- Halt!
Дима был чересчур измотан, а потому не услышал цоканья копыт, лошадиного храпа, звона и скрипа амуниции – и обернулся только при гортанных звуках голоса всадника. Обернулся – и замер, не в силах даже кинуться в жиденькие кусты на обочине дороги.
- Russisch? Nun, hör auf!*
На этот просёлок он вышел только что, после долгих блужданий по лесу. Сколько было времени, Дима не знал –японские электронные часы со встроенные калькулятором, отцовский подарок по случаю окончания второго курса, которому люто завидовали прочие студенты, ещё вчера нахлебались болотной водички и работать категорически отказывались. Ясно было, что день в самом разгаре – солнце стояло высоко над кронами деревьев и немилосердно, совсем не по-августовски припекало.
Оказавшись на дороге, он после недолгих размышлений снял лыжные ботинки (более подходящей обуви не нашлось) и дальше шёл босиком, наслаждаясь ощущением мягкой, теплой пыли, ласкающей истерзанные ступни. И – не заметил вывернувшего из-за поворота конного патруля.
Трое всадников – синие с красными вставками, мундиры, высокие кожаные с латунными украшениями шлемы, украшенные смахивающие на гусеницы гребнями из чёрной щетины с продольной жёлтой полосой. На правом боку у каждого  - короткое ружьё на широкой белой перевязи, на правом – сабли в металлических тускло отсвечивающих ножнах. Или это оружие называется как-то по-другому, ведь клинок в руке у окрикнувшего его кавалериста прямой, а сабли, вроде как, должны быть кривыми?..
Все эти мысли пронеслись в Диминой голове, закономерно сменившись испугом, от которого спина покрылась потом, а руки предательски затряслись. И было с чего пугаться – из-за спины первого всадника появился другой, в синем с алыми лампасами на штанах, мундире и в смешной четырёхугольной шапке, обильно увешанной серебряными висюльками и бляхами. В правой руке всадник держал длинную пику, уперев нижний её конец в стремя; наверху, поз зловеще поблёскивающим наконечником болтался на ветру красно-белый флажок.
- Эй, москаль, стой, пся крев!
Это же поляк, сообразил Дима. Акцент – в точности, как у их одногруппника Гжегоша, только по-русски говорит куда хуже, путает слова с польскими.
- Wer ist er? Bauer? Gekleidet in der stadt!**  - Спросил первый всадник, тот, что был в каске с гребнем. Поляк ответил неразборчиво, отвернувшись от Димы – и тот  только сейчас сообразил, что беседуют они по-немецки. А он неплохо знал этот язык – до поступления в институт учился в школе с углублённым преподаванием иностранного.
«…но почему они говорят по-немецки? Должны ведь по французские! Да ещё и поляк этот…»
- Кто ты ест, куда походишь?  - спросил польский кавалерист. -  А потом пшевие…. Отвечай, а то проткну!
Пика при этом угрожающе качнулась вниз. Молодой человек испуганно попятился.
«..надо срочно ответить… но что? Признаться, что он русский? Тогда этот псих наколет его на свой дрын, как жука на булавку, и глазом не моргнёт. Разве что…»
Из школьных предметов Дима больше остальных любил литературу – и знал её по-настоящему хорошо, перечитав к окончанию десятого класса не только все книги из школьной программы, но и немалую часть домашней библиотеки. И сейчас память услужливо подбросила ему цитату "...по-французски и всем наукам обучает его немец Адам Адамыч...", на смену которой возник образ домашнего учителя Карла Ивановича Мауера из повести Толстого «Детство».
- Отповедз, курва мать! – повторил поляк, и наконечник опасно блеснул в полуметре от Диминой диафрагмы.
- Я… я немец, был домашним учителем у дворян Простаковых! – торопливо ответил он, и тут же пожалел, что не прикусил язык -  а ну, как клятый пшек читал «Недоросля?»
