Я протянул кружку прямо через костёр – благо, дрова уже прогорели и жёлто-красные язычки огня стали маленькими. Девчонка-дежурная, приставленная к заветному кану, зачерпнула половник и доверху наполнила посуду. Я осторожно, двумя руками,   принял – горячо, а уж запах!..
Сухой закон – сухим законом, но народу требовалось срочно снять напряжение. Обнаруженная телега, сумасшедшая версия о «кладе Наполеона» и последовавшее за тем жестокое разочарование  - всё это крепко ударило по нервам нашего сплоченного коллектива. К тому же имелся и другой повод, вполне комильфотный: у двоих ребят-поисковиков днюхи, и по этому случаю решено было позволить некое послабление в плане горячительных напитков. Так что пришлось мне варить свой фирменный глинтвейн – ритуал, без которого до сих пор не обходится не один из выездов. Красное, лучше креплёное, вино, корица, гвоздика, сахар, два выжатых и нарезанных лимона, яблоко, тоже мелко наструганное, а под конец - полкружки водки на кан, восполнить неизбежную утерю градусов. И, штрих мастера – опустить в ещё не закипевшую жидкость марлевый мешочек со свежей, слегка перетёртой хвоей. Аромат от этого получается умопомрачительный, сугубо лесной…
Устроившийся напротив парень отхлебнул из своей кружки и потянулся за гитарой. Взял пару аккордов, подкрутил колки и запел:
«…И вновь над головой костер качает дым,
Бредет сквозь лес в обнимку с песней тишина.
А мы идем искать ровесников следы,
Которые на полстолетья старше нас… »
Неформальный гимн поисковых отрядов, без которого не обходятся ни одни подобные посиделки. Будут, конечно, и другие песни – и из репертуара подзабытого КСП с реизменным Визбором и Городницким, и популярный среди нового поколения Калинкин с его навязчивой танкофилией. Или вообще что-нибудь ролевое -  про мечи и эльфов с прочими орками. Но сначала – вот это. Всегда. Традиция, аднака…
«…Им больше не стареть, и песен им не петь,
И что на сердце, никому не высказать.
Последние слова наткнулись на свинец,
Да не над всеми обелиски высятся.

Над ними то дожди, то ветер ледяной,
И быль в летах сплетается с легендами,
Ребят не воскресить ни бронзой орденов,
Ни песней, ни муаровыми лентами…»
Поисковики слушают, затаив дыхание. Многие подтягивают, порой невпопад, неумело -  но где песни у костра, а где вокальные таланты?  И так хорошо, особенно под кружку горячего глинтвейна и ломоть поджаренного на прутике бородинского, от души сдобренного крупной, с чёрными перчинками, солью.
Толя подтолкнул меня локтём в бок.
  - А мы, помнится, пели «на четверть века старше нас…» - прошептал он.
Я подумал и мотнул головой.
- Не, только в первом куплете. А в последнем – уже «на полстолетья». Песня-то  когда ещё написана…
- Да, в середине шестидесятых. точно… - Толян кивнул и без перехода сменил тему. – Слушай, насчёт книжек этих – что думаешь?
- Что тут думать? Не знаю. Когда будешь в райцентре – попробуй пошарить по архивам, может, чего отыщешь…
Толик уныло кивнул. Совет из разряда «поди туда, не знаю куда». Поиск в архивах хорош, когда хотя бы примерно представляешь, что тебе нужно. А тут – что искать? Сведения о передачи част книжного фонда из библиотеки ДК совхожза «Знаменский» кому-нибудь ещё?
И вообще – не книги сейчас интересовали каждого из поисковиков.  Им-то ещё можно найти объяснение – в конце концов, совхоз действительно недалеко, и мало ли куда они могли их отправить? А вот ружья времён наполеоновского нашествия – дело совсем другое. Помнится, в тёткином ДК был крошечный краеведческий музей - но там, по большей части, экспонаты, относящиеся к периоду Великой Отечественной…
«…А им хотелось жить семи смертям назло,
Семь раз не умирают - дело верное,
Вперед! - и встали в рост, и шли на танки в лоб
С винтовкой образца девяносто первого.

