Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
II
Средиземное море
На борту парохода «Корнилов»
- Выше бери, выше! Видишь, твои пули всё время в воду зарываются? Выше надо брать, вершка на два - тогда будет в самый раз… И на верёвку, на верёвку ствол клади, чтобы целить сподручнее!
Матвей послушно утвердил винтовку на леере (землемер Егор, человек, как он уже успел выяснить, насквозь сухопутный, непочтительно назвал эту часть судовой оснастки «верёвка»), изо всех сил зажмурил левый глаз, правым поймал прорезь прицела - и потянул спусковой крючок. Приклад чувствительно лягнул его в плечо; в двух футах позади цели, подпрыгивающего в волнах ящика, вырос и опал фонтанчик.
- Тьфу, мазила! – землемер от досады сплюнул за борт. – Теперь слишком высоко взял! С такими стрелками только патроны зря пожжёшь!
Уже второй же день пути трое «волонтёров» освоились в отведённой им каюте – существенное удобство на борту «поселенческого» парохода, где половина пассажиров вынуждена была проводить большую часть времени на палубе, под полотняными навесами, и только в случае, если погода испортится, спускаться в низы, в оборудованный дощатыми нарами трюм. Матвей из интереса заглянул туда – теснота, духота, вонь, по углам блеют козы, которых не дозволяли вытаскивать вверх, на палубу, плачут дети, свет скупо проникает в прорезанные под самым подволоком крошечные иллюминаторы… Сейчас обитатели наслаждались лёгким ветерком и майским солнышком, лениво поглядывая на «чистых» пассажиров – были в составе поселенцев и такие, особо привилегированные. Они прогуливались на кормовой палубе, кормили сухарями чаек – или, как троица «волонтёров» упражнялись в стрельбе из винтовок и револьверов по выброшенным за борт фанерным ящикам из-под консервов.
Оружие - полдюжины винтовок, столько же револьверов и некоторое количество патронов им выдали по личному распоряжению Ашинова – так, во всяком случае, объяснил один из его помощников, руководивший «стрелковыми упражнениями. Землемер Егор, полагавший себя великим стрелком (у себя в Оренбургской губернии он, случалось, охотился вместе с отцом) тут же потащил спутников на полуют, чтобы принять участие в развлечении. Это действительно было здорово – если бы не советы и комментарии, от которых у Матвея очень быстро заболела голова. Он и сам полагал, что неплохо стреляет – упражнялся в Москве с ружьецом «Монтекристо», принадлежавшем Кольке Вяхиреву, а позже – из карманного «бульдога» Аристарха. Для этого они ездили в Измайлово и уходили подальше, до самого Терлецкого урочища и упражнялись, высаживая по паре дюжин маленьких, как аптекарские пилюли, патрончиков, по пустым бутылкам и консервным банкам. Стрелять Матвею нравилось; Аристарх, помнится, хвалил его за меткость – почему же сейчас он мажет раз за разом? Может, дело и правда, в осточертевших поучениях землемера?
- Смотри, как надо, мазила!
Землемер завладел винтовкой, оттянул большим пальцем ударник и откинул влево затвор. Стреляная гильза при этом выскочила из казённика и заскакала по палубе. Егор довольно ловко вставил на её место новый патрон в латунной гильзе и вскинул оружие к плечу.
Бац!
На этот раз фонтанчик вырос всего в вершке от ящика.
Бац! Бац! Бац!
Ящик в волнах брызнул щепками от трёх подряд попаданий. Штабс-капитан (и когда это он успел подойти, удивился Матвей) после каждого выстрела передёргивал скобу, перезаряжая короткий, с ствольной коробкой из бронзы, карабин системы «Винчестер». Матвей видал такой в оружейном магазине на Мясницкой, где он покупал свой револьвер – за «Винчестер» просили пятьдесят два рубля, а с блестящей жёлтой трубкой прицела-телескопа, установленного поверх ствола – так и все сто двадцать пять, и была, конечно, не по карману гимназисту.
