Глава 9 И грянул гром…
В атриуме[1] было душно, но тень дарила прохладу. Анри и дон Себастьян сняли шляпы, смочили пальцы водой из большой каменной чаши и перекрестились на алтарь. В нартексе[2] им пришлось протиснуться через ряды грешников, не смевших присутствовать при литургии. Неф[3] встретил тяжёлым запахом ладана с едва ощутимыми нотками воска. Освещённый двумя подсвечниками алтарь сильно выделялся из полумрака нефа.
Анри осмотрелся. На литургию часов, как всегда, пришло довольно мало народа, ибо она была слишком сложна для простолюдинов, коих в городе было большинство. В нефе Писания разместилось человек десять. Более половины из них, судя по строгому чёрному облачению, были мелкие чиновники. Контрастировали им богато и ярко одетые торговцы. Присутствовало также несколько монахов, занявших места в первых рядах нефа Послания. Там же на задних рядах Анри заметил несколько офицеров. Зато наос[4] занимали преимущественно женщины. Увидев поднявшегося на алтарь клирика, шедшего к аналою[5], Анри решил занять ближайшие свободные места в заднем ряду. Однако дон Себастьян поймал его за рукав и потащил вперёд. Туда, где сидели явно небедные дамы, традиционно одетые в чёрные платья, украшенные белыми кружевами и прикрытые ажурными мантильями – чёрными у сеньор и белыми или кремовыми у сеньорит. Выбрав полностью пустой ряд скамеек, дон Себастьян отпустил Анри и свернул туда в полной уверенности, что тот последует за ним.
Чтобы добраться до выбранных аристократом мест, надо было пройти мимо двух дам явно дворянского происхождения, сидевших рядом выше. Анри опустил глаза и, когда до сеньорит оставалось ещё шагов пять, начал раскланиваться. Одна из них, покрытая белой мантильей, склонила голову, погрузившись то ли в молитву, то ли размышления. Зато другая, в бежевой мантилье, что сидела ближе к проходу, оживлённо крутила головой. Возможно, выискивала знакомых, а, может, просто от любопытства. Узрев двух богато одетых мужчин, она дала знать своей соседке.
Та повернула лицо, прикрыв его нижнюю часть густым кружевом мантильи, и произнесла нежным и, как показалось Анри, знакомым голосом:
— Сеньорита Лаура, это ведь сеньор Анри! Неужели вы не помните? Он был представлен нам два года назад на славностном обеде. Какая приятная встреча! Мне кажется, или у него нет своего бревиария[6]? Ничего страшного, передайте ему мой! – с этими словами сеньорита протянула спутнице, явно исполнявшей обязанности дуэньи, маленькую пухленькую книжечку в кожаном переплёте. Дуэнья послушно передала бревиарий опешившему от неожиданности Анри. Не сразу узнав дочь губернатора, он в замешательстве посмотрел на дона Себастьяна, словно искал у него взглядом помощи. Тот не заставил себя упрашивать:
— А как же вы, сеньорита?
— Не беспокойтесь, сеньор Анри, — контесса даже не взглянула на говорившего. – Нам с сеньоритой Лаурой хватит и одного, тем более что она почти весь бревиарий знает наизусть.
— Ваша милость очень добра ко мне, — Анри уже понял, кто эта щедрая сеньорита. Тут же в памяти всплыла злосчастная дверь и лицо начало гореть. Стараясь скрыть смущение, он принял книгу, низко кланяясь.
Возможно, говорливая дочь графа Альменара сказала бы ещё что-нибудь, но в этот момент клирик прокашлялся, перекрестился и под сводами нефа разнёсся его зычный голос:
— Патер ностер, кви эс ин целис[7]…
И верующие хором подхватили:
— Санктифицетур номен туум[8]…
Анри знал латынь благодаря учёности отца и хорошо понимал смысл произносимого, потому вторил с упоением:
— Адвениат регнум туум, фиат волюнтас туа, сикут ин цело эт ин терра[9].…
Закончив молитву к Отцу Небесному, клирик нараспев начал восхваление Матери Божьей:
— Аве Мариа, грациа плена[10]…
— Доминус текум: бенедикта ту ин мулиерибус[11], — полетел под сводами красивый барион дона Себастьяна, сливаясь с голосами прихожан.
— Эт бенедиктус фруктус вентрис туи Йезус[12], — присоединился нежный голосок контессы.
Не успело затихнуть громкоголосое «Амен», как клирик поднял кверху руки и воскликнув:
— Аллилуйя[13]! — затянул гимн девятого часа «Всех вещей Творец всесильный».
После этого все прихожане поднялись, сложили молитвенно руки и, опустив головы, благоговейно стали внимать словам песнопения, несмотря на то, что смысл его понимали лишь избранные, знавшие язык Вергилия[14] и Тертуллиана[15].
