III

- Тогда ясно. – кивнул я. – А то мы, признаться, приняли вас за сотрудника советского посольства и несколько напряглись.
Беседовали мы, стоя на пирсе, шагах в двадцати от пришвартованного парового катерка, на котором собирались перебраться на азиатский берег Босфора. Татьяна уже была там; других  пассажиров на этом рейсе не предусматривалось, и хозяин катера, грек, нетерпеливо поглядывал на нас, стоя на носу своей посудины.
- Да, я всё понимаю.  – мужчина обозначил лёгкий поклон и приподнял двумя пальцами шляпу. - Простите, что напрасно  вас побеспокоил.
Он повернулся и, не оглядываясь, пошёл прочь.
- Думаешь, он и правда, сын Троцкого? – спросил он.
Я пожал плечами.
- Насколько мне известно, у Льва Давыдовича действительно был сын, и он помогал ему в его политических делах. А вот фамилии – Седов там, или какая-нибудь другая – извини, не припомню. Я ж никогда специально этим не интересовался – так, прочёл где-то, вот и отложилось в памяти.
- Так может мы зря его так… послали? - Марк с задумчивым видом рассматривал удаляющуюся фигуру.
- а ты что, знаешь что-нибудь про письма, о которых он спрашивал?
- Нет, но…
- То-то ж и оно, что «но». Хотел пообщаться, просто так, любопытства ради? Но ты учти, нам ведь в Союз ещё возвращаться. Вон, дядя Я.. наш общий друг тоже пообщался, и с ним и с его папашей – и чем дело для него закончилось?
- Но ведь мы не собираемся помогать Троцкому!
- А это ты будешь объяснять следователю в подвалах Лубянки.
- Где-где? – удивился Марк.
- В  здании ОГПУ на Лубянской площади в Москве. Бывшее здание страхового общества «Россия», если приходилось о таком слыхать. У вас эта хохма насчёт «подвалов Лубянки» пока не в ходу, а вот в наше время это настоящий мем… в смысле – каждый её знает. Вот и прикинь: ты хочешь туда попасть?
- Нет, но…
- А раз не хочешь – давай-ка лучше держаться подальше от Иудушки и его дел. Нам и так придётся давать объяснения, почему мы сбежали из-под наблюдения и поломали весь план операции.
- Да, кстати… - оживился Марк. – как ты собираешься это объяснить? Наверняка ведь спросят…
- Да проще простого. Скажем, что заметили слежку за собой, опишем вот этого господина… - я мотнул головой в сторону удаляющегося Седова, - и сошлёмся на необходимость соблюдать конспирацию. Подозреваю, наши опекуны из посольства тоже его срисовали, и наши слова они подтвердят.
Катерок издал три коротких гудка, больше похожими на кваканье - капитан-грек, похоже, начинал терять терпение. Мы с Марком поднялись на борт, полуголый матрос втянул на борт дощатые сходни, вода под кормой забурлила, и между бортом и пирсом возникла и стала шириться полоса грязной, замусоренной, в масляных пятнах воды.
Со стороны моря прилетел звук, похожий на треск мощного авиационного мотора. Мы обернулись – поперёк бухты разгонялась, волоча за реданом длинный пенный бурун, летающая лодка необычной конструкции. Два тупоносых коротких корпуса с квадратными иллюминаторами соединяло на манер катамарана единственное высоко расположенное крыло; заканчивались корпуса решётчатыми фермами, поддерживающими хвостовое оперение.  Поверх крыла, на стойках, установлен был тандем из пары двигателей – они-то и оглашали бухту мотоциклетным треском.
- Что это за каракатица? – удивился Марк. Я пожал плечами.
- Понятия не имею. Судя по схеме – что-то итальянское, и явно не военного назначения. Видал, какие окошки по бортам? Не хуже, чем в спальном вагоне.
- Это, кирие, аэроплан компании "Сочиета аэреа" – сказал капитан. Он говорил по-русски - видимо, расслышал окончание нашей с Марком беседы.
– Итальянцы  собираются открыть воздушные линии «Стамбул»-«Рим» и «Стамбул-«Триполи», да только пока не складывается. А этот аппарат совершает пробный рейс.
- Откуда вы так хорошо всё знаете? – Марк смотрел на капитана с подозрением. Тот равнодушно пожал плечами.
- А чего ж тут не знать, кирие, когда об этом по всем портовым кабакам судачат? Да только вряд ли у итальянцев что-нибудь получится, турки развели такую волокиту, что и за год не разгребёшь. Не нужны им, видать, эти полёты...
Рулевой в рубке, больше похожей на остеклённый табачный киоск, воткнутый на палубу, быстро закрутил штурвал. Капитан что-то крикнул ему по-гречески, дым из трубы повалил гуще, и катерок, стуча машиной, пошлёпал через Босфор. Я проводил взглядом набирающий высоту гидросамолёт.
- Ладно, пошли в каюту.  – предложил Марк. О летающей лодке он, похоже, уже забыл. – Татьяна, наверное, уже на стол собрала, ругаться будет, что мы не торопимся. Да и есть что-то снова хочется…
- Недавно же пообедали! – я изобразил удивление. – и куда, скажи на милость, в тебя только помещается?

