VIII

Самолёт с Бокием, Блюмкиным и Ниной Шевчук на борту приводнился на Сейдозере. ПРибывшиее начальство не желало  терять времени на пешие переходы от базового лагеря до «рабочего», как члены экспедиции называли теперь между собой лабораторный барак и окружающие его палатки возле скалы со «стариком Куйвой». Задержка всё же случилась – примерно на сутки, в течение которых Бокию поставили отдельный командирский шатёр, продемонстрировали наполненный аппаратурой барак-лабораторию, и главную нашу достопримечательность -  решётчатую  («гиперболическую», как мы её успели прозвать) башню – на фоне каменной стены со хтоническим угольно-чёрным силуэтом высотой с Исаакиевский собор она смотрелась не такой уж и большой.  Начальник Спецотдела поднялся на верхнюю площадку сооружения по узкой винтовой лестнице – и примерно четверть часа обозревал окрестности, выслушивая пояснения сопровождавшего его Барченко по поводу предстоящего эксперимента. После чего они отужинали в штабной палатке в обществе Гоппиуса, и Бокий отправился к себе – судя по потрёпанному виду и тёмными кругами под глазами, эти несколько суток дались ему нелегко. Мы с Еленой весь вечер наблюдали за перемещениями гостей, сменяя друг друга – и успели заметить, что Блюмкина и прибывшего вместе с ним врача разместили в палатке рядом с шатром Бокия. К нашему удивлению, ни возле этой палатки, ни возле апартаментов чекиста охраны не выставили. Видимо, в таком медвежьем углу, в окружении учёных и пограничников, Бокий полагал себя в полной безопасности.

- Что, прямо так взял и вызвал к себе? – спросил я.
Елена пожала плечами.
- Не забывай, я сотрудница ОГПУ, даже корочки имеются. И не внештатная, между прочим, как некоторые!
Тут уж я не смог удержаться.
- Значит, товарищу Бокию срочно понадобилась помощь психолога? А что, самое оно! Снять нервное напряжение в общество красивой, незакомплексованной женщи… ой!
- Ещё услышу подобные пошлости – не так взвоешь! – зловеще посулила она. – К твоему сведению, я всё ещё считаюсь осведомителем, приставленным к Барченко для тайного наблюдения за его проектом. Вот Бокий и решил расспросить меня лично. Для полноты впечатлений, так сказать…
- А я думал, это он тебя ко мне приставил, чтобы наблюдать за моей загадочной особой. А заодно – Агранов, чтобы наблюдать за затеями самого Бокия. Ты, дорогая моя, сама-то ещё не запуталась в этих раскладах?
- Не дождёшься. – она продемонстрировала улыбку роковой женщины. – но, Барченко, конечно, знает, что я шпионю за ним. Но это уже не имеет значения, так ведь?
- Что верно, то верно. – согласился я. – Всё так или иначе, решится в ближайшие дни. Либо Бокий и его шайка встанут к стенке, либо они сначала успеют прихлопнуть нас. А потом всё равно встанут к стенке, потому как у Агранова у них достаточно компромата, чтобы разделаться с тремя членами коллегии ОГПУ, а заодно с несколькими командармами – или кто там сейчас Корк с Петерсоном?
- Петерсон – не помню, кажется, дивизионный интендант, а Корк комкор. Командарм – слишком даже для командующего войсками Московского округа, не говоря уж о каком-то там коменданте Кремля.
- Шутишь, да?
Я ухмыльнулся. Уж кого-кого, а кремлёвского коменданта никак не стоило называть «каким-то там». Бывший латышский стрелок, начальник «особого поезда» Льва Троцкого, участник разгрома Врангеля был фигурой, с которой стоит считаться.
– Впрочем, пёс с ними, у расстрельной стенки все равны, хоть комбриги, хоть комкоры, хоть даже маршалы. С Бокием-то что будем делать? Влезет ведь в самый неподходящий момент и поломает всю игру. Я рассчитывал пригрозить Гоппиусу стволом и перехватить управление установкой, как это сделал Блюмкин в его московской лаборатории...
- Да, Глеб Иванович – это тебе не Гоппиус, «Браунингом» его не запугаешь. – согласилась Елена. – Ну, ничего, у меня другое средство имеется, проверенное.
И продемонстрировала стеклянный пузырёк со знакомыми белыми шариками.
- Для верности – две штуки. Он проспит всю ночь и утро. Даже если его сумеют разбудить, дикая головная боль гарантирована, и вы с Марком сможете сработать без помех.
- А вдруг Барченко отложит опыт, если Бокий не появится в лаборатории?
- Скорее уж, Александр Васильевич сделает это, если вы двое опоздаете. Из кое-каких его оговорок я поняла, что он сам не рад присутствию Бокия и воспользуется подходящим поводом, чтобы обойтись без его опеки.
- Хм… пожалуй. – Я кивнул. - Гоппиус тоже дал понять, что не московского гостя ничего хорошего.
Пузырёк скрылся за отворотом рукава её блузки.
- Учти, счёт у вас пойдёт на минуты. Малейший срыв – и нам всем конец.
- Ну, это, как говорят в Одессе, будем поглядеть…
- Тогда я пошла?
