Залив «Таджура».
Под стенами
крепости Сагалло.
- Отходим к крепости! – крикнул Остелецкий. Он командовал отрядом, прикрывавшим отступление батарейцев и теперь, когда легионеры пошли в атаку, действовал по заранее намеченному плану.
По сигналу штабс-капитана составлявшие заслон стрелки, пригибаясь, кинулись назад,; пули, выпущенные из митральез, цвиркали у них над головой, но задеть никого не задели – наводчики не видели отступающих, и те очереди, что не зарывались в гребень песчаной гряды, уходили выше, высекая фонтанчики пыли из камней стены. Другая группа стрелков тем временем занимала места в развалинах; для них этот обстрел представлял некоторую опасность, однако обошлось – двое задетых французскими пулями наскоро перетянули раны тряпицами и попрятались за уцелевшими зубцами стен, изготовив свои «крынки» к стрельбе. Из двух турецких орудий, заранее заряженных и установленных на стенах, уцелела одна, и казачки, назначенные в прислугу к древней камнемётной бомбарде, спешно раздували фитиль и подколачивали кувалдой дубовые клинья, регулирующие вертикальную наводку.
«Морские пластуны», услыхав сигнал к отступлению, побежали в другую сторону – не к крепости, а на правый фланг позиции, где под прикрытием жиденькой пальмовой рощицы было заранее отрыто укрытие. Матвей задыхался на бегу – последние силы он истратил, когда волок раненого Егора на себе, и если бы не унтер Осадчий, который сейчас волок землемера на правом плече, левой рукой поддерживая спотыкающегося гимназиста – он точно не добежал бы до спасительной траншеи. А так – и добежал, и перевалился через обложенный дёрном и утыканный для маскировки ветками бруствер – и несколько минут с хрипом, мучительно втягивал в себя воздух. Рядом Тимофей возился с землемером – алое пятно на сложенной холстине, которой медик перетянул грудь раненого, пугающе росло, набухая кровью, и он, матерясь сквозь зубы, накладывал дополнительную повязку.
Матвей изо всех пытался унять дрожь в руках - и не мог. Перед глазами стояла страшная картина: Егор, словно дубиной, взмахивает своей «крынкой», метя в голову рослому легионеру, но тот длинным выпадом втыкает штык в грудь землемеру. Револьвер в руках гимназиста плюётся свинцом – раз, другой, третий – на груди, на синей куртке появляется тёмное пятно, из которого толчком выплёскивается кровь, и  легионер валится лицом вперёд, теряя винтовку. А револьвер продолжат прыгать в руке – бац-бац!-бац»» - пули летят в набегающих с винтовками наперевес солдат, но мимо, мимо…
- Эй, гимназист! – позвал унтер. Матвей потряс головой, страшное видение отпустило. – Ты там как, оклемался?  Сгоняй, глянь, как там шнурок, не перебило?
Меньше всего Матвею хотелось сейчас вылезать из безопасного окопа и ползти, вжимаясь в песок и молясь, чтобы случайная пуля не угодила в капризный запал – тогда и он сам и то замысловатое устройство, которым они собирались удивить атакующих легионеров, разлетится в пыль.
Но – обошлось; подползать к «камуфлету» (так называл их творение Осадчий) Матвей не стал. Убедился, что спусковой шнур, идущий по специально отрытой и тщательно замаскированной канавке шириной в ладонь, действительно перебит сразу в двух местах – видимо, залетевшими сюда осколками снарядов.  Срастить его было делом двух минут; Матвей ещё раз проверил узлы и пополз назад.  Легионеры к этому моменту уже выстроились на берегу, забили барабаны, и редкие шеренги двинулись в атаку; навстречу им из развалин крепости защёлкали выстрелы, пока ещё редкие - Матвей знал, что Остелецкий нарочно не даёт открыть огонь всем засевшим в крепости стрелкам, давая неприятелю приблизиться.
Гимназист приподнялся на локтях – до воткнутой в землю ветки, обозначающей место, которого должны достичь атакующие, прежде чем он сам, собственноручно, приведёт камуфлет в действие, французам оставалось шагов двести. Он успеет.

