Влад Тарханов

Мертвая петля

Винница-Глинск

03.2012 -

Книга первая

Я помню точно: не было войны!

Вступление

Август тридцать девятого года оказался сухим и жарким. Восемнадцатого, в пятницу, поутру грозились собраться тучи, чтобы испортить предстоящий праздник. Но к полудню чуть наметившиеся тучи куда-то исчезли, солнце вновь нещадно палило, и стало окончательно ясно, что праздник обязательно состоится.
На небольшом аэродроме, который располагался рядом с приграничным городом Могилевом-Подольским, было людно. Люди собирались на день открытых дверей загодя, зная, что на поле выстроилась авиационная техника, а потом будут полеты, выброс парашютистов, и, самым приятным в празднике было то, что именно тут будет принимать участие известный ас, сталинский сокол, пилот-испытатель Василий Савельев. Он должен был продемонстрировать фигуры высшего пилотажа.
В послеобеденное время, когда к полю аэродрома подтянулись лоточники и мороженщики, а запах сухих августовских трав, пряных от горячего щедрого украинского солнца щедро дразнил отдыхающих, народ стал постепенно подходить. Шли организованно – от организаций со сложносокращенными названиями, на что так богата была предвоенная бюрократия, неорганизованными группами – обыватели, с веселым щебетом – стайки девушек, искрометно сверкая пятками да дырявыми сандалиями – детишки самого разного возраста. Больше всего народу собралось около продавца воздушных шариков и лотков с мороженым.
Пилота Савельева толпа немного утомляла, зная это, он предпочел отойти от поля аэродрома немного подальше, благо, посадки лип и пирамидальных тополей позволяли ему скрыться, оставаясь, тем не менее, почти в самой гуще событий. До вылета оставалось больше двух часов, следовательно, было время подумать, сосредоточиться, отдохнуть. Последние два дня он вместе с механиками возился в нутре самолета, еще и еще раз проверяя все, что только необходимо было проверить. Самолет оказался неплохим, два тренировочных вылета прошли в штатном режиме, Савельев уверенно прокрутил набор фигур высшего пилотажа, так что теперь был спокоен. И все-таки какое-то безотчетное чувство тревоги не покидало его ни на минуту.
Василий Иванович Савельев оказался в маленьком приграничном городке Могилеве-Подольском совершенно случайно. Его направили поправлять здоровье в дом отдыха, расположенный недалеко от Могилева-Подольского, в селе Бронница. Сначала Савельев подумал, что его отправляют в Подмосковье, но судьба кинула его на юго-западную окраину Украины. То, что отдохнуть ему как следует не придется, Василий понял, когда к нему заявилась делегация местных руководителей почти в полном составе. Приближался День советской авиации, и кто-то из руководства решил привлечь к этому делу отдыхающего летчика. Его так горячо убеждали и упрашивали, что Василий Иванович все-таки сменил гнев на милость и согласился помочь, и не только в качестве консультанта, а в качестве основного «фигуранта» праздника.
Он вернулся на Родину всего три месяца назад, когда бои в Испании отгремели окончательно. И эта Война, как предчувствие глобальной ВОЙНЫ было тем самым неощутимым чувством тревоги, которым сталинский асс Василий Савельев не мог ни с кем поделиться.
Ведь все вокруг было спокойно: нарядные люди, радостные лица, праздник, авиационная техника, которую сюда доставили из областного центра, музыка – все это было фоном, на котором Василию вспоминались совершенно другие будни, будни войны, будни, где бал правила смерть. Он был среди тех, кто воевал смело и беспощадно, сражался с лучшими немецкими ассами, и ни в чем им не уступал. А теперь он пытался отдыхать, и получалось у него это из рук вон плохо. Может быть, не надо было сюда, на Украину, а оставаться где-то в Подмосковье, порыбачить, или в Калужскую область, откуда он родом, навестить родные места? Впрочем, рыбалку ему обещали, причем сегодня, причем в честь дня советской авиации. Что-то вроде платы за представление – руководство местного района уже договорилось за место и время отдыха у воды. Только что то будет за отдых? Пьянка будет, а не отдых. И все же лучше чем ничего. Если клев будет надо договориться, чтобы съездить еще раз. Самому.
