VIII

В актовом зале «особого корпуса» собрались все до единого спецкурсанты, но на первом ряду сидели только шестеро – остальные стулья были свободны, и давешний лаборант без разговоров заворачивал всякого, кто нацеливался занять удобное местечко. В числе этих шестерых были и мы с Марком и Татьяной – рука у неё всё ещё была на перевязи, воспалившаяся рана в плече заживала долго и мучительно. Был здесь пирокинетик Егор, который восстановился после своего перелома и с тех пор, как мы вернулись в коммуну, всё время расспрашивал о наших заграничных приключениях. Мы молчали, разумеется – подписка о неразглашении дело нешуточное! – но он не терял надежды выведать хоть какие-то подробности.
Ещё был парень по имени Илья. Ему едва исполнилось шестнадцать лет; он появился в составе спецкурсантов незадолго до того, как мы отправились на задание, так что познакомиться с ним мы толком не сумели. Я знал только, что Гоппиус полагал его весьма перспективным – за способности практически безошибочно считывать эмоциональное состояние человека. Мешало Илье элементарное отсутствие общей культуры и, как ни странно, начитанности – считывать-то он считывал, а вот чтобы описать результаты ему порой попросту не хватало слов и понятий.
Второй была девушка лет восемнадцати. Самая старшая в нашей группе, она то ли старательно придерживалась модного в конце двадцатых образа «женщина-вамп», то ли что-то другое накладывало отпечаток – а только была она бледной, с тёмными кругами вокруг глазниц, бледными тонкими губами и мрачным огнём в глубоко запавших глазах. В одежде она неизменно предпочитала чёрный цвет, и была одной из немногих обитательниц коммуны, кто пользовался макияжем – опять-таки тёмных оттенков.
Способности были под стать внешности. Нина – так её звали – чувствовала смерть. Не угрозу, нет, а особую «некротическую» ауру, сопутствующую переходу человека из состояния жизни в состояние не-жизни. Слышали, наверное, о специфическом поведении некоторых обречённых? Приговорённых к смерти в нескольких шагах от эшафота, умирающих от неизлечимой болезни на пороге наступления агонии – когда и внешность, и поведение человека необъяснимо (а порой и неуловимо) меняется. Кто-то совершает судорожные и внешне бессмысленные движения, кто-то принимается стряхивать с себя видимых только ему то ли вшей, то ли жуков, или же отмахивается от незримой паутины…
Так вот, Нина предчувствовала это состояние – порой за несколько минут, а иногда даже за несколько часов. Не ошибалась никогда, а когда приходила смерть, впадала в своего рода транс, в котором могла оставаться по своему желанию до момента, когда – по её собственному выражению – «рассеется смертная аура». Это состояние доставляло ей некое необъяснимое, если не сказать, извращённое  удовольствие. Как-то она призналась, что в такие моменты она подпитывается энергией, забирая её из некротической ауры умершего. Признание это я услышал от неё во время одного из занятий, ещё до нашей заграничной поездки, когда Гоппиус «тестировал» меня в режиме поддержки со всеми сколько-нибудь перспективными спецкурсантами. Тогда-то и выяснилось, что Нине, единственной из всех я не могу помочь; мало того, в моём присутствии её способности размываются, а порой и вовсе угасают – к счастью, лишь на краткое время. Я же после такого сеанса чувствовал себя не просто выжатым, как лимон, а чуть ли не изнасилованным – в ментальном плане, разумеется.
Многозначительные штришки, верно? Меня они  наводили на вполне определённые мысли, делиться которыми я ни с кем не спешил - но от Нины с тех пор старался держаться подальше.
Прочие же коммунары – неважно, спецкурсанты или нет - тоже чуяли в Нине что-то недоброе, а девушки откровенно её не любили, называя "ведьмой", "кикиморой", «упырицей». Знала ли об этом Нина? Разумеется, знала - и платила однокашникам молчаливой неприязнью и старательно скрываемой ненавистью.
Зачем Гоппиусу и Барченко понадобилось развивать в девушке эту зловещую способность, неизбежно делая её и без того непростой характер вовсе уж невыносимым – оставалось только гадать. И только в замке доктора Либенфельса, после столкновения с его жуткими «немёртвыми» творениями забрезжило, пусть пока и невнятно, подобие разгадки.

- Трое ваших товарищей недавно вернулись с чрезвычайно опасного задания.
Голос Барченко звучал глухо, даже ниже чем обычно, моментами переходя в хрип. Глаза под набрякшими веками были усталыми, и я подумал, что он, наверное, не имел случая хорошенько выспаться уже не одну неделю.
- Задание состояло в том, чтобы раздобыть крайне важные документы. Подробности сейчас несущественны, но теперь, когда эти документы у нас… - Барченко запнулся и закашлялся. Кашлял он долго, прижимая ладонь ко рту и сотрясаясь всем своим большим телом. Слушатели – и спецкурсанты, и Гоппиус, всё это время державшийся за спиной патрона, и стайка его лаборантов - ждали, задержав дыхание.
- Кх-х… теперь, когда документы у нас, - продолжил Барченко, справившись, наконец, с кашлем, - мы можем перейти к новому этапу нашей работы. Участие в нём примут не все.
Он обвёл сидящих тяжёлым взглядом из-под насупленных бровей.
- Давыдов… - его палец, толстый, с коричневым ногтем, уткнулся в меня.
- Я, Александр Васильевич!  - вскочил я.
- Сидите, молодой человек… Стеценко здесь?
- Здесь! - пирокинетик Егор вскинулся, едва не опрокинув стул. – Здесь Стеценко!
- Отлично. - Барченко кивнул. - Вы второй в списке. Макарук, вы третий. – он указал на Илью, и тот тоже поднялся и даже сделал попытку встать по стойке «смирно», едва не опрокинув при этом стул. Барченко чуть заметно скривился.
- Надо быть аккуратнее, юноша… - он сверился со списком. – Так, четвёртая – вы, Шевчук.
Нина вставать не стала – выпрямилась, поджав подведённые лиловой, почти чёрной помадой губы.
Вслед за Ниной Барченко по очереди ткнул пальцем ещё в двоих, каждый раз заглядывая в свою бумажку. Наверняка ведь и так знает весь список наизусть, подумал я, сам же его составлял, а вот, поди ж ты…
- Остальные могут быть свободны. Возвращайтесь к вашим обычным занятиям, молодые люди, и не забывайте – всё, что вы сейчас услышали, категорически не для распространения. Ни одно единое из сказанного здесь не должно покинуть этих стен!
По залу прокатились недовольные шепотки – спецкурсанты вставали и, переговариваясь, направлялись к выходу. Я поймал разочарованный взгляд Марка и едва заметно кивнул – «не тушуйся, потом расскажу!» Он кивнул в ответ и что-то шепнул Татьяне, покидавшей зал вместе с ним.
…а ведь и правда, придётся рассказывать! Секретность секретностью, но если хоть раз не оправдать доверие друзей – конец нашей слётанной боевой тройке.
Барченко дождался, когда зал опустеет.
- Сейчас, молодые люди, доктор Гоппиус ознакомит вас с ближайшими планами. Прошу вас, товарищ…
Гоппиус вышел к краю сцены и стал зачитывать, заглядывая в блокнот, «план мероприятий», сводящийся к тому, что «избранные» в сопровождении ассистентов должны будут отправиться на некий загадочный «объект». А до тех пор группа переводится на военное положение – категорически запрещается покидать территорию «особого корпуса», а так же вступать в контакты с кем-либо помимо присутствующих здесь. Робкую попытку Егора выяснить, что именно нам предстоит делать, Гоппиус пресёк в зародыше:
- Попрошу, молодые люди, впредь воздержаться от вопросов. В своё время вся необходимая информация будет доведена до вас в должном объёме. А пока ваша задача – точно исполнять полученные инструкции.
И он стал зачитывать список личных вещей, которые разрешено взять с собой на «объект», но я его уже не слушал. Всё и так было яснее ясного: Барченко затеял повторение эксперимента Либенфельса с зомби, выбор «спецкурсантов», которым предстоит принять в нём участие, однозначно на это указывает. В первую очередь это Нина с её талантом воспринимать «некротическую ауру». Потом Егор – если уж пули не способны остановить зомби, то возможно, с этим справится огонь? Илья – видимо, с его помощью Барченко намеревается изучить «эмоциональный мир» будущих зомби. И, наконец, ваш покорный слуга – как имеющий опыт общения с либенфельсовыми мертвяками. И совершенно ясно, почему в список не включили ни Марка, ни Татьяну: во-первых, их таланты в этой истории вроде и ни к чему, а во вторых – зачем лишний раз подвергать неокрепшую психику подростков таким нагрузкам? Нет, правда, шутки шутками, а здесь я целиком согласен с Барченко, поскольку хорошо помнил, как корёжило Марка, почувствовавшего – только почувствовавшего! присутствие оживших мертвецов. И не смог бы поручится, что он выдержит повторное испытание.

