- Ну, что скажете, друзья? Событие, сами понимаете, чрезвычайное, и очень крепко нам аукнется, причём в самое ближайшее время.
Они собрались всего через час после трагедии в заливе, и не в полном составе, отсутствовал медик Тимофей, отказавшийся оставить раненых. В последний момент явился унтер Осадчий – пахнущий морской водой, с мокрой шевелюрой и бородой, и очень, очень недовольный.
- Полагаете, Вениамин Палыч, наши пропажи как-то с этим связана? – спросил Матвей. Штабс-капитан ввёл в своём «штабе» армейские порядки, согласно которым на подобных советах первым высказывался младший по званию.
-  Чудак человек, а с чем же ещё? – ухмыльнулся землемер. - Не само же это корыто взлетело на воздух, наверняка кто-то позаботился. А динамит и твоя гремучая ртуть для того и служит, чтобы взрывы устраивать!
- Погодите, Егор, не так всё просто... – Остелецкий поднял руку, и землемер со стуком захлопнул рот. – То есть, вы правы, конечно, связь напрашивается сама собой. Я готов поверить, что злоумышленник изготовил из краденых компонентов запал, соорудил динамитную бомбу, вроде той, которой взорвали государя императора... Но вот дальше-то что? Подплыл на лодке и швырнул бомбу в борт «Пэнгвэна»? Матвей Фаддеич,  поправьте, если я ошибаюсь: для того, чтобы запал сработал, ему нужно сильное сотрясение?
Матвей оживился. И дело было не только в обращении по имени-отчеству, которое ему нечасто доводилось слышать в свой адрес. Юноша знал, что с химией и взрывным делом Остелецкий знаком не хуже, а, пожалуй, что и лучше его – однако же, обращается за подтверждением, значит ценит его мнение, уважает. Надо было соответствовать, так что, прежде чем ответить, молодой человек солидно откашлялся.
- Именно так, Вениамин Палыч, всё правильно. Без сильного сотрясения никак не обойтись - например, кинуть свёрток с бомбой под ноги жертве, на мостовую или в окно проезжающей кареты. Если швырнуть с размаху о борт судна - тоже сойдёт. Надо только, чтобы свинцовый грузик сдвинулся достаточно резко, чтобы раздавить стеклянную трубочку с кислотой, и…
- Спасибо, подробности можно опустить. – Остелецкий перебил мягко, но решительно. – Я в общих чертах представляю себе устройство запала. Но в таком случае выходит, что наш подрывник – самоубийца?
- Вот уж вряд ли… - землемер покачал головой.  – Это же не наши товарищи из «Наро…
Закончить опасную фразу штабс-капитан ему не дал.
- Это я и имел в виду. Ладно, от господ народовольцев можно было ждать подобного самопожертвования – но у нас-то налицо игры с политическим подтекстом, и играют в них никак не революционеры, а шпионы, секретные агенты. А среди этой публики фанатиков не держат – поверьте моему жизненному опыту…
Матвей едва не поперхнулся – выходило, что Остелецкий только почти прямо признал, что является разведчиком, шпионом. Впрочем… разве в этом были сомнения?
- Вашсокобродие, позвольте? – прогудел Осадчий.
- Говорите, унтер. – штабс-капитан кивнул, не отрываясь от набросанной карандашом схемы бухты с отмеченным местом гибели «Пэнгвэна».
- Воришка энтот – он ведь не только динамит стащил, но и  маску и водолапти стащил, верно?
Остелецкий поднял на него глаза - острые, пронзительные. Осадчий, поймав взгляд начальства, крякнул и отвёл глаза.
- Я так думаю, вашсокобродь: подплыл он к борту под водой, с дыхательной трубкой и маской, бомбу с собой тащил. От воды её укупорить нетрудно, А там – нырнул, подплыл к гребному колесу и прицепил к плицам бомбу на лине. Французы – они ведь взорвались, как только с якоря стали сниматься?
- Да, так и есть… медленно произнёс Остелецкий. - Я как раз смотрел на авизо в бинокль и ясно всё видел. Действительно, судно даже с места сдвинуться не успела, только пена пошла из-под гребного колеса…
- Вот я и говорю, вашсокобродь! – унтер расплылся в довольной улыбке. – Колесо стало  стал крутиться, сперва медленно. Линь подтянул бомбу, та о плицы ударилась – и бах!
- Матвей Фаддеич, что скажете?  - штабс-капитан в упор посмотрел на гимназиста, и тому стало неуютно под этим взглядом. - Вы у нас главный специалист по этим запалам!
- А что, вполне реально… если, конечно, бомба побыла в воде недолго.
- Унтер?
- Полчаса, не больше. У него, паскудины, водолапти были, а судно стояло всего в паре кабельтовых от берега – долго ли доплыть? Ежели бы я это делал, то завернул бы в несколько слоёв промасленной бумаги, поверх каждого слоя обмазал бы солидолом, и – в мешок из просмолённой холстины. Уж час-то точно продержится, и воды ни капли не пропустит!
Остелецкий подумал, потом кивнул.
- Что ж, будем считать, что метод действия предполагаемого взрывника мы установили. Что с командой французского судна, унтер?
- Из сорока двух человек мёртвых семнадцать - кого при взрыве побило, кого насмерть обварило паром, кто потонул. Мы их из воды вытащили, сейчас на берегу лежат, под брезентами. Из тех, что живые, почти все пораненые, Тимофей Евграфыч сказывали – не один ещё богу душу отдаст...
- А капитана авизо нашли?
- Помер, сердешный.  – вздохнул Осадчий. - Взрывом его оглушило, захлебнулся, не откачали. А офицерик, который к атаману приезжал – живой, только помятый маленько.