Как только свода достигло гортанное:
— Переннис инстет глориа[16]! — к клирику тотчас же присоединился хорал из наоса:
— Преста, Патер пииссиме[17]…
Разбавляя женское пение своим мужественным баритоном, Анри всей душой внимал смысл гимна: «Что с единородным Сыном и с Утешителем Духом во все веки вместе правишь…».
Когда раскатистое «Амен» завершило песнопение, прихожане вслед за клириком осенили себя крестным знамением и, заскрипев лавками, сели на свои места.
Прокашлявшись, клирик велел имевшим бревиарии открыть их на псалме 118. Подождав, когда богатые и грамотные особы найдут нужное, указал на сидевшего в первом ряду наоса сеньора и попросил его прочесть стих сто двадцать девятый. Мужчина кивнул убелённой сединами головой и начал с выражением нараспев читать:
— Мирабилиа тестимониа туа[18]…
Анри открыл данный контессой бревиарий и добросовестно следил за текстом. Во время песнопений он благоговейно и искренне посылал Всевышнему благодарности, ибо знал, что есть за что. Однако сейчас монотонный голос чтеца, выражавшего восхищение совершенством Божьего закона, постепенно оттеснил псалом на задний план и пробудил старые сомнения. Ещё в детстве Анри накрепко усвоил этих десять заповедей и старательно им следовал. Кроме одной — «Не убий». И хотя всегда после чистосердечной исповеди падре Игнасио именем Отца Небесного прощал ему все прегрешения, где-то в глубине души оставалось бремя. И Анри знал, что эта тяжесть — пролитая им кровь. Её немало было на его руках, и он знал, что будет ещё. Правда, это была кровь бандитов, насильников, убийц и врагов Испании, но где та грань, которая отделяет душегуба от героя-защитника? Для испанцев он сейчас герой, зато для англичан и французов такой же злодей, как для него самого те, кого он — Эль Альмиранте — убивал в бою или передавал в руки испанского правосудия, не жалевшего для морских разбойников пеньковых «корват[19]». Но тогда почему Господь так благосклонен к нему? Значит, прав падре Игнасио, что не стоит ломать над этим голову, потому как праведный католик, лишавший жизни вероотступников-протестантов и продавших души врагу рода человеческого всякое отребье, делает богоугодное дело? И правильно ли, что иногда, осмотрев пленных, он испытывал к некоторым жалость? И почему тогда после особо кровавых боёв во сне к нему приходят муки совести?
Анри полагал, что бессмысленно вновь спрашивать падре о терзавших душу сомнениях. Но чем слабее становилась надежда найти ответы, тем рьянее он уходил в молитву: «Господь милосердный, Ты ведь всеведущ! Если Ты проявляешь свою благосклонность, держа надо мной охранную руку, не можешь ли Ты даровать своему наивернейшему слуге ещё одну милость? Вразуми меня ответами или же лиши сомнений! Разве Ты не всемогущ?» …
Неожиданно дон Себастьян слегка толкнул Анри и прошептал в самое ухо:
— Ваша очередь, альмиранте.
Анри вздрогнул, мгновенно вернувшись в литургию. Однако, предавшись размышлениям и перестав следить за чтецом, он не знал, с какого места продолжить чтение.
Пока Анри торопливо пробегал глазами строки псалма, над нефом повисла напряжённая тишина. На помощь пришёл дон Себастьян. Он придвинулся ближе и, едва взглянув в бревиарий, ткнул в него пальцем. Тут же бархатный баритон наполнил своды, прося у бога твёрдости веры и защиты от беззаконий:
— Грессус меос дириге секундум элоквиум туум[20]…
После четвёртого стиха клирик остановил Анри и указал на дона Себастьяна. Передав аристократу бревиарий, Анри несколько расслабился. Вначале он усердно вслушивался в глубокий обволакивающий голос аристократа, читавшего хвалоспевы, и шёпотом вторил. Но, когда клирик передал слово контессе Исабель и чистый девичий голос стал напевно воздавать хвалу справедливости Всевышнего, Анри невольно вспомнилось всё, что ему пришлось пережить, и загнанная вглубь сознания боль вернулись. «Чем Господи, прогневала Тебя моя маленькая сестрёнка, что Ты позволил какому-то ублюдку сжечь её? Почему Ты, всемогущий, не защитил ни сестру, ни братьев, хотя они не учинили ничего злого в своих коротких жизнях? И кто тогда спас мою жизнь — Ты или случайность?» — беззвучно вопрошал он высокие своды.