Родные места… Почему-то вместо них он увидел перед собой жаркое небо Испании, ощутил металлический привкус во рту, тот смертельный азарт, который внезапно возникает прямо посреди воздушного боя, в круговерти несущегося металла, рева моторов, выплеска адреналина, когда все чувства обострены до предела.
Он не знал, как сумел выжить. Просто каждый день, когда его самолет был заправлен, а техник проверял и давал «добро» на полет, Василий взлетал, а потом приземлялся… Но вот между этим «взлетал» и «потом» было то, о чем вспоминать не хотелось. Не было сил. А воспоминания приходили. В каждом кошмарном сне. И даже отдых в Броннице не спасал его от этого ночного кошмара.
А ровно через месяц ему исполнится двадцать пять.
Небо перед выступлением очистилось от облаков. Солнце уже палило, и Вася вынужденно расстегнул воротник гимнастерке, тут, лежа на земле, он мог позволить себе какое-то послабление. Несколько воробьев оглушительно зачирикали, перескакивая с ветки на ветку, вековые липы, насаженные тут еще в царские времена, нехотя и лениво пошевеливали ветвями, создавая видимость легкого дуновения ветра. Но ветра не было. Какое-то неестественное спокойствие, навеянное природой, охватило молодого летчика. Не смотря на грохот музыки, издаваемой духовым оркестром, Василий Савельев, сталинский сокол, сумел на пару минут задремать.
Из дремы его вывел голос аэродромного техника, Павла Тимофеевича. Тот принес новость: самолет проверен, готов, можно лететь, а вылет – через двадцать пять минут. Это были те самые несколько минут перед взлетом, которые были необходимы любому летчику, для того, чтобы окончательно подготовиться к полету. Эти
Минуты Савельев не любил. Он ничего с собой не мог поделать – знал, что это необходимо, все предписанные уставом и опытом процедуры проверки выполнял тщательно, придирчиво, потому что от этого могла зависеть его жизнь, но ничего с собой поделать не мог – эти минуты были самыми тягостными минутами в его жизни.
А вот полет – это были минуты наивысшего наслаждения. И не имело значения, какой это полет: тренировочный, испытательный, показательный, как сейчас, или боевой – полет был главным смыслом его жизни. Мощная машина, позволявшая подняться в воздух, полностью в его власти – эти ощущения силы и свободы известны только летчику, только тому, кто хоть раз в жизни самостоятельно поднимал в небо крылатую машину. И пилот Савельев не был исключением из общего правила. Поэтому ему всегда хотелось, чтобы последние минуты перед полетом прошли как можно скорее, поэтому он так рвался в небо, поэтому ждал каждого полета с трепетом, с которым молодой любовник ждет свою прекрасную даму.
Самолет уже ждал его, поблескивая на слепящем солнце серебряными крыльями. Самолет Поликарпова У-2 был хорошо знаком Василию Ивановичу Савельеву. Надо сказать, что он начинал обучаться пилотированию на стареньком У-1, который был копией английского биплана 1913 года конструкции Avro-504. По сравнению с ним У-2 казался просто фантастическим самолетом. Биплан оказался таким надежным и удобным, что летать на нем было действительно удовольствие. Легкая, маневренная, устойчивая машина оказалась одним из самых массовых учебных самолетов в предвоенные годы. Конечно, ему не хватало скорости, истребительная авиация конца тридцатых выходила на серьезные скорости, особенно новые немецкие истребители, с которыми ему пришлось столкнуться в небе Испании. Но именно про этот опыт воздушных боев он ничего никому не мог рассказать.
Программу полета он обсудил с руководством аэродрома и техником заранее. Он планировал сделать несколько фигур высшего пилотажа, показать маневренность самолета, но украшением полета, его пиком должна была стать петля Нестерова, фигура, которую всегда исполняли с особым риском, из-за чего многие окрестили ее «мертвой петлей».
Комментатор, расположившийся в небольшой будочке на аэродроме, уже получил программу, с начерченными рукой Савельева схемами основных фигур полета. Пока что из будочки лилась бравурная музыка, но очень скоро ее сменит чуть подвывающий голос комментатора.
Но вот все готово. Все процедуры проверок завершены. Комментатор по громкоговорителю объявляет его полет. Он в кабине. Команда «от винта» уже дана. Техник рывком заводит мотор и отбегает быстро в сторону. Легкий самолетик, прозванный в народе «кукурузником» стремительно несется по полю. Еще мгновение – и он взмывает в воздух, легко, как будто ветром унесло тополиную пуховинку.