- Ну, хоть на том спасибо. – Остелецкий задумался, постукивая тупым концом карандаша по схеме. – Ашинов, если он совсем не спятил от всего этого, должен как можно скорее отослать его в Обок с письмом и объяснениями, что в случившемся нет нашей вины.
Землемер Егор состроил недоверчивую мину.
- Думаете, французы поверят этому клоуну? После того, что он устроил, когда принимал парламентёра?..
Описание «дипломатического» провала Ашинова уже разошлось по Новой Москве, и поселенцы наперебой материли «вольного атамана», полагая, что очередная его пьяная выходка вполне может обернуться большой бедой для всех. Остелецкий, похоже, был с ними вполне согласен.
- Сомнительно, Егор, весьма сомнительно. – Штабс-капитан отбросил в сторону карандаш, извлёк из кармана короткую глиняную трубку, закурил. – Видите ли, французской  эскадрой командует адмирал Ольри, а он до сих пор не может простить нашим соотечественникам Крымской кампании. То ли он потерял там кого-то из друзей, то ли сам пострадал, я точно не знаю. Известно лишь, что он ненавидит само слово «Россия».
- Да уж, повезло… - Егор сокрушённо покачал головой.
- Именно. – согласился Остелецкий. - А может, невезение тут ни при чём, а у кого-то был  точный расчёт?
Осадчий хлопнул себя по лбу, да так громко, что Матвей вздрогнул.
- А я-то думал, с чего это атаман дурит! Мне, вашбродь, один казачок из его свиты сказывал, будто Ашинов велел французов, которые живые, запереть в подвале крепости, и держать, пока не найдут того, кто взрыв устроил! Я-то простота, решил, что он виновника среди них искать собирается – а он, оказывается…
- решил, на случай, если французы не поверят в нашу непричастность к взрыву, взять заложников. – закончил за унтера Остелецкий.
Подумал – пока моряки у нас, адмирал Ольри не отважится атаковать Новую Москву? – брови землемера Егора удивлённо поползли вверх. – Но, позвольте, брать заложников – это какая-то дикая азиатчина, это против всех правил цивилизованной войны!
- Ну, во-первых, мы с Францией не воюем.. пока. – невесело усмехнулся штабс-капитан. - А во-вторых, вы совершенно правы, Егор. Боюсь, адмирал Ольри теперь взбесится окончательно, и нам остаётся одно – готовиться к обороне.
- Вот болван… - не выдержал Матвей. - Не адмирал, атаман…
- Оба они хороши… - буркнул землемер.
- Не могу не согласиться, Матвей Фаддеич. – На лице Остелецкого, только что встревоженном, снова играла ироническая улыбка.  В любом случае, надо готовиться к обороне. А ещё - нам не помешал бы союзник на море.
Землемер развёл руками.
- Да где ж такого взять, Вениамин Палыч?
- А про канонерку «Бобр» забыли? Та самая, с которой боцман Семикозов, он нам почту нам возит.
- Точно! – обрадовано вскинулся Матвей. Русская канонерка с крашенным в белый цвет корпусом, низким полубаком, над которым нависал грозный ствол девятидюймовки, и ютовой полубашенкой шестидюймового орудия, возникла у него перед глазами. - Но как дать им знать, что нам нудна помощь?
- У крепости с утра стояли две посудины с арабскими командами. – сказал Остелецкий.- Ловцы жемчуга, с хорошей добычей. Зашли, чтобы взять пресной воды и купить провизии, а как рвануло – перепугались, подняли паруса и дёру! Думаю, отсюда они пойдут в Аден продавать улов. Лучше было бы, конечно, передать с ними письмо – но они и без этого разнесут известие о нашем происшествии по всем аденским кабакам, стоит только бросить там якорь.  Так что есть надежда, что командир «Бобра» получит сведения вовремя. Я неплохо его знаю – поверьте, времени он терять не станет!
- Да, нам бы только продержаться до из прибытия. – вздохнул Егор. – Чем прикажете отбиваться от пушек эскадры – револьверами да «крынками»?
- Я бы мог изготовить ещё одну бомбу. – торопливо предложил Матвей. - Материалы для запала остались, динамит тоже есть…
- Спозвольте, вашсокобродь? – Осадчий не дал гимназисту договорить. – Я, когда ныряли к кораблику французскому, особо глянул, как там  с его орудиями.
Остелецкий внимательно посмотрел на унтера.
- И… как?..
- Целы, вашсокобродь! Один револьверный «Гочкис» с цапф своротило и куда-то унесло, а остальные на своих местах, в исправности! И снаряды есть – немного правда, только в кранцах первых выстрелов. Там неглубоко, ежели постараться, то можно снять вместе с тумбами и поднять на лодки!
- Орудия значит… - Остелецкий задумался, впрочем, ненадолго. – Хвалю, унтер! Берите людей, лодки, канаты - всё, что нужно берите, и за дело! К утру чтобы всё подняли и привели в порядок! Справитесь?
- Непременно, вашсокобродь.  – прогудел в ответ «пластун». – Всё сделаем в наилучшем виде!
- Вот и хорошо.  – штабс-капитан поднялся, и Матвей, сообразивший что «штабное совещание» закончено, вскочил вслед за ним. -  Вы, молодые люди, помогите унтеру, это сейчас важнее всего. А  пока пойду к атаману. Надеюсь, он уже протрезвел в себя и способен хоть немного соображать. Хотя, надежды на это, честно говоря, немного - не тот человек Ашинов Николай Иванович, чтобы действовать разумно и взвешенно… к великому моему сожалению. А значит – что?
- Что? – недоумённо переспросил землемер Егор.
- А то, что придётся нам с вами брать дело в свои руки – если не хотим, разумеется, чтобы всё это закончилось очень-очень скверно.

