Я немало почитал в своё время о мытарствах пассажиров первых коммерческих авиарейсов - но как выяснилось, даже близко себе не представлял, что ждёт нас на самом деле. В некотором роде это можно было сравнить, пожалуй, с полётом на древнем МИ-4 над сибирской тайгой -  выматывающая тряска в сочетании с бензиновой и масляной вонью, свист лопастей, тарахтенье двигателя над головой… Сначала Марк, а потом и я сам расстались с содержимым желудков  - за неимением гигиенических пакетов, оно было извергнуто прямо на пол. По фюзеляжу гуляли лютые сквозняки – до таких излишеств, как герметичные салоны здешний авиапром ещё не додумался, а потому ледяным ветром тянуло из каждой щели. Впрочем, пытался я утешать себя, нам ещё грех жаловаться - пилоты управляют этим пепелацем, сидя  в открытой кабине. Правда, у них имеются тёплые, на меху, кожаные куртки, такие же штаны и высокие меховые унты…
И без разницы, что «Юнкерс» не поднимается выше двух с половиной тысяч метров, нам с лихвой хватили и этого, чтобы закоченеть до полной невменяемости. Пришлось, в самом деле закутываться в моторные чехлы. К счастью, под свёрнутыми, брезентовыми, нашлись и другие, из простёганного войлока, употребляемые в холода – в них-то мы и закутались по самые брови. Говорить не хотелось, да и возможностей к тому особых не было – чтобы перекричать слитный грохот трёх родных немецких движков «Junkers L-5» пришлось бы надрывать глотки, а это на такой холодрыге не есть хорошо…
Борт наш шёл по маршруту «Харьков-Орёл-Москва», так что через два примерно часа мы сделали промежуточную посадку. А вы что хотели? Крейсерская скорость у этого аппарата не сильно превышает полутора сотен вёрст в час, и случись встречный ветер – полёт мог бы длиться и дольше. Но – обошлось; «Юнкерс» коснулся полосы, прокатился по грунтовой, судя по неизменным кочкам, рулёжке и замер. Замерли и мы. Как ни хотелось встать и размять ноги, риск был слишком велик – особенно, когда бортмеханик полез проверять тросы, удерживающие ящики с авиастартерами». Выручило то, что в узкие щели между штабелями и обшивкой с трудом протискивался даже субтильный Марк – куда там широкоплечему, рослому авиатору! Он покопался снаружи, подёргал крепежные верёвки и проволоки, и, наконец, свалил; мы же до самого взлёта так и пролежали под чехлами, затаившись как мышь под веником, прислушиваясь к доносящимся снаружи разговорам и тарахтенью мотора машины-бензозаправщика. Потом всё повторилось – лязг захлопывающегося люка, слитный рёв моторов, тряска при разбеге – и мы с нова в воздухе!
Уж не знаю почему, но от Орла пилоты решили лететь на бреющем – может, чтобы не возиться с не слишком совершенными навигационными приборами и картами, они предпочли прицепиться к железной дороге? В самолёте стало заметно теплее; мы осмелели, выбрались из-под чехлов и, добравшись до крайнего окошка по очереди любовались проносящимися внизу, на расстоянии вытянутой руки, просёлками, телеграфные столбами, деревенскими избами,  колодцами-журавлями – и, конечно, бесконечной сдвоенной ниткой рельсов. Тень самолёта с распластанными крыльями и высоким килем прыгала по ним, ломалась, перескакивая заборы и огороды, вспрыгивала на деревья и стремительно стлалась по полям, где уже вовсю колосилась озимая пшеница…. или рожь? Хрен её разберёт, тем более отсюда, с высоты…
Раз или два навстречу нам попадался железнодорожный состав, а один раз мы сами его обогнали. «Юнкерс» всякий раз делал горку и уходил в сторону, чтобы не угодить в клубы чёрного дыма, валящего из паровозной трубы.
Но всё когда-нибудь заканчивается – закончился и этот полёт. На подходах к Москве самолёт набрал высоту и мы получили возможность полюбоваться на изгибы Москвы-реки, пряничные стены Кремля, высящиеся над берегом, на улицы, разбегающиеся от Манежной Площади и кудрявящиеся на всём протяжении Бульварного кольца деревья. Потом машина заложила ещё один вираж – и внизу распахнулось огромное Ходынское поле с маленькой, словно сложенной из детских кубиков, башенкой аэровокзала и светлыми крестиками аэропланов, выстроившихся в ряд по кромке лётного поля. Ещё один вираж, заход на глиссаду – рёв двигателей упал сразу на два тона, «Юнкерс задрал нос, толчок, тряска, недолгая пробежка, остановка, моторы один за другим замолкают, и уши, напрочь отвыкшие за эти пять часов от тишины, оказываются словно заткнутыми ватными берушами.
…Да мы уже в Москве!..