Вопрос прозвучал самую чуточку по-детски – словно пятиклассница, сделав заданные уроки на завтра, просит позволения у мамы пойти поиграть с подружками.
- Иди, и за нас с Марком не беспокойся. Помни, твоё дело завтра - отвлекать Барченко, а уж мы сделаем всё, как надо.
И улыбнулся, стараясь выглядеть увереннее. Больше ведь её некому приободрить, так?
…Кто бы ещё меня самого приободрил…

Утро началось рано, в половину шестого. Я вышел из палатки при полном параде, чего не случалось ни разу за время экспедиции: выглаженная юнгштурмовка, коммунарский кепи с красной звёздочкой, шоферские бриджи с кожаными леями. На боку в деревянной коробке висел верный «Браунинг» - проходя по лагерю, я ловил на себе недоумённые взгляды. Вот так, друзья-товарищи-коллеги, имею  полное право…
Марк с Татьяной дожидались меня возле барака-лаборатории, куда постепенно подтягивалось всё население лагеря – Гоппиус ещё вчера объявил, что пробное включение установки состоится в восемь-тридцать, вот люди и торопились занять лучшие места, а пока – негромко переговаривались, делясь ожиданиями. Барченко пока не было. Елена тоже отсутствовала – ещё вчера мы договорились, что она постарается держаться возле начальника экспедиции. Ожидаемо не было Бокия – похоже, шарики всё же подействовали!
Мои друзья снарядились для решающего дня так же, как и я - с той лишь разницей, что у Татьяны вместе форменных коммунарских полугалифе была юбка из тёмной шерсти, а свои «Кольты» они оба  не стали нацеплять на ремни, а благоразумно рассовали по карманам.
На правах доверенного помощника Гоппиуса я прошёл внутрь. В лаборатории, кроме Евгения Евгеньевича было ещё двое ассистентов – судя по красным глазам, ни один из троих ночью не покидал лабораторию, а если и урвал часок-другой сна – то прямо здесь, на брошенном прямо на пол в углу матраце. Гоппиус недовольно уставился на мой «Браунинг», покачал головой и хотел что-то сказать, но в последний момент передумал и смолчал.
Здесь же оказался и Егор-пирокинетик – сидел на стуле у стеки. Физиономия у него была невыспавшаяся и явственно недовольная. Причина недовольства была тут же, рядом, на соседнем стуле – Шина Шевчук собственной персоной Выглядела она скверно – в каком-то бесформенном платье, всклокоченная, с неизменными чёрными кругами впалых глазниц. Остальные присутствующие в лаборатории, включая самого Гоппиуса, то и дело бросали на ней взгляды – настороженные, тревожные, а то и просто испуганные, - и отводили глаза. Похоже, здесь Нине тоже не рады… как, впрочем, везде и всегда…
Примерно полчаса я помогал «коллегам» - протирал шкалы, переставлял без особой необходимости стулья. Улучив момент, присел даже в знаменитое кресло и едва удержался от того, чтобы примерить алюминиевую шапочку с проводами. Точная копия этого кресла стояла в углу, уже подключённая к оборудованию. По словам Гоппиуса это был резервный экземпляр, на случай выхода из строя основного, но у меня на него были свои виды.
Листок с тщательно переписанными настройками я спрятал в нагрудный карман. Параметры питания, положение многочисленных рычажков, тумблеров, реостатов, которые надлежало выставить, показания приборов, соответствующие финальным установкам. Если я напортачу, ошибусь в одной-единственной мелочи – мне, моему сознанию, скорее всего, кирдык.
…нет, нельзя об этом думать. Инженер я, в конце концов, или где? Своими руками собрал в двадцать первом веке такую же установку – и, между прочим, заставил её работать!..
Гомон снаружи стал громче. Я выглянул - через толпу, подобно океанскому лайнеру, расталкивающему скопившуюся в порту в водоплавающую мелочь, всякие там яхты, буксиры и баркасы, двигался Барченко. В кильватере у него шла Елена, а за ней – «дядя Яша», поддерживаемый под локоток дюжим фельдшером. Руки стянуты ремнём, глаза – перепуганные, жалкие, умоляющие. Увидав меня, он вздрогнул и отвёл взгляд. Опознал собственное тело? Вряд ли, не в том он сейчас состоянии.
…Ничего, парень, потерпи. Это скоро кончится, и ты снова станешь Алёшей Давыдовым. Если повезёт, конечно – и тебе, и всем нам…
Я встретился глазами с Еленой – и она чуть заметно качнула готовой в ту сторону, где метрах в двухстах от лаборатории стояли жилые палатки, и среди них – палатка Бокия. Я кивнул в ответ, сделал знак Марку с Татьяной, и мы вдвоём стали выбираться из толпы.

Я опасался, что полог окажется зашнурованным изнутри, и придётся резать завязки, озираясь, не видит ли кто наглого вторжения в обитель высокого чекистского начальства. Но – обошлось; оставив Татьяну стоять на стрёме, мы беспрепятственно проникли внутрь.