Сначала Василий набрал высоту, потом снизился, на бреющем полете пронесся почти над головами зрителей, прямо перед посадкой резко забрал вверх, выполнил боевой разворот, потом сделал горку, заложил несколько восьмерок. Ему казалось, что он ощущает, как у зрителей перехватило дыхание. Заложил вираж с небольшим креном, потом произвел пикирование, выровнял машину и еще раз пронесся над зрителями. Потом выполнил переворот, снова боевой разворот и полубочку. Самолет слушался, мотор работал ровно, ветер почти что не мешал и Савельев ушел на вираж, после чего начал готовиться к заключительной части программы. Он выполнил бочку, разворот, снова набрал высоту и стал идти на петлю Нестерова. Вот самолет понесся к земле. С силой вжало пилота в кресло, стремительно приближалась земля, внезапно мотор издал несколько странных чихов и замер. Вася тут же покрылся холодным потом. Ему показалось, что катастрофа уже неизбежна, вся жизнь пронеслась перед глазами. Ведь Этого не должно было произойти. Но пока он приходил в себя от ужаса, руки уже делали свое дело на полном автомате. Савельев даже не понял, что он сделал в этот момент, но мотор чихнул еще несколько раз, тут же, прочихавшись, взревел, чуть сильнее, чем надо было бы, натужнее, форсировано. И вновь ровно заурчал, на сей раз так, как привык пилот за годы полетов. Руль на себя, вот в нижней точке самолет перешел в горизонтальное положение, а еще через мгновение начал стремительный набор высоты.
До начала Второй мировой войны оставалось несколько недель. Ни военлет Савельев, ни жители небольшого провинциального приграничного городка не подозревали, что пройдет немного времени – чуть меньше двух лет, и нападение Германии на Советский Союз и каждый человек будет загнан в свою мертвую петлю. И каждому предстоит сделать свой выбор в точке перелома, даже тогда, когда, как кажется, выбора и не будет.
Эта книга о людях, о войне, о мертвой петле, в которой оказались миллионы людей. И о том, кто и как делал свой выбор в то трагическое и страшное время.

Отредактировано VladTar (10-09-2021 16:44:07)

Глава вторая
Инспекция. Июль тридцать девятого.

Машина утробно заурчала, выбираясь на холм.
- Долго еще?
Человек в машине обращался к шоферу, белобрысому молодому пареньку в солдатской форме. Шофер был новенький, из Тульской области, местные дороги на границе с Румынией знал плохо, постоянно путался, карту читать не умел, из-за чего инспектор никак не мог попасть на нужный ему объект. Выручал сопровождавший его офицер из погранотряда – он и показывал дорогу постоянно сбивавшемуся с пути водителю.
- Сейчас повернем, потом по проселку выедем… минут двадцать – двадцать пять займет.
Молодой политрук волнуется. Шутка ли – инспектор из Генштаба. Форма новенькая. Аккуратист. Чисто выбрит. Лицо приятное. Заметный акцент. Интересно, армянский или грузинский? Как его имя? Аркадий, кажется.
- Вы откуда родом, политрук?
- Из Коканда, товарищ дивинженер.
- Вот как… - инспектор что-то подумал, как бы взвешивая, стоит ли продолжать расспросы, но времени у него еще было в избытке, потому продолжил беседу:
- У вас интересный акцент. Решил, что вы родом из горных отрогов Кавказа.
- Я армянин, товарищ дивинженер. Наша семья переселилась в Коканд задолго до революции.
- Ну вот, наша страна в миниатюре: коренной русский да армянин да еще татарин – интернационал. И все едут делать общее дело.
