X
Вернувшись из Смоленска, Гжегош сразу отправился к поручику Булгарину. Но  разговора не получилось: тот был весь в хлопотах, по случаю полученного только что приказа сопровождать с полуротой уран большой обоз с огнеприпасами. Обоз направлялся из Смоленска, где располагались большие воинские магазины, в Москву, и уланам Восьмого полка было предписано присоединиться к конвою в Вязьме. От Гжегоша Фаддей Венедиктович отмахнулся – «потом, ясновельможный пан, всё потом…» и велел тотчас собираться. Эскадрон, оставленный на постое в Вязьме, был раздёрган на сопровождение фуражирских команд, регулярно рассылаемых по окрестностям, и даже успел понести потери в стычках с мужиками и казачьими летучими отрядами. И вот теперь, чтобы наскрести достаточно сабель в сопровождение важному обозу, поручику пришлось прибегнуть к последнему резерву – сажать в седло несстроевых.
Впрочем, Гжегош не особенно расстраивался по этому поводу. Расспросив подхорунжего Конопацкого (ушлый поляк, как всегда, был в курсе происходящего даже раньше начальства), он выяснил, что обоз задержится  в Вязьме на ночь; следующая же ночёвка запланирована верстах в тридцати от города,  в селе Успенском, большом барском имении, стоящем поблизости от тракта.
Подобная задержка вполне соответствовала планам Гжегоша – вечером, когда уланы позволят себе расслабиться под защитой гарнизонных солдат, он наверняка выкроит время для откровенной беседы с поручиком. Конечно, подбить его сразу же пуститься на поиски мифического клада не получится, приказ есть приказ – но ведь уланы всего через пару дней отправятся назад, в Вязьму, и вот тогда…

Село Успенское со стоящей по соседству деревенькой Собакино были старинными владениями рода дворян Лопухиных. Большое барское имение, изрядно разорённое проходившими войсками, использовалось французами для остановок на отдых и ночёвки обозов и воинских отрядов. С некоторых пор там постоянно держали запас фуража, провианта, а так же маленький гарнизон – полуроту пехотных солдат, из числа выздоравливающих и нестроевых при двух полевых четырёхфунтовых пушках. Обоз, выйдя из Вязьмы рано утром, продвигался с черепашьей скоростью, и едва успел добраться до Успенского к темноте. Как и предполагал Гжегош, поручик не стал изнурять своих улан ночными караулами, вполне положившись на бдительность гарнизона. И обоз, и конвойная полурота расположились на ночь под защитой крепкой, с кирпичными столбами и крепкими коваными решётками ограды сада; расседлывали лошадей, распрягали повозки, разводили костры, чтобы варить ужин. Булгарин отправился ужинать в компании прочих французских офицеров во флигель, занятый «комендантом» имения. Гжегош же, наскоро перекусив,  прогуливался по бивуаку, в ожидании случая завести с поручиком беседу.
Проходя мимо одного из костров, он услышал женский смех. Он пригляделся – там расположились повозки маркитантов,  направлявшихся с обозом в Москву - надо полагать, в ожидании хороших барышей. Гжегош не сдержал злорадной усмешки, представив, какой кошмар ждёт всех этих людей через каких-то два-три месяца. Он нисколько им не сочувствовал – одно дело солдаты, с честью выполняющие свой долг, и совсем другое  - эти рыбы-прилипалы, стервятники, наживающиеся на чужой крови и поту. Впрочем, как ни относись к маркитантам, они по-своему необходимы, доставляя солдатам и офицерам то, что они не могут получить от казны или каким-нибудь иным способом. Тем более, что в маркитанты сплошь и рядом шли отставные военные, как правило, унтер-офицеры, сумевшие сколотить на военной службы скромный капиталец, но по-прежнему не мыслившие жизни вне армии. За такими нередко следовали и семьи  - жёны и дочери, помогавшие главам семейства в их непростом маркитантском труде. А порой и находящие иные, куда более предосудительные источники дохода…
Среди женщин выделялась свежим личиком и стройной фигуркой молоденькая дочь маркитанта – угрюмого лет, пятидесяти, типа, судя по вислым усам и старомодным косицам на висках – из бывших гусар. Девушка, одетая поверх платья, в доломан, расшитый нарядными шнурами, и высокий кружевной чепец, кокетничала с уланами, упорно не замечая сердитых взглядов, которыми одаривал её папаша.  Гжегошу вдруг пришло в голову, что  он давно уже не был с женщиной – и, совсем было, решился попробовать добиться благосклонности маркитантской девицы на ближайшую ночь, когда за оградой вразнобой затрещали ружья. Отовсюду неслись заполошные крики: «Cosaques! Cosaques!», им отвечали по-польски: «Козаки, пся крев!» с добавлением матерной брани, которою в Восьмом полку виртуозно владел чуть ли не каждый. Уланы торопливо вскакивали, расхватывали висящие на козлах сабли, и, щёлкая на бегу замками пистолей, спешили к коновязям. Гжегош последовал за ними, но в седло садиться не стал - вытащив из чехла карабин, он занял место за низкой кирпичной оградой сада, рядом с гарнизонными стрелками. Кидаться, очертя голову, в сабельную рубку с боевым кличем «Vive I'Empereur!»  или «Ще Польска не згинела!» в его планы пока не входило.