Большой армейский шатёр, предназначенный для размещения штабных служб, был внутри разделён пополам брезентовой перегородкой. Здесь мы на несколько секунд задержались – извлекли из карманов позаимствованные у Елены шёлковые чулки (надо было видеть выражение её лица, когда я обратился с этой просьбой!) и отрепетированными движениями натянули на головы. Я извлёк из коробки «Браунинг» - Яша уже сжимал свой пистолетик в кулаке – и я стволом отодвинул в сторону полог, отделяющий предбанник от личных покоев начальника Спецотдела ОГПУ.
Бокий сидел, уронив голову на скрещенные руки, за раскладным походным столом – похоже, он и проспал так всю ночь, срубленный лошадиной дозой снотворного, содержащегося в белых шариках. Кожаная большая кобура с «Маузером» висела тут же, на спинке стула, но владелец не сделал попытки к ней потянуться –он вообще не шевелился, только всхрапывал, и редко вздрагивал всем телом. Когда мы вязали ему руки заранее приготовленным куском провода в гуттаперчевой изоляции, Бокий сделал попытку прийти в себя – продрал глаза, уставился на нас мутным взглядом, и вдруг громко икнул. На этом диалог и закончился, потому что я ударил его рукояткой «Браунинга» правее макушки, вполсилы, с расчетом кратковременного рауша - в точности по заветам старшего лейтенанта Таманцева из «Августа 44-го».
Я стащил с головы Еленин чулок и вложил «Браунинг» в коробку, оставив, на всякий случай, крышку незащёлкнутой. Снял со спинки стула ремень Бокия с висящей на нём кобурой и извлёк пистолет. Это оказался модифицированный «Маузер», отличающийся от своего предшественника лишь немного укороченным стволом. Такие пистолеты, получившие жаргонное название «Маузер-боло», выпускались в Германии на заводе «Маузерверке» по заказу Советской России и, в отличие от знаменитой модели С96 не комплектовались деревянной кобурой-прикладом. "Маузеры-боло" попадали, по большей части, в ОГПУ, где доставались сотрудникам выше среднего ранга, частенько – в качестве наградных. Как, например, этот конкретный экземпляр - слева на плоской коробке магазина поблёскивала серебряная табличка со впаянным в неё бронзовым мечом на фоне лаврового венка и латинской цифры «»десять». Ниже имелась витиеватая гравировка: «Т. Бокию Г.И. за беспощадную борьбу с контр-революцией от Коллегии В.Ч.К. – О.Г.П.У.»
Действуя затвором, я выбросил из магазина все десять патронов. Теперь надо было что-то сделать с самим пистолетом – если разобрать его и рассовать части по разным углам шатра то Бокий при всём желании не сможет восстановить оружие достаточно быстро...
- Валим отсюда, скорее! – Марк тоже избавился от чулка и теперь запихивал в карман галифе свой «бэби-Кольт». - Нас, наверное, уже ищут. Как бы Барченко не распсиховался и кипиш не поднял…
- Ничего, успеем. – отозвался я.- Пока он Гоппиуса расспросит на предмет готовности оборудования, полчаса пройдёт, не меньше.
Марк, тем не менее, прав, времени на то,чтобы возиться с разборкой пистолета нет от слова «совсем». Я быстро огляделся и подсунул «Маузер» под стоящий в углу ящик. Тело Бокия, подающее слабые признаки жизни, мы запихнули под походную койку, слегка задекорировав свесившимся с койки одеялом – если войдут, то, по крайней мере, лежащий не сразу бросится в глаза. Впрочем, входить-то как раз некому – население лагеря, за исключением двух постовых-пограничников (один у начала тропы, ведущей к перевалу, другой – возле пирса с «Юнкерсом») скопилось возле барака-лаборатории.
- Слушай, я хотел спросить: - заговорил Марк. Мы уже вышли из «покоев» Бокия и я немного отодвинул полог, проверяя, нет ли кого снаружи, в опасной близости к шатру. - Зачем понадобилось прятать лица под чулками этими идиотскими? Он всё равно видел, как мы одеты, опознает без проблем!
Я хмыкнул.
- Да чего он видел-то? Небось, в себя прийти не успел, не понял, что происходит! Или решил, что это за ним эти самые зомби… «мертвяки» то есть, явились. И вообще – не парься, а? Если всё пройдёт как надо, он уже не будет представлять для нас опасности.
- А если не пройдёт?
- Тогда нам будет уже на всё наплевать.

- Прошу вас, барышня… - пророкотал Барченко. То ли от волнения, то ли от крайней усталости – насколько мне было известно, он не спал, по крайней мере, две последние ночи – голос Барченко звучал ниже обычного. Нина, чья кожа в тусклом свете электрических лампочек выглядело мертвенно-бледной с зеленоватым оттенком, а чёрные круги вокруг глаз занимали, казалось, половину лица, создавая жутковатое впечатление только что выкопанного из могилы трупа, послушно опустилась на лабораторное кресло.
- Почему именно Шевчук, Александр Васильевич? – спросил Гоппиус.– Я полагал… я, кажется, докладывал, что наилучшие показатели в плане концентрации энергии демонстрирует Давыдов?