Машина взобралась на гребень холма. Отсюда открывался вид на город: Могилев-Подольский, город в яме, как часто называли его местные жители. Он действительно был в яме: окруженный со всех сторон высокими холмами, которые местное население гордо именовало «горами», городок теснился в узкой долине Днестра. Река, прорезавшая долину на две почти равные части, делила и мир на две страны: с одной стороны – СССР. С другой – Румыния. Дмитрий Михайлович задумался. С этим городом у него было многое связано. Война. Да, его сюда привела война. В Могилев-Подольский он попал уже будучи в звании подполковника. Он служил под началом самого Брусилова, был участником знаменитого Брусиловского прорыва. А когда штаб 8-й армии оказался в Могилеве-на-Днестре, там оказался и подполковник Дмитрий Михайлович Карбышев. Тут он начал свою деятельность не как офицер, а как гражданин. Поддерживал революцию. Бездарность, с которой царский генералитет проигрывал войну, преступное поведение масонской клики Керенского вызывали в его душе протест. Он был близок с солдатами, понимал их надежды и чаяния. И знал – так войну вести нельзя. Отдельные успехи, достигаемые такими военными гениями, как тот же Брусилов, сводились на нет общим бездарным руководством армией. Не хватало не только снарядов и орудий, во многих частях не хватало винтовок, и солдаты шли в атаку с кольями вместо ружей. Про какие успехи можно было мечтать, имея противником хорошо организованную и дисциплинированную немецкую армию? Восьмая армии была вся пронизана антивоенной большевистской агитацией. Неудача под Станиславом еще больше укрепила неверие во Временное правительство и веру в большевистскую пропаганду мира. Мира хотели все. Октябрьскую революцию он принял сразу же и однозначно, так же, как и большинство его солдат. Он вспомнил то самое собрание в саперной роте Сибирской дивизии, происходившее в старом нетопленном бараке. И дым махорки, поднимавшийся клубами к темному сырому потолку, почти черные небритые лица солдат, всклокоченные бороды, глаза, горевшие надеждой. Его выбирают председателем собрания. И он говорит. И его слушают. И принимают резолюцию в поддержку Октября и большевиков. Тогда же начались серьезные неприятности. Части Восьмой армии генералом Щербачевым были объявлены бунтовщиками. На подавление восстания были двинуты карательные части. А тут еще Петлюра, требовавший переподчинения армейских частей украинскому правительству в ультимативной форме. Революционный совет, который в то время взял руководство армии на себя, поручил Карбышеву создать вокруг Могилева-на-Днестре укрепления, организовать оборону мостов через Днестр. Тут, в Могилеве, для отражения наступления контрреволюционного генерала Щербачева и начавшегося немецкое наступления, стали формироваться отряды красной гвардии, в которые Карбышев тут же вступил. Отсюда, после переговоров с украинским правительством, он вместе с инженерным управлением армии был отправлен в Воронеж. Удивительным было то, что его наброски по созданию оборонительных сооружений в районе Могилева-на-Днестре пригодились, когда в двадцать девятом стал разрабатывать проекты оборонительных линий Молотова и Сталина.
Сейчас он ехал инспектировать оборонительные сооружения «Линии Сталина», строительство которых под Могилевом-на-Днестре подходило к концу. Время было тревожное. Германии рвалась к гегемонии в Европе. Правительство Гитлера быстрыми темпами укрепляло немецкую армию, а англичане и французы подталкивали агрессивного фюрера на восток, против Советского Союза. И необходимость иметь хорошо продуманную систему оборонительных сооружений на границе СССР было жизненно важно. Как автор системы оборонительных сооружений Дмитрий Михайлович Карбышев был самым надежным инспектором, который мог определить состояние строительства самым объективным образом. Преподавательская деятельность на кафедре академии Генштаба частенько прерывалась инспекционными поездками на оборонительные линии, быстрыми темпами создающимися по периметру европейских границ страны Советов.
