Смотрел, но не читал

Подходим к телеге. Савраска уже успокоилась – опустила голову, щиплет проросшую на обочине травку. М-да, прямо скажем – не иноходец, кожа да кости – вон как рёбра торчат…
Наклоняюсь, поднимаю заднюю ногу. Кляча недовольно фыркает, но трапезы не прерывает. Как я и думал – подков на этом копыте отродясь не было.
Рафик с Гжегошем тем временем шмонают телегу. Содержимое  - ни дать, ни взять, лоток на Измайловском вернисаже: какие-то рогожи, деревянное ведро, запасной хомут, моток сыромятных ремней, потёртых, кое-где связанных узлами.  Пеньковая верёвка, бережно смотанная. Есть топор на длинной ручке, грубой, деревенской ковки. Отточен, однако, на славу.
Отдельно лежит манерка – нечто вроде плоской жестяной, литра на два, фляги с жестяным же стаканом, надетым поверх деревянной пробки. Такие носили на ремне через плечо, или притягивали ремешками  к солдатским ранцам  - вон, даже ушки специальные припаяны по бокам - и держали в них воду, или, скажем, квас. А то и   чего покрепче.
Выдёргиваю пробку зубами. В нос шибает густое сивушное амбре. Кто бы сомневался…
- Ну как, ребятки, нашли что-нибудь интересное?
Это тётя Даша. За ней, в некотором отдалении спешат остальные студенты – ну конечно, всем интересно, что тут за аномалия….
В руках у тётки старенькая охотничья тулка-курковка. В «особых фондах» я её не заметил – тоже, наверное, от мужа осталась. А карабинчик-то решила пока не светить. Что ж, разумно…
Никита, глянь, что это?
Мати протягивает мне шапку, в спешке оброненную одним из беглецов. Колпак из бурого корявого сукна, типичный крестянский головной убор. А это что?
- Внутри лежало. – поясняет девушка. – Бумажки какие-то, я не стала смотреть. Может, его документы? 
Разворачиваю – мутно-жёлтая довольно плотная бумага, типографский текст с «ятями» и «ерами», бледные иловые печати. Поверх текста – размашистые хвостатые подписи. И правда, аусвайс?
Гляжу на солнце – ага, и водяные знаки имеются, правда, едва различимые.  Ах вот оно что…
«Объявителю сей государственной ассигнаціи платить ассигнаціонный банкъ пять рублей ходячею монетою».
- Это ассигнации. Старинные бумажные деньги. Номинал пять рублей, номера указаны и…  - я помедлил. - И ещё, ниже – год выпуска. Тысяча восемьсот восьмой.  «1808 года».
Прочитанное произвело на аудиторию впечатление. Ребята потрясённо молчат, после чего Гена Мартынов неуверенно спрашивает.
- Это что, начало прошлого века?
- Ага. – киваю. – Раритет, мечта любого нумизмата.
- Интересные тут нумизматы ездят…. – Гжегош издаёт лёгкий смешок.  - Страшно подумать, какие могут быть филателисты…
Ребята шутку не поддержали. Я их понимаю: обстановка не слишком-то располагает к веселью, скорее уж – к невесёлым мыслям насчёт собственного будущего. Кажется, начали догадываться? Мне-то давно всё понятно… ну, не давно, а с того  момента, как увидел ассигнацию.
Ладно, пошли в дом,  - говорю. -  Там рассмотрим внимательнее.
Как ни странно, никто мне не возразил. Студенты по одному потянулись к клубу, прыгая через грязные лужи, в которые стремительно превращался наш новогодний снежный покров. Тётя Даша, чуть помедлив, пошла за ними – двустволку она несёт на плече. Я помог Рафику выпрячь савраску из обломков телеги (не бросать же животину посреди дороги?) прихватил топор, манерку   и поплёлся за остальными. Голова гудела, словно чугунный колокол.
…значит, всё-таки 1812-й год? Что ж, можно было догадаться…

