На следующий день нагребали мусор в контейнера. Теперь и я успел разок получить дубинкой по спине, когда кривая лопата сорвалась с тяжелого мешка, а я плюхнулся в отходы рядом. Мы грузили, грузили, грузили... Легкие мешки, тяжелые со строек, пакеты с гнильем, проклятый разлетающийся полиэтилен и рыхлая бумага.
– Чисто собирать, твари, все, до земли! - вопли надсмотрщика звенели в ушах и в обед.
Как выдержал после обеда? Не знаю. С трудом сходил до ветра, заставил себя через силу плеснуть в лицо воды (когда Солдат нашел бутылку?) и рухнул на нары.  Последнее перед глазами: Кэп осторожно мажет шишки Солдату. Я, наверное, просил...
На третье утро в очереди на завтрак кто-то из команды Кэпа сжал  мое плечо и сказал:
– С сегодняшнего дня пойдут жмуры.
Нашей десятке повезло ― таскали набираемую сортировщиками тару и высыпали однородный мусор в контейнера. Главное ― шевелиться, а быстрый шаг мы с Солдатом освоили. Хмурый бандюк с утра предупредил:
– Завтра сами встанете на их места. Смотрите. Всосали, дохляки?
Нашей паре на обслуживание досталось пять человек.  Им подкатывали и роняли на серый грязный бетонный пол контейнер. Начиналась сортировка ― коробка для жесткого (полипропилен всплыло в сознании) пластика, коробка для мягкого (полиэтилен), коробка для бумаги, для тряпок, ведра для объедков и стекла. Строительные отходы оставались на полу, их собирала в контейнера отдельная пара. Над каждым висело устройство типа счетов ― на двадцать четыре кругляша. Дневная норма. Здорово мешали бродящие туда-сюда, выбирающие журналы, понравившуюся мелочь, одежду, подгоняющие работников бандюки. Нечаянно задевшим тут же прилетало дубинкой и пинки. По печальным взглядам Солдата, бросаемым на очумело крутящихся сортирующих, я понял, что напарнику дается тяжелее всего. Думай голова, думай. У братишки тяжело с памятью. Значит, надо не хвататься за все сразу, а выбирать по очереди одинаковые отходы.  Тихо комментирую при переноске соответствующей тары:
– Солдат, смотри, сначала набирай кульки и пакеты, они в руке мягкие. Возьми, пожми в руке. Запомни: мягкое.
– Теперь твердое: бутылки, ведерки, куски, обрезки. Запомни: твердое.
– Газеты, журналы, листы: шуршит, рвется. Запомни: рвется.
– Стекло острое, можно порезаться: ай! Запомни: ай!
– Объедки воняют: фу! Запомни: фу! Ну, про одежду знаешь, одежда есть одежда. Запомнил немного?
– А, Сеант.
Вот так и ходили, повторяя мантру: «мягкое, твердое, рвется, ай, фу». Бандюков наше бормотание не интересовало ― они гоготали над журналами, пинали работяг, подгоняли  отстающих. Заметил ― с двенадцатью контейнерами до обеда из пятерки справился один. Ближе к вечеру обстановка ухудшилась. Резкими, злобными голосами, тычками дубинок уроды гнали сортирующих. Вот передовик закончил контейнер, поднял руку. Неспешно подошел надсмотрщик, щелкнул последним колесиком счетов, кивнул. Сгорбившись, парень устало побрел к выходу. Еще один. Еще. Двое не справлялись ― оставалось шесть и восемь  контейнеров. Крики, взмахи дубинок. Левый сумел наддать, продвигается, правый заметно тормозит, падает от удара и не пытается подняться. Кент опять подошел незаметно, холодным взглядом оценил обстановку, махнул. Несколько сильных ударов, бьющееся в агонии тело, растекающаяся лужа под ним. Подождав окончание предсмертных судорог, пара бандюков быстро оттаскивает труп на выход.
– Резко, дохлятина, очистили коробки, подмели!
