Выкладываю вариант эпилога.
Получается эпилог не только третьего тома, но и всей серии, так что принимаются предложения и правки.

Прошло уже больше двух недель с того дня, как я вернулась в родные пенаты. Теперь я уже это словосочетание говорю без иронии – за долгий год я поняла, что мой дом здесь.
Первую неделю докладывалась, писала отчеты, опять беседовала с ребятами из НКВД – это было необходимо, и я не корчила из себя Зою Космодемьянскую, тем более и сотрудники «кровавой гебни» были нормальными, адекватными людьми, не строившими из себя «добрых и злых следователей». Мы беседовали долго, иногда целый день с перерывами на обед. Им надо было знать каждый мой шаг, а я с удивлением переосмысливала многие свои действия и слова, понимая, какой же я была еще глупой и наивной, несмотря на почти годовую закалку войной. Просто надо было смотреть так, как смотрят эти ребята, как смотрят тысячи людей Советского Союза – открыто, без цинизма и ложной либерастии. Они хотели освободить свою землю, победить в этой войне и не было никакого великого «Я», когда каждый твой шаг – это шаг между жизнью и смертью не только тебя, но и всего народа. Они несли ответственность, которую мы просто говоря «похерили», в свои демократические девяностые и либеральные двухтысячные. А эти люди еще говорили «За нами Россия! За нами Москва!» и верили в это. Верили и упрямо, несмотря ни на что делали так, что те, кто стоял за ними, это чувствовали.
После всех отписок я, наконец, добралась до госпиталя. Ярошенко уже позволили вставать и недолго, минут по пятнадцать, гулять в саду больницы. Даже не гулять, а сидеть и наслаждаться терпким ароматом мира. Тяжелые ранения и не менее изматывающие допросы поставили его на грань, за которую легко можно было перевалить – надо только было не упрямиться и не держать себя, полумертвого, в ежовых рукавицах воли. А он держал. Как и весь советский народ. И заходя в больничную палату, я видела отражение его воли в глазах солдат и офицеров. В глазах докторов. И даже в глазах измученных бессонными ночами медсестер и нянечек. Они упрямо не сдавались и, я знала, что никогда не сдадутся – даже через 60 лет.
Эта война продолжалась и мы, попаданцы, не были в ней решающим фактором. Мы просто помогли немножко – принятые на вооружение обновленные танки и самоходки, чуть исправленные самолеты, а в принципе, мы ничего нового и сверхъестественного не сделали. Изобрести автомат Калашникова ни у кого в мыслях и не было, просто чуть раньше нашли настоящего Михаила Тимофеевича и он начал его делать не после госпиталя, а до. Вернее в госпиталь он так и не попал. А попал сразу в проектно-конструкторское бюро.
Я немножко волновалась за своих диверсантов, но понимала, что вот за кого не надо переживать, так это за них. Они справятся с любой задачей – такой уж у этого народа характер. Но было как-то грустно с ними прощаться, хотя я и верила, что наши жизненные пути еще пересекутся. Как и с попаданцами, которые разлетелись по этой стране, будто лепестки ромашек – у каждого теперь своя работа, своя жизнь. После Смоленского котла, ставшего переломным моментом войны, армия начала свое продвижение на Запад. Рано еще говорить «победное», потому что победить еще предстояло, а до победы, которая, надеюсь, будет все же не в сорок пятом, а чуть раньше, надо было еще сражаться и сражаться. Где-то в этой круговерти рвался в Рижском вальсе Букварь, спасал других, но не себя Соджет, делал сложнейшие операции Вайу, ругался и добивался боеприпасов Змей, хоронил подчиненных и снова шел в бой Степан.
А я? Могла ли я оставаться в стороне.
Глядя в глаза этих бесхитростных людей, честных в одном желании – спасти страну, мне хотелось сделать больше, чем я могла сейчас. Ведь главное не выжить, не победить, а сохранить то, что самое дорогое и ценное – свою Родину, Советский Союз.

Отредактировано Ника (25-01-2012 22:55:13)