Заселился в общагу. Каким чудом — не понимаю. Буквально через несколько дней после моего заселения был издано первое «демократическое» решение. Студентам из ближайших к областному центру населенных пунктов в общежитие не селить. Зона заселения — 50 километров. Я был родом из Слободского. А это всего лишь 35 километров. Можно, конечно, было и ездить на учебу. Билет — 60 копеек. Час езды. Москвичи, конечно, ухмыльнутся.
Но, во-первых, мне было лень кататься туда-сюда. А во-вторых — мне чертовски хотелось своей, самостоятельной, взрослой жизни. И это было главным. Я успел прописаться и получить белье и продуктовые карточки (у нас их талоны называли), а потому меня уже не могли выгнать из общежития.
Общага... Первая общага... «П»-образное здание. Длинный коридор. По обе стороны -  комнаты, комнаты, комнаты. Два туалета на этаж. Мужской в левом крыле, женский в правом.  И две кухни на этаж, которыми пользовались редко, предпочитая варить-парить в своих конурах. Почему? Потом расскажу.
Жили мы на четвертом этаже. Первый занимали всякие коменданты, кладовки, столовые. На втором жили спортфаковцы. На третьем узбеки. На четвертом — историки. На пятом — голуби, ибо здание было четырехэтажным.
Коомнатка моя была пенальчиком пять на три метра. Потолок был ржавого цвета, стены синего. Входишь в такую комнатку — две кровати по правую руку. Одна за другой. Слева — маленький столик—кухня, огромный, до потолка, трехдверчатый шкаф, за ним еще одна кровать. Проход между кроватями такой узкий, что пройти может только один человек. Однако туда мы еще один стол запихнули. Для еды и занятий. А синие эмалированные стены я разукрасил вырезанными из журнала «Советское фото» красивыми картинками.
В первый же день я после лекций записался в туристический клуб «Данко».
Какие были лекции?
В свете того, что никто ничего не понимал — что же происходит? - занятия были крайне однообразны. «История древнего мира» - ее вел замечательнейший преподаватель и хороший человек Владимир Анатольевич Коршунков. Пугающим предметом были «Вспомогательные исторические дисциплины». Их вел Низов. Настолько Низов, что позволял себе лапать студенток прямо на лекциях и семинарах.
Как бы и все. Ах, да... Еще физкультура и иностранный.
Курс у нас делился на две группы. Как-то так получилось, что в первую группу попали бывшие школьники и кировчане. Во-вторую — жители общаги, армейцы и рабочая молодежь.
Особенно ярко это различие проявилось на физкультуре. Нас тогда прогнали по тестам, как бы сейчас назвали.
Юрка Васькин из нашей группы пробежал стометровку за сорок секунд. Сержант ВДВ, будущий чемпион области по каратэ, ага.
На кроссе, а он проходил по парку имени Гагарина, что у филармонии мы всеми мужиками из нашей группы завалились в кусты на третьем круге и, покуривая, комментировали обтянутые спортивными штанами задницы однокурсниц, мелькавшие перед нами. В итоге, все мы пришли на финиш уставшие и замученные.
Школьники наоборот. Пытались доказать свою крутость и мчались побивать олимпийские рекорды.
В итоге нас разделили на группы здоровья.
Первая занималась по полной программе. Кроссы, пробежки, отжимания и прочие радости.
Третья. Те которые достали справки об отсутствии рук-ног и прочих органов — вообще освобождались от физры.
Вторая — три года играла в футбол в свое удовольствие. Вторая группа называлась — инвалидная. Нельзя нам было напрягаться. Ага. Половина в ней стала мастерами спорта и прочими разрядниками.
Довольные своей ленью мы вернулись в общагу.
Там я и познакомился со своими соседями.
Один был мой однокурсник, Колька Ямшитов, о нем я отдельно расскажу. Потом. Если не забуду.
Второго звали — Серя. Он был со второго курса. Заселился он не сразу. Его курс все еще был в колхозе. Про него нам рассказывали очень страшные вещи. И они подтвердились.