Нам в памяти хранить простые имена,
Ни временем не смыть их, ни обманами,
Нам в памяти хранить и чаще вспоминать.
Ровесники, не быть вам безымянными…»
Песня закончилась. Я встал, хрустнув суставами – годы, чтоб их……
- Пойду, пройдусь Что-то мне слегка не по себе…
- Опять сердце? – забеспокоился Толян, который был в курсе моих диагнозов - Может, нитроглицерину? Я сейчас сбегаю… Или, хочешь, с тобой?..
- Я помотал головой.
- Ерунда, глинтвейна, наверное, перебрал. Посижу на берегу, проветрюсь – и вернусь. А ты сиди тут с ребятами, незачем за мной ходить.
Неприятности начались, стоило мне устроиться на табуретке, на том самом болотистом бережку, неподалёку от вытащенной на берег телеги. Сначала сердце заколотилось в диком и каком-то рваном темпе. Руки и ноги онемели, перестали слушаться, в ушах нарастал навязчивый звон, перед глазами поплыли чёрно-кровяные круги.
«…Инсульт? Дурак, отказался от компании Толика, так и помрёшь теперь в одиночестве…» - только и успел подумать я, когда звон стал оглушительным, и…

Отредактировано Ромей (05-02-2022 14:40:52)

Это и была скамейка. Сосновая, и явно не из «Икеи» - выкрашена масляной краской в цвет, который принято уклончиво именовать «детской неожиданностью». Скамейка вместе ещё с тремя точно такими же стояла, образуя полукруг, перед печкой-голландкой – чугунная дверца топки распахнута настежь и слышно, как внутри гудит пламя. Значит – тяга отличная, да и дров никто не жалеет. Вон они, сложены аккуратной горкой на стареньком верёвочном коврике рядом с кочергой и железным, на длинной ручке, совком для золы. Других источников света в комнате нет – маленькие окна занавешены пёстрыми, в цветочек, тряпками, одинокая лампочка в жестяной тарелке под потолком не подаёт признаков жизни.
- Никит, знаешь, за что Онегин застрелил Ленского? – спросил кто-то справа. – за то, что держал тару!
Смех. Человек десять сидят на лавочках и радостно гыгыкают в ответ на бородатую шутку. Я обалдело смотрю на собственные руки: в одной большая, бутылка тёмно-зелёного стекла – «огнетушитель» ноль-семь литра, с рыжей этикеткой, на которой значится «Портвейн белый  «Агдам». В другой – стакан. Гранёный. Край довольно прилично сколот, и надо быть осторожнее, если не хочешь порезать губу.
Стоп… какой ещё «Агдам»? В последний раз я пил эту бормотуху… да, в самом начале девяностых, после чего она напрочь  пропала с московских прилавков.
Словно во сне  набулькиваю в стакан мутно-жёлтой жидкости примерно на две трети и пускаю  вожделенную тару дальше, по кругу. Попутное наблюдение – руки не мои. То есть, мои, вон, даже рубец на тыльной стороне ладони, полученный классе в девятом на уроке труда на месте – и всё же не мои. Слишком молодые, слишком свежая кожа, слишком мало на ней шрамов, уже других, приобретённых за следующие лет тридцать с хвостиком…
...«за тридцать»?.. Позвольте, а сейчас-то мне сколько? И кто эти люди, что сидят рядом, хлещут гадостное азербайджанское пойло и весело ржут над незатейливыми шутками, бородатыми, что твой дядька Черномор?
- Кто «Агдам» сегодня пил, тот девчатам будет мил! – объявляет под всеобщий смех сосед слева. Судя по горбатому монументальному носу и явственному акценту – сам уроженец солнечного Закавказья.
Да ведь я же его знаю! Ну, да, конечно: Рафик Данелян, с которым я пять лет кряду просидел в одной аудитории родимой альма матер – сейчас ему на вид лет двадцать, не больше.
…помнится, Рафик был на год старше. Значит, мне сейчас?..
На этом сюрпризы не заканчиваются. Какое там! Прямо напротив меня скалится во все тридцать два белоснежных зуба Далия. Она из Алжира, чистокровная арабка - учится у нас по студенческому обмену в рамках СЭВ, как и её соседка Матильда, гостья из солнечной из Болгарии. В сердце что-то ворохнулось и замерло – нет, не время, потом…
Рядом с девушками с комфортом устроился наш комсомольский вожак  – в смысле, секретарь комитета комсомола курса. В руках у него, конечно же, гитара, и он, кончено же, пытается всучить её соседу справа – тот упирается, поскольку руки заняты ещё одним «огнетушителем» и жестяной эмалированной кружкой. Впрочем, сопротивление долго не продлилось: приложившись от души к горлышку бутылки, но взял гитару и завёл «Лыжи у печки стоят».
Кстати, лыжи тоже имелись в наличии: изрядная их охапка х стояла в углу, и на одной из пар, красных с белой полосой и надписью «Karjala», крупно, неровными буквами было выведено «Спорт.каф» и одинаковые двузначные номера. Рядом пучок лыжных палок - таких же допотопных, с железными кольцами на брезентовых ремешках.
И тут меня накрывает. Я залпом опорожняю стакан (ухитрившись при этом не порезаться) и крепко, на этот раз по собственной инициативе, зажмуриваюсь.
…я что, уже там? Так предупреждать надо…
И, словно лёгкое дыхание ветра возле уха:
«…а то тебя не предупредили!..»
Нет, это уж точно глюки. Или я попросту, без затей, спятил?
Решительно отбираю у Рафика бутылку - это дело срочно следовало немедленно осмыслить... единственно доступным в данный момент способом.