«Никогда такого не было – и вот, опять!» – как говаривал один государственный деятель обновлённой демократической, прости господи, России. Конечно, флэшбэки были для меня отнюдь не в новинку, а всё же не случались они довольно  давно – пожалуй, тех самых пор, как они выбрались из руин замка Либенфельса. Но и тот флэшбэк был каким-то… неубедительным, что ли? Так, пара-тройка сценок из повседневной жизни двадцать первого века, по большому счёту не содержавшие сколько-нибудь ценной информации.
И вот – опять! Причём на этот раз флэшбэк был не вполне типичный? Обычно - оно ведь как бывало? Я оказывался как бы в том, другом теле, и мог его органами чувств воспринимать окружающую реальность, но не был в состоянии ни вмешаться в происходящее, ни проникнуть в мысли того, кто в данный момент управлял этим телом. Мотивы, которые им двигали, соображения, исходя из которых он принимал решения – обо всём этом я мог только гадать.
Другое дело теперь. Собственно, ничего и не происходило: мой альтер эго просто сидел за столом – моим собственным письменным столом в кабинете моей собственной московской квартиры! - и думал, пытаясь переосмыслить некие сведения, полученные им… я не понял, каким именно способом, но без флэшбэков точно не обошлось. Причём – каких-то других, с моей личностью никак не связанных.
Непонятно? Сумбурно? А каково было мне, вынужденному воспринимать это в полубреду-полувидении, да ещё и находясь под впечатлением собрания, на котором Барченко объявил, что нам предстоит воспроизвести опыт Либенфельса, не к ночи будь помянут, с мертвяками-зомби? Вот-вот, меня это тоже не слишком воодушевило…
Флэшбэк накрыл меня, как только я прикоснулся головой к подушке. Продолжался он, от силы, минут пять, но выжал все силы досуха. Некоторое время я лежал, не шевелясь, и старался как-то разложить по полочкам полученные сведения. Получалось не очень, но кое-что я всё же понял – например, выстроил для себя всю цепочку «обмена разумов», который я запустил своим опрометчивым опытом на даче.
Итак, по порядку:
Шаг первый: престарелый олух Алексей Симагин, решивший от нечего делать, поэкспериментировать с найденными много лет назад записями «нейроэнергетической лаборатории» доктора Гоппиуса устанавливает вневременную и внепространственную связь с агрегатом, задействованным упомянутым Гоппиусом во время опыта. Результат – сознание старого дурня Алексея Симагина оказывается в теле пятнадцатилетнего Алёши Давыдова, играющего в опыте Гоппиуса малопочтенную роль подопытной крысы. Его сознание, в свою очередь, отправилось на столетие без малого вперёд, заняв освободившееся место в теле, пребывающем в самодельной симагинской установке. Агрегат Гоппиуса при этом надолго выходит из строя; на починку требуется несколько месяцев, за которые много чего происходит.
Шаг второй: Яков Блюмкин, по пятам которого идут, размахивая ордером на арест, оперативники из ОГПУ, вынуждает Гоппиуса (тот как раз закончил ремонт своей установки, ухитрившись сохранить настройки, использованные при прошлом опыте) усадить его в лабораторное кресло и повернуть рубильник. Результат – сознание Блюмкина ускользает из-под носа посланные его арестовать, отправившись в двадцать первый век. При этом сознание Алёши Давыдова, который так и не успел выбраться из опутанного проводами кресла в подвале симагинской дачи, возвращается назад, в тысяча девятьсот двадцать девятый год – но не в май, а в сентябрь, и не в своё тело, а в тело Блюмкина. Потрясение от двух перемещений подряд оказывается слишком сильным – бедняга то ли сходит с ума, то ли надолго утрачивает душевное равновесие настолько, что это мало отличается от безумия. В таком состоянии мнимого Блюмкина забирают явившиеся в лабораторию чекисты, и после допроса, на котором становится очевидно, что проку от арестованного нет, помещают в психиатрическую клинику.
Шаг третий – даже и не шаг, а, скорее, фон происходящего. Между сознаниями и оставленными ими телами возникает свообразная «внепространственная» рода связь, порождающая явление, которое я, за неимением подходящего термина, называю «флэшбэк». И относится это не только к связке «я - Блюмкин»: насколько мне удалось понять, у «дяди Яши» случились один или два кратковременных флэшбэка, связавшего его разум с помутнённым сознанием Алёши Давыдова, запертом в законном Яшином теле. Что он вынес из этого, я толком не понял, но сам факт говорил…
…о чём? Только о том, что я запутался окончательно и не понимал, что дальше делать со всем этим. А ведь наверняка можно что-то сделать – Гоппиус жив-здоров, установка его действует, а раз так, то и произведённый однажды опыт можно ведь и повторить! Обратить, отразить… отреверсивовать? Да, вот правильный термин: пустить на реверс, повернуть вспять, вернуться к исходному состоянию.
…Вот только - зачем? Как бы не съехать крышей от всех этих сложностей -  один я с ними не справлюсь, это очевидно…
- Марк, а Марк! Спишь, что ли?
Невнятное мычание было мне ответом. Я потряс его за плечо.
- Проснись же ты, наконец! Надо прямо сейчас обсудить кое-что важное.
Марк разлепил глаза и сел, недоумённо воззрившись на меня.
- Что… случилось что-то?
- Ну, это как посмотреть. - я присел на краешек его кровати. - Помнишь, я как-то рассказывал, что могу как бы подключаться к сознанию «дяди Яши»?
Я старался говорить кратко, по возможности, не перескакивая с одной темы на другую. Судя по тому, как округлялись глаза Марка, получилось не очень. Оно и понятно: таких наворотов, по-моему, даже у Шекли не встречается…
- Прости, что разбудил, но мне больше не с кем поделиться. А носить в себе – так ведь и спятить недолго. Что думаешь, а?
Марк поскрёб ногтями грудь под майкой.
- Что тут скажешь, Лёх? Боюсь, у нас и без твоих видений будет, от чего спятить. Кстати, ты ведь так и не рассказал, что затеял Барченко – а обещал ведь!
…Вот и делись после этого с людьми сокровенным…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Обезьяна с гранатой