Отредактировано Ромей (18-08-2023 13:50:34)

***
Камуфлет или «мальтийский камнемётный фугас» – это в общем, простая штука. По словам Остелецкого, впервые она была испытана на острове Мальта в середине восемнадцатого века и тоже для защиты от десанта с моря.  В земле выкапывается наклонная траншея, в одном, низком его конце устраивается с помощью брусьев и брёвен зарядная камора, куда закладывается солидный – порой, несколько пудов – заряд динамита. Остальная часть траншеи забивается гравием и дроблёным камнем и сверху для верности перекрывается еще одним бревенчатым накатом и солидным слоем грунта.  Когда срабатывает запал – динамит взрывается, причём изрядная часть энергии взрыва за счёт стенок траншеи оказывается направлена в нужную сторону, выбрасывая широкий сноп каменной картечи, сносящий всё и вся на своём пути.
Летит она недалеко и довольно быстро теряет убойную силу – всё де траншея в земле это не пушечный ствол, да и немалая часть силы взрыва растрачивается попусту – но тем, кто оказывается на дистанции до полусотни шагов от жерла камуфлета, не позавидуешь. Острые камни рвут плоть, ломают кости, раскалывают черепа, взрывная волна контузит, сбивает с ног, оглушает так, что в ушах ещё долго не остаётся ничего, кроме протяжного низкого звона.
Именно с таким расчётом и был заложен фугас, запальный шнур которого сжимал сейчас во вспотевших ладонях Матвей. Честно говоря, все расчёты для его закладки произвёл Остелецкий, он же разметил угол, глубину и наклон траншеи, а так же указал количество и размеры щебня для «картечного» заряда. Зато именно Матвей изготовил запал – из оставшихся после ограбления «фотографической лаборатории» компонентов и реактивов. Их хватило на два запала, и Егор, помогавший Остелецкому в сапёрных работах, предлагал соорудить не один, а два камуфлета. Но штабс-капитан решил иначе – во-первых, динамита оставалось не так много, и разделять имеющийся запас надвое – значило ослабить оба фугаса; а во вторых он, видимо, не вполне доверяя талантам Матвея, хотел подвергнуть готовый запал испытаниям.
Дело в том, объяснял Остелецкий, что при устройстве «мальтийских фугасов» в скале, где для них вырубали взрывные каморы, сверлили узкую скважину для поджигательного шнура или пороховой дорожки. Но в их случае воспользоваться таким приёмом возможности не было – шнур горит некоторое время, а тут требовалось произвести подрыв в точно рассчитанный момент времени, когда как можно больше атакующих окажется в зоне поражения каменной «шрапнели». Для этого требовался запал мгновенного действия – и устройство, изготовленное Матвеем, годились для этого как нельзя лучше. К тому же он упростил его, отказавшись от свинцового кольца – запал помешался в ящичек, над ним устанавливался обтёсанный до формы параллелепипеда булыжник, поддерживаемый деревянным клином. Рывок шнура (того самого, который Матвей ползал проверять) выдёргивал этот клин, камень раздавливал стеклянную трубочку запала – ну а дальше в дело вступали химические реакции. Устройство получилось надёжное и достаточно безопасное – во всяком случае, в сравнении с метательными бомбами, которыми пользовались террористы-народовольцы. Рывок для того, чтобы высвободить клин, требовался достаточно сильный – и это гарантировало «адскую машину» от случайного подрыва в результате, например, сотрясения грунта от близкого разрыва снаряда. Конечно, снаряд мог угодить и в сам камуфлет – но тут уж, как мрачно пошутил Остелецкий, серединка-наполовинку – либо повезёт, либо нет…
Испытания прошли успешно. Единственный «опытовый» запал сработал как надо и штабс-капитан заявил, что силы его вполне достаточно, чтобы вызвать взрыв динамита. Теперь оставалось главное – чтобы выдержали нервы, чтобы рука рванула шнур не раньше, и не позже, а ровно в тот самые единственный и неповторимый момент, когда это нужно будет сделать. И поэтому Матвей, намертво вцепившийся в кончик шнура, не отводил глаз от наступающих шеренг.