И вот, он снова в Могилеве-на-Днестре. Волна ностальгии так же внезапно схлынула, как и захватила его, а через несколько секунд открылась картина на оборонительные сооружения, которые он хотел осмотреть. Действительно, строительство было на заключительной стадии. Группа местных жителей занималась высаживанием деревьев в маскировочных целях. Сложность была в том, что высаживался далеко не молодняк – деревья должны были быть разновозрастными, так, чтобы создавалось впечатление старого леса, скрывавшее следы инженерных работ. Время от времени дл подобных работ привлекались местные жители, чаще всего комсомольцы и молодые активисты партийной организации. Группа молодых ребят, занятых делом, обратила внимание на подъехавший автомобиль, но продолжала работать, как будто ничего не происходит. Карбышев вышел из автомобиля. Высокого роста, сухопарый, с объемистым портфелем, набитым бумагами, строгим удлиненным лицом и зализанной прической со строгим пробором посередине, полностью открывавшей высокий лоб, он казался человеком ушедшей эпохи. Молодой политрук вышел за ним следом. Не говоря ни слова, инспектор направился по узкой тропинки вниз, политрук последовал за ним, как собачка на привязи: ему поручили быть рядом с инспектором, и теперь он выполнял задание со всей возможной ответственностью. Скорее всего, высокий гость хотел посмотреть, насколько хорошо замаскированы укрепления, если смотреть снизу вверх. Через какое-то время оба военных поднялись по той же тропинке на вершину холма. Инспектор собирался пройти внутрь ДОТа, но группа молодежи, которая ожидала, когда подъедет машина с посадочным материалом внезапно привлекла его внимание. В этой группе выделялась молода девушка, невысокая, спортивная, подтянутая, загорелая, она была душой небольшого коллектива, было видно, что все тянутся к ней, прислушиваются, что ее мнение и настроение многое для них значит.
Молодой политрук, Аркадий Арамович Григорянц, уроженец далекого Коканда внезапно остановился и вслед за инспектором не пошел. Он узнал эту девушку, к которой направился большой начальник – это была молодая учительница, Ребекка, та самая, которая выступала в их части вместе с другими учителями-синеблузниками. Он тогда мельком познакомился с нею, но почему-то сейчас это знакомство казалось ему чем-то большим, чем просто знакомство, а случайная встреча уже не казалась такой уж и случайной. Вот и сейчас: вот, гость подходит к группе ребят. Вот, они о чем-то разговаривают, он шутит, веселый смех. Вот, он начинает говорить с Нею. Говорит. Она ему отвечает: весело, задорно. Опять смех. Аркадий начинает чувствовать какое-то непонятное беспокойство. И это тревожит его, потому что вроде никакого повода для беспокойства нет. Или есть? Или что это?
Но вот инспектор возвращается к нему.
- Показывайте, политрук!
И Аркадий ведет инспектора к хорошо замаскированному входу в огневую точку. Видно, что инспектор доволен тщательным исполнением работ. Вот только бы сейчас не опростоволоситься.
Когда они вышли из ДОТа, посадка деревьев и кустарников была закончена, и молодежь уже увезли. Карбышев повернулся к офицеру и спросил:
- Откуда такие хорошие знания инженерного дела, товарищ младший политрук? Я думал, придется самому во всем разбираться, но ваши объяснения оказались четкими и исчерпывающими.
- Я по профессии инженер-строитель, до призыва в армию работал на стройках Ташкента.
- Так что инженерное дело знаете не в теории, а на практике. Это чувствуется. Это хорошо. И по инженерному устройству укреплений у меня вопросов нет – потрудились на славу. А вот комплектация вооружением меня не устраивает. Впрочем, это не в вашей компетенции, политрук. Давайте-ка теперь поедем в Бронницу.
Они сели в машину. Действительно, Карбышев был доволен объектом: ДОТ располагался на хорошем месте, прикрывал место вероятной переправы противника через реку: тут был брод, река сужалась. Если наводить понтонный мост, опять-таки в этом месте. А хорошо замаскированный ДОТ может доставить противнику серьезные неприятности. А недоволен инспектор был тем, что артиллерийское орудие, которым ДОТ должен был быть укомплектован так и не доставили, а из запланированных пулеметов на вооружении было только два: станковый и ручной, что совсем не годилось для дела. И инспектор Генерального штаба, Дмитрий Михайлович Карбышев точно знал, что сделает все, чтобы положение дел исправить немедленно.

Глава четвертая
Комендатура

Этот день был жарким и душным. Клубы пыли, поднимаемые ногами играющих на небольшом стадионе футболистами, только усиливали жару, создавая игрокам лишние трудности. Солнце висело все еще слишком высоко, на небе не было ни облачка и надежды на то, что жара спадет, даже вечером, не было. Спасать должен был ночной ветер, суливший прохладу от реки, но уже несколько дней стоял такой штиль, что и ночная влага сюда не добиралась. Футбол был жарким и принципиальным – встречались старые соперники и конкуренты, команды Могилев-Ямпольского и Киевского укрепрайонов. У киевлян играло несколько молодых ребят, призванных из резерва киевского «Динамо», но пограничники брали слаженностью и задором. Их команда часто тренировалась, тем более, что многие футбол любили и играли с самого детства. Трибун на стадионе не было, а болельщики – командиры и солдаты стояли просто у импровизированной ограды поля.