I

Гидроплан сделал вираж над внутренним рейдом и пошёл на посадку. Пронёсся над угрюмыми утюгами линкоров, замерших на бочках, снизился и коснулся острым, на лодочный манер, днищем воды – и побежал, оставляя за собой раздвоенный пенный след. Сбавил скорость, поравнялся с торчащими из воды остовами дредноутов кайзермарине, затопленных здесь, в Скаппа-Флоу в девятнадцатом году, и повернул к берегу.
- «Супермарин «Саутгемптон». – прокомментировал Джоунс. Сегодня он был не в прогулочном костюме валлийского джентльмена, а в строгой тёмно-синей с золотыми позументами, форме коммодора Королевского Флота. - Дальний разведчик, на вооружении состоит с двадцать пятого года. Вместимость семь человек, включая трёх членов экипажа, радиуса действия с избытком хватает для наших задач. Эти конкретные машины выпущены по спецзаказу – складные крылья и съёмное хвостовое оперение, чтобы можно было разместить в судовых ангарах и на палубе. Но всё равно, повозиться с ними предстоит немало.
- И сколько таких будет на авиаматке? – поинтересовался собеседник коммодора.
- Не на авиаматке, Алистер, а на гидроавианосце. Мы с вами на военном корабле Его Величества короля Георга Пятого, и здесь следует употреблять правильные термины. Хотя, вам, человеку сугубо штатскому, простительна некоторая неточность.
Кроули дёрнул уголком рта – в этой гримасе коммодор уловил оттенок презрения. Впрочем, его собеседник и не думал ничего скрывать: ему ли, признанному знатоку оккультных наук и создателю учения «Телема» забивать себе голову подобной ерундой?
- Я слышал, это довольно старое судно?
- Старое, но заслуженное. «Пегасус» принимал участие в прошлой экспедиции на русский Север во время их гражданской войны.
Оккультист проводил взглядом гидроплан, подруливавший к дощатому наплавному пирсу кабельтовых в трёх от гидроавианосца. Там его уже ждали техники в форменных флотских бушлатах - они приняли брошенные бортмехаником швартовый конец, завели его на чугунный кнехт и, подтянув летающую лодку к доскам, подали сходни.
- Значит, пилоты уже летали... туда, куда предстоит лететь на этот раз?
Коммодор покачал головой.
- Нет, в прошлый раз исследовательская группа добиралась до места по суше. У гидропланов с «Пегасуса» хватало других дел работы, куда более важных. Большевики наступали, приходилось много летать – в том числе, и корректировать огонь наших канонерок и мониторов, противостоящих на Северной Двине красным плавбатареям.
О том, что лётный состав на гидроавианосце с тех пор сменился, по меньшей мере, дважды, он упоминать не стал. Сухопутная крыса – что с него взять! Однако своё, оккультное дело понимает крепко, иначе к нему не обратились бы за помощью в столь деликатной операции…
А Кроули всё не мог успокоиться.
- Я слышал, судно собирались продать на слом?
Джоунс кивнул.
- Да, в двадцать пятом году «Пегасус» отправился в Сингапур, и там его вывели в резерв флота. И совсем было собрались порезать на иголки, когда подвернулась наша экспедиция.
В голосе «чёрного мага» мелькнуло беспокойство.
- То есть вы хотите, чтобы мы доверились такой ветхой посудине?
- Ну, старина «Пегасус» не такой уж и ветхий. Дело в том, Королевский Флот перестал нуждаться в судах подобного класса, тем более, старой постройки, переделанных из коммерческих пароходов. Проще было избавиться от него, чем содержать и измысливать какое ни то применение.
Кроули покачал головой – похоже, собеседник его не очень-то убедил.
- Так вы не ответили, сколько самолётов будет на борту?
- На заре своей карьеры в качестве гидроавианосца «Пегасус» нёс девять поплавковых разведчиков «Шорт». – снова принялся объяснять Джоунс. – Кроме того, на борт брали ещё один колёсный истребитель «Сопвич» - для него на полубаке была оборудована короткая взлётная палуба, ну а садиться предполагалось на суше. Но то были небольшие самолёты, одномоторные. Для наших целей такие не годятся, и сейчас ангары «Пегасуса» переделывают для «Саутгемптонов». Их предполагается взять четыре, возможно, пять - и, чтобы освободить для них побольше места, с корабля снимают носовую взлётную палубу, катапульту и пушки.
- Говорите, снимают пушки? – тревога в голосе Кроули на этот раз было куда заметнее. – Но разумно ли это? Всё же мы будем заходить в территориальные воды страны, которую не назовёшь дружественной Соединённому Королевству!
«…Эти мне штатские… - коммодор едва скрыл презрительную усмешку.. – Будь ты хоть трижды маг и оккультист, дражайший Алистер, а всё равно останешься дилетантом…»
- Артиллерийское вооружение «Пегасуса» состояло из четырёх трёхдюймовых орудий, два из которых были приспособлены для стрельбы по воздушным целям. В обычном морском бою от такого арсенала мало проку. К тому же, у русских на Севере совсем нет военного флота – боевые единицы морских сил Северного моря они ещё в двадцать третьем передали в ведение частей ОГПУ, несущих охрану морских границ. Да и что это за «боевые единицы», одно название: парочка старых гидрографических посудин, да полдюжины вооружённых рыбацких шхун, гордо именующихся тральщиками и сторожевиками.
Кроули покачал головой – похоже, собеседник его не убедил.
- И всё равно, соваться в гости к большевикам с голыми руками…
…Он ещё и трус!..
- Нас будет сопровождать лёгкий крейсер Его Величества «Каледон». - терпеливо объяснил Джоунс. - Тоже, между прочим, ветеран боевых действий в России, правда, не на Севере, а на Балтике. Он один сильнее всего, что русские могут наскрести, так что пусть это вас не волнует.
- Ну, разве что… - Кроули с сомнением посмотрел на собеседника. – А где сейчас этот ваш «Каледон»?
- Идёт в Скаппа-Флоу с Мальты, где он состоял в Средиземноморской эскадре Королевского флота. Раньше середины весны мы в путь не тронемся. Погода у побережья Кольского полуострова просто ужасная, а ведь нам придётся поднимать с воды и затем принимать обратно гидропланы, которые не выдержат даже двухбалльного волнения! Да и лёд на озере хорошо, если сойдёт к началу мая. Так что не переживайте, время есть.
Коммодор поднял воротник шинели – ветер с моря накатывался студёными дождевыми шквалами, от которых не спасали парусиновые обвесы мостика.
- Не спуститься ли нам в кают-компанию, Алистер? Здесь становится неуютно, а нам много ещё что нужно обсудить.

