VIII
Засаду Ростовцев устроил примерно так, как делали это почти все партизаны этой войны. Причём обошлось без моего послезнания - выбор тактики жёстко диктовался ситуацией и имеющимися в его распоряжении средствами. Казачки лесом обошли плетущийся со скоростью усталого пешехода обоз и, выбрав подходящее место, где дорога шла по краю заболоченного леска, засели на противоположной стороне, в кустах. Примерно половина казачков спешилась и изготовилась стрелять, остальные же держались позади, готовые к броску в сабли. Вторая половина отряда следовала за французами по пятам, держась примерно в половине версты так, чтобы не показываться из-за поворотов. И когда засада ударила по обозу залпом с двух десятков шагов, гусары пришпорили коней и атаковали обоз с тыла, по дороге. Казаки же в это время выпалили ещё по разу – и навалились с фланга.
Конные егеря не зря числились в элите французской кавалерии. Внезапное нападение не повергло их в панику: сомкнув коней, они встретили станичников стрельбой из пистолетов и мушкетонов в упор, а от накатывающихся с тыла гусар Ростовцева попытались прикрыться телегами. В результате, бой перерос в сабельную рубку, причём часть своего отряда поручик отправил опушкой леса, в обход. В хвосте колонны творилась неразбериха, и надо было поскорее отсечь головные повозки, не дав им вырваться из западни. На этот манёвр Ростовцев отрядил корнета Веденякина с двумя десятками гусар; сам же с упоением ввязался в схватку за концевые повозки.
Правильной атаки – сомкнутой шеренгой, колено к колену, - у гусар не получилось, помешала узость лесной дороги, забитой к тому же повозками. Приходилось протискиваться в промежутки между дощатыми бортами, стрелять, рубить, крутиться на месте – какая уж тут атака с налёта! Рафик, сообразив, что в сабельной схватки от него проку не будет, выпалил по разу из пистолей, соскочил с седла на ближайшую повозку, в точности повторил действия Шурочки Азаровой из «Гусарской баллады».  Пинками он скинул на землю возницу в сером мундире (тот немедленно залез под соседний воз и носа оттуда не казал), ухватил вожжи,  и подбодряя лошадей нехорошими армянскими словами, вывел  фургон на обочину, расчищая путь всадникам.
Я поначалу следовал своему плану: держался в лошадином корпусе позади Ростовцева и стрелял из нагана в тех, кто бросался на него с саблями. И не мазал ведь: двое  зеленомундирных всадников покатились под копыта, выбитые из седла моими пулями, третий, с простреленным плечом, выронил клинок, осадил коня, стараясь выбраться из схватки – и повалился под ударом гусарского вахмистра.
Ударник звонко клацнул, барабан провернулся вхолостую. Всё,  я пустой… Теперь – нашарить в кармане приготовленные патроны... Конь не слушается, вертится на месте, и никак не получается откинуть шторку барабана.
Хотел же ещё на марше поупражняться, и не стал, кретин самоуверенный, решил,  что и так обойдусь. Экая, в самом деле, невидаль – наган перезарядить! Вот и справился – половина бесценных патронов улетела в пыль, а ставшие почему-то непослушными пальцы никак не справляются справиться с  шомполом, выбрасывающим стреляные гильзы…
- Бережись, вашбродие! Слева! Пригнись!
Инстинктивно тычусь лицом в гриву – клинок проносится над самой макушкой. Ещё бы чуть-чуть и…
Второго удара у француза не получилось – гусар, упредивший меня криком, уже навалился на него своим конём и рубит с оттяжкой, встав на стременах. Пристраивать наган за пояс нет времени, и я просто сую его вместе с оставшимися патронами за пазуху и хватаюсь за рукоять шпаги. Отменно наточенный  (спасибо Прокопычу) клинок с шелестом вылетает из ножен, и я, вместе с его тяжестью   внезапно ощущаю накатившую на меня волну какой-то лихой бесшабашности.
«…ну что, мусью, как там КСП-шной в песенке: «Спляшем, Пегги, спляшем?..»