- Налево пасуй!
- Ну что же ты!
- Бей! Мазила…
- Давай! Пас давай!
- Я тут!
На небольшом футбольном поле было тесно. Аркадий играл в нападении. Он не был высокого роста, но обладал прекрасной скоростью и быстрым рывком. В этой игре он чаще всего пытался пройти почти по левой бровке, накрутить пару защитников и пробить вратаря. Дважды ему это удавалось. Оба раза удар проходил мимо ворот. И обидные выкрики болельщиков его не задевали, Аркадий был уверен в своих силах. Команда КиУРа (Киевского укрепрайона) была неплохой. Но именно против его позиции играл высокий, но чуть медленный защитник, а это давало Аркадию шанс. До конца матча оставалось шесть минут, а счет был равный – по два гола забили еще в первом периоде, а во втором гости стали «сушить» игру, уверенные в том, что ничья на выезде лучше, чем ничего. Центрбек его команды Варенников был высоким парнем, хорошо играл головой, но Аркадий никак не мог сделать ему передачу, а это было еще одним шансом.
Четыре минуты. Болельщики уже просто вопят! Они требуют атаки, а она не идет, в центре поля просто столпотворение, а крепкие защитники киевлян просто выносят мяч подальше от своей штрафной.
Свисток. Вбрасывание. Каким-то чудом Аркадий получает мяч и на развороте убирает игрока соперника, теперь он набирает скорость, на скорости обходит защитника, обидно прокинув мяч ему между ног. Перед ним выбор – идти вперед или пасовать, но скорость набрана, Аркадий рвется в штрафную, почти один на один с вратарем, но угол для удара слишком острый. И тогда он решает дать пас, тем более, что краем глаза замечает Васю Варенникова, набегающего почти во вратарскую. Вратарь паса не ожидал, но пас получился – точно на голову Василию, удар, вратарь пытается в прыжке достать мяч, тщетно! Перекладина! Мяч по крутой траектории уносится за ворота. И тут же вратарь получает мяч от болельщиков и сильно бьет в сторону ворот могилевчан. Аркадий бежит в защиту, но мяч не на его фланге и он успевает только добежать на свою половину поля, чтобы увидеть, как судья показывает одиннадцатиметровый. На поле лежит крайний киевлян, держится за ногу, но встает, прихрамывая, отходит за штрафную. Судья неумолим. Он отмеривает шагами одиннадцать метров, устанавливает мяч, свистит. Бить будет Кошевой, парень из динамовского резерва. Удар – и мяч со свистом врывается в девятку. Вратарь бессилен, он угадал направление удара, но что он мог сделать еще?
Машина ехала в Могилев-Подольский за продуктами для части. Кроме водителя и сержанта-экспедитора в кузове машины сидел младший политрук Аркадий Григорянц. Ему надо было отвезти в комендатуру, располагавшуюся в городе, сводки и документы. Обычная работа политрука, кроме того, в комендатуре надо было забрать две посылки с агитационными материалами, которые пришли по железной дороге. Он договорился с сержантом, что его заберут из комендатуры на обратном пути. Тот заверил его, что ждать будет недолго – они за мукой дл пекарни и обратно, а это час-полтора, не более того. Глядя на круглое довольное лицо курносого белобрысого сержанта с россыпью смешных веснушек на лице, Аркадий сам невольно улыбнулся. Ему было двадцать четыре года. Время абсолютного счастья. Но был ли он счастлив? Вроде бы да… Или нет? И почему этот дурацкий вопрос о счастье возник именно сейчас, когда машина по трясучей дороге, прыгая на ухабах, медленно ехала в город?