Вот до воткнутого в песок прутика осталось тридцать шагов… двадцать пять… Лица легионеров бородатые, обветренные, в глазах – смертельная решимость и неколебимая уверенность в своих силах, в своём воинском мастерстве и в мощи своего оружия.
Двадцать шагов… пятнадцать… Падает ничком поражённый пулей в грудь легионер, его кепи слетает с головы и катится по песку. Оседает, держась за живот второй, но шеренга не сбавляет шаг, грохочут барабаны, поёт рожок, полощется над головами красно-зелёный флажок.
Десять шагов… пять… один… ПОРА!

***
Сначала Ледьюк увидел пыльное облако, выросшее на левом фланге атакующих. Спустя секунду до него донёсся утробный рык мощного взрыва. Поле боя к тому моменту заволокло клубами пыли и порохового дыма, и капитан различил только ещё один столб дыма, на этот раз белого, порохового,  выброшенного с крепостной стены. Рядом с ним поднимались дымки помельче – стрелков сразу сделалось в несколько раз больше, они усеивали руины, и их винтовки посылали смерть навстречу легионерам. «Ударить залпом, - мелькнула мысль, - накрыть развалины крепости, дистанция всего ничего, миля с четвертью, снаряды лягут точно…» Но нет, нельзя – мелькающие в пыльной пелене кепи легионеров почти на одном уровне с этими смертоносными ватными облачками, и стоит хоть на волосок занизить прицел – снаряды будут рваться среди своих.  Капитану оставалось только в бессилии сжимать кулаки и молиться – про себя, разумеется, - чтобы парни в синих куртках и красных штанах нашли себе силы, прорвались сквозь свинцовую метель – и ударили в штыки. И тогда чёртовы сosaques sauvages наверняка побегут – нет такой силы, по крайней мере здесь, в Абиссинии, которая могла бы устоять против штыкового удара Иностранного Легиона!
Но что это? Вокруг митральез, вынужденно замолчавших в ожидании, когда легионеры дойдут до стен, обозначилась какая-то суета. Ледьюк вскинул бинокль – и не стесняясь стоящего рядом мичмана, выругался. Возле орудийных лафетов сцепились красно-синие артиллеристы легиона, и другие – в бурых, бесформенных одеждах, исступлённо размахивающие изогнутыми клинками и прехваченными на манер дубин винтовками. Вот упал один артиллерист, другой, вот от страшного удара прикладом по голове опрокинулся третий. Уцелевшие уже бежали прочь, на бегу остреливаясь из револьверов, а «дикие казаки» уже крутили рукояти наводки «органчиков Рюффо». Другие копошились в кустах, где притаилась «береговая батарея», и Ледьюк ясно разглядел, как другие русские торопливо разворачивают орудия в спины легионерам. «Наводи на орудия! – заорал он, срывая голос. – осколочными гранатами, стрелять по готовности!» Комендоры засуетились возле корабельных орудий, стволы зашевелились, нащупывая цель, масляно чавкнули затворы, принимая снаряды и пороховые картузы – но Ледьюк уже понимал, что они не успевают, что один, как минимум, залп этой проклятой батареи обрушится на избиваемых с двух сторон легионеров.
