Тропинка миновала кустарник – сплошь чёрные, лишённые листьев, сырые после утреннего дождя прутья – и вскарабкалась по невысокому откосу на обочину шоссе. Справа от нас, если пройти примерно полкилометра, ответвляется вправо грунтовка, выводящая в обход кленовой рощи к знакомым воротам с надписью «Детская трудовая коммуна имени тов. Ягоды». Мы же воспользовались знакомой мне тропкой на задах «особого корпуса» - помнится, именно по ней выводил меня для беседы тет-а-тет Гоппиус, и по ней же я не раз выбирался с территории коммуны, не желая попадаться кому-то на глаза. Например – когда ещё в августе отправлялся на встречу с «дядей Яшей», да примет бог Израиля его беспокойную атеистическую душу…
В противоположную сторону шоссе убегало к невысокой гряде холмов, у основания которой змеилась тощая речушка. До перекинутого через неё бревенчатого моста было отсюда километра полтора, а справа, там, где рыжел в пожухлой траве съезд, стояли возле воды фургоны, паслись лошади, мелькали пёстрые женские юбки и доносился собачий брёх.
- Смотрите, цыгане! – ахнула Татьяна. – Целый табор! Давайте подойдём, посмотрим, а?
Мы отправились на прогулку после обеда, когда выяснилось, что плановые занятия в «особом корпусе» отменяются. Как всегда, никаких объяснений не последовало – помощник Гоппиуса просто поставил нас в известность, посоветовав провести свободное время за «самоподготовкой». Спецкурсанты, обрадованные внезапно привалившим счастьем, разлетелись по территории, ловить один из последних сухих и не слишком зябких ноябрьских деньков. Я собирался последовать их примеру, когда ко мне подошла Татьяна и предложила прогуляться. В глазах её была непреклонность пополам с укором – «попробуй только отказаться!» Я и сам догадывался, что объяснения не избежать и принялся лихорадочно выдумывать какое-нибудь срочное дело, когда на помощь мне пришёл Марк.
Вот что значит – настоящий друг! Он, как ни в чём не бывало, заявил: «Вижу, вы в лес собрались? Ну так я с вами» - всем своим видом демонстрируя, что отказ не принимается. Татьяна сразу потускнела, недовольно пожала плечиком, но пошла вслед за нами, к знакомой дыре в проволочной сетке, заменяющей «особому корпусу» забор.
И вот – цыгане, да ещё и цельный табор! Признаться, я не люблю цыган – никогда не знаешь, чего от них ждать. К тому же, в детстве имел место один неприятный эпизод, когда… впрочем, это неважно. У моей спутницы, наоборот, к «ромам» отношение самое трепетное – после того, как она сопливой девчонкой была взята в табор и спаслась от неминуемой голодной смерти, собиравшей тогда в Поволжье богатую дань.  И, конечно, главное – именно во время её житья с этим кочевым народом в ней открылись те необычайные способности, что привели её в итоге в программу доктора Гоппиуса. Понять бы ещё, благодарить за это, или совсем наоборот?..
Марк приложил ладонь к тюбетейке и принялся с видом первооткрывателя рассматривать цыган. Я молчал,ь не желая затевать спор. В конце концов, если хочется ей пообщаться с цыганами – пусть себе! Насчёт извечных цыганских штучек с гипнозом и заговариванием зубов я не опасался – наука учителя Лао приучила нас к самоконтролю, а что до возможной опасности, то сзади, за поясом, у меня имелся верный «браунинг». Да и не та публика бродячие ромалы, чтобы опасаться их всерьёз – сейчас,  в сравнительно мирном 1929-м году, в окрестностях украинской столицы, на обочине шоссе, по которому нет-нет, да и прокатываются то в одну, то в другую стороны, автомобили и скрипят недлинные, на три-пять телег, обозы местных чумаков.