Это была чистая правда: в течение недели Евгений Евгеньевич собирал будущих «доноров» (его собственное выражение!) в лаборатории – группами по два, три человека, а то и всех шестерых – и тщательно замерял показатели нейроэнергетического потока. А поскольку я на правах доверенного помощника помогал фиксировать данные, то знал, что самые оптимистические показатели он получил, когда в кресле находилась именно моя скромная персона. По замыслу Гоппиуса и я должен был сконцентрировать на себе нейроэнергию всей шестёрки, а дальше за дело возьмётся установка. Приборы обработают и промодулируют поток и с помощью «гиперболической» башни (так и хотелось ввернуть – «башни-излучателя»!) направят его в заранее выбранную точку скальной стены, располагающуюся над найденной Татьяной каменистой осыпью – той самой, на которую так бурно реагировал в своё время Алкаш. Сейчас пёс дожидался девушку за дверьми лаборатории и, судя по то и дело доносящемуся снаружи тревожному тявканью, изрядно волновался. Впрочем, как и все остальные.
- Я помню, Евгений Евгеньевич. – ответил Барченко. – И собирался последовать вашим рекомендациям, но тут открылись некоторые обстоятельства. Дело в том, что мне удалось, наконец, правильно истолковать одну место в Книге Порога, над которым мы работали с Карасём, когда он пропал. И помог мне, представьте, вот этот господин – у него, оказывается, тоже имеются соответствующие способности, хотя и не так ярко выраженные!
- Но мы сначала должны хорошенько изучить её нейроэнергетическую ауру… – Гоппиус смотрел на своего патрона поверх очков, отчего взгляд его сделался беспомощным. – Нельзя же вот так, с ходу, похерить результаты исследований!
- Можно! – рыкнул Барченко. – Указания, содержащиеся в Книге, не допускают иного толкования. Проводником потока энергии должен быть человек именно с такими, как у Шевчук, способностями! Нам невероятно повезло, что она попала в группу – иначе все усилия пропали бы даром, а мы так и не поняли бы, в чём ошиблись.
- И давно вы это выяснили? – спросил Гоппиус. Он уже сдался под неистовым напором шефа, но дотошность исследователя всё же требовала прояснить кое-какие детали.
- Буквально вчера, Евгений Евгеньевич. Простите, не мог поставить вас в известность, вы были заняты калибровкой аппаратуры. И если бы не мистер Кроули…
«..Как же, занят он был – ухмыльнулся про себя я. – Барченко просто знал, что Гоппиус упрётся рогом, и ему до смерти не хотелось устраивать склоку. Другое дело – сейчас, когда всё готово и отступать уже поздно…»
- В этом гримуаре – Книга Порога ни что иное, как гримуар, то есть рукопись, содержащая магические процедуры и колдовские заклинания для вызова духов или демонов – говорится, что гиперборейцы, запирая на долгие тысячелетия Порог, использовали несколько иной вид нейротической энергии… - снисходительно пояснил оккультист. Он говорил, по-английски, но и Барченко, и Гоппиус (не говоря уж о Елене и Мраке) прекрасно всё понимали.
- …я бы рискнул даже назвать её некротической – так что, при всём уважении, господа жидовские комиссары, вы сейчас готовитесь открыть врата в преисподнюю!
И Кроули, надменно вздёрнув подбородок, посмотрел на Гоппиуса, а потом на Марка – характерная внешность этих двоих не оставляла сомнений в их происхождении.
- Можно, я его прямо сейчас пристрелю? - шёпотом спросил Марк. Он стоял рядом со мной, держа руку в кармане галифе - и я знал, что пальцы его сжимают сейчас рукоять «Кольта».
- Остынь. Успеется.
А он может, подумал я. Кроули – отъявленный нацист, а Марку из моих рассказов кое-что известно о грядущем Холокосте. Хотя, нельзя не признать, что Кроули вот именно сейчас в чём-то прав – мы все, собравшиеся здесь, сейчас готовы открыть именно что врата ада – хотя далеко не все это понимают.
…Но ведь незнание не освобождает от ответственности, не так ли?..
- Ладно, хватит дискуссий! – Барченко громко откашлялся и повернулся к нам. - Прошу вас, товарищи, подойдите к Шевчук и станьте полукругом, как можно ближе. Лучше всего взяться за руки.
Я сделал шаг вперёд и стиснул пальцы Марка. В другую ладонь мне впились острые наманикюренные коготки Елены.
- И вы, мистер Кроули тоже, если не затруднит... – Барченко посмотрел на англичанина, замершего в шаге от кресла со скрещенными на груди руками. - Мы начинаем.

Х

Если я чего и опасался всерьёз – так это рецидива потери памяти, который случился со мной при том, первом «обмене разумами». Хотя, насколько мне было известно, «дядю Яшу» минула чаша сия – придя в себя у меня на даче, он ясно и отчётливо помнил всё. Но беспокойство никуда не девалось, наверное, потому, что для меня сейчас даже частичная амнезия стала бы подлинной катастрофой. Справится Марк или нет – это ещё бабушка надвое сказала, несмотря на то, что я в деталях, несколько раз подряд, объяснил ему и заставил повторить всю последовательность действий. Любая ошибка могла стоить нам очень дорого, и меня по-настоящему пугала мысль выпустить ситуацию из-под контроля, и ремни, стягивающие мои запястья и лодыжки, ничуть не прибавляли уверенности.