Но ничего. Потом русские дорого заплатят за это…
***
- Шевелись, чтоб вас через коромысло! – сорванным голосом орал Осадчий, размахивая для убедительности шашкой. Капли крови летели с клинка веером – Матвей видел, как унтер самолично зарубил двоих легионеров, охранявших орудия, и ещё одного застрелил из револьвера. Как только взорвался камуфлет, и поле сражения затянуло плотным облаком пыли, Осадчий выскочил из окопа с воплем «Пошли, робята!  Рубай их в песи, круши в хузары!», и с револьвером в одной руке и казачьей шашкой в другой повёл свой «засадный полк» в атаку – в обход, вдоль кромки прибоя, на брошенную «береговую батарею» и вытащенные рядом с ними на песок шлюпки. Охрана здесь оказалась несерьёзная – полдюжины легионеров, которых смяли с ходу – и сразу стали разворачивать орудия в противоположную сторону, на сушу. Матвей вместе с одним из пластунов принялся раскладывать по  шлюпкам подрывные динамитные заряды – на этот раз никаких кислотных взрывателей, длинные куски огнепороводного шнура, рассчитанные на три минуты горения. Этого довольно – за три минуты они успеют дать несколько залпов по атакующим крепость легионерам, а уж потом…
Со стороны моря прилетел залп. Наводчики на стоящем ближе других крейсере «Вольта» ошиблись с прицелом, и фонтаны мутной, смешанной с пеной и песком воды выросли в четверти кабельтова от кромки воды. Секунду спустя грохнули по очереди обе скорострелки, протарахтели торопливо «Гочкисы»  - всё, дело сделано!
- Отходим! – крикнул Осадчий. – Гимназист, взрывай к нехорошей маме орудия и назад, сейчас накроют с кораблей!..
Митяй дрожащими от возбуждения руками запихивал последнюю динамитную шашку под казённик орудия, а из пыльного облака уже появлялись легионеры – один, два, десять, больше, больше… Рты  раззявлены в беззвучном крике, на перепачканных кровью лицах – смесь ужаса и ярости; некоторые бросили винтовки – один тащит повисшего на нём товарища, другой сам едва ковыляет, зажимая ладонью культю на месте левой руки, третий, офицер, пятится, нажимая раз за разом на спуск револьвера, в котором давно уже нет патронов, и бесполезная сабля свисает с запястья на перекрученном темляке.
Пластуны Осадчего ударили на отступающих с тыла – молча,  без единого выстрела, гандшпугами, трофейными французскими винтовками с примкнутыми штыками,  кинжалами-бебутами. Матвей выхватил револьвер и устроился, было, за станиной скорострелки – но вовремя вспомнил о тлеющих фитилях и рыбкой нырнул за большой серый валун.
Ба-бах! Ба-бах! Бах-бах! Взрывы опрокидывали орудия, срывали стволы с цапф, разносили в щепки баркасы. «Пластуны» отбросившие, было, врага на два десятка шагов, теперь сами пятились назад – легионеров всё-таки было слишком много и они сумели сомкнуть ряды. И тут за их спинами раздалась частая стрельба, прокатилось громкое «ура» вперемешку с лютой матерщиной - это казаки Ашинова во главе со своим «вольным атаманом» ударили удальцам в красных кепи и штанах в тыл, и рукопашная вспыхнула с новой силой...

***
- Эй, гимназист, ты там как жив?
Матвей повернулся. Он сидел, привалившись спиной к стволу пальмы, баюкая перебинтованную руку, в которую пришёлся удар штыком, вырвавший клок материи из рукава и проделавший довольно глубокую дырку в мышце. Куда хуже было с головой – при попытке повернуться на голос Осадчего, пред глазами поплыли чёрные и красные круги, в висках стрельнуло. Удар прикладом по затылку, хоть и вскользь – это вам не жук чихнул…
- Спасибо, дядь Игнат, всё в порядке.
Унтер вытащил из-за пояса револьвер и бросил на песок рядом с Матвеем.
- Держи, гимназист, твой. Обронил – я подобрал, ещё пригодится. А ты знатно стреляешь - двоих французиков положил, на моих глазах. Одного насмерть, а второго поранил – а он тебя по башке прикладом успел приложить, я его и подколол…
И похлопал по висящим на поясе пустым ножнам от бебута. Видимо, подумал Матвей, сам кинжал остался в теле оглушившего его легионера. Или Осадчий его потом потерял?
…господи, да какая разница? Что за ерунда лезет в голову…
- Что, они больше не совались?
Пояснять кто это такие  эти «они», не требовалось.