Серя был одним из глупейших представителей рода человеческого. Глупейших и добрейших. Спал он всегда не раздеваясь, не мылся неделями, но всегда делился напечеными плюшками, привезенными из далекого Шабалинского района.
А как-то раз поставил электрический чайник на электрическую же плитку. Вонь стояла неимоверная на весь этаж.
Сие не помешало ему стать в последствии директором школы.
А в первую же ночь нам вынесли дверь вместе с замком и петлями.
Только мы уснули, дверка и упала. Хорошо, что Серя тогда еще не приехал. Его бы убило нафиг прямо в кровати.
-Девочки?
А я тогда был очень романтичным юношей в больших очках и материться не умел.
-Девочки не здесь, - ответил я.
-А где?
-А в четыреста семнадцатой.
Старшаки ушли туда и нарвались на Юрку Васькина.
Пока там Юрка воспитывал дедов. Мы привалили дверь обратно. Снова легли спать. Через полчаса дверь упала снова.
-Вы че, сукииии!
Я ничего не успел сказать. Вместо меня ответил Колька. Он просто метнул в чернеющий дверной проем остатки жареной картошки вместе с чугунной сковородкой.
Хрясь!
Потом кого-то уволокли и больше этой ночью никто не появлялся.
На следующий день, сразу после пар,  к нам явился третьекурсник с разбитым носом и грозным выражением лица. Я тоскливо вздохнул.
-Идем! - сказал он.
-Я тут к семинару готовлюсь...
-Идем! - рявкнул он.
Я заранее почувствовал боль по всему телу. Я не люблю драться. Более того. Я боюсь драться.
Наутро болела вся голова и к семинару я так и не приготовился.
Первое, что я увидел в комнате, в которую меня принесли — стол с такой же сковородкой. Рядом стояла банка — в мутном рассоле плавали огурцы. Ну и пара бутылок водки. В зеленых таких бутылках.
Я снял очки. Молча.
Молча мне и налили в эмалированную кружку.
Мой опыт пития до сего момента ограничивался лишь шампанским на выпускной. Я даже в горкоме комсомола не пил. Вообще.
Когда пьешь первый раз — горечь водки не чувствуется. Сколько было тогда налито — я уже не помню.
Но выпил. Все молчат. Я выдохнул:
-Спасибо...
Башка закружилась моментально. Пот на лбу выступил.
Все молчат.
Один из старшаков говорит:
-Ты закусывай, закусывай.
Я присаживаюсь. В этот момент заходит Юрка Васькин с двумя бутылками в руках. До меня доходит:
-Ребят, я сейчас...
И побежал в магазин.
Водка тогда продавалась в специализированных магазинах. По талонам. Мне уже было восемнадцать — талоны на водку и на папиросы получал. Отовариться по ним я мог только в областном центре. Вот и побежал за водкой. И взял пару бутылок. И сигарет еще на развес. Длинные такие макаронины. Нарезаешь сколько надо — и куришь. Только я тогда не курил.
Потом принес это все на заплетающихся ногах в общагу. И прописался. С тех пор меня не беспокоили по ночам, признав своим. Колька тоже вписался. Его привели позже, когда я уже валялся где-то в углу, убитый алкоголем напрочь.
Мы попали в сообщество историков раз и навсегда. Потом не раз наше братство помогало друг другу. 
Я уже писал, что ниже нас жили спортфаковцы и узбеки.
Не в обиду будь сказано, но и у тех и у тех мозги отсутсвовали напрочь.
Время от времени то те, то другие пытались нас, историков, построить. Однако. Не успевали. Всегда находился повод им стыкнуться друг с другом.
Причем, узбеки и спортфак ненавидели друг друга перманентно, а нас периодически.
И были причины, да.
Идешь вот с лекций, жрать охота, сил нет. А узбеки у себя плов готовят. Запах... На все здание. Двое на шухере, а еще двое переобуваются. Носки на ботинки надевают, чтобы не слышно было. Рывок до кухни! Хвать казан! (Узбеки с собой привозили специально для плова. Из Узбекистана привозили) Горячий, скотина! Бегом к себе! Недоваренный! Ну и ладно! Быстро раскладываем его по всем нашим историкам и так же быстро сжираем полусырую вкуснятину.