Наверное, это было написано у меня на физиономии, потому что Марк, положив руку на рубильник, состроил успокоительную мину – «ничего, мол, обойдётся, до сих пор сколько раз обходилось, вот и сейчас…»  - и дёрнул эбонитовую ручку вниз в тот же миг, когда я крепко зажмурился.
Не было ничего – я просто открыл глаза и увидел затылок стоящего возле контрольного щита Марка. А потом и того, на кого он смотрел -  самого себя, спецкурсанта Давыдова во втором лабораторном кресле, установленном напротив моего, шагах в пяти. Сидящий  тоже пошевелился, издал негромкий стон, открыл глаза и дёрнул руку к лицу, чтобы протереть глаза, никак не желающие разлипаться. Но ремни, которыми мы предусмотрительно обездвижили моё бывшее тело, держали крепко, а потому Алёша Давыдов (на этот раз действительно он, а не самозванец, овладевший его телом) ограничился ещё одним стоном.
Дальнейшее было расписано по движениям. Елена оторвала взгляд от входной двери (из-за неё по-прежнему доносился многоголосый гул) и шагнула к полкам. Положила пистолет на полку, взяла блестящую коробочку стерилизатора, извлекла оттуда шприц. Умелым движением обломила хвостик ампулы и погрузила иглу в прозрачную жидкость. Я дождался, когда она закатает парню рукав – Алёша смотрел на неё безумными глазами, даже сделал попытку отстраниться, - и сделает укол куда-то в сгиб локтя, после чего наклонился к своему правому запястью и, орудуя зубами, ослабил стягивающий его ремень.
Усаживая «дядю Яшу», Марк затянул его гораздо слабее, чем у второго «пациента», и мне без труда удалось справиться с обеими пряжками. Я встал и шагнул к креслу Давыдова. Марк, увидав это, поднял удивлённо брови – согласно не раз оговоренной процедуре, я должен был спокойно сидеть и не рыпаться, пока они не приступят ко второму, заключительному этапу действия. Но я вдруг понял, что хочу посмотреть на прежнюю свою оболочку вблизи – тем более, что вернувшийся в неё подросток уже опустил веки и, кажется, вот-вот отрубится. Посмотреть настоящему Алёше Давыдову в глаза я бы, наверное, не решился. Слишком много неприятностей я  доставил ему, слишком много проблем ему ещё предстоит - и, тоже по моей вине. Пусть даже и неумышленной. 
А пока я бросил взгляд в небольшое зеркало, висящее в простенке между двумя шкафами. И снова потрясения не случилось – видимо, я достаточно подготовил себя к тому, что увижу, а поэтому помятая физиономия Блюмкина воспринималась, как должное. В остальном последствия «обмена разумов» никак не сказались на моём визави – разве что, непривычная слабость, ощущаемая в каждой мышце, разительно контрастировала с состоянием прежнего моего тела, которое я, как мог, старался поддерживать в форме.
Впрочем, двигаться и совершать осмысленные действия эта слабость не мешала. И даже сколько-нибудь заметного искажения масштабов окружающего пространства не наблюдалось – ну да, ведь мы с «дядей Яшей» были примерно одного роста, насколько я мог судить не прежним встречам… Я снял с плеча Алёши Давыдова коробку с «Браунингом» (для этого пришлось расстегнуть пряжку на её ремешке) и перекинул через плечо. Что ж, всё верно: оружие после десяти с лишним лет перерыва возвращается к законному владельцу, который сделал его частью истории.
Утвердив деревянную кобуру на положенном месте, на левом бедре,  я наклонился и извлёк из-за своей бывшей краги метательный нож – о нём я, признаться, напрочь забыл, когда планировал свои действия. Нож этот не принадлежал Блюмкину, это было сугубо моё, собственное приобретение – но забрать его туда, куда отправится моё «я» спустя считанные минуты, всё равно не получится. Алёше Давыдову оставлять нож тоже не стоит, порежется ещё…

Дверь с треском распахнулась – Алкаш с рычанием отпрыгнул в сторону  и припал к земле, оскалив клыки. На пороге лаборатории стоял Бокий,  всклокоченный, босой, в распахнутом френче, из-под которого виднелась несвежая исподняя рубаха. Левой рукой он опирался на косяк – ноги, похоже, плохо держали – а правой ходуном ходил «Маузер-боло». Ствол смотрел куда-то между Еленой и Марком, который замер, глядя на чекиста остановившимися глазами, напрочь забыв, по-видимому, о своём пистолете кургузый ствол которого едва высовывался из сжатых пальцев левой руки.   
«…Отыскал всё-таки, сволочь, успел подумать я,  и где только патроны раздобыл, я же их с собой унёс?..» - и тут события понеслись со скоростью горной лавины. Елена  сильно, двумя руками, оттолкнула Марка – тот, не устояв, полетел на пол, «психологиня», перепрыгнув через его ноги, кинулась к полке, где рядом с коробочкой стерилизатора поблёскивал пистолет. Укороченный ствол «Маузера-боло» вильнул следом за ней и…
Бац!