Кроули захлопнул бювар.
- Откуда у вас эти бумаги?
- Из Москвы. – ответил коммодор. – Но раньше нас их получил господин, о котором упоминал ваш французский друг - не припомню имени, тот, что основал в Фонтенбло институт с довольно-таки претенциозным названием…
- Георгий Гурджиев, «Институт гармонического развития человека». И никакой он мне не друг – встретились раз-другой, побеседовали, вот и всё знакомство. Я вообще слабо представляю, что у такого человека могут быть друзья.
- Как и у вас, Алистер, как и у вас. – Джоунс улыбнулся едва заметно, самыми кончиками губ. – Люди вашего склада нуждаются в поклонниках, единомышленниках, возможно, врагах – но друзьям возле них не место.
Кроули досадливо поморщился.
- Может, обойдёмся без философских отступлений? У меня имеются свои источники в Советской России - и они сообщают, что русский профессор Барченко плотно работает сейчас с «наследством» Либенфельса. И собирается в ближайшее время повторить его опыты с зомби.
- А каковы его шансы на успех, ваш источник не уточнил?
- Полагаю, он и сам этого не знает. – Кроули пожал плечами. – Но, боюсь, они невелики, ведь Барченко собирается пользоваться методикой Либенфельса. А к чему это привело – нам известно.
- А полученные бумаги не позволят вам сделать более точную оценку? – Джоунс кивнул на бювар, который Кроули всё ещё держал в руках.
- Сомнительно. Это перевод, сделанный тем же Либенфельсом, и ошибка вполне могла закрасться именно на этом этапе работы. Вот если бы вам удалось заполучить копию, а лучше фотоснимок страниц манускрипта – тогда было бы о чём говорить…
- Мы над этим работаем. - сухо отозвался Джоунс. – Пока похвастаться особо нечем, но ясно одно: Барченко изо всех сил старается ускорить процесс.
- А значит, с большой долей вероятности наделает и других ошибок, помимо тех, что заложены в стартовых, так сказать, условиях. – Кроули потёр ладонь о ладонь, словно предвкушая неудачу незнакомого, но уже неприятного ему русского. – Кстати, вы не знаете, почему он торопится? Я понимаю, Либенфельс – в замок проникли враги, они продвигались, уничтожая всех, кто пытался оказывать им сопротивление, и у него попросту не было другого выхода. Но сейчас - к чему торопиться? Ясно ведь, что эксперимент предстоит крайне рискованный, лучше потратить время и хорошенько во всём разобраться…
- Как вы догадываетесь, Алистер, Барченко действует не по своей инициативе и уж точно не из чисто научного любопытства. – усмехнулся коммодор. – Хотя вполне допускаю, что и такой мотив имеет место. У него высокопоставленный покровитель в ЧК, и, если верить моего информатору, он-то и торопит исследования. Возможно, хочет использовать полученные результаты во внутриполитической борьбе? Мы имеем сведения, что у большевиков намечаются перестановки в партийном руководстве, и это наверняка будет сопровождаться большой кровью.
- Одни коммунисты уничтожают других руками оживших мертвецов? - Кроули злорадно оскалился. – Сюжет прямо-таки для Брэма Стокера!
- Скорее уж, для Джеймса Уэйла. Я слышал, он ведёт переговоры с киностудией «Юниверсал» об экранизации «Франкенштейна, а этот сюжетец, пожалуй, будет поубойнее.
- А где они собираются брать... как бы это получше… исходный материал для своих опытов? Наверняка понадобится не один и не два… экземпляра?
- Вы невнимательно меня слушали, Алистер. Я, кажется, упоминал, что большевики решили поиграть в дворцовые перевороты – на свой, большевистский манер? А при таких играх в «материале», как вы изволили выразиться, недостатка не бывает. А если вспомнить, что покровитель Барченко состоит в высшем руководстве ЧК – то это последнее, о чём ему стоит беспокоиться.
- Тут я с вами соглашусь, Джоунс. – Кроули присел к столу и снова открыл бювар. – Тогда, с вашего позволения, следующий вопрос: вы действительно полагаете, что русские будут устраивать свои эксперименты возле того озера?
- Как раз нет. Они собираются проводить их где-то на Украине, сейчас не вспомню названия.
- Тогда зачем мы затеваем экспедицию? Согласитесь, расстояние от побережья Кольского полуострова до берегов Днепра великовато даже для ваших построенных по специальному заказу «Соммерсетширов»!
- «Саутгемптонов», Алистер, опять вы всё перепутали. – коммодор добродушно усмехнулся. – Можете быть уверены, что подобная бредовая мысль нам и в голову не могла прийти. Всё гораздо проще: если большевики действительно устроят у себя в Кремле очередную заварушку, да ещё и с участием зомби, им уж точно будет не до того, чтобы приглядывать за каким-то озером у своих дальних границ - как бы не рвался господин Барченко заглянуть за Порог Гипербореи. А значит, на этот раз нам ничто сможет помешать.

Гудок хрипло прозвучал над акваторией – один раз длинно и два коротко, отрывисто. Стоящий на бочке сторожевик (обычный сейнер, на полубаке которого торчала горная трёхдюймовка на тумбе) отозвался тремя тонкими свистками, приветствуя вымпел Морпогранохраны ОГПУ - зелёный, с парой косиц и красным прямоугольником, разделённым на манер корабельного гюйса Российской империи прямым и косым крестами, и с пятиконечной звездой в центре. Вымпел развевался на флагштоке ледокольного парохода «Таймыр», спущенного на воду в Санкт-Петербурге в далёком 1909-м году.
На долю старого ледокола выпало немало всякого. В навигацию четырнадцатого-пятнадцатого годов он вместе с ледокольным пароходом «Вайгач» первым из русских судов прошел Северным морским путем из Владивостока в Архангельск, открыв по дороге архипелаг Северная Земля – тогда на правах первооткрывателей ему присвоили имя «Материк Николая II». Затем участие в войне с германцами, служба в отряде судов Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана. Простояв два года в Архангельском порту на консервации, ледокол прошёл капремонт и в двадцать пятом был передан сначала в распоряжении Убекосевера (эта пугающая аббревиатура обозначала всего лишь «Управление по обеспечению безопасности кораблевождения на северных морях») а уже оттуда – в мурманский отряд Морпогранохраны, где и состоял по сей день. Ещё в пятнадцатом году, во время мировой войны, затронувшей и русский Север, «Таймыр» получил артиллерийское вооружение в виде двух противоаэропланных пушек Лендера, и теперь числился сторожевым судном.

- Что, дядя Мирон, идём норвежцев гонять? – спросил матрос. Имя его было Григорий, но соседи по кубрику обычно обращались к нему «Гришка». Круглая рязанская физиономия матроса была так густо усыпана веснушками, что они, казалось, делали немного ярче тёмный полярный день, много месяцев висящий над городом Романов-на-Мурмане, в семнадцатом году переименованный по распоряжению революционных властей в Мурманск.
Трюмный машинист, к которому все в команде,от капитана, до матроса-первогодка, обращался исключительно «дядя Мирон», служил на «Таймыре» при всех властях - и упрямо продолжал именовать город на старый манер, всякий раз вызывая этим приступ раздражения у судового помполита, как  и смешки матросов – особенно тех, что пришли с недавним призывом. Таких, однако, было немного – во флот, тем более, в Морпогранохрану, входившую в структуру ОГПУ, брали только проверенных, политически грамотных. И любого другого на месте «дяди Мирона» давно бы уже привлекли по статье «контрреволюционная агитация» за ослиное его упрямство, но тут коса в виде комиссарской принципиальности и верности пролетарскому долгу нашла на камень. В его роли выступил капитан «Таймыра», осознающий свою ответственность за то, чтобы судно выходило, когда это нужно, из порта – и делало это своим ходом. Обеспечить сей хлопотный процесс из всего наличного плавсостава мог один единственный человек – именно этот самый машинист, знавший механизмы ледокола как крот собственную нору. За что ему прощали и «Романов-на-Муроме», и постоянное нахождение под хмельком и упорное нежелание надевать форму. Казалось, окружающие перестали воспринимать дядю Мирона, как живого человека, а относились к нему, как к важной части судна – неказистой, изношенной, порой доставляющей мелкие неудобства, но жизненно необходимой для нормальной работы целого.
- А и погоняем! – ответил машинист рыжему Гришке. - И их, и англичан, ежели придётся – а то взяли, понимаешь, манеру браконьерствовать в наших водах! Не-ет, шалите, не пройдёт у вас этот паскудный номер, раньше не проходил, и теперь не пройдёт!
- А я слышал, будто англичане года три назад присылали в наши воды миноносец, своих браконьеров защищать. – влез в разговор другой матрос, чернявый, малорослый, весь какой-то узловатый, будто скрученный из тросов. – Скажи, дядьМирон, если такого встретим – одолеем его, или он нас потопит?
- Ежели миной под мидель долбанёт, тогда, известное дело, потопит. – рассудительно ответил машинист. - Только ты мне напомни, Семён -  вы с Гришкой состоите у по боевому расписанию?
- Ну, у кормового орудия. - ответил матрос, которого звали Семёном. – Он заряжающим, а я подносчиком боеприпасу. А что?
- А то, что, ежели ты к пушке снаряд вовремя подашь, а Гришка энтот снаряд в ейный казённик запихнёт, как полагается - то английский миноносец свою мину пустить не успеет, потому как сам потонет. Уразумел, салага?
Дядя Мирон дождался бравого «так точно!» от изрядно смущённого матроса и вперевалочку, как подобает морскому волку, потопал к трапу, ведущему вниз, к машине. А над рейдом раскатились ещё два гудка, на этот раз заунывно-долгие, прощальные. В ответ с пирса долетели жиденькие звуки марша, исполняемого духовым оркестром – так, согласно распоряжению капитана порта, провожали любое из судов Морпогранотряда, отправляющееся нести патрульную службу в неласковом зимнем море.