Но гордый шляхтич, похоже, до литературных упражнений заведомого москаля Фонвизина не снисходил. Он повернулся к немцу и выдал длинную тираду на смеси французского, польского и немецкого, из которой Дима понял только «die Lehrer».***
Немец – явно старший в небольшом отряде, - нахмурился, ненадолго задумался, после чего лающим голосом отдал приказ – поторапливаться за ними, и не отставать, если жизнь дорога. Осознав, что расправа, кажется, откладывается, Дима натянул ботинки и мелкой трусцой пустился вслед за кавалеристами, с ужасом думая, что те вполне могли накинуть ему верёвочную петлю на запястья и волочить по дороге, словно куль с тряпьём – как он не раз видел в исторических фильмах. Но обошлось и на этот раз: всадники берегли лошадей и двигались шагом, лишь изредка переходя на мелкую рысь. Увидав, что пленник начинает выбиваться из сил, один из немцев протянул ему жестяную флягу, в которой оказалось сильно разведённое кислое вино. К удивлению Димы, напиток этот вернул ему бодрость. К тому же кавалерист позволил идти рядом, держась за стрем – и уже через полчаса такого неспешного марша они вышли из редкого леска на опушку. Впереди, насколько глаз хватало, пылила большая дорога, по которой непрерывным потоком двигались пехотные колонны, упряжки с повозками, фургонами и пушками, проходили по обочинам отряды всадников.
- Nun, was fror wie Lots Frau?****  – обратился к Диме кавалерист, тот самый, что пожалел его и угостил вином. - Sie haben die Grand Army noch nicht gesehen? Schau, du wirst deinen Kindern mehr erzählen! Wenn Sie leben, natürlich!****
- И гулко, широко разевая чёрную, прокуренную пасть, захохотал.

* (нем) Русский! А ну стоять!
** Это крестьянин? Одет, как горожанин…
*** (нем.) Учитель, преподаватель
**** Ну, чего замер, словно Лотова жена?
***** Не видел Великой Армии? Смотри, ещё детям будешь рассказывать! Если доживёшь, конечно!

Отредактировано Ромей (02-03-2022 22:31:42)

Русские - солдаты, ополченцы, которых здесь было немеряно, и даже крестьяне из соседних деревень, в лаптях и армяках - весь день копали землю, плели фашины, заполняли землёй туры и вколачивали брёвна, торопясь укрепить редут в центре позиции и флеши на правом фланге, возле деревни Семёновское. И я один среди всех собравшихся на этом поле людей знал, что скоро этот редут навсегда войдёт в историю под названиями «батарея Раевского», «курганная батарея», «ля гранд редут», «ля фаталь редут», «ля редут дю сентр» . А флеши получат название по имени смертельно раненого там Петра Ивановича Багратиона. Или… не получат? Изменения естественного (с моей, разумеется, точки зрения, разумеется) хода событий заметны уже невооружённым глазом  - и они нарастают, подобно снежному кому, с каждым часом.
Темнеет в начале осени поздно. Часам к десяти пополудни стук топоров и визг пил постепенно утих. Над полем поплыл, смешиваясь с вечерним туманом, дым сотен, тысяч костров, повисла глухая какофония из конского ржания, тележного скрипа, металлического лязга. И голов, конечно - они сливались в неясное бормотание, из которого мой слух вычленял отдельные фразы:
— … куды прёшь, храпоидол, не видишь, што ли, пораненный здеся лежит! Креста не тебе нету!
— Васятка, воды принеси! И манерку мою прихвати, для Бога прошу…
— Оно конешно, Евсей Лучич, сукнецо у вас на шинели знатное, сносу ему не будет. А у меня корявое да редкое, аж просвечивает! Воры интенданты, истинное слово…
— … уланские квартирьеры нас из изб взашей попросили, а мы обиделись — как же так, мы, небось, тоже в удобстве ночевать желаем! И пошли по мордасам хлобыстать, токмо держись! А ихнее благородие господин поручик и командуют…
Позади захрапело.  Я обернулся – и едва успел отпрянуть от вынесшейся  из темноты оскаленной  конская морда с чёрными, как крупные сливы, глазами. На лбу перекрещены ремешки, усаженные блестящими латунными бляхами, в пасти лязгает какая-то железяка, летят клочья пены.