Тщательно вылизанный казан подкидываем на этаж к спортфаку.
Потом сытые и довольные наблюдаем в окна на эпические гладиаторские битвы между узбеками и спортфаком. Можно было курсовики писать на основе реконструкции римских событий, ага.
И ведь ни разу не догадались...
Безнравственно? С октября 91 года в городе исчезло все. За хлебом посылали стоять полгруппы в очереди. Вторая половина группы отмазывыла первых на семинарах. Бегали разгружать вагоны. За еду. Держались на родительской картошке. Есть хотелось всегда. И было нечего. Наверху делили власть, там было не до нас.
Да, кстати... Про узбеков... Откуда они на Северной Руси взялись тогда?
Громко не смейтесь.
Там какой-то договор был заключен КГПИ с Наманганом. Узбекские мальчики ехали к нам, чтобы поступить вне конкурса на факультет русского языка и литературы. Нкоторые из них даже на пятом курсе так и не разговаривали по-русски.Что получал от этого институт — я до сих пор не знаю. Один из узбеков, как его зовут не помню, умудрился поступить вместе со мной на истфак. Умный был парень. Старательный.
Обрюхатил какую-то студентку, после первого курса ушел в академический отпуск, откуда уже не вернулся.
Как-то я его спросил — чего он у себя не поступил?
-Очень дорого! - такой был ответ.
Образование тогда было бесплатное.
А жрать было действительно нечего. К декабрю даже по карточкам было невозможно что-то купить.
В ноябре девяносто первого года я пошел в первый институтский поход. До этого у меня было две «единички». Одна по области, вторая по Крыму. Тут была «двоечка» - вторая категория сложности. Это 180 километров надо пройти. Пешком, естественно. Так вот... Через институт нам на этот поход выбили тушенку, рыбные консервы, еще чего-то. Сахар вот только свой был. И деньги. Деньги, на которые купить что-то было невозможно.
Когда я вернулся в общагу и скинул пропахший дымом рюкзак, то первым делом открыл наш продуктовый шкафчик. Обнаружил там муку. И фиг знает, где ее взяли... А у меня еще часть командного сахара оставалась.
Решил блины испечь.
Намешал в воде муку с сахаром и солью. Разогрел сковородку. Бросил на нее маргарин. Зачерпнул ложку жидкого теста. И не донес до сковородки. Решил попробовать. Ну и упробовал. Все сожрал. Просто поднес кастрюльку к губам и выпил. В пузе все дошло до кондиции.
Потом лег спать.
Наутро пошел на лекции.
А там все изменилось уже, оказывается.
Началась философия и странный предмет под названием «Основы современной цивилизации» - «Основцы»
Что там нам преподавали, на этих самых «основцах», я не помню. Чего-то преподавали. Типа политологии.
А вот философия...
Вел ее некто Останин. Это глыба, а не человек. Ходячий полярная лиса. Как он нас имел, мама моя родная...
Девки у него получали автоматом пять. Достаточно придти на экзамен и «юбочку поменьше, декольте побольше».
-Женщина не может понимать философию. Ее место на кухне и в постели!
Дословная цитата.
Зато мужиков он вертел как хотел.
Экзамен проходил в следующей форме.
Заходишь в кабинет. Там никого. Только на фоне окна светится ореолом цыплячий пушок вокруг блестящей лысины.
И сразу вопрос в лоб. И сразу отвечай. Без подготовки.
Надо ли говорить, что мы сдавали не с первого раза? И не со второго? И не с третьего?
Иногда он просто вставал и уходил.
-Экзамен закончен, у меня дела.
Как ни странно, экзамен по историческому материализму я сдал на «тройку» с первого раза.
А вот диамат я ему буду сдавать 15 (пятнадцать!) раз.
Но это уже будет летом девяносто второго.
А я пока дожил лишь до января.