Отредактировано Ромей (05-02-2022 23:49:00)

III

Восемнадцатого августа сего, одна тысяча восемьсот двенадцатого от Рождества Христова года авангард Grande Armée занял  без боя Вязьму. Наполеон остановился здесь на ночь, заняв большой двухэтажный дом купчихи первой гильдии Гайдуковой в восточном предместье города. Проходящие через Вязьму войска видели императора в окружении свиты,   сидящем на стуле в палисаднике дома, где он вёл разговор с русским дворянином. Двадцатого августа, генерал от инфантерии Михаил Илларионович  Кутузов, за три дня до этого утверждённый Чрезвычайным комитетом на должность главнокомандующего, прибыл в сельцо Царёво-Займище и принял командование над объединённой русской армией. И в этот же день поручик Никита Ростовцев получил письмо из родительского имения под Вязьмой.
Эскадрон Сумского гусарского полка, где он состоял в должности ротного командира, сутками раньше побывали  в деле у деревни Лубино – в составе арьергардного заслона генерала Тучкова-первого, отбивавшего натиск корпуса маршала Нея. Впрочем, «побывали в деле» - это пожалуй, громко сказано: весь день «жёлтые гусары» простояли во второй линии, не имея возможности отличиться. Николай с прочими офицерами эскадрона отчаянно завидовал мариупольским гусарам - те ходили в атаку на французскую пехоту, и вырубили её дочиста.
Дело, уже получившее официальное название «битва у Ватутиной горы» Закончилось для русских не слишком счастливо. Генерал Тучков, возглавивший уже при лунном свете атаку екатеринославских гренадер, получил штыковую рану и попал в плен. Тем не менее, потери французов превысили наши почти вдвое – восемь с половиной тысяч против пяти, - и отряд отступил в полном порядке, выиграв первой армии достаточно времени для отхода  за Днепр. Сумцы же, находясь в резервах, сохранили силы и людей и лошадей, вследствие чего были отправлены вперёд отряда, в Царёво-Займище - куда и прибыли наутро следующего дня.
Селение, как и раскинувшийся вокруг воинский лагерь гудели растревоженным пчелиным ульем. Бегали туда-сюда вестовые и адъютанты, ежеминутно прибывали и отправлялись курьеры с пакетами и устными распоряжениями. Новый главнокомандующий третий час заседал в самой большой избе со своим новым штабом. Генерал-квартирмейстером всех армий стал Вистицкий-второй, его помощником — Толь; на должность начальника штаба после недолгих колебаний определили генерала от кавалерии Бенигсена. Дежурным генералом, непосредственно распоряжавшимся всем тем хаосом, что творился  во временной штаб-квартире, был   назначен генерал от инфантерии Пётр Кайсаров. От его адъютанта Ростовцев и получил заветный, кремовой бумаги, конверт - и оставалось только удивляться, как послание не попало во всеобщей суматохе. Видимо, роль тут сыграло то, что отец поручика, отставной драгунский полковник Андрей Ильич Ростовцев  с Кайсаровым приятельствовали - и тот отнёсся к корреспонденции старого товарища с особым пиететом.
Вскрыв концерт, поручик трижды прочитал письмо. Задумался на некоторое время - после чего, поручив денщику спешно готовить лошадей, отправился прямиком в палатку эскадронного командира.

