Носилки опрокинулись, и их содержимое посыпалось в контейнер, подняв тучу пыли. При этом некоторая часть угодила мимо железной лоханки, но Лёха  исправлять огрех не стал. Вон, начальство тоже сделало вид, что ничего не заметило – а ему что, больше всех надо?
- Покурим? - предложил аспирант. Лёха согласно кивнул, хотя и не курил – бросил. Они уселись на брошенный тут же, рядом с контейнером, квадратный вентиляционный короб, по лужёной поверхности которого разбегались цинковые звёзды. Аспирант завозился, выуживая из кармана пачку «Союз-Аполлон» и зачиркал спичками, а Лёха от нечего делать стал рассматривать упавший мимо контейнера мусор.
Мусор оказался примечательный – четыре большие амбарные книги в истёртых, истрёпанных по краям картонных переплётах. На верхней Лёха разобрал полустёртую надпись, сделанную тёмно-синими чернилами «Лабораторная тетрадь №…» под типографски отпечатанным «Книга учёта», и россыпь неразличимых лиловых штампов.
Это, надо полагать, рабочие журналы,  подумал он. Уж сколько лет прошло, пожалуй, не меньше пятидесяти – а записи в лабораториях до сих пор ведут в таких вот амбарных книгах. Наверняка, если их раскрыть – страницы наверняка окажутся бледно-голубого цвета, разлинованные, с особым местом для даты и подписи в нижнем правом углу. Только в те времена писали перьевыми ручками, окуная их в особые чернильницы-непроливашки. И почерк у большинства людей был не в пример лучше, чем сейчас – сказывались уроки чистописания в начальных классах. Лёха ещё их застал, и помнил, как старательно выводил палочки и крючочки в линованных наискось тетрадках, особо следя на правильным нажимом и наклоном…
Аспирант прикурил, бросил спичку в пожухлую траву на газоне  и стал смотреть вглубь хоздвора. Там двое студентов в синих спецовках сгружали из кузова с грузовичка на асфальт серебристые сосуды Дьюара, на боках у которых  красовались большие, сделанные по трафарету, надписи «АЗОТ» - согласно ГОСТу, жёлтой краской на чёрной полосе. У одного из сосудов над длинной горловиной  курилась лёгкая прозрачная струйка пара.
- Вот рукожопы… - прокомментировал аспирант.  – Стукнули что ли, крышку сбили при погрузке? А нам потом за бракованный дьюар отписывайся…
Лёха сочувственно покивал, хотя ему было глубоко плевать на испорченное имущество. Вот старые лабораторные журналы – это дело другое. любопытно, чем это занималась та лаборатория, которую потом так старательно запечатали, что забыли вывезти рабочие документы и оборудование?
А может, и не собирались вывозить? Ни древние, в эбонитовых корпусах приборы, ни стоящее посреди дальней из двух комнат деревянное кресло, сплошь обмотанное проволоками – помнится, Прокшин, увидав его, отпустил шуточку насчёт электрического стула. Ни висящие на стенах и давно выцветшие графики и таблицы, ни даже тёмный аэрофотоснимок какого-то озера со сделанной не по-русски неразборчивой надписью от руки в углу.
Вставать не хотелось, и Лёха дотянулся до стопки журналов ногой и подгрёб их к себе. Ну да, так и есть: «Лаборатория нейроэнергетики», ноябрь 1929-го года, ответственное лицо, фамилия. То ли Бильченко, то ли Бутенко, половины букв не разобрать, выцвели, едва различимы…
А вот это уже интересно: при ближайшем рассмотрении на одном из штампов оказалось грозное «Совершенно секретно». И ниже, едва различимое, но от того не менее грозное – «Хранить вечно». Поверху же, на наклеенной на картон бумажной полоске отпечатано на машинке: «Секретный отдел ОГПУ СССР»
О как, привет из подвалов Лубянки! Лёха воровато покосился на аспиранта – тот всё рассматривал грузчиков с битым дьюаром, - поднял журналы, и принялся засовывать их за пояс джинсов. Спустимся вниз, прикинул он – переложу в сумку, а пока так...
Разумеется, его манипуляции не остались незамеченными.
- На кой тебе этот хлам? – спросил аспирант. – Просто так спросил, с ленцой, больше для порядку – чем это занимается подчинённый?
- Родители на нового Дюма макулатуру копят. – нашёлся Лёха. –  Мусор-то всё равно сожгут, а они вон какие тяжёлые!
И в доказательство взвесил стопку журналов на ладони – так, чтобы подозрительные надписи не попались напарнику на глаза.
- Ну, если на Дюма, тогда ладно. – милостиво согласился аспирант. А я вот на Сименона собираю, пять кило осталось.
К сожалению, недогадливый студент намёк на необходимость поделиться проигнорировал. Аспирант мог, конечно, употребить власть и изъять ценное вторсырьё, но связываться не захотел – в конце концов, им работать вместе ещё целую неделю, и незачем портить отношения из-за такого пустяка. Он встал, бросил окурок на асфальт, раздавил подошвой и пошагал через двор. 
Лёха подхватил одной рукой носилки и заторопился следом, придерживая другой рукой амбарные книги так, чтобы они не выпали из-за пояса. Ничего, вечером, дома он рассмотрит их хорошенько.  «Секретный отдел ОГПУ СССР» - интересно же! Можно сказать, настоящая историческая загадка. А историю Лёха любил, ещё со школы - даже собирался поступать в историко-архивный институт, но испугался экзамена по английскому. В этом же ВУЗе преподавала когда-то математику его родная бабка, она и подготовила непутёвого внучка к вступительным экзаменам. А заодно - замолвила словечко перед кем надо в приёмной комиссии. А как иначе? Лёхе очень не хотелось идти в армию, тем более, что на дворе стоял восемьдесят первый год и слова «ограниченный контингент советских войск в Афганистане» были у всех на слуху…
Дверь, ведущая в подвал открылась, и они стали спускаться в душный пропылённый полумрак, скупо освещённый редкими лампочками в решётчатых кожухах. До обеда предстояло сделать ещё две или три ходки.