***]
Залив «Таджура»
На борту крейсера «Вольта»
Крейсер второго ранга «Вольта» шёл в кильватере «Примогэ» держа предписанную флагманом дистанцию в два кабельтовых. Полдень, палящий зной, море – сплошь то ли расплавленное серебро, то ли ртутное зеркало, покрытое мелкой рябью – норд-ост, пришедший со стороны Аравии несёт с собой еще больше жары, ещё больше песка.  Чайки, вьющиеся за кормой, кричат громкими плачущими голосами, машина успокоительно стучит где-то в горячем чреве крейсера. Над палубой натянуты огромные парусиновые тенты, чтобы хоть как-то уберечь людей от жестоких укусов тропического солнца. – без этого здесь был бы ад кромешный, но и сейчас горячая, пузырящаяся смола выступает из швов между тиковыми досками. Впрочем, нынешние их пассажиры привычны и не к такому – Иностранный Легион, эти парни давно несут службу в Африке и привыкли переносить жару…
…Comme l'mari d'notre mère
Doit toujours s'app'ler papa,
Je vous dirai que mon père…* - донеслось до мостика поз развесёлое бренчание струн. Банджо, подумал Ледьюк. Введённо в моду англичанами, которые позаимствовали его то ли у вест-индских негров, то ли у креолов – и охотно взято на вооружение и  солдатами французского Иностранного Легиона. Не слишком-то патриотично, зато удобно и практично – корпус этого незамысловатого инструмента, напоминающий выточенный из толстого дерева барабан с натянутой под четырьмя струнами кожей, не боялся сырости и терпел самое непритязательное обращение, неизбежное в тяжёлых походных условиях.

