Он огляделся.
- Так, ребята... У меня тут, неподалёку, автомобиль. Пойдёмте-ка скорее, пока не налетели… архангелы!
Незнакомец (хотя, собственно, почему это – «незнакомец»? Теперь-то я знаю, кто такой «дядя Яша») пошёл к углу Большого Лёвшинского. Мы с Марком без слов поспешили следом. Дойдя до перекрёстка он свернул направо, и только тогда со стороны Пречистенки вдоль переулка донеслось сдвоенное цоканье копыт. резко прибавил шаг и дойдя  до, повернул за угол. «Дядя Яша» прибавил шаг, свернул на следующем углу влево – т остановился возле чёрной открытой машины незнакомой мне марки. Шофер, одетый, так же, как и наш спутник в кожанку и чёрное, хромовое, блестящее, словно паюсная икра, кепи, открыл, перегнувшись через спинку сиденья, заднюю дверку. «Дядя Яша» пропустил нас, потом плюхнулся сам, заставив автомобиль слегка качнуться на рессорах.
- Езжай по Денежному до Арбата, там свернёшь – и на Смоленку. Скомандовал он и добавил, обращаясь уже к нам:
- документы-то у меня в порядке, ничего бы они нам не сделали. Не хотелось просто лишний раз светиться…
Автомобиль фыркнул, затарахтел и покатился, подпрыгивая на брусчатке. Я, едва придя в себя, стал озираться по сторонам – как и в Кропоткинском, ныне Штатном переулке, здесь большинство домов были мне знакомы. Особенно – вон тот, роскошный, с резным, облицованным серо-жёлтым песчаником фасадом особняк…
Я в своё время изучил историю старой Москвы. До профессиональных краеведов мне было, конечно, далеко, но всё же историю многих примечательных строений исторического центра я знал недурно. И, конечно, вот этого здания – бывшей городской усадьбы миллионера и промышленника Берга, в которую в далёком 1918-м году заселилось посольство Германии, несколько месяцев назад заключившей с Советской Россией «похабный», по выражению Ульянова-Ленина Брестский мир…

Шестого июля 1918-го года, в два часа пятнадцать минут пополудни у подъезда германского посольства остановился тёмный «паккард». Из него вышли двое; один нёс в руках плоский кожаный портфель.  Предъявив швейцару посольства удостоверения ВЧК, двое  потребовали личной встречи с послом. Чекистов провели через вестибюль в Красную гостиную особняка и предложили немного подождать. Граф Мирбах был заранее предупрежден о возможном покушении, а потому избегал лично принимать посетителей. Но тут случай был особый: узнав, что приехали  официальные представители ВЧК, посол ответил, что выйдет к ним. К Мирбаху присоединились советник посольства доктор Курт Рицлер и адъютант военного атташе лейтенант Леонгарт Мюллер  - он выполнял функции переводчика.
Один из чекистов, тот, что представился Яковом Блюмкиным, предъявил Мирбаху бумаги. Посол наскоро их проглядел – это были свидетельства шпионской деятельности некоего  Роберта Мирбаха, военнопленного австро-венгерского офицера, коего чекисты полагали дальним родственником посла. Дипломат заявил, что никогда прежде с этим  человеком не встречался и о своём с ним родстве не осведомлён. Тогда второй чекист по фамилии Андреев поинтересовался, не хочет ли граф узнать о мерах, которые собирается предпринять советское правительство. Видимо, это вопрос был своего рода условной фразой, потому что не успел Мирбах кивнуть, как Блюмкин выхватил из своего портфеля револьвер и  открыл огонь. Он выстрелил трижды, по одному разу в каждого из присутствующих при беседе немцев, но все три раза промахнулся – несмотря на ничтожную дистанцию в два-три шага. Посол бросился бежать; тогда Андреев швырнул ему вслед бомбу, металлическую сферу с торчащей стеклянной трубкой кислотного запала – а когда не сработала и бомба, выстрелил послу вслед и уж на этот раз не промахнулся. Мирбах упал, получив пулю в затылок; большое кровавое пятно растеклось вокруг его головы по драгоценному палисандровому паркету, и ещё много десятилетий спустя посетителям особняка показывают это место, трагическим шёпотом сообщая, что следы крови так и не удалось удалить полностью…
Блюмкин тем временем подобрал давшую осечку  бомбу, выстрелил в неподвижного посла ещё два или три раза – после чего снова швырнул взрывной снаряд. На этот раз запал не подвёл: прогрохотал взрыв, приведший «Красную гостиную», где проходила встреча, в состояние полнейшей разрухи. Под прикрытием взрыва убийцы бросились бежать, причём Блюмкин оставил на столе своё удостоверение сотрудника ВЧК, бумаги по «делу  Роберта Мирбаха" и портфель с запасной адской машиной. Выпрыгнули через окно в палисадник – вот этот самый, обнесённый изящной кованой оградой. На улице их поджидал «паккард», на котором они сюда прибыли. Андреев оказался в машине через считанные секунды; Блюмкин же приземлился крайне неудачно, сломав ногу, и ему пришлось, превозмогая боль, карабкаться через ограду под выстрелами опомнившихся, наконец, сотрудников посольства. Одна из пуль угодила в ногу, но он уже добрался до автомобиля. Шофёр-чекист, предупреждённый о том, что следует дожидаться пассажиров, не заглушая мотора, ударил по газам, и «паккард» покатился в сторону Арбата, унося убийц с места преступления.

