ПОТЕРЯННЫЙ
… Когда я переходил мост, непрекращавшийся вой "улла... улла..." вдруг оборвался. Казалось, кто-то его остановил. Внезапно наступившая тишина разразилась, как удар грома…
Алексей заложил книгу зубочисткой и с тоской посмотрел в зарешеченное окошко.  День клонился к вечеру, и, запыленное окно ощутимо посерело, но пора идти за водой. В бутыле уже меньше половины, откладывать нельзя.  Книгу можно дочитать и завтра, а без воды завтра может и не быть. Поднявшись, он потянулся с хрустом, и стал собираться. Покрутив в руках поцарапанный «ТТ» с цепочкой иероглифов, выбитых в металле, со вздохом отложил в сторону взяв только финку в кожаных ножнах. Туда же, в сторону, лёг и сотовый телефон. Цивилизация, в отдельно взятом городе, рухнула как-то однобоко. Все «плюшки» прекратили работу, но встречающиеся военные патрули без предупреждения стреляли в обладателей огнестрела, хотя и отворачивались при грабеже магазинов.  В патрули пока не стреляли, но с каждым днём военные встречались всё реже и реже. Вслед за полицией, армия уходила из города, не в силах справиться ни с пришельцем, ни с мародерами. А мародерами становились все, потому что опоздавших к эвакуации сейчас незатейливо расстреливали автоматические огневые точки, установленные по периметру одного из крупнейших городов Земли. Ходили слухи, что у военных были чипы для беспрепятственного прохода, но из-за периметра никто ещё не вернулся, чтобы подтвердить эти слухи. А пришельцу, подмявшему под себя центр города, дела не было ни до кого.  Он не реагировал ни на что, и ни на кого. Листвин не сомневался, что в ракеты уже заложены координаты города, и расчеты ждут только команды.  Но команды они вряд ли дождутся. Чиновники, которые сейчас непрерывно заседали в комитетах и комиссиях никогда не отдадут такого приказа. Время «хирургов» во власти минуло, сейчас, как в старом анекдоте, одни «терапевты». «Само отвалится» — вспомнил Алексей, и, пригнувшись, вышел из подъезда. Дом, в подвале которого он приютился, почти не пострадал. По крайней мере, чернильно-чёрная туша инопланетянина была в нескольких милях, и всё что могло упасть, уже упало. Верхний этаж рухнул после попадания отрикошетившего снаряда, а начавшийся было пожар погас под хлынувшим вслед ливнем.
Первые три дня дождь лил непрерывно, и поэтому, покосившись на небо, парень накинул капюшон куртки.  Внимательно оглядев свои маячки в местах удобных для засады, и убедившись в том, что небрежно поставленные бочки и неустойчивые ограждения в целости и сохранности, Листвин стал прокрадываться вдоль стены к не очень далекой лавочке, где должна быть бутилированная вода. Да, он боялся. Он боялся людей, таких же как он, проспавших, опоздавших к эвакуации. Этих тихих и вежливых герров, месье и мистеров. Он боялся дождаться того момента, когда они поймут, что всё дозволено и им ничего за это не будет!
Набрав в случайно найденную магазинную тележку бутыли и консервы, Алексей стал пробираться обратно в своё логово. Маленькие колесики часто застревали в мусоре, засыпавшим улицу, и парень уже жалел о своей жадности. По всей видимости, тележку явно бросили, убедившись в её непрактичности, но всё равно, вирус хомячества был сильнее инстинкта самосохранения. На улице стояла тишина, только где-то скулил маленький щенок. Он плакал уже давно, и тоненький визг дошёл уже почти до последней нотки. В сердцах выдернув тележку из капкана бетонного крошева Алексей остановился и вскрикнул:
— Ну замолчи! Замолчи, пожалуйста…
Визг прекратился всего лишь на один удар сердца, но потом возник снова, уже громче и с каким-то подвыванием.
— Убью, — почти плача, сказал Листвин, — Найду и убью, — ожесточая себя пообещал он и сердито пнул вновь застрявшую колымагу.

Вспыхнули дымные факелы, и по каменной стене побежали чёрные тени. Парень остановился, и девушка ткнулась в его спину.
— Что за глюки? Откуда здесь коридор из Вольфшанце взялся?
— Нельзя вспоминать нацистов! — строго заявила девушка, — это неполиткорректно.
— Вернись на площадь, — огрызнулся Алексей, — скажи тем крысам, что они неполиткорректны.