изменил и дополнил концовку 2-й главы.
Это важно

…В Измир Яша не поехал. Отправив пространное письмо с извинениями симагинскому знакомцу, взял билет на ближайший рейс в Баку, откуда, как ему объяснили в кассах аэропорта, можно, потеряв на пересадке всего полтора часа, улететь в Москву.
Такси еле ползло в сплошном потоке машин, пересекающих мост через Босфор – на этот раз, с азиатского берега в Европу. Яша весь извёлся в этом бессмысленном ожидании. Умом он   понимал, что как бы не были «взрывоопасны» добытые им документы в двадцать девятом году, сейчас они представляют ценность разве что для учёных историков и коллекционеров. И всё же, никак не мог унять нервную трясучку. Вожделенная добыча, казалось, вот-вот прожжёт ему карман -  а потому, убедившись, что таксист не интересуется, чем  занят сидящий на заднем сиденье пассажир,  Яша извлёк пакет из кармана и, ломая ногти, распустил задеревеневший от времени узел и развернул упаковочную бумагу.
Внутри оказалась не одна пачка писем, а две. На одной красовалась неразборчивая надпись по-французски, сделанная рукой Седова – эту пачку он засунул в внутренний карман пиджака и взвесил на ладони вторую, перевязанную легкомысленной красной ленточкой. Он сам когда-то её повязал – в пачке хранилась самая важная часть его личного архива, вывезенного из СССР в самом начале его карьеры резидента советской разведки в Константинополе. В этих бумагах не было упоминаний о людях, фигурировавших в документах из первой пачки, но «убойностью» своей они ничуть им не уступали. В руках тех, чьи имена упоминались в этих записях, когда-то находилась поистине чудовищная власть,  и то, что источником этой власти была главная спецслужба Страны Советов, делало эти бумаги по-настоящему опасными для их обладателя.
Правда, с одной немаловажной оговоркой: какое бы значение не имели эти бумаги в  тысяча девятьсот двадцать девятом году – с тех пор прошло без малого сто лет.  И что делать с ними сейчас, во втором десятилетии двадцать первого века, Яша не представлял совершенно.