- Да вы, верно, обезумели, граф! – ротмистр озадаченно смотрел на посетителя. Пяти часов не прошло ещё, как мы прибыли сюда, а вам снова неймётся! А коли будет приказ к выступлению – как потом станете догонять эскадрон?
- Абнакнавенно, как говорят мои гусары. – усмехнулся в ответ Ростовцев. – Верхом. Да и не будет никакого выступления, Платон Романыч. Я это наверное знаю – адъютант Кайсарова, который передал мне письмо, говорил, что мы простоим в Царёво-Займище ещё дня два. За это время я вполне успею съездить до Бобрища и вернуться назад.
- Бобрище – это имение вашей семьи?
- Деревенька, триста душ. Отец унаследовал её в седьмом году, после смерти двоюродного дяди.  Полгода назад он перебрался в дядину усадьбу – приглядеть, привести всё в порядок. Дело – оно ведь хозяйского глаза требует, всего на управляющего не скинешь… Ну и матушку с сестрой с собой перевёз, что им одним в глухом ростовском имении мыкаться? Здесь же – новые соседи, знакомства. Жизнь, одним словом.
- А тут  Бонапарт. – понимающе кивнул ротмистр.
- Верно. Отец, сам участник  итальянского похода графа Суворова не верил, что неприятелю пустят так далеко проникнуть в пределы России, и до последнего тянул с отъездом. А когда пал Смоленск и стало ясно, что надо всё бросать и как можно скорее уезжать – его, как на грех, разбил ишиас. Вот он и написал мне: «приезжай, мол, срочно, помоги вывозить мать и сестру. Я-то один, да с прострелом в спине, ни на синь пороху не сделаю…»
- Ну, раз так… - эскадронный командир задумался. – Семью, конечно, надо вывезти. Говорите, Бобрище это ваше недалече?
- Двадцать пять вёрст, просёлками выйдет все тридцать. На свежих лошадях в полдня доберёмся.
- Что ж, поручик, отправляйтесь. Только… - он ненадолго задумался. – в одиночку всё же вам ехать не след. Мало ли что случится?
- С вашего позволения, господин ротмистр, корнет Веденеев и прапорщик Вревский вызвались меня сопровождать.
- Роту свою на кого оставите?
- На корнета Деева. К тому же у меня толковый вахмистр, вдвоём справятся.
- Ну, раз так, то Бог вам в помощь. Вылазку вашу так и быть, одобряю. Только осторожнее,  по окрестным деревням рыщут шайки мародёров. Мужичков здешних тоже стоит попастись -  были уже случаи, когда они не только французских фуражиров, но и барские усадьбы разбивали, чтобы потом всё на супостата свалить.
- Наши, бобрищевские мужики не такие. - заспорил поручик.  - Они дядю-покойника любили, да и батюшка мой был к ним добр. Барщину похерил, всю деревню перевёл на лёгкий оброк и много ещё нововведений полезных задумал, прежде, чем француз заявился.
- Все они такие, поручик… - ротмистр невесело улыбнулся. – Вы молоды, не чужды некоторого идеализма - а я, поверьте,  разного в жизни насмотрелся. Ну да ладно, ступайте, только   Христом-Богом вас молю – осторожнее! Не хватало ещё нарваться как-нибудь глупо…

Отредактировано Ромей (07-02-2022 03:26:03)