Отредактировано Ромей (20-02-2022 16:38:47)

Уж не знаю: то ли мне, как новичку, подфартило, и противники попались мне зелёные, из новобранцев, то ли не лукавили участники наполеоновских войн в своих воспоминаниях, и никто здесь не учил рядовых кавалеристов не то, что фехтовать, но хотя бы рубить правильно, с тем самым потягом, о которым так сочно говорил ветеран-доваторец. Главным оружием кавалериста, по меткому выражению какого-то прусского генерала, оставался хлыст:  главный удар в бою наносили  массой идущих на галопе коней, и вот этому-то – держать строй, совершать слитно повороты и заезды -  обучали на совесть. А уж лёгкая кавалерия, гусары или конные егеря, и вовсе полагалась на резвость своих коней и мушкетоны со штуцерами.  Заточка  сабель оставляла желать лучшего – недаром один мой приятель называл, к  примеру, музейные кирасирские палаши «изящно отделанными ломами». И был прав: это оружие, в отличие от японских катан, турецких ятаганов или тех же казачьих шашек, ещё не успевших войти здесь в употребление, никто и никогда не точил до бритвенной остроты. Да и носили европейские кавалеристы свои клинки, по большей части, в паяных металлических ножнах, безжалостно затупливая их  об устья – в отличие от бусурман, сохранявших свои дедовские клинки, а потому предпочитавших ножны из кожи или дерева…
…неприятельские сабли попадали по спине, по плечам, распарывали сукно, оставляли на коже длинные кровавые рубцы. То есть, это потом я их разглядел, а тогда, в горячке боя, и вовсе не  обращал внимания  на удары. Старался только беречь шею, голову и запястья – и не попасться на укол остриём, чем, впрочем,  конные егеря не злоупотребляли, предпочитая рубить с замаха. Фехтования не получалось: отмахнул удар, рубанул навстречу так, что соударение клинков болью отдалось в запястьях – а кони уже разносят «поединщиков» в стороны, и приходилось отбиваться от нового противника…
Единственный раз я достал неприятеля всерьёз: когда снова пригнулся, пропуская над собой горизонтальный удар, а сам, распластавшись на гриве лошади, ткнул острием шпаги чуть выше зелёного, с голубым приборным сукном, воротника. И  до ужаса отчётливо ощутил, как сталь входит в живое, тёплое… Я не видел, как хлынула из пробитой гортани кровь – пришлось крутиться на месте, отражая новые удары, сыплющиеся со всех сторон.
И вдруг всё закончилось. Лошадь моя стояла на месте, передергивая кожей на шее и негромко фыркая А я сидел, опустив шпагу вдоль стремени и ошарашенно озирался по сторонам. Казаки сноровисто вязали руки пленным, не забывая выворачивать им карманы и сухарные сумки, гусары сносили на специально отобранный для этого воз охапки пистолей, сабель и мушкетонов. Стонали, жалуясь, раненые, валялись мёртвые тела, и кровь, вытекающая из ран, быстро впитывалась в дорожную пыль. Плечо, задетое конноегерским клинком, быстро наливалось болью – я провёл по нему ладонью, ожидая, что та будет вся в крови. Но нет – клинок совсем чуть-чуть разорвал плотное сукно, а до кожи вообще не добрался, и дело ограничилось ушибом.
Я поднял шпагу – клинок был безжалостно выщерблен. Вот, называется, и пофехтовал, придётся теперь править его с помощью точильного бруска, убирая самые глубокие зазубрины…
- Слазь-ка с коня, барин, сидай на телегу. – прогудел Прокопыч. Похоже, Ростовцев отрядил его присматривать за моей драгоценной персоной… - Сымай одёжу, глянем, не пораненный ли?
Ни сил, ни желания спорить не было, тем более, что полученные в бою отметины (язык не поворачивался назвать их «ранами», в самом деле, стоило осмотреть. Я нашарил за пазухой наган, кое-как пристроил его за пояс и сполз с седла. На то, чтобы молодецки соскочить, не касаясь стремян, как делали это гусары, меня уже не хватило.

Ощущения не подвели – первая в моей жизни сабельная рубка наградила меня десятком ссадин, двумя кровоточащими порезами и довольно глубокой раной на плече. Потапыч по моему требованию плеснул на неё перекисью из почти пустого уже пузырька, перетянул заранее запасённой чистой тряпицей, после чего – протянул мне манерку с водкой. Вот это точно было не лишним – я глотал обжигающую, пахнущую сивухой, жидкость, а ростовцевский вестовой одобрительно крякал: «правильно, барин, она завсегда для ран полезная. А что болит – так енто ерунда, енто пройдёт, завтра будешь скакать молодцом…»
Казаки с гусарами закончили обирать убитых. Трофеи и раненых  - французов, своих, без разбору - разместили на двух захваченных повозках. Всадники скакали по опушке, ловя конноегерских лошадей; пленных наскоро сгуртовали в кучку, и они теперь стояли, уныло озираясь, под охраной троих вооружённых длинными пиками казачков. Но не эти плоды недавней схватки привлекали моё внимание.  Груда стопок книг, перевязанных бечёвками и россыпью, выросла на обочине, куда вываливали содержимое захваченных повозок. Я встал, поморщился от боли в раненом плече, и побрёл к этому нашему главному «трофею», возле которого уже ждал меня поручик Ростовцев.