- Да, с телескопом-то известное дело, всякий попадёт… сказал землемер, с завистью рассматривая роскошную американскую игрушку. - А попробовал бы он из этой, прости господи, кочерги...
И непочтительно встряхнул «крынку» - так, насколько известно было Матвею, называли солдаты винтовки системы Карле, одну из которых Егор как раз и держал сейчас в руках.
Говорил землемер тихо, едва ли не шептал – и, тем не менее, штабс-капитан его услышал.
- Позвольте-ка, Егор Николаевич, вашу винтовочку! – обратился он к незадачливому стрелку. – И патрончик извольте, если не затруднит…
Сунув «винчестер» Матвею (тот с трудом подавил желание поглядеть в телескоп) он перезарядил «крынку» и махнул рукой матросу, стоявшему возле лееров шагах в десяти, ближе к носу. Тот поднял большую, зелёного стекла, бутылку и, широко размахнувшись, швырнул. Бутылка описала длинную, не меньше пятнадцати саженей, дугу, и…
- Бац!
Матвею показалось, что бутылка не успела коснуться воды – и разлетелась зелёными стеклянными брызгами. Звон ещё стоял у него в ушах, а штабс-капитан уже протягивал оружие землемеру.
- Вполне приличная винтовка, сударь, зря вы о ней так пренебрежительно, и пристреляна неплохо. А вам, юноша, - он повернулся к Матвею, - дам, если позволите совет: не дёргайте с такой силой спуск, обязательно промахнётесь. Нажимать надо нежно, ласково даже. Вот представьте, к примеру, что у палец ваш – не палец вовсе, а лепесток розы. Представили?
Матвей закивал.
- Вот этим лепестком и жмите на спусковой крючок. Тихо-тихо, не дыша. Я понимаю, у армейских винтовок спуск довольно тугой, но всё же попробуйте. А ещё – не стоит так зажмуриваться, чуть прищурьте левый глаз – и будет довольно.
На полубаке задребезжала судовая рында.
- Никак, звонят к обеду? – удивился штабс-капитан. – А я, признаться, был уверен, что ещё полчаса, самое меньшее….
Он щёлкнул крышкой карманных часов.
- Действительно, время обеденное! Что ж, советую поторопиться, вам ещё в порядок себя приводить после этих упражнений…
Забрал у слегка обалдевшего от этой мизансцены гимназиста «винчестер», кивнул и насвистывая весёленький мотивчик, пошёл к трапу.
Матвей, а потом и остальные «рекруты» послушно, как теляти за коровой, направились за ним – и, как и тогда, на одесском пирсе, не заметили брошенного им в спину чрезвычайно внимательного взгляда. К оправданию их можно сказать только лишь, что тот, кому этот взгляд принадлежал, в своём измятом картузе да неровно обрезанной по подолу шинелишке совершенно растворился в пёстрой толпе палубных пассажиров, обсуждающих с шутками и прибаутками развлечения «господ»…
За всё время плавания Матвей сумел увидеть Ашинова только два или три раза – хотя прилагал к тому немало усилий. Тот не показывался из своей каюты, которую занимал вместе супругой – и хотя «рекруты» обитали тут же, поблизости, «вольный атаман упорно не показывался никому на глаза, передавая распоряжения через своих многочисленных приближённых, таких же, как он сам, молодцов с южнорусским говором, одетых в черкески с узорчатыми газырями и наборными кавказскими поясками. Лишь раз гимназист столкнулся с «вольным атаманом» нос к носу – когда «Корнилов» отшвартовался в Александрийском порту, и «чистые» пассажиры со своими баулами, саквояжами и портпледами торопились сойти на берег, не желая смешиваться с шумной, пёстрой толпой прочих переселенцев, навьюченных своими узлами, котомками, козами и малыми детьми. Матвей встретил тогда Ашинова в коридоре, ведущем к трапу – торопливо посторонился и изобразил приветливую улыбку. «Вольный атаман» обратил на него не больше внимания, чем на таракана, которых на пароходе было пруд пруди, и это задело гимназиста – он ведь такой же поселенец, как и все прочие, и сам «вольный атаман» лишь первый среди равных!