Второго января объявили о либерализации цен. Отменили карточки.
Где-то числа третьего или четвертого мы умудрились купить каравай черного хлеба. Мы — это относилось ко всему этажу.
Раз в день мы его нарезали тонкими блинами сверху. Настолько тонкими, что можно через них было разглядывать убогий интерьер комнаты. 
Вы не поверите. Но этого каравая нам хватило аж на два дня.
Мы пили чай. Кто-то достает пол-кило сахара. Чай — кипяток с чайной ложкой этого самого сахара. Кто-то привез варенье — разводим морс. Литровая банка на ведро кипятка. Счастье было, когда кто-то сумку картошки привез.
Если бы не родители — мы бы не выжили в этой послереволюционной России.
И нам было насрать на развал СССР в Беловежье. Мы просто хотели жрать. До клейстера не дошло. Где-то через две недели в городе появилось все.
Вы не поверите, с каким удовольствием мы жрали американские сосиски для собак, купленные в киоске, возникшем из ниоткуда около общаги. Там же мы могли купить водку, спирт, бренди и сигареты.
Свободный рынок, чо. Демократия.
Пей, кури, жри собачьи сосиски.
Так для нас наступил девяносто второй.

Девяносто второй...
Этот год остался в моей памяти как постоянная ночь. Днем, утром, вечером — тьма и холод.
И все время казалось, что это все шутка какая-то, что это ненадолго. Что вот-вот и закончится этот мрак. Мрак не жизни, но выживания.
После того, как Егор Гайдар объявил о либерализации цен, в Кирове появилось все и сразу. Не за ночь, конечно. Но буквально за неделю. Откуда-то появились ларьки, в которых торговали красивой и невкусной едой. Но какие были цены...
По пятнадцатым числам мы получали стипендию. Помню шок, который меня настиг как нирвана Будду, когда я увидел в киоске бренди «Слънчев бряг», стоивший раза в два больше моей стипухи.
Редкостная, как оказалось, гадость. Но это уже выяснилось несколько позже.
Самое смешное тогда было, что на некоторые услуги цены остались советские. Например, на поезд. Билет до Москвы от Кирова по студенческому стоил 15 рублей. Сим фактом мы пользовались напропалую, постоянно катаясь по стране.
Так, за девяносто второй год я умудрился дважды скататься в Москву за туристической снарягой, сходить в поход на Северный Урал, сводить «единичку» по Горному Крыму, пройти «тройку» по Хибинам, впервые побывал в Питере, в Великом Устюге, Горьком...
Впрочем, туристические похождения это тема отдельного рассказа.
Пока только об одном расскажу походе. В Крым. Шли мы от Бахчисарая к Ялте по пещерным городам Крыма.
Украина уже была незалэжной. В ходу у них тогда были карбованцы, местные их называли почему-то купонами. Впрочем, рублями не брезговали тоже.Долларами, марками и прочими франками тоже.
Помню, вышли мы к Ай-Петри. А там раньше был приют для туристов. За небольшую денежку можно было переночевать. На первом этаже открылся «Бар». Почему в кавычках? В девяносто первом там было кафе. Сейчас там огроменный рынок, принадлежащий крымским татарам. В девяносто втором не изменилось ничего. Кроме вывески и увеличенного ассортимента алкоголя. Вездесущий болгарский бренди пробрался и туда.
Подхожу, значит, к тетьке-барменше:
-Валюту принимаете?
Та сначала оживилась:
-А что у вас?
-Рубли! - с младенческой гордостью ответил я.
-Тоже мне... Валюта... - фыркнула она.
Впервые в своей жизни я обиделся за Россию. Не за СССР, за Союз я вообще никогда не обижался. Причин за него обижаться не было. А тут вот на тебе!
-Ну, по сравнению с вашими купонами — валюта! - гордо сказал я и шиканул, заказав «стописят» проклятого «Бряга» и шоколадку.
Купоны, и впрямь, стоили меньше бумаги, которая на них была потрачена. Честно расскажу, что после того, как я обожрался диких слив, использовал мелкие купончики по прямому их назначению.