Орудую почти сточившейся пластмассовой метлой, сгоняя  мелкий мусор и грязь на лист пластика Солдату, а перед глазами стоит страшная агония человеческого тела. Бандюки - не люди, двуногие скоты, твари с людоедским законом.  Выходя из ангара, увидел брошенный у стены труп.     
Вечером еще потренировал напарника со считалкой. Глядя на сосредоточенное, выражающее мучительные потуги запомнить, лицо, чувствовал, как он мне дорог, как сроднились за эти дни. Отчаяние захлестывало душу при мысли, что и его могут вот так же забить насмерть. Твари, не позволю! Выдерну стекло побольше, резать скотов, пусть лучше убьют обоих ― встретимся там, в безвременье.
Когда ложились (умыться было нечем, но и воспринималось это равнодушно), Хот спросил:
– Сколько сортировщиков?
– Один.
– На погрузке одного и катающего одного. Сам как?
– Пока держусь.
Не знаю, чем руководствовался наш хмурый надсмотрщик, но Солдата поставил за три человека от меня. Хотел попросить, чтобы рядом ― еле перевел дыхание после ловкого тычка в солнечное сплетение. Первый контейнер. Погнали. Навык за несколько дней потрошения мешков, оказывается, выработался неплохой. Мусор разлетался по коробкам, стекло сгреб куском картона. Руку вверх. Щелк, первый кругляш и я первый. Как братишка? Получается, по крайней мере, не орут и не бьют. До обеда сделал четырнадцать, почти закончил пятнадцатый. А Солдат? Терпимо ― одиннадцать есть.   После обеда скорость упала, руки устали, болела спина. Но я гнал и гнал.
– Все, дохлятина. Канай, свободен.
Медленно вникаю, оглядываюсь. Точно, все. Опять поднимаю руку:
– Законник, я могу помочь своему корешу?
– Че? Ты че вякнул?
– Законник, я хочу помочь своему корешу. Это разрешено законом?
Занесенная дубинка остановилась. Покачав ее в руке, хмурый бросил:
– Стой тут, дохлятина.
Подошедший бандюк выглядел веселее. Что-то роднило его с Боровом  ― наверное, выражение уверенности на круглом лице.
– Вякни, че хошь, дохлятина.
– Законник, я хочу помочь своему корешу. Это разрешено законом?
– Это не запрещено. Обзовись.
– Зомбак, законник.
– Слыхал. Ну, канай, помогай.
– Благодарю, законник.
– Ха, вежливый зомбак.
Вдвоем мы быстро распотрошили восемь (многовато оставалось братишке) контейнеров и  вместе подняли руки. Подошедший бандюк задумался:
– Двое. Значит, еще два. Всосал?
– Да, законник.
Добавлять сверх двух не стали, да и внимание после кивка хмурого на нас никто не обращал. Сразу в нескольких местах разгоралось подобное вчерашнему действие. По пути к выходу меня заметно пошатывало. На улице Солдат, воровато оглянувшись, привычно поднырнул под руку и, обняв за талию, буквально уволок в ангар. На ужин еле встал. С одной стороны поддерживал Солдат, с другой ― Хот. Полегчало только после еды на нарах.
– Рисковал ты, братишка. Могли и забить.
– Но я же норму сделал.
– А без разницы. Рот открыл ― получи. Тебе повезло, что им интересно стало. Ну, добро, завтра наверняка пойдете дорогу делать. Там полегче.
Засыпая, подумал: «В нашей бригаде никого из команды Кэпа нет. О событиях знают. Точно, разведка поставлена».
Отсыпка шла как отдых. Пара надзирающих уродов с комфортом расположились на пластиковых стульях со стаканчиком и парой кубиков (игра в кости тут есть), контейнера со строительными отходами подкатывали не часто.  Длинная пластиковая рейка служила шаблоном ширины, я обломками кирпича выкладывал правый бордюр, еще один мужичок ― левый, остальные засыпали получающийся путь ровным слоем мусора. Главное ― чтобы ветерок не сдувал пыль на бандюков, да вовремя переносить их стулья. После обеда занимались практически тем же - ровняли колеи от мощных колес на уже намеченной до нас дороге.