- Ладно, если хочешь, пошли. – согласно кивнул я. – Только уговор: на всё про всё не больше часа. Мне ещё перед ужином надо зайти в библиотеку, и не хотелось бы упрашивать Клаву отпирать дверь…

Табор расположился недалеко от съезда с шоссе, там, где огрызок грунтовки упирался в низкий берег реки. Здесь, надо полагать, был устроен водопой для лошадей проходящих мимо обозов и стад, которые перегоняли в город, на бойни.
Мужчины выпрягали лошадей, заводили их в реку, давая напиться; в стороне уже дымили костры и хлопотали возле исходящих паром казанов цыганки, а мальчишки наполняли овсом полотняные торбы и цепляли на мокрые после водопоя лошадиные морды.  Фургоны, однако, никто не разбирал; не делали попыток ставить шатры или ещё как-нибудь устраиваться на ночлег. Видно было, что они здесь не задержатся - дадут отдых лошадям, сами пообедают – и дальше, «за цыганской звездой кочевой», как написал когда-то Киплинг и споёт спустя полвека с лишним с широкого экрана Никита Михалков…
В общем, табор жил своей кочевой жизнью, никак не связанной, вроде бы, с прохожей, проезжей или просто любопытствующей публикой. На нас, тем не менее, обратили внимание. Сначала облаяли две здоровенные косматые псины  - на с Марком строго, демонстрируя жёлтые слюнявые клыки, а вот к Татьяне чуть ли не кинулись подлизываться с радостным повизгиванием. Потом из-за фургонов появилась кучка детишек, возглавляемая дорожной тёткой лет пятидесяти, в многослойных пёстрых юбках и столь же многослойных ожерельях из цветных камушков, стекляшек, и бисера на шее и целой россыпью массивных, кажется, позолоченных колец с яшмой, агатом и бирюзой. Она цыкнула на собак и с ожиданием уставилась на пришельцев – причём переводила взгляд своих чёрных, как греческие маслины, глаз, с меня на Татьяну и обратно, напрочь игнорируя Марка. Я покосился на спутницу – ну и что она теперь будет делать?
Прояснить этот вопрос нам не дали. Не успела Татьяна поздороваться (мы с Марком знали, что она немного владеет влашским диалектом цыганского языка, распространённого на Украине и в Восточной Европе), как из-за спины матроны выскочила ещё одна женщина – гораздо моложе, лет не больше двадцати пяти, не в пример субтильнее, и не столь обильно увешанная побрякушками – и протарахтела, обращаясь ко мне,  сакраментальное «А позолоти-ка ручку, красивый, всю правду расскажу!»
…кто бы сомневался, брезгливо подумал я, и совсем было открыл рот, чтобы ответить резкостью, но тут цыганская матрона решительно отодвинула выскочку толстенной, словно окорок, ручищей и выдвинулась вперёд. Теперь она смотрела прямо на меня, глаза в глаза, и, кажется, даже не мигая.
- Не нужны ему твои предсказания, Гита. – прогудела она низким в хрипотцу голосом. – Он и сам про себя всё знает, а тебе такое не снилось. И, если не будешь совать нос, куда не надобно – то, даст бог, и не приснится, проживёшь спокойную жизнь…
Говорила она по-русски очень чисто, практически без акцента. Тёзка героини индийского фильма немедленно стушевалась, растворилась в набежавшей толпе цыганят. Эти тоже перестали галдеть, подались назад и взирали на говорящую с почтением -  похоже, подумал я, готовится что-то из ряда вон выходящее. По меркам табора, разумеется. Вон, и мужчины подтягиваются – останавливаются шагах в десяти, складывают руки на груди и молча наблюдают за происходящим.
На миг мне стало не по себе – особенно, когда я увидел длинный нож в расшитых цветными ремешками ножнах, заткнутый за кушак одного из подошедших. Рука невольно ощупала рукоятку браунинга под юнгштурмовкой.
- Револьвер-то не трожь, никто здесь вас не обидит. – немедленно отреагировала на мой жест цыганская матрона. – Нету среди нас, ромов безумцев, чтобы на такого, как ты, нож подняли. Но гадать я тебе не буду, ни за медь, ни за серебро, ни за золото, даже не проси!