Отредактировано Ромей (21-02-2022 12:27:37)

Разрешить эту непростую ситуацию мне помогли, как ни странно, французы. Точнее, поляки: посланный вперёд разъезд обнаружил медленно ползущий со стороны Вязьмы эскадрон улан Великого Герцогства Варшавского. Гусары при этом сумели остаться незамеченными: понаблюдав некоторое время за поляками, они лесом обогнали их, догнали нашу колонну -  и доложили Ростовцеву о новой опасности.
«Похоже, ваша взяла, Никита Витальич… - покачал головой поручик. - С фурами, гружёными книгами нам от поляков не уйти, да и времени наваливать книги обратно на повозки нет совершенно. И бой принимать нельзя, хотя бы и из засады.  Эскадрон улан – это серьёзно, нам против такого врага нипочём не выстоять. Палите, чего уж там - только поскорее, ради Бога, а то провозитесь - и дождёмся поляков на свою голову…
И отошёл, не забыв сунуть в ташку учебник истории. Я, было, хотел напомнить, что и его надо бы сжечь, как и все прочие – но не решился. Откажет наверняка, тут и к гадалке не ходи…
Если кто не знает – книги, особенно сваленные в кучу, и уж тем более, увязанные в стопки, горят неважно. Пришлось торопливо разрезать бечёвки, отдирать переплёты - Пушкин, Тургенев, жёлтые большие тома «Детской Энциклопедии», Дюма, полное собрание сочинений Ленина и Сталина… Сердце потомственного интеллигента обливалось кровью, вся натура вопила – «что ты делаешь, немедленно прекрати!» - а руки, тем временем, рвали, потрошили, поливали образовавшуюся груду солярой и керосином… Я чувствовал себя не просто вандалом – палачом Святой Инквизиции, предающим огню еретические фолианты; штурмовиком–коричневорубашечником с нацистским значком на лацкане,  сжигающим на площади сочинения Гейне и Томаса Манна…
Солярка вспыхнула чадно, дымно, и мы с Прокопычем и Рафиком (он всё понял, не возразил ни слова и только поглядывал на меня встревоженно) бегали вокруг костра, ворошили тлеющие книги жердями. Ростовцев наблюдал, не вмешиваясь – физиономия у него была не слишком-то весёлой. Потом поручик  отдал приказ «все по коням! Стройсь!» - и мы поскакали назад. Предстояло ещё решить, что делать со зданием клуба. Там оставалось достаточно всякого, что никак не должно попасть в руки неприятеля -  и решение, увы, было очевидно и мне и Ростовцеву…
Но – обошлось. Оставленный на месте нападения на обоз казачий разъезд догнал нас спустя четверть часа. Разведчики доложили, что поляки осмотрели брошенные повозки (лошадей, включая обозных, казачки предусмотрительно увели), побродили вокруг догорающего костра, но тушить его не пытались – видимо, книги, да ещё и на русском языке, жолнежей не заинтересовали. Пошарили по кустам, выудили оттуда с полдюжины обозных солдат, сумевших удрать от казачков, избежав, таким образом, плена. Потом сложили на одну из повозок тела убитых французов – и отправились восвояси, не удосужившись даже выслать дальше по просёлку разведку. Что ж, нам же меньше хлопот…
До поляны с ДК мы добрались не так быстро – сдерживали обозные фуры с трофеями и плетущиеся пешком пленные. Я ехал впереди рядом с Ростовцевым – и одновременно с ним увидел во дворе клуба орава крестьян, вооружённых разнообразным дрекольем и «пердунок» - из кабины его высунулся механизатор, рядом с ним стояла, разглядывая на въезжающих во двор, гусар, тётя Даша.
«…слава Богу, живы!..»