Бац!
Бац!
Грохот выстрелов оглушительный в этом замкнутом пространстве, безжалостно стеганул по барабанным перепонкам.
Бокий промахнулся – руки ещё дрожали после лошадиной дозы снотворного, и все три пули ушли в стену, по счастью, не задев ни Елену, ни застывшего со связанными руками на стуле Гоппиуса, ни тонкую аппаратуру. Бокий ощерился, перехватил рукоять пистолета обоими руками и…
Времени нащупывать защёлку кобуры, вытаскивать «Браунинг» и орудовать затвором, досылая патрон, у меня не было. Нож, который я так и не успел засунуть за голенище сапога, серебряной рыбкой мелькнул в воздухе – и угодил чекисту в переносицу. Удар пришёлся тупой стороной – навык пользования метательным ножом больше мышечный, а «дядя Яша», похоже, никогда не упражнялся в этом искусстве. Тем не менее, цельнометаллическая, лишённая даже обмотки, рукоять рассекла кожу – от неожиданности Бокий отшатнулся и следующие два выстрела ушли в потолок. На этот раз в ответ пальбе что-то стеклянно задребезжало в недрах установки Гоппиуса.
Я едва успел испугаться, как бы не полопались какие-нибудь лампы, то ли от акустических ударов, то ли от банальных рикошетов – а  «Браунинг» уже прыгнул мне в ладонь и, прежде, чем Бокий успел среагировать на новую угрозу, плюнул огнём. Словно в замедленном кино я видел, как откатилась назад затворная рама, как вылетела по крутой дуге стреляная гильза.  Голова чекиста мотнулась назад, во лбу возникла круглая аккуратная дырочка, а на створку двери за его спиной брызнуло красным. Палец продолжал жать на спуск, словно без моего участия - и ещё одна дырка появилась посредине груди, на желтоватой бязи. Вторая гильза, жёлто сверкнув, улетела в сторону, а пистолет выстрелил в третий раз. Пуля пробила щегольской диагоналевый френч рядом со знаком высшего руководящего состава ОГПУ, алым флажком на фоне бронзового лаврового венка, в точности такой, как на комсомольском значке, только с серебряным профилем Железного Феликса вместо Ильича.
Удар двух девятимиллиметровых пуль отбросил Бокия на стену, уже заляпанную кровью из простреленной головы, и он сполз вниз.  «Маузер» вывалился из разжавшихся пальцев и со стукам упал на пол, и в наступившей тишине раздались рвотные звуки – это Гоппиус, согнувшись вдвое на своём стуле, избавлялся от остатков завтрака.
Елена подошла к трупу, потрогала его носком шнурованного башмачка – даже здесь, посреди диких Ловозерских тундр, изящно-элегантного.
- Готов. – сообщила она. – Давайте поскорее заканчивать, а то сейчас набегут на выстрелы…
Я кивнул. Предстоял самый ответственный этап: поменять местами моё сознание с сознанием настоящего «дяди Яши». Я пробежал взглядом по переключателям и шкалам приборов. Вроде, всё в порядке… Мелькнула мысль взглянуть напоследок на «Гиперборейский Порог» - мелькнула и пропала. Насмотрелся уже, довольно…
Затягивать ремни на своих – Яшиных! – запястьях я не стал. Елена водрузила мне на голову ненавистную алюминиевую шапочку. Её ладонь при этом скользнула по щеке, и я услыхал произнесённое шёпотом «Прощай, Лёшенька, хороший мой…»
Последней мыслью было: «надо бы убрать «Браунинг» в кобуру…» Но Марк уже дёрнул, закусив губу, рубильник, поток нейротической энергии, запас которых ещё сохранялся в обмотках Гоппиусовских приборов, подхватил меня, закружил – и вышвырнул из мозга «дяди Яши» в меж-временное, чёрное, как самая первая ночь Творения, ничто.

- Ну, вы, блин, даёте…
Фразочка генерала Семёныча из просмотренной недавно замечательной комедии сама собой вырвалась у него, едва он оценил окружающую обстановку и собственное в ней положение. Яша сидел в том самом лабораторном кресле в окружении архаичных приборов, издававших жужжание, электрический треск и прочие подозрительные звуки. На затылок давила осточертевшая сверх всякой меры алюминиевая шапочка, а в руке почему-то был зажат «Браунинг» - его собственный, из которого он двенадцать лет назад застрелил германского посла Мирбаха – и ствол ещё дымился.  Новая жертва сидела, привалившись к забрызганной кровью и какими-то тошнотворными беловатыми комками стене, и Яша сразу, с  первого же взгляда узнал его. Глеб Бокий, один из высокопоставленных сотрудников ВЧК-ОГПУ - мёртвый, как шлагбаум, и его «Маузер» валяется тут же, на полу, в россыпи стреляных гильз…
- Как вы себя чувствуете, Яков Григорьевич? Встать можете?