III

Пять часов утра – пополуночи, как здесь принято говорить. Стрелки наручного «Лонжина» замерли, словно приклеенные к циферблату. Я лежу, закинув руки за голову и бездумно пялюсь в потолок, смутно белеющий свежей извёсткой. Темнота, что в комнате, что на улице – хоть глаз, выколи, но мне не спится, несмотря на бурно проведённую первую половину ночи. Ах, Елена Андреевна, вы и сюда, на «объект» не забыли прихватить кружевное бельё, шёлковые чулки и туфельки на высоких, тонких, почти как неизвестные тут ещё шпильки, каблуках …
Накануне, сразу после прибытия последовала недолгая приветственная речь Гоппиуса и экскурсия по «объекту», после которых у каждого из нашей шестёрки осталось больше вопросов, чем ответов. После чего нам представили дам-психологинь, которым предстояло контролировать душевное состояние спецкурсантов, но тут особых сюрпризов не было - почти все «ангелы-хранительницы» работали с нами и раньше. По этому случаю мы после ужина (кормили здесь на удивление прилично, как объяснил один из ассистентов – по неким загадочным «усиленным наркомовским нормам») прогулялись с Еленой по территории и закончили вечер у неё в комнате – и при этом отнюдь не ограничились чаем с вишнёвым вареньем.
В свою комнату я попал только под утро – прокрался, сняв башмаки, по коридору, неслышно открыл дверь и как был, в рубашке и шароварах, нырнул под одеяло. Егор-пирокинетик, доставшийся мне в соседи, что-то неразборчиво пробурчал, перевернулся на другой бок и засвистел носом. Я выдохнул – ерунда, конечно, но не хотелось бы вот так, с ходу, спалиться – и стал прямо под одеялом стаскивать с себя одежду. До подъёма, назначенного на семь утра (лишний час сна в отличие от коммунарского распорядка!) было ещё далеко, и имело смысл попытаться заснуть - подступающий день обещал немалые хлопоты.

К занятиям с инструкторами мы приступили сразу после завтрака. Они мало отличались от того, что мы делали раньше - разве что, времени на это было отведено больше, и спрашивали строже. Всю первую половину дня меня дёргали от одного спецкурсанта к другому на предмет «паранормальной поддержки». Получалось не хуже, чем раньше, а кое у кого даже и лучше – например, у Егора, который теперь не ограничился простым швырянием файерболами. Подобно героине фантастического триллера «Воспламеняющая взглядом», снятого, если мне не изменяет мой склероз, по Стивену Кингу , он мог теперь зажигать на расстоянии разные предметы, причём навострился делать это весьма избирательно. На первом же занятии Егор продемонстрировал воспламенение пороха в патроне, помещённом в магазин винтовки. Получилось эффектно – небольшой взрыв разорвал магазинную коробку и расщепил ложу, приведя оружие в негодность. Я рассматривал несчастную «мосинку», прикидывая, какой эффект это может произвести скажем, на тротиловую начинку артиллерийского снаряда прямо в стволе орудия. А может, ничего и не получится - ведь тротил, как известно, не детонирует от воспламенения, тут нужен запал…
Я поинтересовался: на каком расстоянии он может проделывать такие штучки? Егор ответил, что пока пробовал самое большее, на полутора десятках шагов, но надеется путём упорных тренировок – и с моей, разумеется, помощью, – удвоить дистанцию. Инструктор добавил, что у них уже запланированы опыты и с другими взрыво- и огнеопасными объектами - например, с ёмкостью, заполненной керосином, ручными гранатами или снаряженной пулемётной лентой. Что ж, остаётся надеяться, что Егор, и я заодно с ним, не взлетит во время этих занимательных упражнений на воздух. Или сам не погорит синим пламенем. Кто их разберёт, этих пирокинетиков – вполне ведь может и увлечься…

С Егором я проработал всю первую половину дня. Упражнялись мы на «испытательной площадке», оборудованной в бывших конюшнях. Часть обширного помещения была отгорожена крепкой кирпичной стенкой – там, судя по всему, собирались монтировать лабораторное оборудование. На оставшейся площади было устроено нечто вроде загона, отгороженного толстыми решётками; сверху этот загон перекрывала ещё одна решётка, сваренная из железных прутьев, так что в итоге получалось нечто вроде закрытой арены, способной выдержать любой натиск изнутри. От арены к кирпичной стене вёл решётчатый коридор; оба его конца перегораживали крепкие двери. Всё, в общем, понятно: в лабораторной части «площадки» будут обрабатывать мертвецов, обращая их в зомби, после чего по решётчатому коридору выгонят на «арену», где продолжат исследования в «боевом» режиме. Не удивлюсь, если в бетонных будках по углам решётчатой «арены» позже установят стационарные огнемёты – огонь, как известно, лучшее средство против оживших мертвецов, если, конечно, под рукой нет святой воды, осиновых кольев и серебряных пуль…
Но шутки шутками, а Барченко действительно принимал все мыслимые меры предосторожности, не желая разделить участь бедняги Либенфельса. И пока строители заколачивали последние гвозди и штукатурили последние швы, а лаборанты и техники под руководством Гоппиуса монтировали доставленное из Москвы научное оборудование, он сутками просиживал в своём рабочем кабинете, стараясь отыскать в древней рукописи указания, упущенные Либенфельсом – что и стало в итоге причиной его гибели. Туда-то я и направился в сопровождении нелюдимого ассистента сразу после обеда.
Из четырёх спецкурсантов, отобранных для работы на «объекте», одного мы лишились, не успев толком взяться за дело. Илью, чьей «сверхспособностью» было исключительно точное и детальное считывание эмоционального состояния людей, в автобусе прохватило сквозняком, и с утра его с сильнейшим жаром увезли в райцентр, в больницу. Место его занял ещё один, приехавший сутками позже - его я увидел, только войдя в кабинет Барченко. Спецкурсант сидел за столом, на котором лежала та самая книга, распахнутая примерно посредине, и он водил над страницами ладонями, держа их сантиметрах в трёх над тёмным от старости пергаментом. Глаза его при этом были широко распахнуты, глазные яблоки  закатились так, что видны были одни только белки. Зрелище довольно-таки отталкивающее – я, разглядев его лицо, невольно отшатнулся, споткнулся о порожек и полетел бы спиной вперёд на пол, не подхвати меня лаборант-сопровождающий.
- Что вы там расшумелись? – раздался из угла хриплый бас. Я пробормотал что-то извинительное и вошёл.
- Это один из ваших.– представил парня Барченко. – Фамилия его Карась и он, как видишь, помогает мне разобраться с вашей находкой. Думаю, ты его знаешь, он у вас в коммуне человек известный…
Я с удивлением посмотрел на спецкурсанта, который никак не отреагировал на моё появление, а по-прежнему водил руками над пергаментными страницами, устремив взор – в самом буквальном смысле – в себя.
«Карась, Карась…» - память моя лихорадочно перебирала всё, что я помнил о коммуне и её обитателях. Видимо, бледное, застывшее лицо со слепыми белками вместо глаз мешало узнаванию, и прошло секунд двадцать, если не больше, прежде чем мелькнула, наконец, догадка. Ну конечно: Митя Карась из первого отряда, помощник киномеханика, мечтающий уехать в Москву, чтобы выучиться на кинорежиссёра! Сам я с ним почти не сталкивался - Митя жил своей жизнью, деля время между кинобудкой, чтением журналов «Советский экран» и «Пролетарское кино» и поездками в город на новыми фильмами. О его существовании я узнал на второй свой день в колонии, от Татьяны и её подруг. С девушками я познакомился после киносеанса, на котором Карась крутил фильм «Голубой экспресс» - немую картину из жизни китайских революционеров и их империалистических угнетателей. У одной из Татьяниных подруг, кажется, Оли, ещё был с ним роман…
Так вот, значит, где оказался коммунар Карась вместо Государственного техникума кинематографии, будущего московского ВГИКа! Что ж, остаётся только посочувствовать крушению планов – вряд ли Барченко выпустит из рук перспективный кадр.
…кстати, о перспективе…
- Э-э-э… можно спросить, Александр Васильич? Вот вы сказали: Карась вам помогает прочесть книгу, да? А как он это делает? Он ведь в неё даже не смотрит, с глазами вон что творится!
Барченко посмотрел на меня с интересом.
- А ты любознателен, это хорошо. - буркнул он. – На объяснения сейчас, уж извини, нет времени. Но ты потерпи немного, сам всё поймёшь. А пока – сядь-ка поближе к Мите, а то у него что-то застопорились. Может, в твоём присутствии пойдёт на лад?
На лад, увы, не пошло. То ли Барченко с помощью Карася успел выжать интересующие его страницы досуха до моего появления, то ли там вообще не было ничего сколько-нибудь важного, но через четверть часа Митя побледнел ещё сильнее, на лбу у него выступили крупные капли пота, а из левой ноздри поползла вниз тёмно-красная капля - и капнула бы на древний пергамент, не подставь я ладонь. Сохранность фолианта мало меня беспокоила, но я не забыл, какую за него пришлось заплатить цену - в том числе и кровью...
На этом сеанс ясновидения – или чем они тут занимались? – подошёл к концу. Барченко запер драгоценный том в сейф (я только сейчас обратил внимание, что дверь кабинета была обшита железным листом, а на окнах красовались решётки, склёпанные из железных полос) и извлёк из-под груды бумаг, покрывающих письменный стол телефонный аппарат, и крутанув ручку, пробурчал в трубку что-то, обращаясь, вероятно, к телефонистке. Я машинально взял это на заметку – значит, на «объекте» имеется даже телефонная сеть с коммутатором! Да, солидно подготовились товарищи красные оккультисты, весьма солидно…
Не прошло и пяти минут, как в кабинет ввалился Гоппиус в сопровождении ассистента – вот, оказывается, кому «телефонировал» Барченко! Мне было предложено подождать снаружи; несколько минут спустя вслед за мной вышел ассистент, поддерживающий под локоть Карася, и направился вправо по коридору, где располагалась медчасть. Карась был бледен, шёл, пошатываясь и прижимал к носу испятнанный красным платок.
- Давыдов? Ты сейчас занят?
Я обернулся. Гоппиус - стоит в дверях кабинета Барченко, протирает своё любимое пенсне.
- Нет, Евгений Евгенич, свободен. Обед, правда, скоро…
- Ничего, успеешь. Пойдём, поможешь мне. И пальто захвати, надо будет пройти по улице.
Я хотел, было, сказать, что пальто захватывать не надо, поскольку оно и так на мне, но Гоппиус уже не слушал – повернулся и быстро, на прямых, как у цапли ногах, зашагал к своему кабинету. Делать было нечего, и я покорно отправился следом.