Простите меня, дорогие товарищи украинцы. Выхода не было. Не успевал я до рюкзака добежать...
В девяносто четвертом, летом, когда я снова водил по тем же местам другую группу, у нас ЧП приключилось. Девчонка ногу обожгла. Один придурок, за которого она потом замуж вышла, начал сливать из примуса бензин прямо в костер. Огонь полыхнул и он рефлекторно отбросил его. Почему-то за спину. А там, эта самая девчонка вещи в рюкзак собирала. Мы уже снимались с места и отправлялись на троллейбусный вокзал Ялты, оттуда в Симферополь — и домой.
Поезд, билеты, разгар сезона — июль. Остаться мы тут не можем. Пришлось ее отправлять на такси. Когда я, командир группы, побежал искать такси, то мысленно попрощался со всеми деньгами, которые у меня были. Такси! От Ялты! До Симферополя!На край я рассчитывал уболтать таксиста и остатки ему заплатить, продав свой билет на железнодорожном вокзале. А сам как-нибудь электричками. Не впервой. Сутки на поезде примерно равняются трем-четырем суткам на электричках.
Каково же было мое удивление, когда таксист запросил всего миллион карбованцев. В пересчете на русские рубли — это была цена пары бутылок водки. А у меня в кармане оставалась сущая мелочь миллионов десять-двенадцать командных денег.
По приезду в Симферополь случилась новая проблема. Мест на поезд «Симферополь-Киров» - не было. Как так? Спросите вы. А вот так. Билеты есть. А мест нет. Так бывало в те времена. Бывало, когда и по три билета на одно место продавали.
Кое-как запихал почти всю группу по вагонам. Потом побежал к начальнику поезда. «Вот, говорю! У нас раненая! Срочно операция нужна и все-такое!» Начальник мужик нормальный оказался. Нашел для девчонки место. Осталось нас двое. Я и тот самый пацанчик. Виновник сего аттракциона. А нас-то не пускают! Мест нет! Я начал давить на то, что мы сопровождающие раненой, что по каким-то правилам ее нельзя одну отправлять, что...
Еще миллион купонов и, в итоге, мы ехали чуть более суток на третьих багажных полках поезда «Симферополь-Киров». Спал я там так. Постелил спальник. Под голову положил палатку. Одеялом был рюкзак. Меня сплющило в этом пространстве как черепаху. Но ехал. И всю дорогу в рюкзаке заманчиво плескалось шелковичное вино в литровой бутылке... Романтика, едрить ее мать!
А где же деньги брали на эти все удовольствия?
Дык ведь не стипендией единой!
Приходилось работать. И работать так, что бы не было мучительно больно в желудке.
Я уже говорил, что в сентябре девяносто первого устроился сторожем на стройку? У меня там был персональный вагончик, персональный туалет и патефон. Через месяц меня уволили. Со стройки уперли кирпич. В мое дежурство или в чье другое — понятия не имею. Уволили и денег не дали. Еще пригрозили милицией и хотели повесить кирпичи на меня. Уроды, блин. Потом уже понял, что тырил там сам прораб. Стройка долго стояла замороженной. Достроили здание лет через пятнадцать. Там теперь корпус моего родного бывшего КГПИ, а ныне Вятского государственного гуманитарного университета.
Осенью девяносто второго, это уже второй курс, работал месяц продавцом книг. Помните, раньше во всех магазинах втыкали на каждом доступном месте книжные лавчонки? Вот в таком я и работал.
Магазин «Сделай сам» - инструменты, стройматериалы и прочие эмалевые краски. И посредине я — с книгами! И кефиром на обед.
Устроился я туда весьма забавно.
Вечером подрался со спортфаковцами. Нас было двое. Их четверо.
Ну что могут сделать два тощих ботаника против накаченных профессионалов? Разве что плоскогубцами по башке нафигачить. Что я и сделал. Взамен мне разбили очки и поставили фингал под глаз. Печаткой порвали кожу и потому фингал был не налитый. Через два года выяснится, что они мне еще лицевую кость сломали.