Зато со штабс-капитаном Остелецким Матвей сошёлся довольно коротко. После тренировки по стрельбе, когда Вениамин Палыч (мы все тут частным порядком, дюша мой, так что давайте-ка без чинов и званий…) поставил на место землемера Егора, он как-то без лишних слов взялся опекать Матвея – продолжал учить стрелять из винтовки и револьвера, заставил практиковаться в английском и особенно французском (в Африке, объяснял он, особенно, к северу от Сахары, многие владеют этим языком; правда, в самой Абиссинии в ходу местные наречия, происходящие от древних языков семитской группы), рассказывал забавные истории из своей жизни.
Между прочим, Матвей раз или два ввернул вопрос о службе нового знакомого. Остелецкий с готовностью подтвердил то, что и без того не раз говорил и Аристарху, и Матвею и остальным. Служит он по картографической части при Адмиралтействе, а в Абиссинию послан для того, чтобы произвести гидрографические измерения близ крепости Сагалло, где намерен обосноваться Ашинов со своими людьми. Кроме того, следует провести топографическую съёмку местности, прилегающей к будущему поселению «вольных казаков» - этим, сказал Остелецкий, займётся землемер Егор, достаточно разбирающийся в топографии, - и наладить контакт с окрестными племенами. К этой важнейшей работе он и намерен подключить Матвея – вместе с другим его спутником, Тимофеем Евграфовым. Он, хоть и недоучившийся, а всё же медик, говорил штабс-капитан, пусть и недоучившийся, а местные аборигены страдают от массы разнообразных, в том числе и весьма опасных, заболеваний. Вот пусть и занимается своим делом - практиковаться; жалование за это пойдёт, как полковому врачу, а практика, тем более в таких условиях, для будущего врача вещь наипервейшая.
Услыхав о денежном содержании, назначенном его спутникам, Матвей осторожно осведомился, а не положено ли и ему какое-никакое жалование? На это Остелецкий иронически хмыкнул потрепал его по плечу, и обещал подумать – после того, разумеется, как гимназист сумет хоть как-то себя проявить. А пока - хватит с него дармовой кормёжки, приобретённого за казённый счёт платья и прочего имущества, полагающихся ему для этой поездки, как и прочим членам «научной группы».
***
Египет,
Порт Александрия
и не только
Александрия не стала первым иностранным портом, который Матвей видел собственными глазами (неделей раньше «Корнилов заходил ещё и в Стамбул), Но она произвела на него неизгладимое впечатление. Город Великого Александра и Клеопатры, где традиционная турецкая и арабская архитектура причудливо сочеталась с глинобитными трущобами кварталами, выстроенными в британском колониальном стиле. Отсюда до Каира было несколько часов езды по узкоколейке на поезде, составленном из открытых вагончиков, влекомых пыхтящим паровичком. Остелецкий отправил туда своих «рекрутов» на экскурсию, выдав на расходы горсть турецких лир и несколько беловатых банкнот британских фунтов, строго наказав ни в какие истории не ввязываться – однако револьверы велел прихватить с собой. «Мы, конечно, ещё к западу от Суэца, - с усмешкой сказал он, - но имейте в виду, и Россия и Европа остались позади, и теперь вам стоит приучать себя в любой момент ждать нападения или иной какой пакости – в спину, из ближайшей подворотни, ножом, камнем, пулей… От этих слов у Матвея сладко захолодело где-то в желудке – он почувствовал себя эдаким доктором Ливингстоном, стоящим на границе цивилизованного мира, и готовящимся шагнуть вперёд.