Отредактировано Ромей (14-03-2022 14:41:55)

Гжегош не смог бы рассказать, как оказался на заднем дворе усадьбы, возле опустевших коновязей. Помнил только, как грохнули картечью четырёхфунтовки, как полетели щепки от шпал, которыми были блиндированы борта кузова клятого шушпанцера. Помнил, как заорал «ядрами бейте, холера ясна, ядрами!», как кинулся опрометью к орудиям, и застал там только двоих парализованных страхом артиллеристов – остальные все, до единого, сбежали, испугавшись неумолимо наползающего кошмара. Он увидел торчащие из-под наклонного лобового листа жерла, одно из которых ещё дымилось – и буквально в последний момент успел метнуться вбок, уходя от очередного огненного языка. Вскочил, кинулся вглубь двора наперегонки с драпающими пехотинцами – и покатился по земле, когда за спиной взорвался поражённый огненным выстрелом зарядный ящик. Снова поднялся на ноги, и прижимая к гуди бесценный карабин (когда успел его подхватить?) побежал дальше, слыша за спиной кровожадные вопли крестьян, добивающих побросавших оружие французов.
Лошадь стояла засёдланная. Он подтянул подпругу, заскочил в седло, едва не грохнувшись с оземь, и поскакал, расталкивая спасающихся пешком обозных, к задним воротам. И – буквально нос к носу столкнулся с Булганиным, скакавшим вдоль ограды в сопровождении Конопацкого и двоих рядовых улан.
Вид у всех четверых был самый, что ни на есть, жалкий. Закопченные, прожжённые во многих местах мундиры и вальтрапы; Конопацкий потерял где-то саблю, пик, этого главного оружия улан нет ни у одного.  Сам Булгарин лишился щегольской уланской шапочки, во всю щёку – свежий ожог размером с половину ладони. Волосы опалены, глаза дикие, полны животного страха.
Но Гжегош обрадовался встрече даже с этими жалкими беглецами.  И оказался прав – не успели они отъехать на сотню шагов от усадьбы, как за спиной раздался пронзительный свист, визг, дробный копытный топот и гортанные вопли на чужом, явно не европейском языке. Гжегош обернулся и обмер – полдюжины всадников на низких мохнатых лошадях, в полосатых халатах и войлочных, отделанных мехом, шапках, догоняли их на галопе. Головной всадник привстал на стременах, вскинул маленький, сильно изогнутый лук, и низко, над самой головой поляка пропела стрела.
Башкиры! Курва мать, это башкиры! Грязные азиатские дикари, сущие скифы, готовые, если верить русскому поэту, рвать глотки культурным европейцам  своими жёлтыми кривыми зубами и пить горячую кровь…
Выучка не подвела улан: все четверо разом развернулись и пришпорили коней. Сверкнули выхваченные из ножен сабли; хорунжий Конопацкий вырвал из ольстра пистолет и вскинул, целясь на ходу. Он выстрелил за миг до сшибки, и башкир-лучник, выпустив из рук своё оружие, покатился с седла в дорожную пыль. Одновременно с этим другой улан, поражённый в грудь метким ударом башкирского копья, откинулся на круп - и конь унёс его прочь, уже бездыханным.
Гжегош рванул с плеча карабин, благодаря матку боску за то, что не забыл набить патронами магазин. Но стрелять было уже не в кого – уланы и башкиры смешались в яростной сабельной рубке, и поляк напрасно водил туда-сюда стволом, выцеливая неприятеля. Вот повис в стремени башкир с разрубленной шеей, из которой длинной струёй брызгала ярко-алая кровь; вот повалился, получив удар копьём в бок, улан. Конопацкий, ловко поднырнув под кривую саблю кочевника, крутанул на месте своего коня, навалился его грудью на низкорослую степную лошадёнку, и, приподнявшись на стременах, с размаха ударил башкира рукояткой пистолета по голове. Этот удар поставил точку в скоротечной сшибке – трое уцелевших башкир разом, как по команде, развернулись и поскакали прочь, пригибаясь к сёдлам и отчаянно нахлёстывая плётками своих лошадей. Гжегош поймал в прорезь прицела спину одного из них, но стрелять не стал. Какой, скажите на милость, прок от одного дохлого степняка, если бесценных патронов осталось раз-два и обчёлся? Нет уж, стоит, пожалуй, поберечь их для более достойной мишени.

