Некоторое время мы сидели молча. Марк с независимым видом смотрел в окно – к моему удивлению, без решёток. Ничего интересного там не было, двор как двор, в меру пыльный, лишённый каких-либо излишеств. С противоположной стороны он упирался в глухой забор – тот самый, с колючкой и фонарями поверху. Сколько я ни приглядывался, но фарфоровых изоляторов, свидетельствующих о том, что проволока ещё и под током, не заметил. Ну, хоть на этом спасибо…
Я ожидал, что девушки усядутся вместе и примутся щебетать о чём-то своём, девичьем. Но вместо этого они, нахохлившись как воробышки, устроились в разных углах класса и озирались – немного даже затравленно. Такой момент было грешно упускать, и я, подхватив свой стул, подсел к Татьяне. Она строго на меня глянула, но отодвигаться не стала.
- Может, теперь расскажешь, как ты тут оказалось? Время, вроде есть, что нам – сидеть и скучать?
Она хотела ответить резкостью, это было видно. И даже сурово свела брови, подбирая слова для гневной отповеди, но в последний момент передумала – и принялась рассказывать. Я сразу понял, что рассказ этот она репетировала про себя не один и не два раза – и вот, только теперь нашла слушателей, которым могла изложить всё без опаски.
…А чего, если подумать, опасаться? Мы все тут такие… найдёныши доктора Гоппиуса…
История Татьяны была совсем несложной и вполне в духе времени. По ней, пожалуй, можно было бы снять сериал ничуть не уступающий широко распиаренной в моё время «Зулейхе».  Городская девочка, дочь сельского учителя из Саратовской губернии, в восемь лет она осиротела во время страшного голода двадцать второго года. Оставшись одна, она каким-то чудом сумела сбежать от соседей, вознамерившихся пустить «ничейную» соплячку на домашние заготовки для своих детей, некоторое время скиталась по дорогам, пока не прибилась к невесть откуда взявшемуся в тех голодных краях цыганскому табору. И здесь ей снова повезло – пожилая чернолицая, усатая цыганка с первой встречи углядела в истощённой до последней крайности русской девчушке что-то такое, от чего ещё больше потемнела лицом и категорически заявила сородичам, что «она отправится дальше с нами». И – посулила проклясть каждого, кто вздумает возражать, включая и вожака табора.
Видимо, проклятие старой ведьмы в этой среде котировалось высоко – потому что Татьяну приютили, откормили, приодели и пристроили к делу. Поначалу её стали учить обычным для цыганских девочек штучкам – гаданию, умению «привораживать» внимание собеседника и распознавать его чувства. Но продолжалась это недолго – её покровительница (Татьяна с первых дней поселилась у старухи в кибитке, вместе с ней самой и двумя злющими кошками, рыжей и чёрной, как смертный грех), заявила, что не позволит портить природный талант, и сама взялась за обучение Татьяны.
И начались удивительные дни: старая цыганка больше не изводила девочку гаданиями по руке и картам, зато научила, как она сама говорила, «смотреть в корни земли» - отыскивать зарытые вещи и подземные источники с помощью простого ивового прутика.  После первых же успехов – а прогрессировала Татьяна с необыкновенной скоростью – цыганка отправилась ночью на берег реки, там по известным только ей приметам нашла подходящий ивовый куст – и самолично соорудила  приспособление посложнее,  из прутика в форме латинской буквы «Y», тщательно очищенного от коры и обмотанного на раздвоенных кончиках разноцветными шерстяными нитками. Успехи, которые Татьяна показывала с новой «искалкой» произвели на цыган такое впечатление, что вожак начал поговаривать о том, чтобы отыскивать брошенные, сожжённые во время гражданской войны хутора и сёла – и обыскивать их на предмет закопанных погибшими хозяевами схронов и кладов. Старуха-ведьма, всякий раз, слыша такие разговоры, сердилась, темнела по своему обыкновению лицом и предрекала, что золото мертвецов обязательно навлечёт на табор несчастье. Более того,  даже мысли о чём-то подобном не останутся безнаказанными - а значит надо их, мысли, гнать прочь, пока не накликали на ромов беду…
Но, видимо, алчность на этот раз пересилила и здравый смысл и уважение к мудрости старой цыганки. Табор повернул на юго-запад, к Дону, где, по словам вожака, подходящих «заброшек» было пруд пруди. Цыгане уже делили в мечтах барыши, старуха чернела лицом и вовсе перестала высовываться из кибитки, полагаясь во всём на свою ученицу – и тут-то кочевое счастье окончательно повернулось к детям степей спиной.