Отредактировано Ромей (16-09-2022 01:11:08)

XVII

- Ну, давай, веди в закрома! – сказал я, едва отдышавшись. Выброс адреналина, на котором мы драпали прочь от самолёта, рассосался, и я снова чувствовал себя словно одеревеневшим – а чего вы хотели после пяти часов проведённых в позе зародыша, в сопровождении непрерывной тряски и лютого холода?
- Что? Какие закрома? – Марк озадаченно на меня глянул.
- Приятель твоего отца, под порогом которого он зарыл клад. Или ты уже забыл, где его искать?
Я нарочно придуривался, чтобы хоть немного взбодрить спутника.
- А-а-а, вот ты о чём… - Марк хмыкнул. – Так это нам надо в самый центр, переулок… как его… Штатный, да!
- Штатный? Не слыхал. Наверное, в наше время его переименовали…
- Это в Хамовниках, в между Остоженкой и Большим Лёвшинским переулком.
- И он там живёт? А как полезем в квартиру – подумал?
- Нет, тут всё сложнее.  Вот ты, помнится, пошутил насчёт бриллиантов в стуле – а ведь, не поверишь, почти угадал!
- Да ладно! – я состроил удивлённую физиономию. – Значит, будем потрошить обивку? Бритвы, правда нет, придётся ножичком…
-  У нас в московской квартире был большой старинный шкаф дубового дерева, такой высоченный и весь в резьбе...
- Мастера Гамбса? – не удержался я. Марк нахмурился.
- Я серьёзно, а ты…
- Ладно-ладно, извини! – я поднял перед собой ладони в примирительном жесте. – Так что там с шифоньером?
- Со шкафом. Книжным. Он нам достался вместе со всей обстановкой – реквизировали у какого-то беглого буржуя. Так вот, у этого шкафчика был секрет: в днище встроен плоский потайной ящик, который открывается, если по очереди нажать на несколько дубовых завитушек. Тогда срабатывает потайной механизм и – дзинь! – ящик сам собой выдвигается под действием потайной пружины. А если он задвинут, то нипочём не найти, простукивай-не простукивай, так всё хитро устроено!
Я недоверчиво покачал головой.  Нет, не сходится…
- Вы-то как его нашли, если он весь из себя такой потайной?
- А ящик этот был выдвинут, чуть-чуть, на полпальца. Видимо, прежний владелец шкафа тоже там что-то ценное держал, а когда пришлось драпать – забрал. А закрывать не стал – зачем? Вот мы с папой его весь обшарили и разобрались, что к чему.
- Ну хорошо, допустим… и что, твой отец всё туда и сложил? А что тогда помешало забрать, когда вы уезжали? Под рукой же был, как и у прежнего хозяина…
- Не был он под рукой. – вздохнул Марк. – Мы ведь после левоэсерского мятежа не сразу из Москвы уехали. Отец тогда убрал в этот ящик часть своего… своих… в общем, того, что нужно было спрятать, а шкаф отправил на ломовом извозчике своему старому приятелю, дяде Лёше Солоновичу. Он тогда преподавал математику в Техническом Училище, а с папой был знаком со студенческой молодости. К мятежу он отношения не имел, вот отец и подумал, что сделает вид, что просто продал шкаф старинному знакомому – у него, если что, искать не станут! И правильно решил, не стали.
- А потом? - меня начала слегка раздражать размеренная, неторопливая манера Марка излагать события. – Потом, когда вы всё же уехали?
- Я не знаю. Помню только, что собирались мы буквально за час, и времени куда-то ехать и что-то забирать, не было вовсе. Но папу это не беспокоило – он говорил, что дядя Лёша всё сбережёт, не хуже, чем в швейцарском банке!
- Погоди-погоди... – я слегка опешил. – Выходит твой дядя Лёша и про секретный ящик и про то, что там лежало, знал?
- Ну, конечно! Папа ещё говорил, что попросил его беречь, как зеницу ока!
Я разочарованно хмыкнул.
- Тогда можешь считать, что мы впустую в Москву скатались. К гадалке не ходи - этот "старый друг» давным-давно его выпотрошил и дал дёру!
Марк обиделся.
-  Как ты можешь? Алексей Александрович – он не такой. Он человек идейный, убеждённый, правда, не эсер или большевик, а анархист. Был знаком с самим князем Кропоткиным, а когда тот умер в Дмитрове – добился, чтобы особняк по Штатному переулку, где Кропоткин родился, передали под музей и сам занялся его организацией. А двумя годами позже, в двадцать третьем,  отослал отцу с оказией письмо, что «шкаф, о котором ты знаешь, я перевёз в музей со всем содержимым и включил в опись экспозиции. Теперь, даже если меня арестуют - а к тому всё, похоже, идёт, - он сохранится и, скорее всего, останется на прежнем месте…»
Это меняло дело, но… было в этой истории что-то надуманное, искусственное, словно в старых детективах…
…Впрочем, почему бы не попробовать?..
- Тогда не будем терять времени. Ночь – самое время для таких дел. Только вот, как мы его найдём в музее, да ещё и ночью – ты подумал? Там, небось, не один шкаф, все, что ли, расковыривать?
- Почему сразу все? – удивился Марк. -  даже известно.  Я же знаю этот шкаф, как облупленный, вмиг отыщу! И какие завитки надо нажимать, помню, справлюсь хоть с закрытыми глазами! Нам бы только в музей пробраться…
Я встал, отряхнул колени парадных полугалифе, изрядно пострадавших во время недавнего воздушного путешествия.
- Тогда пошли! Уде девятый час, скоро стемнеет, а нам ещё через пол-Москвы переться!

Отредактировано Ромей (16-09-2022 13:31:33)