- Да я, вроде, и не собирался. – сумел выдавить я. – А что вы имеете в виду…
- А вот подруге твоей, так и быть, погадаю,  и такое скажу, чего ей никто не скажет больше. – продолжала цыганка, совершенно не обращая внимания на мои слова. – Да ты её саму спроси, она знает, жила с нами. Верно говорю, красавица?
Я покосился на Татьяну – та кивнула. Вид у неё был встревоженный, напряжённый.
Я хотел извлечь из кармана шаровар пару пятиалтынных, но в последний момент неожиданно для себя передумал и полез двумя пальцами в нагрудный карман юнгштурмовки. Там со времён последней нашей поездки в Харьков остался масляно-жёлтый кружок николаевского пятирублёвика. Цыганка, увидав золотую монету, не высказала ни радости, ни даже удивления. Проворно сгребла её с моей руки, после чего взяла протянутую Татьянину ладошку и несколько минут вглядывалась в её линии. Табор, казалось замер, ожидая результатов священно действия. Даже собаки перестали брехать, лишь фыркали и хрустели овсом в торбах лошади.
- Долгая дорога тебе предстоит, красивая. – вынесла, наконец, вердикт гадалка. – По морю будешь плыть, по пустыне идти, по облакам лететь. А в конце окажешься во дворце чужом, каменном, и живут в том дворце люди без души, в белых плащах с изломанными крестами. Ты тех людей берегись, потому как они уже и не люди вовсе – а пуще всего берегись чёрной стены!
Она замолчала. По рядам таборских прокатился выдох – похоже, всё это время они, как и мы с Марком, стояли, затаив дыхание. Татьяна была белее бумаги,  губы у ней дрожали. Как только цыганская матрона отпустила её ладошку, девушка торопливо спрятала её за спину и судорожно сжала в кулачок.
- Теперь ступайте прочь. – сказала гадалка. – А я буду молиться, чтобы дороги наши больше не пересекались. Непростые вы люди, и дела вокруг вас творятся непростые – а мы люди мирные, ни к чему это нам… да и вам тоже.
Обратно в коммуну мы шли молча. Татьяна, стащив с шеи платок, нервно тискала его в пальцах, а я пытался размышлять над словами цыганки - но добился только того, что голова разболелась тупой, ноющей, отдающейся в висках болью. Марк косился на нас с Татьяной, словно мы ни с того ни с сего оборотились какими-то диковинными лесными чудо-юдами, и только возле самой ограды «особого корпуса»  решился, наконец, заговорить:
- Слушай, Лёха, а что это ты про себя такое знаешь, что её так напугало? Да так, что по её словам ни один цыган нож на тебя не поднимет! С чего бы это, а?
Я пожал плечами.
- А мне почём знать? Ну наплела и наплела, слушать ещё всякий вздор… Если интересно - вернись, спроси, они, наверное, ещё там.
От этого предложения Марка явственно передёрнуло.
- Нет уж, спасибо, как-нибудь обойдусь. Но, она, думается мне, всё же права:  непростые люди вы с Татьяной!
- А то ты простой!  - буркнул я, приподнял угол сетки, скрывающий прореху в ограде, и посторонился, пропуская вперёд Татьяну. – Все мы тут… непростые. И вообще, полезайте уже. Не пойду я в эту библиотеку, сразу на ужин. Не знаю как у вас, а мне после всего этого жрать охота прямо-таки феерически…

Отредактировано Ромей (14-10-2022 23:12:40)

VI

В Москву они въехали в Москву по Ленинградскому шоссе – этим маршрутом Яша в тот, последний раз, возвратился в столицу в двадцать девятом. Надо сказать, потрясений ему хватило задолго до того, как под шинами авто зашуршал городской асфальт. Одни только пейзажи подмосковных деревень и городков чего стоили, а уж проехав поворот на Внуково Яша и вовсе потерялся от буйного великолепия торговых центров, застеклённых снизу доверху многоэтажек, сплошных потоков экипажей самого поразительного облика, от оглушительно рычащих мотоциклов и  юрких «паркетников» (так обозвал эти  авто Иван; Яша не понял, при чём тут паркет, но переспрашивать не стал) до громадных, на восьми парах громадных колёс «фур», в каждой из которых легко поместился бы прогулочный пароходик.