Обещанная прогулка по свежему воздуху обернулась новым визитом в бывшие конюшни. Гоппиус навьючил меня большой кипой папок и амбарных книг и, отперев одну из дверей в той части здания, где располагались лаборатории и кабинеты, велел заходить. Мы оказались в маленькой, лишённой окон, комнатушке, где в течение четверти часа раскладывали по полкам принесённые документы. Гоппиус оказался изрядным педантом – он по нескольку раз заставлял меня перекладывать папки из одной стопки в другую, расставляя их по какой-то только ему понятной системе. И когда в очередной раз задумался,  где бы пристроить особенно важную папку – я увидел их.
В чём-то это напоминало флэшбэк – я словно на считанные секунды перенёсся в далёкий 1983-й год, в подвалы своей альма матер, где мне впервые попались на глаза ветхие амбарные книги с выцветшими надписями на обложке «лаборатория нейроэнергетики», штампом «хранить вечно». Однако, необъяснимые трюки, которые привыкло откалывать моё заблудившееся во времени сознание, сейчас были ни при чём - просто амбарные книги были те самые, с теми же надписями и штампами на обложке, только не выцветшие от времени, а сохранившие изначальный цвет чернил – лиловых, какие продаются в любой лавочке, торгующей канцелярскими принадлежностями.
Я покосился на Гоппиуса – тот по-прежнему был увлечён своими мыслями и в мою сторону не смотрел. Тогда я осторожно, стараясь не издать ни звука, ни шороха, открыл амбарную книгу.
Да, это были те самые «лабораторные журналы» – знакомые схемы, графики, не раз читаные пометки на полях, сделанные химическим карандашом. В тот раз я сумел разобрать далеко не все, за девяносто с лишком лет часть текста выцвела до полной нечитабельности – но сейчас слова различались ясно, словно были написаны только вчера. А вот и схема экспериментальной установки, которую я воспроизвёл в подвале своей дачи под Тверью! А это…
- Так, вот эти папки сложите здесь, и смотрите, чтобы по алфавиту! – выдал указание Гоппиус. – Я торопливо захлопнул журнал и кинулся исполнять распоряжение, не забыв незаметно задвинуть заветную стопку в дальний угол стеллажа. Надо будет рассмотреть их повнимательнее и, желательно не откладывая - как говорил один из персонажей любимой с детства комедии, «куй железо, не отходя от кассы». Наведаться сюда лучше сегодня же ночью, – а то кто его знает, этого зануду в пенсне, куда он засунет их в следующий раз? Глотай потом пыль, перелопачивая заново все эти папки, которых тут на глаз никак не меньше центнера…