Почему-то вспомнился Ташкент. Он уехал учиться в строительный техникум из Коканда, куда его семья перебралась из Горчанова. Отец был простым сапожником, имел маленькую мастерскую, в которой работал один, но считался «частником», но мама никогда нигде не работала, если не считать работой дом и воспитание пятерых детей, у Аркадия было еще два брата, оба младше его и две сестры, самой маленькой только-только исполнилось девять. Семья была крепкой и дружной. В братьях и сестрах Аркадий души не чаял и был готов сделать все дл их счастья. То, что ему удалось пойти учиться, было большой удачей. Опять-таки во многом благодаря маме. И вот он в Ташкенте – большой незнакомый город, намного больше и шумней, чем его родной Коканд. Документы у него приняли, а вот места в общежитии не дали. Возвращаться домой? Аркадий себе такого позволить не мог. Несколько дней он ночевал по вокзалам. Но долго такое продолжаться не могло. Аркадий понимал, что ему надо еще и учиться где-то, тем более, что предметы были сложными, а учеба требовала главного, времени, а в поиски ночлега времени отнимали с лихвой.
Он нашел чайхану, как раз располагавшуюся недалеко от вокзала, в тихом переулке. Чайханщик, увидев молодого человека, заказавшего чай, промолчал, а парень достал учебник и стал читать. Людей было немного, а паренек заказал потом хлеб и сыр, покушал, но при этом все время продолжал читать учебники, делая постоянно какие-то пометки. Он просидел почти допоздна, потом ушел, перед выходом выпив еще чаю. На следующий день парень пришел снова. Он заказывал мало еды, чаще всего только хлеб, иногда рис, иногда сыр, но чай пил и много занимался. Чайханщик разговорился с юношей, расспросил, не то чтобы судьба молодого армянина взволновала его, но упорство с каким парень стремился к знаниям, вызывало невольное уважение. Так Аркадий мог иногда и переночевать в чайхане, когда посетители уже расходились. Наверное, он все-таки не выдержал такого жуткого режима и неустроенности, но характер давал свое и он держался. В его судьбу вмешался случай. Армянин из Коканда зашел в чайхану по дороге домой. Он увидел Аркадия и стал расспрашивать про него чайханщика. Через несколько дней новость о молодом человеке из Коканда, который учится в чайхане, дошла до матери Аркадия. Та, не долго думая, собрала четверых детей и самые необходимые вещи.
- Чтобы мой сын учился в чайхане? Не бывать этому! – Анник была женщиной решительной и сильной. Маленькая, хрупкая, она была стержнем семьи, ее душой, ее сердцем. Все происходило вокруг нее. И она не могла оставить старшего сына в таком сложном положении.
В Ташкенте Анник сняла комнату – всего только комнату на окраинной улице у узбечки по имени Фаруш. В этой комнате они жили вшестером. При этом главным условием хозяйки было то, чтобы Аркадий и его братья появлялись во дворе только вечером, когда женщины и девочки-узбечки уйдут в дом.
Сильный толчок вывел Аркадия из раздумья. Машина попала в яму, которых на дороге было в избытке. Постоянные наводнения приводили дорогу в ужасное состояние, даже тут, уже в городской черте. Но с этой ямой полуторка справилась. До комендатуры было рукой подать. Пакет с документами от толчка упал на пыльный и грязный пол. Аркадий поднял его и привел, как мог, в порядок. Не хотелось получать взбучку от дежурного за неопрятный вид документации.
- Товарищ младший политрук, не больше часа! – произнес курносый сержант, и машина потрясла дальше, в сторону хлебзавода.
Комендатура находилась в небольшом одноэтажном домике, почти на берегу реки. Дом был огорожен высоким забором, по верху протянута колюча проволока. Во дворе рос одинокий тополь, высокий, несущий свою зеленую крону куда-то в небо. Узкие дорожки аккуратно присыпаны мелким гравием. Куст сирени как раз у входа на гаупвахту.
В комендатуре дежурил Рустем Фариуллин. Он был из Узбекистана, вот только не из Ташкента и не из Коканда, а из Андижана. Но это не мешало считать его тут, на Украине, земляком и поддерживать хорошие отношения. А вот с лейтенантом Мазурком у Аркадия отношения не слишком складывались. Мазурок был жутким педантом и очень неприятной личностью: холодный, без эмоций, про такого не скажешь, что знаешь, о чем он в эту минуту думает. Политрук же был человеком открытым и любил таких же открытых людей, как говориться, без двойного дна. Именно Мазурок любил делать неприятные, почти унизительные выговоры молодому политруку.