- Простите, Никита Витальич, не заметил! А ты, Сёмка что стал столбом? Коня прими, расседлай и поставь у маркитанта на коновязи.
Гусар, к которому обратился Веденякин, суетливо подскочил от костра, взял поводья.  Конь мотал башкой, гусар похлопал его по бархатному носу.
- Сил моих больше нет!- пожаловался корнет. - От самого Можайска скакал, и всё полями – дорога-то забита, не проехать…
Веденякин был отправлен поручиком в Можайск утром, чтобы сопроводить раненого в Шевардинском деле барона Вревского и передать его с рук на руки семейству Ростовцева с просьбой позаботиться должным образом о боевом товарище сына. Для пущего пригляда при бароне было велено оставить ещё и ростовцевского ординарца Прокопыча – тот получил сабельный удар в плечо, и сколь не сопротивлялся решению «барина»,  был безжалостно отправлен в тыл.
Юному субалтерну Косте Трунову повезло меньше – его недосчитались после ночной рубки с уланами, и сколько Ростовцев ни расспрашивал гусар, ему так и не удалось выяснить: то ли юноша погиб от удара уланской пики, то ли отбился в темноте от своих, когда сумцы, не выдержав натиска поляков, принуждены были рассыпаться в стороны, и только темнота спасла их от полного истребления? Разыскать своих в грандиозном столпотворении на пространстве от деревни Утица до села Бородино, забитом войсками, обозами, биваками – задачка нетривиальная. Особенно, если Трунов ранен, а то и остался безлошадным, чего в этих обстоятельствах исключать никак невозможно. Впрочем, в этом случае ничего особенного ему не угрожает: прибьётся к первой попавшейся русской воинской части,  как сделал это когда-то барон Вревский  – накормят, перевяжут, обогреют… Хуже, если он лежит сейчас на поле возле Шевардина среди мёртвых тел, конских и человеческих, и гадает, что случится раньше:  подберут ли его французские санитары, или же остатки жизни вытекут вместе с кровью из ран.
У костра гудели голоса. Вскочившие при появлении Веденякина гусары солдаты рассаживались по местам. Накрыли шинелью бочонок, заботливо расправили складки. Корнет кивком поблагодарил и уселся, пристроив шпагу между колен. Денщик принял у него кивер, вручив взамен полотняную фуражку.
— Дай-кось маслица, Осип! — попросил он одного из гусар.  Принял склянку, нашарил в ранце тряпицу и принялся начищать кивер корнета. Я усмехнулся – как тут не вспомнить бессмертное лермонтовское «…кто кивер чистил, весь избитый…». И, как нарочно, раздался характерный скрежет - сидящий рядом гусар водил оселком по клинку сабли, его длинные, на запорожский манер, тронутые сединой усы свисали ниже подбородка. Вокруг меня оживала история, словно не реальная жизнь это была, а старательно наведённый трёхмерный мираж, галлюцинация - и от этого по коже пробегали мурашки, а внутри что-то сладостно замирало…
Гусар отложил в сторону оселок, попробовал пальцем лезвие. Удовлетворённо кивнул, ещё раз провёл по клинку промасленной тряпкой, убрал в ножны.
- Дай-кось, барин, палаш твой, навострю… - обратился он ко мне. – Видали мы, как ты с егерями на дороге рубился, добре! А завтра – кто знает, как жисть обернётся? Оружие – его завсегда надо в исправе держать, в уставе о том ясно прописано!
Я вздохнул, вытянул из ножен шведскую шпагу и протянул гусару.