*(фр.) Хоть мужа моей мамы
И должен звать я папой,
Скажу — ко мне любви он не питал

- Что это они там поют? – лениво поинтересовался капитан Ледьюк. Не то, чтобы его интересовал солдатский фольклор – просто капитану было скучно. Бессмысленный поход ради того, чтобы навести страх божий на кучку каких-то русских… и откуда они взялись здесь, в Африке?
- Довольно известная песенка, мсье капитан!**  – отозвался вахтенный мичман. – Сочинил один парижский поэт ещё при Бурбонах.  А лет пять назад песенка, уже в виде комических куплетов, промелькнула в пьеске мелькнула в пьесе одного начинающего драматурга, Поля Ферье. У него там центральный персонаж – солдат, эдакий разбитной малый, ходок по женской части. Вот эти молодцы и подхватили – у них даже прозвище героя этой песенки в ходу. Среди тех, что у нас на борту тоже есть один с таким прозвищем – да вот, тот самый, что солирует…

**Нашим читателям эта песенка может быть известна по роману Луи Буссенара «Капитан Сорви-Голова».

Ледьюк пригляделся. «Солист», о котором говорил мичман – высокий, красивый какой-то бесшабашной красотой парень лет двадцати пяти, набрал воздуха в грудь и продолжил, не слишком-то заботясь о том, чтобы попадать в мелодию, которую бренчал на банджо сидящий возле мачты легионер:
…J'te dirai, ma foi,
Qui gnia plus pour toi
Rien chez nous,
V'là cinq sous,
Et décampe!..
И легионеры хором подхватили:
…En avant,
Fanfan la Tulipe,
Oui, mill' noms d'un' pipe,
En avant!.. ***
- Вот-вот, этот самый Фанфан-Тюльпан и есть! – пояснил мичман.

***(фр.) Однажды, добрый дав пинок,
Меня он вывел за порог
И, сунув мелкую монету, заорал:
Вперед, Фанфан! Вперед, Фанфан.
По прозвищу Тюльпан!
Да, черт возьми, вперед, Фанфан,
По прозвищу Тюльпан!

- И всё-то вы знаете, Жиль… - Ледьюк, не рассчитывавший получить столь развёрнутого ответа на свой, в общем-то, риторический вопрос о песенке, удивлённо покачал головой.
- Так я же сам с Монмартра! – весело ответил мичман. Этот самый Поль Ферье жил с нами по соседству, и даже пытался приударить за моей матушкой. Она овдовела в семьдесят первом, когда пруссаки стреляли по Парижу – мне тогда было два года, а что до матушки – ей и сейчас редко дают больше тридцати пяти, а уж тогда…
Ледьюк покосился на собеседника – да, судя по внешности сынка, матушка действительно была недурна собой.
- И как, с успехом?
Что – с успехом? – не понял мичман.
- Ну, приударил… успешно?
- А, вот вы о чём! – молодой человек широко улыбнулся. – нет, она предпочла одного рантье из Нормандии. Он, конечно, на пятнадцать лет её старше, лысый и толстый – зато имеет тридцать тысяч годового дохода, а это, согласитесь, серьёзный довод в семейной жизни!
- Мой дядя, пока был жив, любил повторять, со времён Первой империи парижанки стали до отвращения прагматичны – разумеется, это не о вашей матери, мичман. - сказал Ледьюк. А уж он-то знал в этом толк, недаром служил в серых гусарах Эстерхази при Императоре…
Пояснять, о каком именно императоре шла речь, не требовалось.
Легионер, которого мичман назвал Фанфан-Тюльпаном выхватил банджо у музыканта и ударил по струнам.
- …J'aime l'oignon frit à l'huile,
J'aime l'oignon car il est bon.
J'aime l'oignon frit à l'huile,
J'aime l'oignon, j'aime l'oignon… - запел он, и дюжина охрипших от рома глоток отозвалась разом:
- …J'aime l'oignon frit à l'huile,
J'aime l'oignon, j'aime l'oignon!.. ****