Это у меня такой забавный болевой порог. Как-то раз узнал, что сломал ребро лишь после того, как чихнул.
Вернемся в девяносто второй.
Иду я, значит, по рынку нашему центральному. Вижу объявление на столбе. Требуется продавец книг. Ну я и позвонил.
Вечером мне девчонки накладывали на фингал какие-то свои маскировочные крема или чего-то там.
Зря накладывали. Один из хозяев был с таким же точно фингалом. 
Ровно два месяца я работал в той фирмочке.
Работа моя заключалась в следующем.
Придти к десяти утра на открытие магазина. Сесть за столик. Разложить товар. И читать. С двух до трех обед. В шесть магазин закрывается. Вечером приезжает хозяин, забирает выручку, отсчитывает мне 10 процентов от прибыли. И так каждый день. Эти два месяца я был самым уважаемым человеком во всей общаге. Азимов, Толкиен, Бредбери, Стругацкие — брал «напочитать» и вся общага их «напочитывала» ночами.
Сначала я утром отвозил книги обратно на точку. Потом понял, что хозяева не только не ведут учет книг, но и не сравнивают количество денег с количеством проданного.
Однажды, они меня послали в Москву. Дали денег, список книг — что именно уже не помню — и я уехал. Когда вернулся, с огромным рюкзаком и двумя сумками, долго сидел у «оффиса» - тогда именно так писали, с двумя «фыфы» - и ждал. Не дождался. Контора та исчезла в пучине рынка вместе с хозяевами. Еле-еле дотащил свои баулы до общаги. На остатки денег купил водки и шампанского «Спуманте». Потом вернулся до своей точки. Там и выяснил от разгневанного директора магазина «Сделай сам», что книготорговцы не платили аренду все эти два месяца и куда-то исчезли совсем и телефоны их не отвечают. Мне было предложено:
-Забирай свой хлам и больше не возвращайся!
Ну я и забрал.
Интересно, где сейчас эти ребята, живы ли они? А я даже не помню, как их зовут...
Книги, в итоге, разошлись по общаге. Некоторые из них, до сих пор, у меня дома хранятся.
Помню был один случай. В магазин зашла Женщина. Именно так. ЖЕНЩИНА! Лет ей было под семьдесят. Аккуратная, скромная, очень добрая, очень интеллигентная. Долго копалась в книгах — а я любил, когда в моих книгах долго копаются.
Листала какую-то книгу. Женский роман. Типа Даниэлы Стил или как-то так. Листала и улыбалась. Очень добро и даже как-то ласково. Так улыбаются чему-то несбывшемуся и очень светлому. Потом положила книжку на место. Не вздохнула. Просто положила.
-Вам понравилось? - зачем-то ляпнул я.
Она очень ласково улыбнулась опять и кивнула.
-Так возьмите!
-Я не могу. Денег не хватит.
-А я вам дешевле могу...
-Муж болеет. Извините, не могу.
И ушла.
И мне стыдно перед ней до сих пор. Ведь мог бы я подарить ей эту книжку... Да. Я бы украл ее у хозяев этой точки.
Но лучше бы я украл.
Иногда мне кажется, что эта женщина была одним из ключевых моментов в моей жизни, перевернувших мою душу. С ног на голову или с головы на ноги. Я не знаю. Но, почему-то, мне до сих пор перед ней стыдно. И я не хочу от этого стыда избавляться. Когда передо мной возникают этически сложные ситуации — я вспоминаю эту женщину. Я вспоминаю ее грустную улыбку, как она листает эту книжку и грустно говорит:
-Извините, не могу...
Как бы она на меня посмотрела, если бы...
Сейчас, в десятых годах века двадцать первого, сложно представить себе такого покупателя.
Мы качаем права, потребитель всегда прав и все такое.
-А вот еще мы можем вам предложить...
-Извините. Не могу.
Нет денег — ты лох!
Нет денег?
Да. Ты — лох.
Зато ты не сволочь.