Если окрестности столицы Яшу просто потрясли, то Ленинградское шоссе его просто добило. Он-то полагал, что до некоторой степени готов к встрече с грядущим - недаром они с Иваном двое суток напролёт просматривали телевизионные передачи, картинки и «ролики» в хитром устройстве называемом "компьютер". Но одно дело - увидеть на экране, пусть и в великолепном разрешении, и совсем другое - лицезреть всё собственными глазами, слушать складывающуюся из тысяч непривычных звуков симфонию мегаполиса, вдыхать чужие запахи. В какой-то момент он понял, что просто бездумно пялится в окошко на проносящиеся здания, машины, толпы странно одетых мужчин и фривольно одетых женщин. И уже не в состоянии воспринимать это как «объективную реальность, данную нам в ощущениях» - так, кажется, выразился в своё время Ильич?
Знакомое здание за весь почти часовой маршрут от Кольцевой автодороги до Петровского Парка (он, как выяснилось, остался на своём месте, хотя и изрядно ужался в размерах) попалось всего одно – Яша глазам своим не поверил, увидав в стороне от шоссе, за деревьями, вычурный купол и привратные башенки Петровского путевого дворца. Он даже осведомился у Ивана, что находится там сейчас – и неожиданно для себя расстроился, узнав, что место Военно-Воздушной академии РККА занял какой-то особенно шикарный отель. Хотя, подумал он, была в этом и некая высшая справедливость – в конце концов, здание изначально возведено архитектором Казаковым для отдыха путешествующих особ царской крови, и отель всё же ближе к этому назначению, чем учебное заведение, пусть и такое заслуженное.
Иван, видимо, разглядев, каким жадным взором его спутник провожает краснокирпичный с белым каменным кружевом фасад, сообщил, что в центре города старых зданий сохранилось куда больше – «сами увидите, дядьЛёша, вот поедем завтра…»  Яша благодарно кивнул и сделал зарубку: надо держать себя в руках, не годится, если его состояние можно читать, словно открытую книгу…
Как ни странно, вид знакомого здания до некоторой степени вернул ему душевное равновесие. Всё же это та самая, его, Москва, только застроенная новыми домами и заполненная новыми автомобилями, а что он практически ничего не узнаёт – ну так ведь почти век прошёл, а это, знаете ли, срок… Теперь он куда спокойнее взирал на открывающиеся с полотна Третьего Кольца городские виды: и на умопомрачительные небоскрёбы Москвы-Сити, и невозможные, словно сошедшие с полотен художников-футуристов, завсегдатаев «Домино» и «Стола Пегаса», стеклянные мосты; на захватывающие дух пейзажи Лужников и Воробьёвых гор, миновав которые, машина свернула на широченную, битком заполненную автомобилями многополосную магистраль. Где-то здесь,  на одной из тихих боковых улочек близ сверкающей сталью колонны монумента  первому советскому космонавту и обитал Алексей Геннадьевич Симагин – ныне он, Яша Блюмкин собственной персоной. О чём, правда, ни единая живая душа в этом новом для него мире пока не догадывается.
И не надо – во всяком случае, пока.
Так спокойнее.