**** (фр.) Я люблю лук, обжаренный в масле,
Я люблю лук, он такой вкусный

Ледьюк знал эту песню - как как знал  её любой француз, которому довелось тянуть лямку военной службы. С её словами солдаты Революции дали бой австрийцам,  с ними маршировали по всей Европе «старые ворчуны» Бонапарта. «Песенка о луке» звучала   в лагере близ Балаклавы, во время маршей по пыльным дорогам русского Крыма, и позже, под другими звёздами – у мексиканского Камерона, в африканской саванне, в дождевых джунглях Аннама. И по сей день дребезжащие струны банджо  - …день ли, день ли, день ли, день ли, день - да мой!.. –   отмеривают мерный  шаг пехотных колонн, и колышутся имперские орлы над меховыми шапками императорских гренадер, над алыми фесками зуавов, над штыками и кепи легионеров, и плещутся по ветру вымпела на мачтах боевых кораблей. И снова неимоверная усталость, натёртые ноги, ремни походных ранцев давят на плечи, ладони сбиты жёсткими канатами, адская жара кочегарок, выматывающая качка, тухлая солонина из провонявшего бочонка… Но колонны всё шагают вдаль, эскадры идут к недостижимому горизонту, и будут так идти, взбивая пыль, меся грязь  всех дорог планеты, вспенивая волны всех её морей и океанов - всегда, пока стоит этот мир.
Ледьюк помотал головой, отгоняя непрошеное видение. Всё это верно, конечно -  но и о делах забывать не стоит. Особенно ему, «первому после бога» на этой старой посудине, по какому-то недоразумению причисленной к крейсерам второго ранга…
- Сколько легионеров у нас на борту? – спросил он. Капитан, разумеется, и сам знал ответ, но стоять  на мостике молча почему-то не хотелось.
- Сто двадцать человек, из них три офицера! – отрапортовал мичман.
- Вот что: проследите, чтобы на палубу вынесли дополнительно три-четыре шлюпочных анкерка с водой, и пусть её слегка подкрасят вином. – распорядился Ледьюк. – Часа через три - три с половиной мы будем у Сагалло, возможно придётся с ходу сбрасывать шлюпочные десанты – а у этих молодцов, того гляди, начнутся тепловые удары!
- Будет сделано, мсье! – мичман с уважением покосился на своего командира. Казалось бы – что ему, морскому офицеру, до пехотинцев, которые на борту крейсера не более, чем не слишком желанный груз – а вот, поди ж ты, проявляет заботу! Было бы о ком – что-то незаметно, чтобы эти молодчики испытывали особые неудобства. Вон, как надрываются по свой банджо…
На грот-мачту идущего впереди «Примогэ» взвилась гирлянда флажков.
- Адмирал требует увеличить ход до одиннадцати узлов! – гаркнул матрос-сигнальщик.
- Вот видите, Жиль, его превосходительство изволит торопиться. - Ледьюк не пытался скрывать сарказма. – Похоже, я ошибся: наш бравый адмирал получит свою личную войну с русскими на полчаса раньше.

Отредактировано Ромей (16-08-2023 19:41:27)

Залив «Таджура».
Берег возле
крепости Сагалло.