Отредактировано Ромей (14-03-2022 22:16:49)

Для того, чтобы забрать с собой все захваченные повозки, пришлось звать мужичков из соседней деревеньки Собакино – очень уж велик оказался обоз, который мы застигли в Успенском буквально «со спущенными штанами». Победа была полная, трофеи велики – а всё же, задерживаться здесь лишнее время не стоило. Сколько-то французов наверняка сумели уйти верхами, и теперь могли могли позвать подкрепление – усадьба было традиционным местом ночёвок для следующих по Смоленскому шляху обозов и воинских частей, и французы, конечно, не потерпят партизанской занозы в столь чувствительном для себя месте.
Пока бегали в Собакино за возчиками, пока грузили на подводы немногочисленных раненых – по счастью, в-основном из числа неприятеля – пока будищевцы под руководством Антипа суетились вокруг повозок и фургонов да обдирали под шумок убитых,  Ростовцев велел накормить гусар. Благо, у одного из костров обнаружился чугунный котёл с ещё горячим супом, сваренным для гарнизонных солдат – но так и не попавшим во французские желудки. При котле маялся неизвестностью щуплый солдатик из нестроевых – вооружённый поварёшкой на длинной деревянной ручке, он счёл за благо сопротивления не оказывать и сдался сумцам, на его счастье подоспевшим к костру прежде будищевцев.
Когда мы подошли к костру, французик что-то угодливо затараторил, часто кланяясь. Ростовцев ответил; тогда француз извлёк из-под полотняного, в пятнах жира и копоти, передника большую деревянную ложку, зачерпнул из котла и подув на содержимое, протянул поручику. Ростовцев брезгливо понюхал, но всё же отведал угощение, после чего о чём-то спросил. Француз торопливо ответил, всё так же угодливо сгибаясь в пояснице.
Говорит: в котёл клали конину. – пояснил мне Ростовцев. – А так ничего, наваристый супец. Скажу, чтоб ещё варил, на всех тут не хватит…
Действительно, в котле супа было не больше, чем десятка на два едоков.
Ростовцев произнёс ещё несколько фраз по-французски и перевёл мне ответы. Оказывается, суп этот был своеобычным блюдом во французской армии. Варили его так: клали в котёл мясо из расчёта четверть кило на литр воды, варили на медленном огне три-четыре часа, после чего добавляли мелко нарезанные овощи, отдавая предпочтение луку, и рис – последний был у французов в широком употреблении.  Суп получился густой, наваристый, напоминающий чем-то солдатский кулеш; перед едой в него следовало накрошить ещё и хлеба. Оказалось, что тарелок или котелков у солдат не было, как не имелось их и в ротном хозяйстве – ели из общего котла, подходя к нему с ложками в порядке старшинства. Однако наш французик сервировал стол для сумцев, разливая своё варево в настоящие фарфоровые тарелки, взятые, вероятно, тут же, в разорённом имении.