С тех пор, как Яша поселился в московской квартире, прошло уже больше недели.  Иван теперь приезжал к нему ежедневно на несколько часов, а вчера и вовсе уехал из Москвы, предупредив, что будет отсутствовать дня три. Яша не возражал – за то время, что прошло после того, как он очнулся в подвале на симагинской даче, Яша многому научился, многое освоил, и главное - понял, откуда получать информацию и как с ней обращаться. Теперь он по многу часов напролёт проводил в интернете, а остальное время отдавал книгам, которых в московской квартире оказалось не в пример больше, чем на даче. Среди прочего, в ящике письменного стола (Симагин и здесь обустроил для себя монументальный кабинет-библиотеку) нашлись те самые «амбарные книги» из лаборатории Гоппиуса, с которых, собственно, и разгорелся весь сыр-бор. Яша пролистал их – пожелтевшая, местами осыпавшаяся трухой бумага вся в коричневых пятнах. Неудивительно – почти век они пролезали в замурованном подвале, и остаётся только удивляться, как их страницы и корешки не сделались добычей крыс…
Впрочем, усмехнулся Яша, ему-то грех жаловаться: не уцелей эти «лабораторные тетради», не заинтересуйся ими однажды законный хозяин его нынешнего тела и не затей спустя три десятка лет свой безумный эксперимент – Яшин труп давно бы сгнил в безымянной могиле. А так – сидит, попивает кофе с коньяком (содержимое бара в кабинете Симагина оказалось выше всяких похвал) и приобщается потихоньку к благам цивилизации потомков. Красота, да и только!
Несколько, правда, портили настроение новости политики. Яша испытал настоящий шок, узнав, что Россия – Российская Федерация, если быть точным, так называлось теперь это государство – уже несколько месяцев, как ведёт войну. И не с кем-нибудь, а с Украиной, бывшей Украинской ССР. Сам он ещё в восемнадцатом-девятнадцатом годах немало времени провёл в Киеве, в Житомире и даже принял участие в подготовке терактов против тогдашнего гетмана Скоропадского, представителей германских оккупационных властей, правивших тогда бал на Украине, а так же против сменивших их смену соратников Симона Петлюры. И вот теперь – смутные времена гражданской войны (а в том, что эта война именно гражданская, и никак иначе он убедился, как только наскоро ознакомился с историей вопроса) повторяются! А ведь виновников национального, языкового и прочих расколов, из-за которых бывшую Советскую Украину охватил кровавый хаос, он, Яша, знал лично: Владимир Ульянов-Ленин, присоединивший некогда к только-только создающейся УССР Харьков и пролетарский Донбасс (мы просто обязаны, товарищи, укрепить мелкобуржуазную, хуторскую среду здоровым рабочим костяком!), Сталин, добавивший к списку отторгнутые у недобрых соседей Галицию, Закарпатье и другие западные регионы, отродясь не имевшие никакого отношения к Российской Империи... Правда, Хрущёва, совершившего несусветную глупость с присоединением к Украине Крыма он лично не знал и никогда не встречал – роковой для Яши осенью двадцать девятого года тот только поступил на учёбу в московскую Промакадемию 0 зато отлично был знаком с продвигавшим его по партийной линии Лазарем Кагановичем, так же приложившим руку к «украинизации» русскоязычных регионов УССР.
Всё это занимало Яшу с головой, так, что не всегда хватало времени на то, чтобы выспаться и нормально поесть – хотя Иван научил его заказывать на дом и готовую еду, и полуфабрикаты, которые без труда можно было приготовить в хитроумном кухонном устройстве под названием «микроволновка». И всё же деятельная Яшина натура протестовала против необходимости сидеть в четырёх стенах. Он стал выбираться наружу, совершать короткие прогулки, заходил в магазины, просто глазел на прохожих и проносящиеся по Ленинскому проспекту машины (окна квартиры выходили во двор и такой возможности не давали). В кладовке у Симагина нашёлся большой, хитрого устройства велосипед, и Яша, уяснив, что москвичи охотно пользуются этим видом транспорта, рискнул попробовать свои силы в катании на двух колёсах. И с тех пор взял за правило совершать поездки вдоль Воробьёвых гор – когда по тянущемуся поверху бульвару, когда спускаясь по асфальтированным тропкам на набережную, где приходилось постоянно лавировать, уворачиваясь от столкновений с  такими же, как она сам,  велосипедистами, самокатчиками или разъезжающими на вовсе уж незнакомых приспособлениях, вроде роликовых коньков или досок на крошечных колёсиках.
С каждым днём эти поездки становились всё дольше и протяжённее, и однажды, устроившись отдохнуть и полюбоваться видами Москвы на Смотровой площадке, Яша обратил внимание на рекламный щит, извещающий о проведении регулярной книжной выставки «Красная площадь-2022».