Рустем приехавшему земляку был рад. Он принял пакет документов, сверил его содержание с описью (это входило в его обязанности), после чего они стали вспоминать родные места, пошел обычный разговор двух знакомых, у которых, кстати, нашлись общие знакомые, родственники Рустема жили в Ташкенте. Слово за слово и пошла беседа. Они так проговорили минут двадцать, если не больше. Но тут появился худенький краснощекий рядовой с повязкой дежурного на руке.
- Товарищ лейтенант, разрешите обратиться?
- Разрешаю, – дежурный по комендатуре строго посмотрел на ничего не выражающее лицо солдата и тот смутился.
- Извините, что прервал вас, товарищ лейтенант, так ИХ можно выпустить?
Солдатик сделал ударение на слово «их», чтобы командир сразу же проникся важностью и деликатностью проблемы и сменил гнев на милость.
- Отпускай их, Лошкарев. Отпускай.
Лошкарев тут же отдал честь и выскочил на улицу, как ошпаренный.
- Ну вот, не прояви к ним скорости, так они тебе и чаю попить не дадут спокойно. Каждый норовит со своим вопросом влезть. А вопросы пустяковые, как вот этот, яйца выеденного не стоят. Чаю будешь?
- Конечно, у меня еще почти полчаса, если не больше. – Аркадий улыбнулся. У Рустема чай был знатным, настоящий зеленый чай, который правильно заваривать умеют только узбеки.
Рустем в ответ улыбнулся и вернулся с чайником, от которого шел пар. В это время мимо окна комендатуры прошли две девушки, в одной из них Аркадий узнал ту самую. С которой беседовал приезжий проверяющий, Карбышев. В сердце чуть-чуть екнуло.
- А что это за девицы делают у тебя на объекте? – полушутя спросил он земляка.
- Ах, эти… головная боль комендатуры. Граница идет по середине реки, они с пляжа плавают, спортсменки, понимаешь ли… Заплывают в запредельные воды, в иностранное государство. Получается переход государственной границы.
- Точнее, переплыв…
- Верно, Аркадий Арамович, ох как верно. Только мне от этого мороки меньше не становится. И что с ними делать? Проводим воспитательную беседу, подержим часок на губе и отпускаем.
- А вот эта, что впереди шла…
Аркадий сделал паузу, не зная, как дальше построить речь, чтобы деликатнее выяснить данные девушки.
- С кучерявыми волосами? Пониже ростом? А что, понравилась? Мне тоже тут многие нравятся, только знаешь сам, по нашим обычаям, мне невесту мама выберет. Поверь, мама не ошибется… а сам можешь глупости наделать, да…
- Это ты так говоришь, потому что не влюбился. А влюбишься, так и забудешь про обычай предков.
- Э… не говори так обычаи надо уважать. Садись пить чай пожалуйста.
Аркадий сел за стол. К чаю Рустем положил на стол нарезанный кусок халвы.
- Халва тут не такая, как у нас, но… что есть, тем и богаты. А эта девушка, Ребекка Голдберг, восемнадцатого года, кстати, родилась двадцать третьего февраля, в один день с Красной армией, представляешь? Еврейка, тут много в городе евреев. Комсомолка. Отец сочувствующий. Хорошая спортсменка, синеблузница, работает в школе учителем математики. У нее две сестры. Живут с отцом и матерью около базара.
- Спасибо, друг.
- Не за что… Кстати, хорошо, что ты этот вопрос затронул. Вот что… В городе во вторник будет соревнование пловцов – массовый заплыв по Днестру. Сам понимаешь, мои там будут контролировать, только у меня людей не так много, чтобы соревнование прикрыть, особенно надо бы три-четыре лодки с людьми. Я письмо от комендатуры командиру отряда составил, заберешь его, так быстрее будет. По телефону согласовал, но, сам понимаешь, порядок есть порядок.
Рустем улыбнулся и отхлебнул чай. Аркадий пил чай, который был точно таким, каким он привык его пить с самого детства. Халву попробовал, удовольствия не было, а был не голоден, поэтому чай допил и тут услышал с улицы гудок машины. Гудок тут же повторился два раза. И это был сигнал их полуторки.
Аркадий поднялся.
- Это уже за мной.
- А говорил, что еще есть время.
- Письмо давай. Думаю, ребята оперативно обернулись. И такое бывает.
Рустем дал письмо, Аркадий расписался в получении, потом они обнялись, так, как обнимаются старые друзья, хотя были знакомы всего ничего, каких-то полтора месяца.