- Поедем на Старую площадь? – спросил шофёр длинного чёрного "паккарда". Он возил начальство не первый год, и  просёк, что оно чем-то встревожено, думает - и не хотел отвлекать от мысли, несомненно, важной, а, пожалуй, что и государственной.
А пассажир "паккарда" (по документам он значился, как Меир Абрамович Трилиссер, большевик с 1901-го года, член Постоянной нелегальной комиссии Исполнительного комитета Коминтерна,  с 192-го года член Центральной контрольной комиссии ВКП(б), и прочая и прочая и прочая) и правда, задумался крепко.
До начала совещания осталось больше часа, и время это стоило потратить с толком. На Старой же площади, где в бывшем здании Торгового дома купца Титова расположился весь немаленький аппарат ЦК ВКП(б),  сосредоточиться на своих делах никак не получится. Стоит только войти, миновав тяжёлые, в два человеческих роста, дубовые двери  -  и царящая там атмосфера показной деловитости, показной же готовности отдать все силы на борьбу за дело мировой революции и ощущаемого всеми фибрами души твердолобого догматизма мигом вытеснит из головы остатки критического (не говоря уж о творческом) мышления.  Он терпеть не мог это место и старался при первой же возможности куда-нибудь отлучиться  – благо, его должность в Центральном Контрольном Комитете не предполагала постоянного пребывания в отведённом ему кабинете.  Прежний пост начальника Иностранного отдела ОГПУ вполне дозволял такие вольности -  на Лубянке приходилось торчать сутками напролёт, нередко урывая краткие часы сна там же, на кожаном диване в приёмной. Зато и думалось там хорошо, плодотворно, и материалы для размышлений все были под рукой – а если чего-то не хватало, всегда можно было вызвать кого-нибудь из замов и потребовать уточнить…
Подумать Меиру Абрамовичу  было о чём. В сказки Бокия и его подопечного Барченко о старинных книгах, хранящих какие-то там тайные знания, как и о возможности поставить оные на службу мировой революции, он не верил совершенно, полагая их симптомом повальной психического заболевания, поразившего ещё в начале двадцатых верхушку ВЧК. А вот бумаги, которые, как он давно подозревал, поганец Блюмкин исхитрился-таки вывезти из СССР – это дело другое.  Это архисерьёзно, как говаривал в своё время Старик . А потому, предложение бывшего соратника придётся принять – хотя бы из тех соображений, что случае успеха  Бокий  заполучил бумаги в своё единоличное пользование. Или, что ничуть не лучше они не достались бы Мессингу или тому же Ягоде. Всякий, заполучивший в свои руки блюмкинский архив (при условии, что тот существует на самом деле, а не является плодом воображения заинтересованных лиц, или, хуже того, бахвальства самого Якова), держал бы в руках всю верхушку ОГПУ – кроме, пожалуй, самого Менжинского, которого постоянное нездоровье давно уже держало вдали от вещей по-настоящему важных. Например – от управления огромными, никем практически не контролируемыми денежными средствами, размещёнными в разных западных банках на подставные фамилии и безликие номерные счета. К каким-то из имеют доступ многие из «старой гвардии» ВЧК – сам Ягода, Мессинг, Агранов, Бокий, Артузов и прочие,  не исключая самого Трилиссера. Его доля, в силу заграничной специфики работы начальником ИНО пожалуй, даже побольше, чем у остальных – и далеко не всё сведения об этих «заначках» он передал Мессингу, когда сдавал ему дела.   И если эти документы попадут не в те руки – или, хуже того, в руки одного из фигурантов этого списка – нет, о таком развитии событий не хотелось даже и думать - ромбики с петлиц полетят вместе с головами, и судьба свихнувшегося Яши Блюмкина многим тогда покажется за счастье.  Прежде всего - ему, Меиру Абрамовичу Трилиссеру, сыну астраханского еврея-сапожника, волею судьбы и революции вознесённого на самый верх жутковатой  пирамиды советских секретных служб.
И то, что ему есть, кому поручить это непростое дело – настоящая удача. Секретные счета с длинными колонками цифр, обозначающих суммы в долларах, фунтах и швейцарских франках, а так же бронированные ячейки где-нибудь в конторе неприметного банка где-нибудь в швейцарском Базеле, полные бриллиантовых колье, брошей с изумрудами и прочих фамильных драгоценностей царских аристократов – это, конечно, хорошо. Но куда важнее  люди, секретные агенты. Не те, кого завербовали, поймав на сомнительных связях, серьёзных служебных проступках, финансовой нечистоплотности или гомосексуальных склонностях. Эти люди – просто расходный материал, веры им нет и быть не может. А вот другие, по-настоящему верные своему руководителю, пусть и оставившему свой пост, привязанные к нему чем-то посильнее денежных интересов или угрозы разоблачения, те, что подобно японским самураям, скорее откусят себе язык, чем выдадут патрона -  вот такие люди и есть подлинные бриллианты в копилке любого начальника любой спецслужбы мира.
Осталось решить, как экстренно связаться со своим агентом, не привлекая внимания бывших коллег. Каналы для этого у Меира Абрамовича имелись, причём один из них как раз и был создан для экстренных, не терпящих промедления ситуаций.
Таких вот, как сегодняшняя.
- Поехали на Тверскую – распорядился он. – Высадишь меня в квартале от Центрального телеграфа, там и дождёшься. И смотри, заверни в какой ни то переулок, не надо отсвечивать…
Бывший начальник ИНО, а ныне рядовой член ЦКК ВКП(б) Меиру Трилиссеру испытал облегчение– как это случалось всякий раз, когда он принимал решение, и оставалось только воплотить его в конкретные действия.

Отредактировано Ромей (22-10-2022 19:27:11)