— Ты — русский! — Обвиняюще воскликнула спутница.
— Конечно, русский. Алексей, или по-вашему — Алекс. А что, это преступление?
— Нет, — смутилась она, — Но у нас нельзя вспоминать нацизм. Меня зовут Герда. — И она протянула руку, ладонью вверх.
Усмехнувшись, Леша перевернул ей руку и быстро поклонившись, поцеловал воздух в миллиметре от кожи.
— Так нельзя, — растерянно ответила Герда, но ладонь из мужской руки, так и не убрала. — У нас…
— А разве мы у вас? — спросил парень, и обвёл рукой каменные стены, с дрожащим пламенем факелов.
— Я не знаю, — тихо ответила девушка, и тоже осмотрелась.
— Не у вас, и не у нас. Но есть туннель, и он куда-то ведёт. Пойдём?
— Да, — тихо ответила Герда, и как-то незаметно оказалась за спиной мужчины.
Очень скоро коридор закончился, пахнуло сухим воздухом, и люди вышли из давящего каменного хода. Алексей так неожиданно остановился, что девушка ткнулась носом в его спину. Она попыталась обогнуть его, но парень стоял, как вкопанный, в узком туннеле, и молчал в ответ на её просьбы. Но он наконец-то сделал шаг вперёд, засмеялся, и присев, стал развязывать шнурки берцев. Ничего не понимающая Герда, опасливо покосилась на странного русского, и огляделась.
Огромное пространство, залитое невидимым солнцем, раскинулось перед нею.  В знойном до бесцветности небе залихвастки распевала какая-то птаха, легкий ветерок колыхал желто-серое поле пшеницы, но его силенок не хватало, чтобы поднять пыль на проселочной дороге. Где-то вдалеке угадывалась рощица, и кажется стоял дом. Пахло как-то странно. Горечью тянуло от блеклой травы, и совсем не было городских, цивилизованных запахов. Но что-то забытое угадывалось в этих ароматах, что-то тревожное, древнее. Тем временем Алексей разулся, оглянулся, и воровато закинул подальше носки. Потом нерешительно шагнул в дорожную пыль, что-то прошипел себе под нос, махнул рукой, и пошёл вперёд.
— Але-е-екс, — жалобно протянула девушка, — Куда вы, ты? А я? И почему, босиком?
— В детство. А в детство обутым не ходят, даже в своё. Ты? Ну пойдём, но помни, в нашем детстве девчонок не было.
— Ну и иди, — обиделась девушка, и воровато показала ему язык. Но мужчина не увидел этого девчоночьего оскорбления, он шёл по дороге и вокруг его ног на миг взвивались облачка сухой пыли.
Герда проводила его взглядом, нагнулась, подобрала мужские ботинки, немного поколебалась, но хозяйственно прибрала и грязные носки. Оказалось, по этой дороге было очень неудобно идти, глупые русские вместо того, чтобы уложить асфальт, собрали на неё пыль явно со всей округи. Было мягко падать, но как потом отстирывать одежду?! А обочина была очень узкой, и приминаемая трава грубо пахла чем-то непонятно тревожным. Она нашла Алекса на берегу то ли речки, то ли пруда. Какая-то темная вода лениво крутилась в обрамлении деревьев, так же лениво окунающих ветки в заводь. Время от времени усталая волна слегка плескала на песок, возле ног насупившегося парня.
— Алекс, — девушка устало присела на корточки рядом, — Что это за трава, почему она так резко пахнет?
— Полынь, трава горькой памяти, — тускло ответил Листвин, не отрывая взгляда от воды.
— Может быть, беспамятства? Как лотос у Гомера.
— Нет. Именно, памяти. И обязательно, горькой…
Растерянная Герда замолчала, не понимая ничего. Ни своих вопросов, ни ответов этого русского.
А в оставленном ими мире с серого неба уже долго доносилось монотонное гудение. Над облаками кружился крестик самолета. Длинный тонкий фюзеляж, широко раскинутые, скошенные назад, крылья. Стратегический бомбардировщик ждал приказа. Он его дождался.