Отредактировано Ромей (22-02-2022 16:07:02)

Х

- Значит, решил отправиться с гусарами?
Тётя Даша поворошила в печке прогорающие уголья.
- Да вот, хочу увидеть всё своими глазами. – кивнул я. –Недели через две вернусь, тогда и решим, как жить дальше. А вы пока оставайтесь здесь,  вас защитят, если что.
- Эти, пожалуй  защитят! - хмыкнула тётка.  - Нет, вояки они, конечно, лихие, но за каждым нужен глаз да глаз - того гляди, чего-нибудь открутят и сопрут…
Тётя Даша имела все основания так говорить: Ростовцеву пришлось приказать стащить всё уцелевшее «добро из будущего» в две кладовки и накрепко заколотить двери досками. Но казачки не унывали – я самолично поймал одного, когда тот отдирал от стены электрические провода. «Проволока ж вашбродь, медная! – оправдывался застигнутый на месте преступления станичник. – Она в хозяйстве завсегда сгодится!»
А вот в импровизированный медпункт, развёрнутый медсестричкой Людочкой в опустевшем помещении музея ни казачки, ни гусары, без дела не совались. Насмотревшись, как ловко девушка обрабатывает раны, как умело зашивает глубокие порезы, оставленные французскими клинками, они прониклись к «мазельке» неподдельным уважением.  Корнет Веденякин сделал даже попытку приударить за ней – без особого, впрочем, успеха.
- Армянин-то ваш, Рафик, тоже с вами поедет? – спросила тётя Даша.
- Тоже.  – я кочергой открыл дверцу печки и засунул в угли два полешка. Язычки огня впились в сухую, как порох бересту, огонь, получив новую порцию пищи, весело загудел.
- Горец же, и характер такой… горячий. Нравится ему верхом гарцевать. Сегодня, вон, уговаривал вахмистра дать ему урок сабельной рубки…
- Глядишь, и правда, гусаром станет. - усмехнулась тётя Даша.  – Случалось мне читать про одного   армянина, он тоже пошёл в гусары. То ли Мадатов, то ли Мадатян, сейчас уж и не вспомню. Может, слыхал о таком?
Я кивнул. Биография блестящего кавалерийского офицера, отчаянного храбреца, дослужившегося до чина генерал-лейтенанта, была мне известна. Сейчас Валериан Мадатов в третьей Резервная обсервационной армии генерала  Тормасова - командует эскадроном Александрийского полка, знаменитый «чёрных гусар», и успел уже отличиться в деле под Кобриным, где отряд под его командованием фланговым ударом опрокинул и вынудил к бегству саксонскую кавалерию. Кстати, надо бы рассказать о нём Рафику – хотя, в его родном Арцахе Мадатов и так считается национальным героем, о нём знает любой ребёнок.
Огонь тем временем разгорелся, и тётя Даша хозяйственно погасила стеариновые свечи – правильно, других здесь взять неоткуда. Закончится невеликий запас из двадцатого века - придётся обходиться сальными свечами, лампадами, а  то и вовсе жечь лучины…
Есть, правда, ещё дизель-генератор и полная бочка соляра в подвале. Стоит нажать кнопку, перекинуть рубильник на щитке – и вспыхнут лампочки под потолком.  Но – нет, нельзя; казачки с гусарами, которым Ростовцев велел размещаться на ночь во дворе ДК, и так насмотрелись  немало такого, чего видеть им категорически не полагалось, не стоило смущать их ещё и окнами, освещёнными непривычно ярким и ровным светом.
Крестьяне во главе со своим старостой отправились по домам, в Будищево. С собой они увезли раненых французов – Ростовцев дал Антипу денег, настрого велел смертоубийства не чинить и пленных не обижать, и пообещал при случае их вывезти. Заодно подкинул кое-что из французских трофеев – телеги, лошадей, кое-какой скарб.
Сам Ростовцев, как и другие офицеры, предпочли устроиться на ночь в здании клуба. Тётя Даша выдала им матрацы и шерстяные одеяла из кладовки. Я же, разжившись  парой бутылок захваченного во французском обозе рома и выпросив у тётки пачку грузинского чая и сахар, извлёк из рюкзака пакетики с корицей и гвоздикой (заготовка для новогоднего глинтвейна) и сварил грог – настоящий, по рецепту старых моряков и бравого солдата Швейка. Напиток вышел на славу, и за горячими кружками завязалась неспешная беседа.

Отредактировано Ромей (22-02-2022 20:45:17)