Вз-з-з-виу!
Снаряд с «Примогэ» провыл над головой. Гимназист невольно втянул  шею в плечи, и тут же обругал себя последними словами: во-первых, стыдно показывать товарищам свой страх (хотя – поди, не испугайся, когда эдакие стальные дуры,т начинённые лучшим французским бездымным порохом, едва не задевают макушки!), а во-вторых – за очевидную глупость этого поступка: пролетевший снаряд или пуля уже не смогут причинить вреда, опасаться надо тех, которые ещё не слышны…
Гр-р-рахх! Гр-р-ахх! Вз-з-з-виу! Вз-з-з-виу! Вз-з-з-виу!
Новая порция пушечных раскатов с моря, снова смерть визжит над головой – но не задевает ни Матвея ни остальных, притаившихся возле замаскированных орудий. Всего их было четыре – две скорострелки калибра семьдесят пять миллиметров, стреляющие чугунными пятнадцатифунтовыми гранатами в медных гильзах, и две револьверные пушки системы «Гочкис» с изогнутыми приводными ручками, бронзовыми, в виде цилиндров, казённиками, и вращающимися связками из пяти стволов калибром тридцать семь миллиметров.
Молодцы Осадчего сняли их с затонувшего авизо, и целую ночь, день, и ещё одну ночь они надрывались, копая на берегу укрытия, сколачивая из брусьев и досок платформы для орудийных тумб, а потом тщательно пряча малейшие следы своей деятельности. Матвей с Остелецким даже выходили в море на лодке – оценить эффективность маскировки. Результат штабс-капитана вполне удовлетворил: ни одна из позиций не была заметна с расстояния, превышающего два кабельтова – а на такой дистанции, как заметил Остелецкий, делая пометки в записной книжечке, будет уже неважно, заметили их, или нет. Орудия всё равно откроют огонь – и непременно поразят идущие к берегу шлюпки с десантом. Конечно, после этого «береговая батарея» откроет своё положение, и пушки крейсеров смогут смешать людей и орудия с песком. Но опасаться этого не стоит, во всяком случае – не сразу; берег тут низкий, и, стреляя по батарее, неприятель рискует накрыть и собственные шлюпки. Вот когда те отойдут подальше…
Замысел штабс-капитана в том и состоял, чтобы встретить десантников у самого берега – и, прикрываясь ими от огня эскадры, нанести как можно больший урон. После этого орудия предполагалось оставить и бегом отступать на запасные позиции, отрытые на флангах старой крепости. В ней самой Остелецкий никого размещать не стал – поставил только на стенах обе старинные пушки, заряженные каменной картечью. «Крепость» станет первой целью для бомбардировки – объяснял он Ашинову, настаивавшему на том, чтобы собрать всех, способных носить оружие, на стенах, - оставлять там стрелков, значит обречь их на скорую и бессмысленную гибель. А когда французы высадят-таки десант и пойдут на штурм – а это рано или поздно случится обязательно, - вот тогда и можно занимать руины, вполне способные укрыть защитников от огня стрелкового оружия и лёгких десантных пушек. Пусть они лучше займут заранее отрытые траншеи в тылу, позади крепости, а когда французы полезут на берег – наблюдатели подадут сигнал, и вот тогда придёт их время. Прочих же поселенцев, включая женщин и детей, а так же домашнюю скотину и кое-какой скарб, ещё раньше укрыли в двух глубоких оврагах в стороне от крепости – туда французские снаряды не должны долететь в любом случае.
План был вполне разумным и Ашинов, поворчав что-то насчёт «шибко учёных выдумок» согласился. Сам «вольный атаман», однако остался в крепости вместе с десятком казаков – и там, в «казарме», в очередной раз ставшей залом для дипломатических приёмов,  встретил посланца адмирала Ольри. Результат переговоров предсказать было несложно: Ашинов отверг все требования, матерно обругал парламентёра (проявив при этом недюжинное знание французского бранного лексикона), а когда тот удалился, кипя от негодования – удалился в окружении своей свиты на оборудованный специально для него в соседней рощице «командный пункт».
Матвей же ожидал исхода переговоров возле своего «Гочкиса» - Остелецкий настрого запретил им не то, что бегать туда-сюда, но даже носа высовывать из укрытия. Наводчиком «Гочкиса», к которому его прикомандировали, стоял один из «морских пластунов». Накануне появления французской эскадры    Остелецкий  вкратце рассказал, кто такие на самом деле унтер Осадчий и его подчинённые. Сделано это было, чтобы хоть чем-то поднять боевой дух «рекрутов», изрядно посмурневших, как только пришло осознание, с каким противником придётся иметь дело. В самом деле – куда проще идти в бой, когда рядом с тобой не обычный человек, пусть и владеющий оружием, а профессионал, боец экстра-класса, каких во всём свете раз-два и обчёлся…
Обязанностью самого Матвея было крутить приводную ручку механизма, вращающего стволы. А в промежутках между стрельбой – заталкивать в расположенный сверху, на казённике, приёмник обоймы с медными, длинными, как карандаши, унитарами. Гимназист уже успел потренироваться в этих не таких уж простых операциях, и теперь с нетерпением ждал возможности применить полученные знания на практике.
И вот, кажется, и дождался... Не прошло и десяти минут после того, как шлюпка с парламентёром пристала к борту «Примогэ», на мачте крейсера взвилась гирлянда пёстрых сигнальных флажков, и африканское небо содрогнулось от орудийного грома – впервые с Крымской кампании 1854-го – 55-го годов снаряды, выпущенные из французских орудий, полетели в русские укрепления.
Эскадра адмирала Ольри открыла бомбардировку  крепости Сагалло.