VI

- Схватить мер-р-рзавцев и сдать в полицию!
Сказать, что Ростовцев был в ярости – значило бы сильно смягчить положение вещей. Когда ему рассказали, что деревенские мужички, мало того, что отказались разорять свои дома и уходить из деревни, так ещё и вознамерились помешать отъезду господ – осатанел окончательно и собрался тут же, не теряя ни минуты, скакать в деревню, карать бунтовщиков. Если бы не слёзы маменьки и не уговоры старого графа, неизвестно ещё, как дело бы обернулось – настроен поручик был весьма решительно.
- Какая там полиция…. – старый граф безнадёжно махнул рукой. – Отсюда до самого Можайска ни одно исправника не сыскать.
- Тогда перепороть! – предложил поручик. - Для этого исправник не нужен.
- Погоди, Никита. – граф тяжело всталс кресла – ишиас ещё давал о себе знать. - Ну, пропишешь ты им ума в задние ворота – так ведь не пойдёт впрок!  Только озлобятся, а ведь нам ещё мать с сестрой вывозить, добро какое ни то… Стоит ли?
- Так что же, спускать?
- Зачем? – удивился Андрей Ильич - Побьёте Бонапартия, вернёмся – тогда и спросим за всё. На каторгу пойдёт, негодяй!
- А ежели сбежит?
- Скатертью дорога.  Подохнет где-нибудь под забором, аки пёс шелудивый, нам же меньше хлопот.
Ростовцев задумался. В словах отца, несомненно, имелся резон.
Маленький отряд успел в имение раньше фуражиров – если верить дворне, которую старый граф то и дело рассылал по окрестностям, французов в окрестностях пока видно не было. А вот настроения бобрищевских мужичков внушали некоторые опасения: они собрались на сход, продолжавшийся без перерыва уже вторые сутки. Заводилой выступил староста Аким: уговаривал никуда не уходить, убеждал, что «и под хранцузом жить можно, а добро – оно своё, потом и кровью досталось. Разорить недолго, а дальше что?  Баре, известное дело, в Москву уедут, а нам - с голоду пухнуть?» В общем, по мнению «лазутчиков» - «продался с потрохами супостату и мутит обчество, иуда…»
Наслушавшись этих речей, бобрищевские осмелели. Кто-то предложил потребовать от барина раздать господское зерно по дворам – «им-то всё одно ни к чему». Идея нашла отклик, зазвучали призывы идти разорять усадьбу - и только появление пяти вооружённых до зубов кавалеристов остудило горячие головы.

- Дурачьё вы тёмное, лапотное!   Завтра, а то и сегодня  здесь будет отряд французских фуражиров - ограбят дочиста, а кого и убьют! Собираться надо и уходить, а вы бунтовать удумали!
Корнет Веденеев, вовремя осознавший, что если позволить действовать Ростовцеву говорить, дело может принять скверный оборот, попытался взять роль посредника на себя. Пока получалось у него неважно – мужики переминались, переговаривались, но продолжали гнуть свою линию. 
- Ничо, барин, как-нибудь переживём хранцуза. – заговорил Аким. -  Давеча вот, мужики из Куркина приезжали, так у были эти ваши… фужеры. Говорят: обходительные, дурного ничего не сделали, за взятое заплатили без запроса казёнными бумажками. Даже серебро, говорят, давали. Так чего ж нам бежать?
- На каторгу захотел? – взревел, не выдержав, поручик.  - За способствование врагам престол-отечества Сибирь полагается, навечно!
- А ты не пужай, барин. - насупился староста. – Мы, чай, пуганые. Своих так и быть, забирай, мешать не будем. А нас не замай, сами как-нибудь…
Веденеев покосился на Ростовцева. На того было страшно смотреть: на потемневшем лице ходили красные пятна, глаза метали из-под густых бровей молнии, пальцы тискали рукоять сабли.
«…ну, сейчас начнётся…»   
Корнет не ошибся - поручику до зубной боли хотелось прямо сейчас, без промедления, перепороть дюжину зачинщиков, а коли станут сопротивляться – вздёрнуть на осине.
Так они, небось врут, эти куркинские!
Не… - Аким помотал головой. - Они показывали бумажки, которые эти… сигнации. Настоящие, новенькие, аж хрустят…
- Настоящие и нет – тебе-то почём знать? – презрительно усмехнулся корнет. – Позаритесь - потом не жалуйтесь, что остались без портков!
- Не боись, барин, не будем. А вы - езжайте себе с Богом, не доводите обчество до крайности…
Эта неприкрытая угроза, а особенно – нагловатый блеск в глазах старосты -  переполнила чашу терпения поручика.
- Ну, хватит болтовни! Ты и ты… – он ткнул пальцем в ближайших мужиков. – Вяжите подлеца, и чтоб покрепче!
Назначенные неохотно вышли вперёд и стали  распоясываться - но под тяжёлыми взглядами из толпы замялись и попятились. Это было открытое неповиновение: Ростовцев уже прикидывал, кого рубить первым, когда из-за крайней избы выскочил, размахивая руками, расхристанный, всклокоченный, вопящий во всю глотку мужик.

«…Я умоляю, как человека,
Эй, генацвале, слушай меня!
Без кинжала, нет абрека,
Нет джигита без коня…»  -  пропел я.  - Коня тебе не дали, так хоть кинжалом решил обзавестись?
- Слушай, какие джигиты-шмигиты, а? – немедленно обиделся Рафик. - Я тебе что, грузин, чечен? А нож пригодится -  ты, вон, с наганом, Гене винтовку дал, даже у тётки твоей ружьё! А мне что же, с голыми руками ходить? Нехорошо это, брат, нечестно!
«…ну да – Кавказ есть Кавказ, война есть война. Стоит только ею запахнуть, и  у любого, даже у интеллигентного армянского студента, руки сами тянутся к холодной стали…»
Я вспомнил фотографию, которую Рафик прислал мне в девяносто втором. Весёлый, бородатый, в драном, закопченном камуфляже, со «Стечкиным» на боку и РПГ-7 на плече, он позировал на фоне сгоревшего азербайджанского Т-64. Письмо добиралось до меня долго, не по почте, с оказией – и когда я рассматривал этот снимок, то ещё не знал, что он подорвался на «лягухе»  и валяется в госпитале без обеих ног.  Меня передёрнуло.
«…не дай Бог, и здесь нарвётся…»
- А ты тётю Дашу попроси - может, уступит свою берданку? – предложил я. – Правда, на велике с ней будет неудобно – длинная, по спине колотится…
- Просил уже. - горестно вздохнул Рафик. – Не дала. Взамен предложила вот это.
И продемонстрировал длинный штык от чешской винтовки в паяных жестяных ножнах с кожаным кармашком-подвесом на ремень – он-то и напомнил мне песенку Боярского из старой советской комедии. Впрочем, какой ещё старой – «Сватовство гусара» выйдет на экраны только в восьмидесятом. Или его по телевизору покажут?
«…ох уж мне эти временные парадоксы… надоело до чёртиков. А ведь, если подумать – ещё и суток не прошло…»