Это была бандитская шайка – такие были почти изведены в междуречье Волги и Дона отрядами ЧОН, но такова уж оказалась горькая планида табора, что он  напоролся на одну из немногих уцелевших. Может, и правда надо было слушать старую усатую цыганку, а не нестись неведомо куда в погоне за неправедными, проклятыми прибытками…
И вновь Тане повезло. Она забилась под опрокинутую кибитку своей покровительницы своей покровительницы, и так и сидела, ни жива, ни мертва, придавленная её трупом  - пока не налетели со стороны Аксая конные ЧОНовцы и не порубали бандитов в капусту.
Девочку же, извлечённую из её убежища, командир отряда взял с собой. Они с женой недавно потеряли единственную дочку, и Таня показалась красному коннику похожей на его кровиночку. Обратный путь она совершила, сидя перед лукой седла своего нового отца – и вместе с пёстрыми тряпочками и медным грошовым браслетом, составляющим всё её имущество, везла с собой подарок цыганской ведьмы, драгоценную ивовую «искалку».

Дальше события развивались довольно обыкновенно… и печально. Четыре года Таня росла и горя не знала – ходила в школу, играла с подружками во дворе (они поселились в Саратове, где приёмный отец получил должность в местном управлении ГПУ), и не забывала изредка, втайне от всех, упражняться с «искалкой». Но в двадцать седьмом умерла от тифа приёмная мать; отец стал сильно пить, манкировал службой, пока не доигрался до трибунала, в результате которого ему отчётливо светили лет пять  лагерей – правда, не по принятой недавно тяжкой пятьдесят восьмой статье, а по обвинению в халатности. Бывший лихой краском не стал дожидаться позора – снял со стены наградной, с именной серебряной табличкой командующего Второй Конной Городовикова «маузер», и….
Тринадцатилетнюю Таню за неимением близких (как, впрочем, и дальних) родственников, способных позаботиться о девочке, определили в детдом, где она и промыкалась полтора года, пока не угодила под циркуляр, разосланный доктором Гоппиусом по всем детприёмникам, сиротским приютам и детским домам Советского Союза.
- А дальше меня отвезли в Москву, в лабораторию, а потом и сюда.  -  закончила она рассказ.  – Этот Гоппиус говорил же – так с каждым из нас было, значит, и сами всё знаете.
Она шмыгнула совершенно по-детски носом и вытерла набежавшую слезинку.
- И вообще, чего это всё я да я говорю? Давай ты теперь рассказывай!
Её палец обвиняюще уставился мне в грудь. Я совсем было собрался придумать что-нибудь, когда…
- Извините, что прерываю вашу беседу, но нам нужно познакомиться.
Я обернулся так стремительно, что едва не свалился со стула. В дверях стоял китаец – самый настоящий, в синей со шнурами, рубахе и штанах, маленькой, чёрного шёлка, расшитой шапочки и косицей на затылке.
- Ещё раз прошу извинить меня за невежливость. – гость поклонился, согнувшись в поясе и сложив ладони перед собой лодочкой. – Меня зовут Ван И, и я ваш новый учитель.
По-русски он говорил безупречно, хотя и с характерным акцентом.
- Не будете ли вы так любезны сесть в круг и приготовится внимательно слушать? Прежде, чем приступить к учёбе, мы с вами  должны обсудить множество очень-очень важных вещей.
В классе повисла мёртвая тишина. Скосив взгляд, я увидел, как вытянулись физиономии у Марка и Татьяны.
…а что вы хотите? Я и сам офигел…»

Отредактировано Ромей (24-09-2022 20:20:56)