V

- Боюсь, Александр Васильевич, вы не совсем верно оцениваете то, что произошло с доктором Либенфельсом.
Барченко недовольно глянул на меня поверх очков.
- Что вы имеете в виду… э-э-э… Андрей, кажется?
Меня вызвали в лабораторный флигель на следующее утро, сразу после завтрака. На этот раз беседа состоялась не в кабинете Барченко, а в помещении побольше, куда вела дверь в самом торце коридора. Из мебели здесь имелся только большой стол посредине, окружённый стульями, да школьная доска на стене – с узкой полочкой, на которой сиротливо белел кусочек мела.
- Алексей, с вашего позволения. А что я имею в виду… Вы, если я правильно понял, полагаете, что Либенфельс погиб из-за того, что не сумел удержать контроль над зо… «мертвяками»?
«Мертвяки» - так мы теперь называли либенфельсовых зомби. Попытки приучить собеседников к более привычному (для меня, во всяком случае) термину разбились о глухую стену непонимания. Удивительно, но из руководителей проекта о зомби и гаитянском вуду знал только Барченко – да и то, самую малость.
- Да, эти твари вышли из повиновения и задушили своего создателя. – согласился Гоппиус. Он сидел на другом конце стола и прихлёбывал мелкими глотками чай из стакана в жёлтом латунном подстаканнике. – Вы же написали в своём отчёте…
Он отставил стакан в сторону и пододвинул к себе папку.
- Вот: «когда мы увидели доктора Либенфельса, он полулежал на мертвеце, помещённом на экспериментальный стол, причём этот мертвец обеими руками сжимал ему гортань, что, вероятно, и стало…»
-…причиной смерти, да. – я не дал ему закончить. – Благодарю что напомнили, Евгений Евгеньевич, на память пока не жалуюсь. Но я, собственно, о другом. Если вы внимательно изучите мой отчёт, то узнаете, что первые два «мертвяка» встретили нас в зале перед лабораторией.
Гоппиус посмотрел на меня с откровенным неудовольствием.
- Я читал внимательно, спасибо. – буркнул он. – Но это-то здесь при чём? Либенфельса задушили в соседней комнате, и сделал это….
- Другой «мертвяк», верно. Я сам разжимал его пальцы. И если вы немного подумаете, то придёте к такому же выводу, что и я. А именно: Либенфельс поставил первых двух «мертвяков» сторожить дверь в свои апартаменты! И они, заметьте, распоряжение выполнили, попытавшись не пропустить нас. Это ведь так просто, верно? Нужно только призвать на помощь логику.
Гоппиус покраснел, как рак. Я внутренне возликовал: ага, не очень-то приятно получать отповеди от сопляка, да ещё и подчинённого?
- Погодите, Алексей… - Барченко насупился ещё сильнее, отчего сделался похожим на английского бульдога. На очень недовольного жизнью английского бульдога. – Но откуда вы знаете, что те двое не участвовали в убийстве Либенфельса?
- Ну, это совсем просто, Александр Васильич. Те двое были вооружены – один мечом, другой винтовкой, которую он использовал, как дубину. Если бы они тоже напали на своего создателя, то измочалили бы его тушку в хлам – а на трупе Либенфельса других повреждений, кроме следов пальцев на шее, я не нашёл.
- Но они могли держать его, покуда третий душил…
Я помотал головой.
- Не похоже. Тогда Либенфельс, скорее всего, лежал бы на полу, а тут картина ясная – он склонился к своему «подопытному», а тот внезапно вцепился ему в глотку!
Барченко в задумчивости подёргал себя за нижнюю губу. Гоппиус молчал, недовольно зыркая на меня со своего конца стола.
…Пожалуй, зря я его так, надо бы сбавить обороты. Помощь Гоппиуса мне ещё понадобится – с установкой без него не разобраться, и не стоит делать его своим врагом. Пока, во всяком случае…
- Да вы бы и сами во всём разобрались, Евгений Евгенич, если бы видели своими глазами! - я адресовал ему самую робкую и заискивающую из своих улыбок.– Из отчёта много не поймёшь, я, наверное, недостаточно ясно всё изложил, вот и ввёл вас с Александром Васильичем в заблуждение…
…Не хватало ещё постучать себя в грудь, посыпать голову прахом и воскликнуть: «Mea culpa!» …
Гоппиус сразу оживился и заулыбался в ответ.
- Если, как вы говорите, Алексей… э-э-э… простите, не знаю, как вас по батюшке?
- Оставьте, Евгений, Евгенич, какие мои годы! Алексей – и ладно.
…А ведь подействовало! Правы были кот Базилио и Лиса Алиса: «…ему немного подпоёшь – и делай с ним, что хошь!» Хотя, Гоппиус совсем не похож на дурака…
- Ну, воля ваша, Алексей. Так вы говорите, что на Либенфельса напал только третий… м-м-м… экземпляр?
- Да, с первыми двумя всё было в порядке. Либенфельс проделал с ними все необходимые манипуляции, вручил оружие и отправил сторожить соседний зал. А вот с третьим что-то пошло не так – он вышел из повиновения и придушил своего создателя. А после этого и остальные съехали с катушек.
- То есть, вы хотите сказать, кто контроль над мертвяками действует, пока жив тот, кто их породил? – пророкотал Барченко. – Любопытно, чрезвычайно любопытно - и до некоторой степени повторяет суеверия, распространённые в Чёрной Африке. Тамошние негры, видите ли, уверены, что лучший способ снять заклятие наложенное колдуном – это убить его самого.
- Неудивительно, ведь вуду, в котором практикуется создание зомби – «мертвяков», как мы их называем, - пришло на Гаити из Африки, вместе с чёрными невольниками. – согласился я, и Барченко снова посмотрел на меня с удивлением.
- А вы весьма эрудированы, юноша! Вот уж не ожидал…
В ответ я залепетал что-то насчёт приключенческих романов с продолжением, читанных в дореволюционных иллюстрированных журналах. Вот уж точно: «язык мой – враг мой…»
- Подведём итог. – Барченко со стуком закрыл папку с моим отчётом. – Нам следует искать не то, чего Либенфельс мог не заметить в книге, а то, в чём он ошибся. А это означает совсем другой подход…
Я поднял руку, совсем как примерный ученик. Барченко, а за ним с секундным интервалом и Гоппиус, благосклонно кивнули.
- Есть ещё один вариант: представьте себе, что один человек может удержать контроль только над ограниченным количеством «мертвяков». Грубо говоря, на двоих Либенфельса ещё хватило, а вот с третьим – кишка оказалась тонка.
Барченко снова задумался.
- Интересная мысль. Но, согласитесь, эта гипотеза не объясняет, почему мертвяки не прикончили того фамилара… как его бишь?
- Гейнца. На этот счёт у меня тоже есть теория: фамиларов, как и нас, тщательно готовили, развивая их паранормальные способности – в отличие от убиенного служителя, таковыми способностями, видимо, не обладавшего. А что, если фамилар сумел как-то взять зом… простите, «мертвяков» под контроль, и благодаря этому уцелел?
- Но вы же говорили, что он был перепуган до невменяемости, даже говорить внятно не мог?
- И что с того? – Я пожал плечами. - Страх-то как раз и мог подстегнуть его способности.
- Любопытно, любопытно… - учёный встал, и принялся расхаживать туда-сюда. Я поспешно убрал с его пути стул – ещё опрокинет, споткнётся…
Барченко, наконец, притомился шататься по «комнате для брифингов», остановился и уставил на меня толстый указательный палец.
- Вы определённо не лишены некоторой научной жилки, юноша, стоит и дальше работать в этом направлении. А сейчас отправляйтесь с доктором Гоппиусом к вашим товарищам – у них же на сегодня намечены занятия? А мне надо кое-что срочно проверить. Да, и вот что ещё…
Он глянул на меня поверх очков.
- Вы ведь состоите в нештатных сотрудниках ОГПУ?
Я не стал возражать. Вполне логично, что Барченко в курсе, раз уж и коммуна, и «объект» находятся под плотной опекой этого ведомства.
- Поскольку вы являетесь особо ценным сотрудником и владеете важными сведениями, которые могут представлять интерес для врагов нашей страны и её народа – а они, как известно, коварны и не останавливаются ни перед чем, – вам предписывается, находясь на территории объекта, постоянно находиться при оружии и, желательно, носить его скрытно. Потрудитесь исполнить немедленно!
И вышел из, оставив меня гадать: а всерьёз ли был этот прощальный пассаж насчёт коварства загадочных врагов народа?

Сказано «Исполнить немедленно» – значит, хватаем ноги в руки и, не медля ни единой секундочки, бежим исполнять. Начальству виднее, за то оно и зарплату большую получает. Хотя, зарабатывать меньше спецкурсанта – это ещё надо постараться. Мы ведь не заняты на производстве и не получаем зарплаты, обходясь бесплатными благами, предоставляемыми коммуной – отдельные выплаты за участие в проекте Гоппиуса не полагается. Всё ради приближения победы мировой революции, понимать надо…
А если серьёзно, то добравшись до нашей с Егором комнаты, где в запертом на навесной замок шкафчике, хранились мои личные вещи, включая и дядиЯшин «Браунинг», я основательно задумался. Это ведь только сказать легко – « постоянно находиться при оружии»! Марку с Татьяной хорошо, их карманные пукалки можно таскать хоть в кармане, хоть в рукаве, на резинке, хоть… нет, пожалуй, Татьянино декольте к такому мало приспособлено, размер не тот. Но в остальном всё в порядке: пистолетики компактные, плоские, и носить их на теле при любой одежде одно удовольствие - не то, что «старшего брата», модель 1903-го года, габаритами не уступающую старому доброму «ТТ». Такой в карман шаровар или юнгштурмовки не положишь – сразу бросится в глаза, да и неудобно, штука-то увесистая… Идеальным решением могла бы стать наплечная оперативная кобура, но здесь такие пока не в ходу, а заказать у какого-нибудь местного шорника я так и не собрался. К тому же, типичный коммунарский «гардероб» мало приспособлен для такого аксессуара: юнгштурмовку обычно носят с ремнём на поясе, и расстёгивается она не донизу, а как красноармейские гимнастёрки. А под ремень ствол засовывать не стоит – быстро не вытащишь.
Можно, конечно, и по классике: кобура на поясе, или, чего уж там, в деревянной коробке, на ремешке через плечо, на зависть всем коммунарам. Но перетягивать ремнём с кобурой драповое пальто – что может быть нелепее? К тому же, Барченко ясно выразился: «носить, по возможности, скрытно», а значит, и эти варианты отпадают.
В общем, ни до чего я так и не додумался. Сунул «Браунинг» в карман пальто, рассчитывая, оказавшись в помещении, незаметно переложить в шаровары, запасную обойму в другой карман – всё, готово! Стрелки «Лонжина» подползали к половине одиннадцатого, а в десять - сорок пять меня будет ждать Гоппиус.
Мы договорились встретиться на «испытательной площадке», где было намечено совместное занятие с упырицей Ниной. Каких только предлогов я не выдумывал, чтобы отвертеться от этой напасти – ни в сказке сказать, ни пером описать. Я даже попытался протестовать, ссылаясь на то, что раньше, когда мне приходилось работать с Ниной, мои способности к «усилению» паранормальных способностей партнёра неизменно давали сбой. Но Гоппиус был непреклонен: сегодня, говорил он, Нине предстоит продемонстрировать свои таланты в реальных условиях, а значит, и реакция на моё присутствие может оказаться другой. Спорить было бесполезно, особенно, когда я покрылся холодным потом, заподозрив, что именно может означать это «в реальных условиях».