Подготовка к вылазке не затянулась. Велосипеды привели в порядок меньше, чем за час. Мне достался старенькая, но вполне ещё работоспособная  «Украина», Рафик оседлал складную «Каму». С третьим вышла заминка – подростковый «Орлёнок» даже с выкрученной до упора рулевой колонкой и штангой для седла был мал для любого из парней. В итоге, машина досталась Мати – пусть едет, решил я, здесь и без неё справятся. Тем более, что глядела она на меня такими влажными, обещающими всё глазами…
Я помотал головой, отгоняя грешные мысли. Нам предстоит отнюдь не романтическая прогулка с девушкой, а разведка, быть может, даже разведка боем. Хотя последнее вряд ли.  После бегства экипажа телеги на дороге и на опушке леса, окружавшего здание клуба, не было замечено ни души, хотя наблюдение и велось на полном серьёзе – тётка выдала нам ключи от чердака и теперь там постоянно торчал дозорный со стареньким армейским биноклем, позаимствованным, как и Рафиков штык, с музейного стенда.
До Бобрищева, стоящего на месте будущей центральной усадьбы совхоза «Знаменское», мы добрались за четверть часа. Не доезжая сотни метров до поворота, за которым по моим расчётам должно было открыться деревня, я скомандовал сворачивать в лес. Соваться напролом в деревню не стоило – народ там дремучий, вполне могут встретить непонятных чужаков в вилы. Лучше уж сделать крюк, а за перипетиями пейзанской жизни понаблюдать откуда-нибудь с опушки - тем более, что бинокль у меня тоже имелся, двойник того, что остался у караульщика на крыше ДК.
Деревня гудела растревоженным пчелиным ульем. С трёхсот метров, отделявших наш наблюдательный пункт от окраины, мы, кончено, не могли разобрать ни слова – но ясно видели и скопившуюся возле колодца толпу, и появление вооружённых всадников, и едва не случившуюся стычку. Минут через десять страсти поулеглись, мужики стали расходиться, а верховые, поторчав ещё немного на бобрищевском майдане, развернулись и ускакали. Насколько я помнил местную географию – в сторону господской усадьбы, которая как раз за ближайшей  берёзовой рощей, верстах в трёх отсюда. А пейзане тем временем стали стягиваться к противоположной околице, и в руках у них мелькали вилы, дубины и топоры. А просёлок от этой самой околицы ведёт, между прочим, прямиком к нашему ДК…
- Что делать будем, Никита-джан? - прошипел мне на ухо Рафик. Мамой клянусь, они к нашим собираются! Если поднажмём хорошенько – обгоним.
Я задумался. В клубе – карабин, двустволка и гранаты, есть люди, умеющие с ними обращаться – одна тётка с её партизанским прошлым чего стоит. К тому же у нашего «альпиниста» оказалась с собой ракетница с двумя десятками картонных цилиндриков-ракет – собирался, понимаешь,  устроить новогодний фейерверк…
- Поедем сначала в имение. От крестьян наши отобьются. Да им и отбиваться не придётся – два-три выстрела в воздух, и сами разбегутся. А у владельцев усадьбы можно попросить помощи. Ну и узнаем что-нибудь – в разведке мы, или где?
Ну, не знаю… - Рафик с сомнением покачал головой. – ты начальник, тебе виднее…
Насчёт помощи – это я не просто так сказал. Пятеро кавалеристов, которых мы только что видели, без труда разгонят жиденькую толпу пейзан, даже не пуская в ход оружие. Ну, может, нагайкой кого попотчуют, или саблей перетянут плашмя вдоль спины – так это не смертельно, дело житейское….
Я поднял из травы «Украину», выкатил на тропинку. Перед тем, как взгромоздиться в седло, передвинул вбок заткнутый за пояс наган – чтобы не врезался со всякие нежные места.
- Не копайтесь! До усадьбы километра три, а у нас каждая минута на счету!
«..ага, а пока будешь ехать эти самые три километра – не забудь придумать, как объяснить будущим «спасителям» кто мы такие. И, желательно, так, чтобы не перепугать их до полусмерти…»

Отредактировано Ромей (09-02-2022 19:58:52)