Проглотив первую ложку, я понял, насколько проголодался – и не заметил, как выхлебал тарелку до дна. По примеру гусар, отломил корку от краюхи, подобрал остатки супа со дна – и принял у сидящего рядом вахмистра манерку с хлебным вином. Французик-повар суетился, подливал черпаком супа по тарелкам – радовался, что его стряпня пришлась русским по вкусу. В какой-то момент он даже затянул песенку. Я узнал её – эта песня частенько звучала у костров реконструкторов, особенно тех, что шились на французов, да и в Ютубе можно было найти ролики с ней под названием «Марш старых воччунов» или «Песенка о луке».
«…Жэм люаньон фритт а люиль, жэм люаньон канн тиль э бон!
- Жэм люаньон фритт а люиль, жэм люаньон канн тиль э бон!..»*
Рассевшиеся возле костра на бочонках и досках, положенных на обрезки брёвен гусары не понимали ни слова, но слушали, похохатывали и даже пытались подпевать – особенно припев, который и запоминать-то не надо, он сам ложился на язык:
«…Опа, камарад, опа, камарад, опа-опа-опа!..
- Опа, камарад, опа, камарад, опа-опа-опа!..» **
Француз, воодушевлённый благожелательным вниманием недавних врагов старался вовсю, отбивая ритм поварёшкой:
«…Мэ па дуаньон оз отришьян
Па дуаньон а ту сэ шьян!..
- Мэ па дуаньон оз отришян,
Па дуаньон а ту сэ шьян!..» ***
Я принял у сидящего рядом гусарского вахмистра манерку и сделал добрый глоток хлебного вина и протянул тарелку – большую, тонкого фарфора, расписанную тёмно-синими и золотыми узорами – за добавкой.  А от костра неслось дружное:
«…Опа, камарад, опа, камарад, опа-опа-опа!..
- Опа, камарад, опа, камарад, опа-опа-опа!..» - причём пели хором и гусары, и казаки и даже подтянувшиеся на аппетитный запах лукового варева будищевцы. Кроме прочих, я заметил у костра и дядю Васю – наш боевой механизатор с удовольствием хлебал большой деревянной ложкой суп, то и дело прикладываясь к манерке. Усталый «бронепердунок» потрескивал остывающим движком в стороне, шагах в десяти, - крестьяне уже привыкли к невиданному агрегату и не шарахались прочь, едва унюхав солярово-резиновую вонь.
Мне это только кажется, или жизнь, и правда, потихоньку начинает налаживаться?

*(фр.) Я люблю лук, обжаренный в масле,
Я люблю лук, он такой вкусный!
**(фр.) В ногу, товарищи, в ногу, товарищи,
В шаге, в шаге, в шаге!
*** (фр.) Никакого лука австрийцам,,
Никакого лука этим псам!