- Хасин Давид Моисеевич, 1889-го года, уроженец Гродно. – скороговоркой читал ассистент. – осуждён по сто девятой статье УК СССР, «злоупотребление служебным положением в корыстных целях», статье сто шестьдесят два пункты «Г» и «Д» - «хищение госимущества в особо» крупных размерах». Приговор по совокупности совершённых преступлений – высшая мера уголовного наказания с объявление врагом трудящихся и конфискацией имущества. Окончательное исполнение приговора отложено по ходатайству…
- Это можно опустить. - Барченко сделал нетерпеливый жест.– Сказать что-нибудь желаете? Напоследок?
Обречённый человек – низенький, какой-то весь мятый, с ноздреватой серой кожей лица и редкой крупной щетиной на отвислых щеках – пожал плечами, и я заметил, что он смотрит не на Барченко, а на стоящую рядом с ним Нину. Та прикрыла глаза так, что были видны иссиня-чёрные веки, и что-то бормотала.
- А що ж, пане начальнику, лоб зеленкою мазати не будете? – спросил второй. Он был высок, сутул, чрезвычайно худ и, как и первый осуждённый, одет в полосатые штаны и робу. Держался этот тип, с отличие от своего товарища по несчастью, довольно бодро.
- Довгун Тарас Николаевич. – ассистент перевернул страницу и снова начал читать. На вопрос сутулого он, как и Барченко, не отреагировал. – Украинец, 1897-й, Винницкая губерния, статья пятьдесят девять пункт три. Бандитизм, организация вооруженных банд и участие в них и в организуемых ими нападениях на советские и частные учреждения или отдельных граждан. Четыре убийства, в том числе, одно – милиционера и одно секретаря сельской комсомольской ячейки. Приговор…
- Ясно, ясно. – отмахнулся от продолжения Барченко. – Отложен по ходатайству, и так далее. Ну вот, голубчики, время ваше вышло. Ещё раз спрашиваю: сказать ничего не хотите?
Стоящий за спинами осуждённых чекист с двумя «кубарями» в петлицах, по-видимому, начальник конвоя, аж скривился от таких словесных вольностей. Барченко сделал вид, что ничего не заметил.
- Сейчас один из вас будет расстрелян. Второму придётся ожидать исполнения приговора ещё сутки. Это понятно?
- А чого ж не зрозумити, пан начальниць? – весело осведомился Довгун. Тон, которым это было сказано, разительно контрастировал с его унылым хуторянским обликом. – Один прямо зараз до бога вирушить а другому, отже, видстрочка вийде. А то, може, на картах кинемо, кому такий фарт выпаде?
И подмигнул конвойному. Первый зек стоял, не издавая ни звука, только шевелил губами и слегка раскачивался. Может, молился – у них, евреев, вроде, так принято…
Смысл разыгрываемой на «испытательной площадке» мизансцены объяснил мне Гоппиус – заранее, перед тем, как мы зашли в здание. Двое приговоренных к расстрелу преступников из состава имеющегося «опытного материала» будут сейчас использованы для проверки способностей Нины Шевчук. Проверка заключается в том, девушка, как и сами преступники, не знает, кому из них предстоит умереть, а кто получит желанную отсрочку. Её задачей было путём считывания «некро-ауры» (этот термин употребил сам Гоппиус) определить, кто из двоих получит сейчас свои девять грамм – а так же пронаблюдать её трансформацию в процессе исполнения приговора. Она и старалась: вслушивалась в предсмертные эманации, открывая глаза лишь затем, чтобы сделать пометку в блокноте.
Ожидание продолжилось две… три.. пять минут. Наконец один из обречённых не выдержал.
- Потешаешься начальник? – он рванул на груди робу так, что посыпались пуговицы, шагнул к Барченко – и полетел на цементный пол, сбитый ударом приклада. – ну, потешайся, тварюка погана, помятаешь ще..
- Встать! – конвойный шагнул к копошащемуся на полу Довгуну, доставая из кобуры наган.
- А вот выкуси, начальник не встану! Стреляй тут, чого уж…
- Поднимите его. – пресёк назревающую расправу Барченко. Барышня, у вас всё?
Нина сделала ещё одну пометку в блокноте и кивнула. Теперь она смотрела на Довгуна – в упор, так, что тот  съежился, скрючился в позу зародыша.
Барченко кивнул начальнику конвоя.
- Мы закончили товарищ. Можете… хм… приступать..
Чекист кивнул - и прежде, чем кто-то понял, что сейчас произойдёт, наклонился и приставил наган к затылку лежащего. Выстрел в обширном помещении прозвучал глухо. А может, дело в том, что большая часть пороховых газов ушла на то, чтобы разнести череп бандита, словно удар кувалды – перезрелый арбуз?
Сбоку, там где стоял Гоппиус, раздались характерные звуки. Я скосил глаза – нейроэнергетик согнулся вдвое, его рвало.
То-то же… Мне приходилось убивать людей – во время нашего недавнего путешествия и не такое бывало, - но зрелище казни меня потрясло. Барченко стоял, бледный, как мел, весь в крупных каплях пота – а вот на Нину хладнокровная казнь Довгуна особого  впечатления не произвела. Теперь она смотрела на Хасина – точно так же, в упор, как только что на Довгуна. Тот затрясся, от него распространился острый запах мочи, и по цементу возле его башмаков расплылась тёмная лужа.
Я повернулся и торопливо пошёл прочь, на воздух, изо всех сил пытаясь справиться с рвотными позывами. Справился, привалился к косяку и стал дышать – глубоко, часто, всей грудью.
…Уж не знаю, что там извлечёт Барченко из наблюдений Нины, и зачем это понадобилось ему в процессе подготовки к экспериментам с зомби. Но в одном я уверен на все сто: обедать с ней в одной столовой я сегодня не сяду. И ужинать. И завтракать на следующее утро тоже. И вообще, постараюсь не подходить к ней ближе, чем шагов на пять, а то ведь, и правда, стошнит…
За спиной раздались торопливые шаги – меня догонял Гоппиус.
- Вот, Алексей, держите, глотните. Вам сейчас не помешает, это я как медик говорю. И постарайтесь успокоиться, в конце концов, этот тип, Довгун, получил по заслугам…
В плоской стеклянной фляжке оказался медицинский спирт – честные девяносто шесть градусов. Я сделал большой глоток, огненная жидкость наждаком продрала горло и каплей расплавленного свинца каплей упала в желудок. Гоппиус смотрел на меня с изумлением – ожидал, видимо, что сейчас я закашляюсь.
Не дождался.
- Вот что, пойдёмте-ка ко мне в кабинет… - он в свою очередь, приложился к фляжке. – У меня, кажется, остались бутерброды с ужина. А то ведь так и желудок испортить недолго!
Я молча отобрал у него сосуд, в два глотка прикончил содержимое, и твёрдым (пока ещё твёрдым!) шагом направился к лабораторному флигелю.
…Решено: так и быть, не буду больше подкалывать Гоппиуса. Заслужил…