Конечно, насчёт отсутствия цивилизации – это было слишком. Поезд сопровождали два египетских полицейских, вооружённых длинными палками, которыми они бесцеремонно разгоняли толпу, расчищая проход европейцам. Их, кстати, было не так уж и мало; в вагоне «рекруты» познакомились промышленником из Франкфурта-на Майне; он путешествовал вместе с супругой и десятилетним сыном, и всё расспрашивал, случалось ли русским господам бывать на Востоке, или это их первая поездка? Были и другие – французы, грек, даже американец – а вот англичан Матвей не заметил, хотя по его представлениям в Египте их должно быть немало. Видимо, решил юноша, всё дело проигранной войне, после которой подданным королевы Виктории стало в этой стране очень уж неуютно – недаром береговые батареи и портовые сооружения Александрии ещё хранили следы попаданий снарядов, выпущенных в 1878-м году броненосцами британской Средиземноморской эскадры в сражении, которое столь плачевно закончилось для «просвещённых мореплавателей»…
От железнодорожного вокзала в Каире до Гизы пришлось добираться в повозке с высоченными колёсами, запряжённой меланхоличным верблюдом-дромадером; на это ушла уйма времени, но зрелище, которое ожидало их в конце пути, с лихвой окупало любые неудобства. Пирамиды вырастали из-за горизонта медленно, по мере того, как они к ним приближались; когда же подъехали - уже прилично стемнело, и гигантские чёрные треугольники рисовались на фоне оранжевого закатного неба, вызывая в памяти арабскую древнюю мудрость: «Всё на свете боится времени, а время боится пирамид»…
Но, как оказалось, и пирамидам крепко досталось от человеческих муравьёв, веками копошившихся у их подножий. Гид, грек по происхождению, объяснил, мешая русские и английские слова, что плиты из мрамора и белого известняка которым были некогда облицованы пирамиды, были безжалостно ободраны, вывезены на барках по Нилу, и дальше, по морю – и проданы оборотистыми арабскими купцами, не испытывавшими ни малейшего трепета перед этими циклопическими сооружениями. И теперь пирамиды выставляли напоказ свои грани, сложенные огромными ступенями из каменных блоков – как символ того, что они, повелители времени, бессильны перед человеческой алчностью. Гид добавил, что немалая часть крепостей, мечетей и дворцов, возведённых по берегам всего Восточного Средиземноморья, построены из этого камня. Матвей поразился титанической работе, проделанной бесчисленными сонмами египетских рабов, добывших эти камни, обтесавших их, доставивших из каменоломен - а потом уложивших в эти геометрически безупречные формы, простоявшие четыре с лишним тысячелетия…
Матвей и землемер Егор решились вскарабкаться на вершину самой большой пирамиды, называемой «пирамидой Хеопса»; на подъём и последующий не менее головокружительный спуск ушёл не один час. До вершины они добрались вконец измотанные, с исцарапанными в кровь руками и сбитыми коленями – приходилось то прыгать по каменным выщербленным ступеням высотой от одного до семи-восьми футов, то и дело вытряхивать из башмаков набившиеся туда песок и каменное крошево. И были сполна вознаграждены умопомрачительным видом простирающейся за горизонт пустыни, чахлых пальм с едва заметными возле них букашками людей и верблюдов, частично расчищенные от песка кварталы древних, ещё фараоновых времён, строений, где, если верить гиду, обитали когда-то египетские жрецы со свитой многочисленных прислужников и рабов. Серебрящаяся вдали лента Нила, окаймлённая ярко-зелёными рощицами, испятнанная то тут, то там косыми парусами; коптящий единственной трубой колёсный пароходик, упрямо карабкающийся против течения, а в некотором отдалении -фигура Сфинкса, чью улыбку, заключающую в себе все тайны мироздания, лицо навсегда обезобразила наполеоновская картечь.