Отредактировано Ромей (30-08-2022 20:23:40)

Постараюсь вас не разочаровать

- Вот, держи: штаны, юнгштурмовка, обувка тоже. Всё новое, ненадёванное. Твоё, старое, сожгли, потому что порядок такой. Да и что его жалеть, тряпьё-то?
Я развернул  рубашку, лежавшую сверху принесённой Галиной Петровной стопки вещей. Нечто вроде старой солдатской гимнастёрки с накладными карманами, планкой под пуговицы и отложным воротничком вместо стоячего. Ткань плотная, крепкая, цвета хаки – а ничего так, в стиле «милитари». Вот, кстати, и ремешок имеется – тонкий, из чёрной кожи, с простой латунной пряжкой.
Что тут ещё? Ага, штаны – тёмно-синие, мешковатые, с завязками вместо пояса. В таких штанах ещё до войны щеголяли физкультурники и комсомольцы. Название «юнгштурмовка» тоже, кстати, из тех, давних лет – происходит от униформы немецких коммунистов из Rote Front, наделавших  немало шума в конце двадцатых.
Любопытно, отстранённо отметил я, а ведь я думаю об этом, как о давно прошедших исторических событиях, тогда как юнгштурмовка – вот она, передо мной и, судя по всему, вполне актуальна среди местной публики.
Теперь – обувь. Обувка, как выразилась досточтимая Галина Петровна. Здесь наблюдается спортивный стиль – парусиновые тапочки со шнурками на нетолстой кожаной подошве. Ты смотри, действительно, ненадёванные – даже фабричный штамп на подошве цел. «Обувная артель «Кожобувь», Харьков». И – ниже: «1929 г.» И значок в виде перекрещенных серпа и молота.
Тема для размышления? Ещё какая.
Последний предмет гардероба поверг меня в глубокое уныние. Тюбетейка! Самая настоящая, из синей ткани с несложным узором по краям. В памяти (увы, по прежнему действующей весьма избирательно) тут же промелькнули кадры из фильмов тридцатых ещё годов – пионеры в широких сатиновых трусах, майках и таких же точно тюбетейках.
И что, мне теперь  придётся носить это убожество? Похоже, да.
Медленно, стараясь тянуть время, я принялся облачаться. Галина свет Петровна не торопила – стояла рядом и то и дело поправляла какой-нибудь мелкий огрех в моём туалете. Юнгштурмовку, как оказалось, требовалось надевать поверх исподней рубашки, выпустив наружу завязанные кокетливым бантиком тесёмки  на воротнике.  Потом была борьба со складками -  я, как выяснилось, совершенно не имел привычки носить ремешки поверх подобных рубашек, и пришлось повозиться, сгоняя лишнюю ткань за спину, так, чтобы полы одеяния не топорщились горбом. Изрядно мешало полное отсутствие зеркала, из-за чего я долго вертелся на месте, пытаясь обозреть себя со спины.
Но всё когда-нибудь заканчивается. Минут через десять наших совместных мытарств Галина Петровна отошла на два шага, критически обозрела мою облачённую в обновы персону, поправила тюбетейку и, судя по всему, осталась довольна результатом. Я в последней жалкой попытке оттянуть неизбежное  одёрнул полы юнгштурмовки и похлопал себя по нагрудным карманам. Пусто.
- Вещички свои получишь у завхоза. – среагировала на мой жест Галина Петровна. – Это в главном корпусе. Тебе всё равно туда идти на обе, вот и спросишь. Он же тебе повседневное выдаст – голошейку, шаровары, тапочки-спртивки, трусики, всё, что полагается.
Больничка – вернее сказать, медсанчасть, из тех, что бывают обыкновенно в пионерских лагерях или небольших воинских гарнизонах, – располагалась под раскидистыми деревьями, возле засыпанной песком и выложенной по сторонам половинками кирпичей дорожке. Один её конец вёл к большому бледно-жёлтому двухэтажному зданию, украшенному четырёхколонным портиком. Другой же убегал мимо ухоженных кустов к высоченным железным воротам. Над воротами на паре высоких флагштоков развевались красные флажки; на сетчатой вывеске помещалась  фанерная звезда со скрещёнными на ней серпом и молотом. Звезда была непривычной,  перевёрнутой двумя рожками вверх, как на ордене Красного знамени – отметил я,  и тут же забыл об этом нюансе. Потому что ниже звезды дугой шла надпись их фанерных же  букв, выкрашенных в красный цвет. Мне эта надпись была видна с обратной стороны, будто отражение в зеркале – и на то, чтобы разобрать её содержание потребовалось несколько секунд. 
«Детская трудовая коммуна имени тов. Ягоды».

Отредактировано Ромей (01-09-2022 09:13:43)