Анри хватило ума держать такие мысли при себе. В недоброжелателях ведь недостатка не было. Не ровен час — услышит кто из них — и полетит донос Святой Инквизиции что некий белизский торговец ставит под сомнения деяния божьи. Да и падре Игнасио не вызывал доверия. После первых откровений почуял Анри в нём нечто фальшивое, неискреннее. С тех пор даже на исповеди старался не выходить за рамки обычной формулы. Тем более, что за регулярные и щедрые пожертвования причислили его к рядам самых уважаемых и благочестивых прихожан, а это избавляло от разных пересудов. Те же, кому можно было доверить даже самые крамольные мысли, не были сведущи в богословии. Но как же хотелось пытливому уму услышать вразумительные объяснения! Например, почему Творец, уничтожив великим потопом погрязший во грехе мир, позволил потомкам спасённых им праведников вновь пойти по тому же пути? Увы, таких людей — мудрых, и в то же время порядочных — Анри не знал. Иначе он бы спросил их и о том, почему так много страданий и так мало справедливости, почему умирают малые дети, единственный грех которых лишь в том, что они пришли в этот мир, и почему для общения с Вездесущим даже истинно и истово верующим нужны посредники?
«Потому что религия – опиум для народа!» — вдруг явственно прозвучало в его голове. Анри даже оглянулся на дона Себастьяна – не он ли это сказал? Но тут же осадил себя: не будет благочестивый аристократ разговаривать во время литургии, тем более нести такую ересь!
«Священники обманывают людей, делая их с помощью религии послушным стадом!» —Анри обдало удушливой волной, словно он вдруг попал в прачечную.
----------
[1] Атриум — двор перед западным фасадом церкви. Может быть открытый, окружённый колоннадами или закрытый. В атриуме располагается сосуд, предназначенный для ритуального омовения рук.
[2] Нартекс — помещение перед входом в христианский храм, где останавливались люди, не имевшие права присутствовать на богослужении, например, кающиеся.
[3] Неф – основное помещение церкви, от лат. Navis — "корабль". Символизирует собой Ноев ковчег, перевозящий праведников. Это самая большая часть церкви, расположен между входом и алтарём. Тут стоят скамьи для участвующих в богослужении прихожан. Если нефов было несколько, они получали названия.
[4] Наос – главный неф, находящийся в центре и отделённый от боковых колонн.
[5] Аналой — подставка для больших богослужебных книг.
[6] Бревиарий — в Католической церкви богослужебная книга для литургических часов. Бревиарий содержит только тексты молитв, в том числе и тексты молитвословных распевов. Аналогичная по функции богослужебная книга для мессы именуется миссалом.
[7] На латыни — Pater noster, qui es in cælis — отче наш, сущий на небесах.
[8] На латыни — sanctificétur nomen tuum (лат.) – да святится имя Твоё.
[9] На латыни — advéniat regnum tuum: fiat volúntas tua, sicut in cælo et in terra — да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе.
[10] На латыни — Ave María, grátia plena — Радуйся, Мария, благодати полная.
[11] На латыни — Dóminus tecum: benedícta tu in muliéribus — Господь с Тобою; благословенна Ты между женами.
[12] На латыни — et benedíctus fructus ventris tui Jesus — и благословен плод чрева Твоего Иисус.
[13] Аллилуйя (на лат. alleluia) — буквальный перевод древнееврейского — хвалите Йах (Яхве, Иегову). В христианских богослужениях молитвенный хвалебный возглас.
[14] Вергилий (Publius Vergilius Maro – 70 –19 годы до н.э.) — величайший поэт Древнего Рима, автор Энеиды, прозванный «мантуанским лебедем».
[15] Тертуллиан — Квинт Септи́мий Фло́ренс Тертуллиа́н (лат. Quintus Septimius Florens Tertullianus, ок. 160 — после 220) — один из наиболее выдающихся раннехристианских писателей, теологов и апологетов, автор 40 трактатов, из которых сохранился 31. Положил начало латинской патристике и церковной латыни.
[16] На латыни — perénnis instet glória — станет славы вечной радость.
[17] На латыни — præsta, Pater piíssime — внемли, Отче милосердный.
[18] На латыни — mirabília testimónia tua — твои свидетельства прекрасны.
[19] Корвата (на исп. corbata) – галстук. Эта деталь мужского костюма появилась в 1650 году с приходом во Францию хорватских наёмников, которые традиционно завязывали груди кусок белой ткани, образуя маленькую розу с вольными концами. Это украшение они называли «хрватская» (то есть Хорватия). Эта La cravate стала очень популярна у французов, а затем и по всему миру. К концу XVII века галстук стали аккуратно завязывать на шее, вставляя концы в петлю куртки или застёгивая их брошкой.
[20] На латыни — gressus meos dírige secúndum elóquium tuum – утверди стопы мои в слове Твоём.
Отредактировано Agnes (09-07-2020 14:37:38)