Отредактировано Ромей (17-08-2023 16:50:18)

***
- Пали! - гаркнул Осадчий, и «морской пластун» всем телом налёг на обтянутую кожей загогулину приклада, наводя «Гочкис» на цель – ближайший к берегу барказ. Правой рукой он вращал приводную рукоять -  стволы проворачивались с со звонкими металлическими щелчками. Матвей уже стоял, держа наготове обойму, набитую жёлтыми, с тёмно-серыми носиками, унитарами. Справа, за сложенным из мешков с песком и обкатанных морем валунов траверзом, оглушительно грохнула скорострелка, и между    шлюпками вырос фонтан пены пополам с песком – мелководье здесь тянулось на верных две сотни шагов от кромки воды. Наводчик «Гатлинга зло сощурился и, продолжая крутить ручку, надавил на спуск. Очередь револьверной пушки протарахтела, на песок посыпались выброшенные из окошка экстракции гильзы. Матвей увидел, как фонтанчики – жиденькие, куда им до поднятого семидесятипятимиллиметровой гранатой! - пробежали по воде, образовав дорожку, уткнувшуюся в барказ. Он инстинктивно сжался, ожидая вспышки, клубов дыма, разлетающихся тел, обломков досок,  но вместо этого заметил только, как повалились на дно шлюпки два или три солдата, как полетели за борт высокие, с прикреплёнными вуалями, кепи, как разлетелось красным облачком плечо сидящего на корме офицера, в которого угодила тридцатисемимиллиметровая чугунная болванка – «ядро», как называл Остелецкий называл снаряды, лишённые разрывного заряда. Впрочем, хоть бы и был - толку от слабенькой навески чёрного пороха немного, такая граната давала очень мало осколков, порой только вышибая днище.
Всё это тоже объяснил Остелецкий – когда они минувшей ночью готовили позицию для «береговой батареи». И теперь Матвей ясно видел, что несмотря на довольно жалкое действие, оказываемое снарядами «Гочкиса», усилия их не пропали даром. Две шлюпки уже были разбиты снарядами скорострелок, ещё две, изрешеченные очередями митральез, беспомощно дрейфовали по ветру, и из них выпрыгивали люди и, по грудь в воде, подняв над головами винтовки, брели к берегу.
Он вдруг поймал себя на мысли, что ему не страшно - вот нисколечко! И неважно, что от орудийного грохота закладывает уши, что выстроилась в версте с небольшим от берега линия боевых кораблей под чужими флагами, пушки которых так и норовят перемешать их с землёй. Неважно даже то, что на берег вот-вот хлынут, уставив перед собой изогнутые на манер ятаганов штыки солдаты Иностранного Легиона - отъявленные головорезы, не приученные давать и просить пощады. Зато это настоящая жизнь - и в ней нет места отцу, должности которого приходилось стыдиться, широкому ремню в его ручищах, кондуиту, гимназическому надзирателю с его вечными придирками, и даже студенту-народовольцу Аристарху,  непринуждённо рассуждающему о свободе, революции, угнетении и прочих материях оставшихся далеко-далеко за тремя... нет, даже четырьмя морями...
Ладонь наводчика – тяжёлая, жёсткая, как подмёточная кожа - больно хлопнула его по плечу.
- Патроны! Патроны подавай, раззява, тудыть тебя растудыть, в бога душу, в селезёнку, ржавым якорем через… 
И спустил на зазевавшегося Матвея длинное, грохочущее, как горный обвал, матерное ругательство. Опомнившийся гимназист кинулся заталкивать обойму в бронзовые лапки приёмника. Затолкал, нажал на верхний унитар, тот подался вниз со звонким щелчком. Матвей едва успех отскочить – «Гочкис» разразился новой очередью, и от борта следующей шлюпки – на этот раз восьмивёсельного вельбота с одинаково заострёнными носовой и кормовой оконечностями – полетели щепки. А скорострелки уже добивали катер – пробитый осколками паровой котёл плевался во все стороны струйками пара и матрос на корме торопливо орудовал топором, обрубая буксир, на котором тянулась за катером целая гирлянда набитых людьми шлюпок.
Вот особенно удачно нацеленный снаряд угодил точно в мидель катера, взрыв разломил посудину пополам, матрос с топором полетел в воду – а наводчики уже перенесли огонь на шлюпки, откуда им отвечала заполошная винтовочная трескотня - легионеры опомнились от внезапного огневого налёта и давали отпор.

Отредактировано Ромей (17-08-2023 17:32:01)