- Пока нет. Видать, крепко мы им наподдали, вот и не решаются. И то сказать – два десятка убитых, да живыми взяли две дюжины, почти все пораненные. Ихнее высокобродие Вениамин Палыч велели их вместе с нашими ранеными в овражке укрыть, за крепостью – там бабы с дитями от обстрела прятались. Егора-то туда же понесли, на носилках.Плох он, болезный, хотя, кажись, дышал…
- А Тимофей где?
- С ним отправился. Там побитых много, а других фершалов у нас нетути...
Матвей хотел поправить унтера, что Тимофей – не фельдшер, а студент-медик, но не стал. Какая разница, в самом деле? Главное – что снаряды и пули больше не свистят над головой, и даже французская эскадра, кажется, притомилась палить, и все три её корабля стоят неподвижно на морской ряби словно белоснежные обломки каких-то причудливых айсбергов, в которые зачем-то понавтыкали мачты и слабо курящиеся дымками трубы.
Осадчий вытащил из-за пояса револьвер и бросил на песок рядом с Матвеем.
- Держи, гимназист, твой. Обронил – я подобрал, ещё пригодится.
Матвей взял оружие – действительно, его собственный, американской системы Джонсона. Отжал шпенёк, переломил револьвер пополам – створ вместе с барабаном при этом откинулся вперёд и вниз, а экстрактор в виде звёздочки вытолкнул наружу пять остро воняющих порохом гильз.
- Патрончики все до единого расстрелял... – заметил Осадчий.  - Запас-то имеется?
Матвей похлопал себя по карманам. Пусто.
- Там остались. – он махнул рукой в сторону крепости. Голова отозвалась на этот жест толчком боли. – Что-то мне нехорошо, дядя Игнат. Попить чего нету?
Унтер снял с плеча объёмистую флягу – местной  работы, машинально отметил Матвей, из высушенной тыквы, афары называли такие «калебасами» - зубами выдернул деревянную пробку и протянул собеседнику. Вода в ней оказалась тёплая, да ещё и с изрядной примесью песка, который противно скрипел на зубах, но Матвея это сейчас не интересовало. Он сделал три больших глотка сделал три больших глотка и остановился – стало вдруг совестно, что он оставит заботливого унтера без питья.
- Да ты пей, гимназист пей… - сказал заметивший его сомнения Осадчий. – У меня там, в окопчике, анкерок припрятан. Пей, а  потом пойдём потихоньку. Дела-то у нас нехорошие, атамана, вишь,   убило до смерти.
- Ашинова? – Матвей оторвался от опустевшей фляги. – Это как же?
- Вестимо как, пулею. – ответил унтер. – Он, когда мы на француза с тылу ударили, повёл своих казаков в атаку – вот и нарвался, упокой Господи его душу. Непутёвый был человек, много глупостей в своей жизни сделал – а погиб геройски...
И широко перекрестился – двоеперстием, на старообрядческий манер.
- Э-э-э… - у Матвея от этого известия голова пошла кругом. – А кто сейчас командует вместо него?
- Так штабс-капитан наш, ихнее высокобродие господин Остелецкий, кто ж ещё? – Осадчий явно удивился, как можно не понимать таких очевидных вещей. – Он командование и принял – и велел всем отходить назад, за крепость, к оврагам. Сказал –француз опомнится и снова на берег полезет, а остановить его и нечем.
- Так ведь Ашинов, вроде, послал за помощью к негуса? – спросил Матвей. – Или это у меня в голове что-то перемешалось от удара?
- Послал, а как же… - кивнул унтер. – перед тем, как француз бомбардировку открыл и послал. Так им скакать сутки с лишком, да ещё обратно… Да и проку от той помощи – что они смогут против французов с ихними орудиями? Разве что, тем, кто в живых останется поможет, убежище даст…
- Так на что же рассчитывает Остелецкий? – медленно произнёс Матвей.
Осадчий снова перекрестился – истово, размашисто.
- На Бога, гимназист, только на него и осталось надеяться. На что ж ещё?

Отредактировано Ромей (19-08-2023 23:12:28)