В Александрию они вернулись только через три дня – исхудавшие, весёлые, обгоревшие на пустынном солнце. И первое, что увидел Матвей, когда они вышли на пирс, к которому пришвартован был «Корнилов» - это стоящие на бочках рядом с французским стационером два военных корабля с лениво полощущимися на кормовых флагштоках Андреевскими флагами.
От борта того, что стоял ближе к пароходу, отвалила большая крашеная в белый цвет шлюпка; до Матвея донеслось зычное «Два-а-а – раз! Два-а-а – раз! Два-а-а – раз!» - это старался шлюпочный старшина, отбивая такт рукой. Шестеро гребцов– в бескозырках, с тёмно-синими матросскими воротниками-гюйсами поверх рубах-голландок, загорелые, весёлые, налегали на вальки, так что клеёные из ясеня вёсла, тяжёлые, тёмно-медового цвета, гнулись под таким напором. Но - не ломались, а одновременно выпархивали из воды, волоча за длинными узкими лопастями, веера брызг, и солнце то вспыхивало в них крошечными радугами, от отбрасывало яркий солнечный зайчик от золотой серьги в ухе загребного…. На корме шлюпки рядом с рулевым устроился офицер, и когда он повернулся в сторону Матвея, тот запомнил его молодое, лет двадцати пяти, лицо, украшенное аккуратными усиками.
К вечеру того дня, когда «рекруты» вернулись из своей поездки, «Корнилов» отдал швартовы и, дав три прощальные гудка, направился обратно, в Одессу, а его место у причальной стенки занял старый грузо-пассажирский пароход «Беатриче» под итальянским флагом. «Беатриче» была зафрахтована для продолжения путешествия. Весь следующий день грузовые стрелы перебрасывали в его трюмы ящики, бочки, тюки, мешки, поднимали на пропущенных под брюхо широких брезентовых лямках мычащих коров, для которых на полубаке был сколочен из досок особый загон – и только после окончания погрузки на борт было позволено подняться и людям.
Поселенцы к тому времени начали потихоньку роптать – им пришлось дожидаться продолжения путешествия в двух припортовых бараках. Поначалу никто не собирался их запирать, но свою беду атаман набрал немало одесских босяков с сомнительным, и как бы не уголовным прошлым. Ещё на Корнилове» они промышляли воровством у своих спутников, не давали проходу направлявшимся в Палестину богомолкам, склоняя иных к сожительству помимо их воли. Оказавшись в Александрии, эта публика немедленно принялась безобразничать, к ним присоединились к удивлению горожан и некоторые монахи, из числа направлявшихся в Абиссинию вместе с поселенцами. Монахи бродили по городу в рваных рясах, пьяные, орали песни далеко не духовного содержания, пугая попадавшихся навстречу арабов, а порой вступая с ним в рукопашные схватки, пресекать которые приходилось местной полиции при помощи длинных ясеневых дубинок.
. Всё это приобрело столь уродливые формы, что Ашинову пришлось договориться с властями порта, чтобы те послали солдат оцепить бараки – отныне людей выпускали в город лишь малыми группами, не дальше припортового рынка - купить что-нибудь из съестного, чтобы разнообразить не слишком-то изысканный поселенческий рацион. И, конечно, когда был подан сигнал на погрузку, это стало настоящим облегчением – до того опостылело запертым в тесноте и духоте поселенцам такое неустроенное житьё.
Первым на борт поднялись «чистые» поселенцы, в число которых входила и троица «рекрутов». Они и в городе жли отдельно от «простонародной» массы, и на пароходе им, как и на «Корнилове», отвели несколько пассажирских кают в кормовой части судна. Остальных ждали нары из скверно оструганных досок, устроенные в одном из трюмов; впрочем, большая часть поселенцев сразу же расположилась на свежем воздухе, заняв самые удобные места в тени надстроек и парусиновых тентов, натянутых над палубой.. Погоды стояли чудесные, солнце припекало, и мало кому хотелось лезть в низы, насквозь пропахшие углём, машинным маслом, навозом и испарениями немытых человеческих тел.