Вселенная бесконечна, и единственной движущей силой в ней является случайность. В одну и ту же секунду распахнулись створки бомболюка и стал отрываться от земли чужак. Всколыхнулась брусчатка площади, рухнули ещё оставшиеся целыми зданиями, из трещин ударили фонтаны воды, открылся стабилизирующий парашют… Крысы на площади на этот раз не успели ускользнуть, их накрыла чёрная тень поднимающегося Зверя, и придавили обломки зданий. Но всё это только ускорило их конец. Ведь на невидимых весах, жизни их были взвешены, оценены и сочтены легкими. Чёрно-чёрный конус легко шёл вверх, и вслед за землей, трещала и рвалась атмосфера. Бомба успела проскочить зону вихрей, но ширококрылый убийца уйти не успел. В спираль завернулись его крылья и как виноградины с переспелых гроздей посыпались многочисленные двигатели. Хрустнул длинный фюзеляж, но бомба отомстила мертвым развалинам. Мягко и вкрадчиво окутались туманом бетонные блоки, это лопнул объёмный корпус, воровато проскочила слабая искра, и всё скрылось в ревущем пламени. Но Зверь уже вышел из атмосферы и устремился в черноту космоса всё быстрее и быстрее. Он мог уйти в несуществующую реальность сразу же, но инстинкт, на этот раз запретил ему уничтожать планету. Ведь там могли остаться понимающие.

Тропинка к звездам
Переход в гиперпространство люди не заметили. В их мире ничего не изменилось, равномерно день сменялся на ночь, дул ветер, облака бежали по летнему небу, и всё так же был июль месяц. И время становилось скучным. Алексей нашел в сарае старую косу, отбил её, руки-то помнили. И как-то по утренней росе вышел на участок. С легким хрустом коса врезалась в высокую траву, и та никла и падала в валок. Незаметно подошла давно уже молчащая Герда, и с поклоном подала запотевший кувшин с легким сидром. Квас она делать не умела, да и не знала, что это такое. В её средневековом домике, с какой-то старой гравюры, прямо-таки пряничном в своей пасторальности кваса быть не могло. «А ведь это уже не Калинин», — неожиданно подумал Листвин, — «Это лет через пять, где-то на заливных лугах, недалеко от Волги. Барбаши, наверное». Он допил холодный напиток, и внимательно посмотрел на девушку, «А вот с ней намного хуже, она вообще провалилась в восемнадцатый или девятнадцатый век, судя по одежде и поведению…»
— Герда, нам надо поговорить…
Но девушка отрицательно мотнула головой, — Рано. Мне надо еще подумать.
Она подняла кувшин, и пошла прочь, аккуратно перешагивая через скошенную траву, в своих красивых, но очень неудобных деревянных башмаках. Вздохнув, мужчина замахнулся косой, и пошёл дальше, приводя в порядок зеленый хаос.
Ночное небо застыло в хрупком равновесии между мраком и рассветом. Еще чернела большая часть небосвода, но на востоке слабо дрожали отблески встающего светила. Алексей стоял на берегу черного пруда, и курил папиросу, стряхивая пепел в воду, неспешно текущую из ниоткуда в никуда. Он проснулся в этот недобрый час, как-то резко, толчком, будто вынырнув из затягивающего его омута, и машинально схватив пачку, лежащую рядом с кроватью, на табуретке, выскочил из комнаты. Уже на берегу, он привычно вытащил папиросу с длинной гильзой, скользнув пальцами по холодной станиоли, и чиркнув спичкой, затянулся горьким дымом. Удивление пришло позже, когда он посмотрел на неожиданно чёрную коробку. В полумраке резко выделились ярко-жёлтые буквы «Герцеговина Флор», и зеленая окантовка коробки… Любопытный щенок носился по его памяти, то и дело вытягивая в явь самые его глубокие воспоминания. Он никогда не курил эти папиросы, хотя в своё время в Киеве покупал дорогой табак высшего сорта, но то были «Праздничные», «Запорожские»… А эту пачку он увидел в сельском магазине лет в десять-одиннадцать, и запомнил на всю жизнь, только из-за названия, такого странного и непривычного в строгой последовательности пятилеток и строительства коммунизма. Чем-то таинственным, романтичным пахнуло мимоходом в обычном сельпо, среди привычных круп, макарон и штабелей банок с килькой в томатном соусе. Это было загадочно, и сейчас он курил папиросу, как привет из далекого детства, где курить это чудо совершенно не хотелось. Чего он так испугался во сне, вспоминать не хотелось, да и вообще… Папироса метеором промелькнула над сонной водой, и беззвучно канула в неё. Хватит! Всё это от безделья, пора приниматься за работу. За настоящую, тяжелую, мужскую работу… Хлеб уже перезрел, скоро уже колос посыпется.