Говорила красивая женщина с белым, как мел лицом – с некоторым запозданием Яша узнал в ней Елену Коштоянц, давнюю пассию Давыдова, которую ему не раз приходилось видеть во флэшбэках – в том числе, и в весьма пикантной обстановке.  Сам Алексей сидел в точно таком же кресле и точно такой же утыканной проводами шапочке в противоположно углу лаборатории – ничем иным это помещение быть просто не могло. Голова альтер эго бессильно склонялась на грудь, запястья обеих рук  притянуты к подлокотникам широкими кожаными ремнями.
«Да это же он и есть, запоздало сообразил Яша. В смысле – сам Давыдов, собственной персоной, в своей собственной семнадцатилетней плоти, как и он, похоже, пребывает в своей. А Симагин, выходи, вернулся в двадцать первый век, в собственное шестидесятилетнее тело? Да у них ведь всё получилось?..»
- Вы можете встать, товарищ Блюмкин? – повторила женщина. -  Марк, помоги Якову Георгиевичу.
- Ничего, спасибо, я сам…
Он поднялся из кресла, повертел в руках «Браунинг» - действительно, тот самый, что подтверждает навсегда врезавшийся в память номер – и неловко засунул его в висящую на боку кобуру. Марк Гринберг предупредительно подхватил его под локоть. Яша хотел возразить, что собственные ноги едва держали, и он, опершись на руку молодого человека, поковылял к входной двери. За ними направилась миловидная девушка, одетая, как и Гринберг, в коммунарскую юнгштурмовку – кажется, её, как и пушкинскую героиню, зовут Татьяна?. Следом плёлся, нервно поскуливая и оглядываясь на труп, большой лохматый пёс.
…собака-то им здесь зачем? Хотели сперва на ней проверить работу установки?..
Гул, издаваемый смонтированной в комнате аппаратурой, будто бы стал громче, тон его изменился, став выше. Яше показалось сначала, что это ему почудилось, но обернувшись, он убедился – да, с приборами действительно что-то творилось, и,  скорее всего, что-то скверное. Подозрительный гул усиливался, переходя в визг; в электрических потрохах постановки что-то лилово мигало, будто там проскакивали крошечные трескучие разряды – и каждый из них сопровождалась волной свежего запаха, какой бывает обыкновенно после сильной грозы.
- Вы тоже, мистер Кроули! – Коштоянц качнула стволом «Браунинга» (и когда он успел оказаться у неё в руке?) указывая на дверь. Человек, к которому она обращалась – немолодой, обрюзгший, с большими залысинами над высоким лбом и пронзительными, но полными страха глазами, торопливо  прошмыгнул в дверь. Яша заметил, что руки у него связаны куском электрического провода.
В лаборатории ещё оставались люди. Двое, оба в лабораторных грязных халатах, причём один сидел, согнувшись, на стуле, и лица его Яша не разглядел. Да он особо и не пытался – повернулся и на подгибающихся ногах вышел вслед за Еленой Коштоянц из лаборатории. Спину ему буравил визг установки Гоппиуса с которой – Яша чуял это печёнкой и прочими своими внутренними органами – что-то было очень не так.

При виде Порога у Яши перехватило дыхание. Ничего столь же грандиозного и пугающего он не видел даже в двадцать первом веке – да и что такого особенно страшного он мог увидеть в мирной, благополучной Москве, за исключением, разве что,  спецэффектов на широком экране? Здесь же всё было настоящее - и он стоял перед этим, раскинув руки и, кажется, даже приоткрыв рот. Как и все собравшиеся перед бараком-лабораторией,  Яша не мог оторвать глаз от кошмарной дыры в преисподнюю, пульсирующей на отвесной скале в такт пронзительному визгу, долетающему из-за распахнутой двери. И потому не обратил внимания на старшину в фуражке с малиновым ГПУ-шным околышем, спешащего к ним навстречу. В руках тот сжимал карабин, а на широкой физиономии рисовалась крайняя степень неуверенности.
Елена, не дав старшине заговорить, сунула ему под нос красные корочки со знакомой четырёхбуквенной аббревиатурой.
- Товарищ Бокий погиб, старшина. Убит агентом мирового капитала и английским шпионом. Вот им. – она ткнула стволом «Браунинга» в Кроули. – Возьмите его под стражу и прикажите свои людям оцепить лабораторию.  Никого туда не пускать до моего прямого распоряжения, уяснили? Я, как старший по званию сотрудник ОГПУ, принимаю командование.
На физиономии старшины немедленно проступило облегчение – всё в порядке, начальство в наличии, есть, кому командовать! А его, старшины, дело выполнять указания уполномоченного товарища, вот, этой самой московской дамочки с грозным удостоверением, которое она только что предъявила по всей форме.
- Товарищ Кошто… Елена Андреевна, что это за балаган?
Барченко решительно протиснулся через толпу, расталкивая людей локтями – на этот раз они не уступали ему дорогу, захваченные грандиозным зрелищем, разворачивающихся перед ними на отвесной каменной стене.
- Что вы тут затеяли?  - повторил учёный. - Старшина, я приказываю немедленно её арестовать…
- Старшина, на месте! - В голосе женщины прорезалась бритвенно-острая золингеновская сталь. – Исполняйте полученное приказание!