Пока спутники Матвея устраивались в новом обиталище, сам он закинул дорожный мешок на койку и поднялся на палубу. С пирса по сходням тянулся тонкий ручеёк поселенцев с их неизменным скарбом, детьми и козами; Матвей с удовольствием разглядел среди них и ту девочку с котёнком, которую заметил ещё в Одессе и помахал ей рукой. К его удивлению, девочка ответила на его жест и даже крикнула что-то в ответ, но гам, висящий над причалами, не позволил гимназисту расслышат её слов. Дав себе обещание непременно отыскать девчушку после того, как пароход отчалит, и принести ей какой-нибудь гостинец из судового буфета, вроде карамелей или плоской жестянки с монпансье, о совсем, было, собрался обратно в каюту, как вдруг увидел на полубаке, возле стоящей на кильблоках шлюпки, двоих мужчин. Один из них был штабс-капитан; второй был Матвею вроде бы незнаком. Однако, присмотревшись повнимательнее, он узнал в невысоком, подтянутом морском офицере с погонами капитана второго ранга – присмотревшись, он узнал в нём давешнего офицера из шлюпки.
Наверное, решил гимназист, это командир одного из русских военных кораблей – того, что побольше, с острым, сильно наклоненным вперёд форштевнем, как у чайных клиперов, изображения которых он так любил рассматривать в «Иллюстрированном обозрении».
О чём говорили эти двое – Матвей не расслышал, но отчётливо видел, как Остелецкий извлёк из-за обшлага большой, казённого вида конверт. Тот сломал одну за другой печати – всего Матвей насчитал их четыре, что, вероятно, свидетельствовало об особой важности содержимого, извлёк бумагу и внимательно прочитал. Потом они с Остелецким обменялись несколькими репликами, моряк спрятал бумаги и протянул собеседнику руку. Тот, к удивлению гимназиста, рукопожатия не принял – рассмеялся, обнял капитана; он ответил тем же, похлопав штабс-капитана по спине, после чего оба они отправились к борту, у которого, Матвей успел это заметить, дожидалась шлюпка. Там они расстались окончательно; моряк, козырнув на прощание Остелецкому, ловко спустился по верёвочному, в ступеньками из досточек, трапу. Снова раздалось «Два-а-а – раз! Два-а-а – раз! Два-а-а – раз!», и шлюпка отчалила – на её транце обнаружилась надпись «Бобр» - вероятно, название судна. «Ага, сообразил «Матвей», выходит он ошибся – молодой капитан второго ранга командует вовсе не корветом, а вторым судном, поменьше, скорее всего, канонерской лодкой.
И, конечно, все мысли гимназиста занимало содержимое конверта, переданного моряку Остелецким. К своим семнадцати годам Матвей проглотил достаточно приключенческих и авантюрных романов, чтобы учуять здесь едва уловимый, но несомненный аромат тайны. Недаром про картографов, хоть тех, что состоят в Императорском Географическом Обществе, хоть таких вот, адмиралтейских, говорят, что они все, как один, шпионы, профессиональные разведчики, прикрывающие научными исследованиями свою основную, сугубо секретную деятельность. Как делал это, к примеру, Пржевальский или лазутчики-пандиты, которых британцы обучали в своём Управлении Великой тригонометрической съемки Индии, а потом рассылали по всей Центральной Азии и Памиру. А значит – не прост штабс-капитан Остелецкий, ох как не прост, и теперь придётся следить за каждым сказанным словом. А то Матвей совсем потерял осторожность и недавно, беседуя с ним, в порыве откровенности, едва не выложил всю подноготную о своих друзьях-революционерах. Штабс-капитан, конечно, человек обаятельный и, судя по всему, вполне порядочный, но на будущее стоит поостеречься.
Отредактировано Ромей (04-08-2023 11:50:25)