Отредактировано Ромей (03-03-2022 15:50:33)

«…предки мои происходили из славянского племени булгар, и переселились, вероятно, вследствие внутренних замешательств края, на Русь Белую. В древности они назывались "скандербеками". "Булгарин" же было только прозвание, используемое для означения прежнего отечества…» *
Поручик Булгарин окунул перо в стеклянную с откинутой бронзовой крышечкой, чернильницу и осторожно стряхнул лишние капли. Стола в походной палатке отродясь не имелось, и он использовал для письма поставленный на попа бочонком из-под пороха, застеленный куском клеёнки – парусины, пропитанной масляной краской, и приобретшей от этого плотность и стойкость к влаге. Писал он на правильном русском языке, отлично усвоенном ещё во время учёбы в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе. Превосходно  владея французским и польским языками, для литературных упражнений он предпочитал всё же литературный язык - язык Державина и Карамзина, чью «Бедную Лизу» он проглотил ещё в кадетские времена.
«…Тот язык, который я называю белорусским, польские историки и филологи называют руським. Этот ь после буквы с составляет у них разницу между народом и языком руським и русским, или литовским. Но в существе, наречие, которым писались дипломатические акты в Литве: белорусское.
Белорусы имеют свое собственное наречие, которое некогда называлось руським языком, и этим языком говорили по всей западной Руси и князья, и бояре, и шляхта, и крестьяне, и этот язык был письменный. Этим языком написаны Литовский статут и все акты Великого Княжества Литовского, на этом языке писали и стихами и прозою, этим языком белорусские крестьяне, мещане и однодворцы говорят и поныне, распевают на нем свои народные песни…»
С некоторых пор Фаддей Венедиктович поставил себе за правило – делать записи в дневниковую тетрадь, имея в виду воспользоваться ими когда-нибудь при составлении своих воспоминаний и размышлений о вопросах философских, исторических и литературных. Армейский быт и повседневные заботы уланского офицера предоставляли такую возможность далеко не каждый день -  но всё же он при всякой возможности извлекал из сакв письменные принадлежности и покрывать страницы мелким, убористым почерком.
«…заняв благодаря своим стараниям достойное место в уланском полку Константина Павловича, я прошёл шведскую кампанию 1808-09 годов, не раз имея возможность отличиться. Однако, несчастная история с эпиграммой в адрес Великого князя закончилась для меня несколькими месяцами, проведёнными под арестом в Кронштадтской крепости, после чего я был отправлен в Ямбургский драгунский полк и вскоре принуждён был оставить службу и уехал в наше родовое имение Пырашево Минского воеводства  Великого княжества Литовского…»
Говоря строго, Фаддей Венедиктович носил обычное для французской армии звание лейтенанта – но, как и прочие  французское звание, он, подобно прочим офицерам Великого Герцогства Варшавского предпочитал использовать традиционные польские «поручик», «прапорщик» и «хорунжий». 
«…наступил решительный перелом в моей жизни. Старшины нашей фамилии решили, что мне не должно оставаться в бездействии, и велено мне отправиться в герцогство Варшавское, и вступить в военную службу, в которой уже находилось несколько наших родственников.
Россия была тогда в самом тесном союзе с Францией. По Тильзитскому трактату герцогство Варшавское было признано государством второго разряда, принадлежащим к Рейнскому союзу вместе с королевством Саксонским. Король саксонский, как известно, назначен был Наполеоном герцогом варшавским. Множество дворян, богатых и бедных, служили в польском войске герцогства Варшавского, и едва ли не третья часть офицеров были из русских провинций. Некоторые богатые люди вооружали их на свой счет роты, эскадроны, батальоны и даже целые полки. На все это смотрели равнодушно, и ни позволения, ни запрещения не было. Если политики и предвидели скорый разрыв России с Францией, то этого не показывали.