Она сделала шаг к Барченко и заговорила вполголоса:
- Всё кончено, Александр Васильевич. Ваш с Бокием заговор целиком раскрыт, и сейчас, в это самое время в Москве арестовывают Трилиссера, Корка и прочих ваших соучастников. Ступайте к себе в палатку, разбираться будем потом,  когда приедут… компетентные товарищи. А пока прошу вас ни во что не вмешиваться. Поверьте, вы ничего не добьётесь и только повредите себе ещё больше.
Последние слова ей пришлось произнести гораздо громче, почти выкрикнуть – вибрирующий вой в лаборатории стал почти оглушительным. В дверях появился Гоппиус.  В распахнутом халате, с бешеными глазами на белом лице, он стоял, вцепившись скрюченными пальцами  в косяк двери.
- Бегите! – прохрипел он. – Поток энергии вышел из-под контроля, спасайтесь!..
Визг почти перешёл в ультразвук, отчего у Яши заболели зубы. Гоппиус оторвался от косяка и попытался бежать, но не устоял и покатился под ноги Марка с Татьяной. Но те даже не обернулись – как и все остальные, они смотрели на Гиперборейский Порог.
Контур громадного пятна налился ярко-фиолетовым огнём, цветные спирали в чёрной сердцевине замелькали ещё быстрее – и превратились в нечто вроде неровного обелиска, опутанного, словно цепями, призрачными молниями. От этого обелиска к «гиперболической» башне протянулся лиловый, скрученный из молний, жгут. Решётчатые конструкции вспыхнули, засветились лилово-фиолетовым, и башня на глазах стала оплывать, оседать, как восковая свеча на угольях костра. Одновременно из-за Порога донёсся гул – вибрирующий, прерывистый, словно сотня великанов слаженно били в громадные медные цимбалы.
…А мы, покинув сосновые ящики, гибель мирам несём,
И нашему мёртвому барабанщику по барабану всё!.. - припомнился Яше припев безумной песенки, спетой когда-то альтер эго. Всё правильно: живые не могут извлекать такие звуки, каким бы инструментом они для этого не воспользовались. Это – не человеческое, не наше…
- Прочь отсюда, все! – отчаянно закричал Гоппиус. Он сделал попытку подняться, но не сумел, и теперь отползал в сторону на четвереньках. За его спиной, из распахнутой двери лаборатории летели фиолетовые молнии, и Яша с ужасом увидел, как от «гиперболической» башни по проводу, соединяющему её с крышей барака, слетают пульсирующие лиловые шары энергетических разрядов.
- Бегите же, идиоты! Сейчас здесь всё…
Ультразвуковой визг стал нестерпимым, окружающее  - скалы, озеро, деревья – казалось, пульсировали в такт ревущим за Порогом цимбалами, и в такт с ними сжимался и расширялся сияющий контур на скале.
- Не-е-ет!
Барченко повернулся и кинулся вверх по осыпи, снося, словно кегли, тех, кто имел неосторожность оказаться у него на пути.
- Не-е-ет!  Не дам! Не позволю!..
Яша не мог оторвать взгляда от этой сцены, но боковым действием заметил, как Кроули дёрнулся, чтобы бежать вслед за учёным. Не вышло – старшина, получивший наконец-то ясные указания, чётко, как на тренировке, сбил англичанина ударом приклада и встал над ним, уперев дуло карабина в затылок.
Барченко уже преодолел половину расстояния до Порога. Он то и дело спотыкался, падал, съезжая вниз на несколько шагов по осыпающейся мелкой гальке, но вставал и продолжал карабкаться наверх с упорством муравья, волокущего свою соломинку.
…Какую ещё соломинку? Яша пригляделся, хотя от адского визга и рёва цимбал темнело в глазах. ха спиной у Барченко черная фигурка… кажется, эта странная девушка, Нина Шевчук? Точно, она самая и есть, только никак не различить, тащит ли её учёный, за собой, или она сама изо всех сил старается от него не отстать?..
Громовой удар расколол гору, небо над головой, всё мироздание. Контур портала превратился в разлом от верхней кромки скалы и до середины осыпи. Разлом  поглотил карабкающиеся по осыпи фигурки Барченко и Нины и  стал шириться, скалясь зазубренными лиловыми краями, внутри которых клубилась багрово-чёрная с лиловыми искрами тьма… Гипербореи?
От второго удара Яша полетел с ног – и успел только заметить, как схлопнулся страшный разлом, как на его месте возникла грандиозная трещина в камне, полетели фонтаном камни. «Гиперболическая» башня осела, совершенно расплавившись, рядом с ней жарко пылал барак-лаборатория, и внутри что-то то и дело взрывалось. Марк с Татьяной пытались за ноги оттащить Гоппиуса прочь от горящего здания - халат на спине учёного уже дымился. Им помогал рыжий пёс: вцепился в рукав и с рычанием пятился, прибавляя свои силы к усилиям этих двоих. Люди вокруг с криками разбегались, уворачиваясь от падающих сверху камней. Яша вскочил, и даже успел сделать три или четыре шага, когда увесистый булыжник угодил ему немного выше правого уха – и мир провалился в угольную черноту.