Отредактировано Ромей (15-03-2022 16:38:35)

XII

Булгарин раскис прежде, чем они успели отъехать от усадьбы хотя на пару вёрст.  Гжегошу даже сделалось неудобно за этого, хоть и не вполне польского, но всё же офицера. Уланский мундир, мундир Великой Армии всё же обязывал, если не к сдержанности (это вообще не про его соотечественников), то хотя бы к умению владеть собой. Этот же, с позволения сказать, поручик, принялся ныть, причитать, чуть ли не слезу пустил, сокрушаясь, что теперь его отдадут под суд за потерю вверенного ему обоза, за гибель отряда, которым он командовал, за то, за сё… Гжегошу в какой-то момент даже захотелось крикнуть: «ну так возьми и застрелись, пся крев! Или дезертируй, если на что другое кишка тонка!»
Но сдержался; несмотря на нынешнее бедственное положение, он всё ещё нуждался в помощи Булгарина. Сейчас, пожалуй – даже сильнее, чем когда бы то ни было. К тому же момент был необыкновенно удобный: страдающий по своей загубленной карьере поручик легко может клюнуть на обещание разом загладить все прегрешения, доставив императору поистине бесценные сведения, полученные из будущего. Конечно, в этом случае о байке с кладом драгоценной посуды придётся забыть - и честно рассказать, что именно покоиться на дне лесного озерка. Но эта мысль Гжегоша не пугала: Булгарин находится сейчас в таком расстройстве чувств, что способен, кажется, поверить любой небылице.
Сказано – сделано. Примерно через полчаса  они остановились, чтобы дать отдых измученным лошадям. Гжегош, подобно своим спутникам, спешился, ослабил подпругу, привязал коня к дереву так, чтобы тот мог вволю пощипать травки – и сделав знак подхорунжему Конопацкому, чтобы тот поглядывал по сторонам, отвёл Булгарина в сторону.
Убедить поручика оказалось даже проще, чем он думал поначалу. Тот отлично разглядел «бронетрактор», испытал потрясение, едва не попав под струю импровизированного огнемёта. И когда Гжегош в качестве решающего аргумента предъявил ему мосинский карабин, продемонстрировав горсть патронов и механизм перезарядки,  Булгарин даже не пытался возражать – только крутил невиданное оружие в руках, клацал рукоятью затвора  и спрашивал по-русски: «это что же вы, батенька, значит, из грядущего?»
Последние же сомнения развеяла книга, предусмотрительно прихваченная Гжегошем из клубной библиотеки. Причём самое сильное действие оказало на Булгарина не заглавие «Тарле. Наполеон», и не указанный ниже год издания, 1957-й – а бросившиеся в глаза неправильности в орфографии текста. Фаддей Венедиктович и сейчас уже проявлял склонность к литературным занятиям, и в будущем вообще должен стать писателем, журналистом и книгоиздателем – поэтому видимо, строки, отпечатанные на русском, но претерпевшем некоторые изменения, языке оказались для него особенно убедительны. А уж когда он увидел на одной из вкладок фрагмент старого текста со всеми положенными «ятями» и «ерами» и «фитами» - он чуть ли не затрясся и поглядел на поляка до того потерянно и жалобно, что тому даже на мгновение стало его жаль.
Но сейчас было не до сантиментов. Гжегошу до зубного скрежета хотелось прямо сейчас, немедленно двинуться на поиски вожделенного клада – но здраво рассудив, что в ночном лесу они только заплутают, а то и перекалечат ноги лошадям, согласился с предложением устроить привал на ночь. В глубокой яме под выворотнем поваленной сосны затеплили костерок (Гжегош поверг Будгарина в очередной ступор, когда пустил в ход бензиновую зажигалку), перекусили сухарями, нашедшимися в саквах у Конопацкого – и, договорившись, кто в какую очередь заступит на караул, улеглись спать на расстеленных по земле вальтрапах.

Отредактировано Ромей (16-03-2022 10:02:00)