Отредактировано Ромей (18-09-2022 19:35:29)

подождите...
Всё поймёте
Уже скоро.
Просто сюжет, как выяснилось, будет не очень линейный. Авто и сам не ожидал, и  теперь ему не терпится выяснить, что же будет дальше

Отредактировано Ромей (19-09-2022 08:08:19)

Х
Дальнейшую поездку я запомнил плохо. Сначала машина долго мчалась по Садовому кольцу на головокружительных пятидесяти километрах в час, распугивая кваканьем похожего на клизму клаксона  ломовых извозчиков, обкладывавших нас в ответ многоэтажными матами, расходясь бортами с редкими легковушками, несущими в своих салонах  ответственных, судя по френчам и кожанкам, сотрудников советских ведомств, да уворачиваясь от грузовичков «АМО» и отчаянно дребезжащих и сыплющих искрами трамваев.  Где-то в районе Красных ворот мы свернули влево, и тут я совершенно потерял ориентировку – знакомых зданий не осталось совершенно, и даже конфигурацию улиц я как будто перестал узнавать. Пробок, однако, не было и в помине, так что на всю дорогу ушло минут сорок от силы.
Опомнился только когда наша «Антилопа-Гну» (при ближайшем рассмотрении это оказалась отечественная НАМИ-1, считающаяся, в отличие от заполонивших столичные улицы «Испано-Суиз», «Паккардов» и прочих буржуйских «Роллс-Ройсов» машиной чуть ли не пролетарской) лихо затормозила у знакомого бледно-жёлтого фасада. Ба, да это же моя альма матер – ВУЗ, где я честно оттрубил пять годков и в чьих подвалах отыскал амбарные книги, с которых и началась вся эта катавасия!
Удивительно, но лестницу, ведущую вниз, в подвальную лабораторию», а так же её саму, я помнил как бы двойной памятью – с одной стороны, своей собственной, в которой остались облезшую штукатурку, многолетний слой пыли, покрывающий антикварное оборудование, да скалящийся кирпичными обломками пролом в стене. А с другой – небогатый опыт, обретённый в теле несчастного Алёши Давыдова, настойчиво выдавал мне картинку, почти целиком совпадающую с тем, что я видел сейчас своими глазами: узкий коридор, освещённый редкими электрическими лампочками, упрятанными в проволочные сетки. Железная дверь в стене, за которой нечто, напоминающее владения «сумасшедшего учёного» из старых чёрно-белых или даже немых кинофильмов. Приборы в деревянных корпусах и с чёрными эбонитовыми ручкам и настроек; очень много проводов, обнажённых медных спиралей и фарфоровых тарелок-изоляторов, наводящих почему-то на мысль о генераторах Тесла. Здесь даже химические реторты были – большие и не очень, соединённые стеклянными трубками и змеевиками!
А в середине всего этого брутального великолепия покоилось на низком деревянном помосте ОНО – кресло, обмотанное проводами, проводками и с кожаными ремнями для рук и ног, которые почему-то не остались в моих воспоминаниях. Металлическая шапочка на затыльнике кресла тоже была – из тонкого алюминия, утыканная какими-то стержнями и даже, кажется, радиолампами.
…и  в обоих этих «слоях реальности» присутствовало кое-что ещё. Кое-что, замеченное мною ещё в пыльном подвале, в восемьдесят третьем, и резанувшее в новой, восстановленной памяти, когда меня вынимали в полубессознательно состоянии из этого самого кресла сумасшедшего учёного.
Аэрофотоснимок Сейдозера и его окрестностей был памятен мне в двух ипостасях – в виде потемневшего, малоразборчивого, с истрёпанными краями листка, провисевшего на стене никак не меньше восьми десятков лет, и его же двойник – слегка пожелтевший, но вполне позволяющий различить и сетку объектива фотокамеры, и карандашные пометки, нанесённые незнакомыми мне исследователями. А вот и ещё два листка с теми же примерно очертаниями озера и окружающих его горных хребтов – лист обычной, ещё дореволюционной топографической карты довольно мелкого масштаба, а рядом сделанные химическим карандашом кроки – судя по уверенным линиям и массе специфических пометок, делал их твёрдый профессионал.
- Эти снимки и карты привёз их своей экспедиции Александр Барченко. – объяснил «дядя Яша». – Дело было в двадцать третьем - он тогда работал  с небольшой крупой единомышленников на Кольском, и узнал массу интереснейших вещей. Но об этом вам ещё предстоит узнать подробнее, а пока лишь скажу, что именно товарищ Барченко настоял на создании этой лаборатории и до сих пор курирует её работу.
- А как она называется? – осведомился Марк.  - Лаборатории бывают разные – механические, оптические, электромагнитные. А эта – какая?
- Вы разве не в курсе? – удивился Блюмкин. – Хотя, неважно. Мы с вами в нейроэнергетической лаборатории при особом отделе ОГПУ СССР, а руководит этим отделом товарищ Бокий.
Не то, чтобы я не был готов услышать что-нибудь подобное. Но, лишь когда прозвучало имя Глеба Бокия, соратника Менжинского, Ягоды и Агранова, начальника особого отдела, скрывавшего в недрах ОГПУ тайны, весьма далёкие от прямых его задач, один из основателей ГУЛАГа,  куратор Соловецкого лагеря особого назначения СЛОН, покровителя таинственных «красных магов» – только в этот самый момент я до конца осознал, в какую  мутную, смертельно опасную и безнадёжную историю вляпались мы с Марком…

Отредактировано Ромей (19-09-2022 15:30:17)