев.

— Нет, — мотнул головой майя. — Он сказать, что ты дать слово просить падре сделать нам обряд.

— Неужели вы могли пообещать такое, сеньор Андрэ? — едва слышно произнесла сеньора Паула.

Анри повернулся к ней, но она отвела взгляд и столь крепко зажала в руке юбку, что побелели костяшки пальцев.

— Касик сказал мне, что одна из женщин нашла себе мужа среди его людей. И да, я пообещал ему приложить усилия к тому, чтобы церковь благословила их брак, — сеньора Паула резко вскинула голову, но не успела произнести и слова, как Анри жестом остановил её, смерил взглядом индейца и вновь обернулся к сеньоре: — Но я также сказал, что вначале поговорю с обеими, чтобы убедиться, что женщина дала согласие без принуждения.

— Я не принуждать женщина! — воскликнул Давид и вскинул вверх руки, выражая возмущение.

— А ну, потише, ты... — Верзила занёс кулак над головой майя.

— Грегорио, — окрикнул Анри. Кабо опустил руку, продолжая сердито буравить индейца глазами.

Давид притих, но ответил Верзиле не менее острым взглядом.

— Вы знаете, кто это был, сеньора? — голос Анри был спокоен, но желваки выдали, каких усилий ему это стоило.

Сеньора Паула кивнула. Её большие тёмные глаза заблестели, наполняясь влагой.

— Всё произошло так быстро. Я помню лишь цепкие руки, схватившие меня. Потом долгий изнурительный путь. Я даже не знаю, как долго мы шли. Но я выбилась из сил и тогда они взгромоздили меня, словно тюк, на одного из наших волов. Потом был дождь. А потом я очнулась в большой комнате. Сквозь дыру в крыше пробивался свет. Я лежала на глиняном полу, прикрытая циновкой, а рядом были все мои служки… А ещё старухи…, — сеньора Паула закрыла лицо руками. — Это было так унизительно, сеньор Андрэ! Наши платья были изодраны в клочья. Старухи срывали с нас остатки одежды и смеялись беззубыми ртами, словно демоницы. Они рассматривали меня, как диковинное животное и так сильно тыкали пальцами, как будто хотели проткнуть кожу и посмотреть, потечёт ли кровь! — сеньора Паула убрала с лица руки и посмотрела на Анри. Её взгляд был страшен. — А потом пришли женщины. Они принесли нам еду и новую одежду. Они сказали, что мужчины решают нашу судьбу, — глухой, бесцветный голос сеньоры вдруг набрал силу: — А потом пришёл этот, — она указала на Давида. — Он сказал, что мужчины хотят сделать нас рабынями, но ему позволили выбрать одну в жёны. Он возжелал Луису. Он не дал ей времени на раздумья. Она плакала, но согласилась, и он ушёл, — сеньора Паула опять опустила голову, помолчала, собираясь с силами, и продолжила: — Целый день к нам никто не походил. Лишь следующим утром пришли две женщины, принесли нам еду и воду и сказали, что вечером поведут нас купаться, а потом подготовят Луису к обряду. Но вечером у Хуаниты началась лихорадка и вместо Луисы унесли её. И опять к нам никто не приходил ни днём, ни ночью. Но когда опять рассвело, появился старик, который сказал, что нас всех доставят в крепость к падре, а потом придёт испанский альмиранте, чтобы вернуть домой…

— Так ты дать мне Луиса, испанский альмиранте? — угрюмо спросил майя, когда сеньора замолчала.

— Нет! — крикнула сеньора Паула, вновь зажав руки в кулаки.

Индеец насупился, зло зыркая то на сеньору, то на Анри.

— Прежде, чем дать тебе ответ, я должен поговорить с Луисой, — сдерживая раздражение, сказал Эль Альмиранте.

— Я пойти с тобой говорить! — крикнул Давид, явив решимость последовать за испанцем хоть на край света.

— Нет, ты будешь ждать здесь! — строго отрезал Анри и не обращая внимание на выкрики перешедшего на майя индейца, повернулся к сеньоре Пауле:

— Где Луиса?

Сеньора устало пожала плечами:

— Не знаю. Она помогала Хусефе на скотном дворе.

— Я отведу вас туда, сеньор, — предложил старый энкомьендеро, до сих пор молча слушавший перепалку.

— Я должен быть там, — настаивал Давид, вновь перейдя на испанский. — Скажи этому испанцу, что я хочу слышать, слова моей женщины, — добавил он на майя, обращаясь к Сантьяго. Скажи испанцу, что я не верю ему!

— Зато твой касик мне верит, — так же на майя ответил Анри вместо Сантьяго.

Давид опустил голову и, помолчав, сказал опять на испанском:

— Он, — индеец указал на Сантьяго, — тоже католик и майя. Я поверить ему, если ты взять его с собой.

— Хорошо, — кивнул Анри и, приказав Верзиле присматривать за Давидом, обратился к сеньору Хосе: — ведите нас, сеньор.

Как я рада, что Вы снова нашли немного времени для меня! :0)

Понурым может быть и утро, и мысли (вот, например). А раз предаваться унынию грех для благочестивых католиков, почему бы тогда атмосфере в комнате (или тишине) не быть понурой?
Если, как компромисс, я, вместо "Звонкий задорный голос всколыхнул повисшую в комнате понурость" напишу: "Звонкий задорный голос всколыхнул повисшую в комнате понурую тишину" -- так будет лучше?
Хотя тишины в комнате не было -- там же служанки всё ещё рыдали, а слово "атмосфера" мне показалось слишком пафосным. Вот потому я и остановилась на "понурости".

Спасибо!   

Хочу немного поныть -- я писала эту последнюю главу целый месяц. Она очень тяжело далась мне, т.к. должна была быть сильно набита эмоциями, большинство из которых негативные. Надеялась прочесть отзывы о том, насколько вышло, не переборщила или, наоборот, поскупилась на "розовые сопли". А все молчат...