При моем пылком воображении и уме, жадном к новостям, при страсти к военной службе, правильнее к войне, я обрадовался предложению моих родственников. Зная, что Наполеон употребляет польские войска по всей Европе, я надеялся побывать в Испании, в Италии, а может быть, и за пределами Европы. одной политической идеи не было у меня в голове: мне хотелось драться и странствовать…»
- Пан поручик! Разъезд вернулся!
Булгарин поднял голову – к палатке подъезжали четверо улан. Между ними на косматой крестьянской лошадке без седла ехал пятый – русоволосый молодой человек в куртке французского конного егеря со споротыми пуговицами и нашивками поверх штатского платья. 
Старший разъезда, подхорунжий Конопацкий – как и сам Булгарин, выходец из Литвы – спрыгнул с коня и лихо откозырял.
Так что приказ выполнен, пан поручик! Проехали на десять вёрст по сельской дороге, казаков не обнаружили. Взяли пленного – уверяет что поляк. Был вооружён, но мушкетон свой отдал сам, сопротивления не оказывал.
И протянул поручику короткое ружьё. Поручик принял его, повертел в руках, подвигал туда-сюда рычаг с круглой головкой на месте батарейного замка, поводил мизинцем в узком стволе, ощупывая непривычного вида нарезы,  и удивлённо поцокал языком.
- Назови своё имя. – приказал он по-польски. – Откуда взял французский мундир? И, заодно: что это за оружие и где ты его раздобыл?
Пленник, высокий русоволосый молодой человек во французской конноегерской куртке со споротыми нашивками и пуговицами уже спешился и стоял, вытянувшись во фрунт, возле своей лошади – обычной крестьянской кобылёшки без седла. «Похоже, военный… - отметил Фаддей Венедиктович. – Выправка, во всяком случае, угадывается…»
- Моё имя Гжегош Пшемандовский.  – заговорил пленник. - Мой отец, польский шляхтич, сражался в армии Тадеуша Костюшко, попал в плен после несчастной для истинных патриотов Польши битвы под Мацеёвицами и вместе с семьёй  был сослан в Сибирь, в крепость Тобольск. Там я и вырос – а когда  узнал о вторжении императора Наполеона в пределы России,  бежал, рассчитывая присоединиться к его победоносной армии!

* Здесь и дальше использованы фрагменты из «Воспоминаний» Фаддея Булгарина.

Отредактировано Ромей (04-03-2022 16:01:30)

IV

«…В половину шестого утра двадцать девятого августа огромная стопушечная батарея, сосредоточенная французами против левого фланга русских позиций, открыла ураганный огонь. Одновременно с этим, на центр позиции перед рекой Колочь у села Бородино двинулись колонны дивизии генерала Дельзона – это был отвлекающий манёвр под прикрытием утреннего тумана, имеющий целью…»
Кажется, именно так – или примерно в таком стиле, -  полагается начинать исторические описания Бородинской битвы? Вынужден разочаровать моих будущих читателей – ничего подобного я не видел, и даже не знал, развивается ли сражение по известному мне сценарию, или, как говорили (будут говорить?) в моём времени, «что-то пошло не так»?
Туман, правда, был. Смешанный с ватно-белыми дымами, извергаемыми сотнями орудийных жерл, он повис над полем плотной пеленой. В ней глаз моментами выхватывал то проходящие на рысях эскадроны, то щетину штыков, колышущихся над пехотными колоннами, то подпрыгивающие на неровностях пушки и зарядные ящики, то мельтешащих туда-сюда ополченцев с носилками и ручными тележками для раненых. Ближе к переднему краю белёсая мгла то и дело подсвечивалась оранжевыми сполохами, но никаких подробностей видно не было, да и не могло быть с такого-то расстояния.
Другое дело – звук. Он ошеломлял даже меня – я ведь мне случалось побывать в качестве корреспондента на грандиозных военных учениях Запад-2021, и присутствовать при том, как три полка РСЗО российских и белорусских нанесли массированный ракетный удар по позициям «условного противника». Нынешняя же же какофония может и уступала той в плане децибел - но зато подавляла своей непрерывностью, неумолчностью, слитностью. Слух был не в состоянии вычленить отдельные выстрелы: слитные залпы, беглая стрельба батарей, грохот разрывов - всё сливалось в сплошной звуковой фон, который давил, пригибал к земле, терзая барабанные перепонки.
Эскадрон Сумского гусарского полка, изрядно потрёпанный в Шевардинском деле были поставлен во вторую линию, в резервы, куда неприятельские ядра не залетали – и простоял там всё утро. Нам с Ростовцевым и Веденякиным, заместившим в должности субалтерна  корнета Трунова,  оставалось лишь гадать о происходящем. Оба изводили меня вопросами, на которые я, как мог, отвечал – уж что-что, а ход Бородинской битвы я знал едва ли не поминутно. Но, держа в голове и коллизию с Веллингтоном и уже случившийся перенос сроков сражения, был ежеминутно готов к тому, что муза альтернативной истории, сводная сестра Клио в любую минуту может подкинуть какой-нибудь пакостный сюрприз.
Время, однако, шло, а сюрприза всё не случалось. Наконец, в четвёртом часу пополудни, к эскадрону на взмыленной лошади подлетел адъютант – в когда-то белом, а сейчас прорванном и закопченном конногвардейском мундире, с непокрытой, перевязанной окровавленной тряпицей головой – и передал приказ немедленно выдвигаться для прикрытия отходящих от большого редута  войск Остермана-Толстого. Услыхав об этом, я оживился – похоже, события пока развиваются так, как и были должны: после безумнй атаки кирасир Коленкура войска вице-короля Италии Евгения Богарне ворвались на батарею и после кровопролитного рукопашного боя, в которой полегла почти вся дивизия генерала Лихачёва, выбили-таки наших с позиции. Теперь сумцам предстояло растянуть редкий кавалерийский заслон, прикрывая откатывающиеся истерзанные батальоны Остермана-Толстого от наскоков неприятельской кавалерии.
Изложить все эти стратегические соображения Ростовцеву я не успел. Прозвучала труба, эскадрон выстроился в походную колонну по три и на рысях двинулся вслед за адъютантом. Мы с Рафиком пристроились за Ростовцевым – он с неудовольствием покосился на «чайников», возомнивших себя гусарами, но ничего не сказал.
Что ж, и на том спасибо… Я ощупал заткнутый за пояс наган (на этот раз я прицепил к рукоятке старый шнур от этишкета и петлю из него накинул себе на шею, как делали это в куда более поздние времена. Рафик на скаку то и дело щёлкал замком своего мушкетона, зачем-то обдувал пустую полку – нервы, нервы... Так-то, брат-храбрец: что сделано, то сделано, теперь уж ничего не изменишь, и остаётся полагаться только на удачу… и твёрдость руки. Пока, вроде, ни та, ни другая меня не подводили.
Эскадронная колонна приняла вправо, на обочину дороги, пропуская остермановых гренадер. Вид солдат был ужасен – окровавленные, кое-как перевязанные, многие без киверов и ранцев – они брели, поддерживая раненых, опираясь на приклады ружей – и при том ухитрялись сохранять какую-то видимость строя. Сумцы, миновав отступающую пехоту, выскочили на пригорок – и перед нами открылась затянутая сплошным дымом курганная батарея, все склоны которой пестрели от лошадиных трупов и бесчисленных мёртвых тел в разноцветных мундирах и блестящих кирасах. Адъютант-колонновожатый взмахнул рукой, Ростовцев отдал команду. Трубач вскинул свой инструмент и гусары, повинуясь звонкой трели, стали разворачиваться из колонны в редкую цепь вдоль края мелкого овражка, сплошь заросшего кустами ракитника.