Вечером приятно удивил Хот ― протянул двухпинтовку мутной жидкости:
– Иди с братишкой умойся.
– Благодарю, Хот. Очень признателен.
– Добро. Все, первый круг пройден, завтра ― по новой.
Вечером потянуло поговорить. Присматривая за сохнущими носками и проветривающимися кроссовками (на ночь все опять одевать, береженого Бог бережет), общаюсь с Хотом.
– А почему Борова не видно?
– Он в другой смене, дружище. Половина гоняет нас, другая ― следующих. Да, с Боровом тебе с братишкой было бы полегче.
– Он что, такой хороший?
– Трудно так сразу ответить. Скажет Кент ― убьет любого и не поморщится. Но сам по себе в мучительстве удовольствия не видит. Пока ты за слова отвечаешь... нет, не уважает, а... за человека считает. Правила у него есть свои, вот. И по этим правилам он живет. Да, и спокойный. В хорошем настроении может добро сделать, просто так, как человек. На пари любит забиваться, ну, это все они любят. Выигрывает часто ― у него и курева, и журналов, всякого хватает.
– А я слышал, как Боров про себя сказал: «При пере». Что это значит?
– При пере? Да, поднялся Боров. При пере ― это значит, что он в старшинах стал ходить. К Кенту может по делу сразу подойти, над другими власть имеет. Интересно, кого он подсидел? Ты уверен, дружище?
– Да. И в руке у него нож видел.
– А когда дело было?
– Дней десять назад. Когда Шило хотел нас в карьер отправить.
– Ага, понятно. Добро, обуваемся и спать, вон братишка твой уже второй сон видит.         
Укомплектованы бригады, нас стало меньше. Не знаю, сколько человек уже забили бандюки,  но догадываюсь, кто может стать следующим. Вон мужик с язвами на ногах, еле ходит, вот с опухшей после глубокого пореза правой рукой, эти двое, выискивающие любую возможность, чтобы не работать. Как мы с Солдатом? Не все в порядке. На последнем издыхании носки (а что стоило взять запасные?), порвались в клочья правые резиновые перчатки (поделил запасную пару, вывернув левую), протираются матерчатые. Рукав рубашки напарника держится на честном слове, мой синий халат лишился последней пуговицы и одной полы. Но мы работаем, обходимся без порезов, травм и опасного внимания надсмотрщиков. Похоже, я втянулся. Ноют мышцы, хочется есть и отдохнуть, но нет надломленности и слабости. В этот раз хмурый надсмотрщик указал места по сортировке мусора нам рядом, что-то буркнув под нос. На всякий случай отвечаю:
– Благодарю, законник.
Так, прошло нормально. Работаем. Сделав тринадцать контейнеров, я рискнул помочь другу ― у него было десять. На обед шли, почти разобрав по четырнадцать.
– Ну, и как тут наш вежливый зомбачок? Кисляй не обижает?
Доходит до меня с трудом: напротив стоит ухмыляющийся Боров. Взгляд назад ― у меня последний, Солдату еще два. Кисляй? А, кличка хмурого.
– Здоровья, законник Боров. Все нормально, благодарю.  Позвольте, я закончу свою норму и помогу корешу.
– Давай, давай. Слыхал, как ты за кореша подписывался, путем. Мне ничего не нашел?
Лезу в карман, достаю мятую пачку.
– Сигареты не очень хорошие, законник Боров, сыроваты, поломаны.
– Мля, зомбачок, не гони. Все путем. Давай, ныряй, доделывай, а я постою, чтобы тебя не обижали.
Странно, но сил вроде как чуток прибавилось. Когда добивали последний контейнер Солдата (хорошо ― никто не спешит еще пару добавлять), скучающий Боров оживился.
– Позырь, Зомбак, что бывает с борзыми, которые за базар не отвечают и без мозгов на пари подписываются.
Оп-па. А в ангар, подпихивая дубинками, вводят нашего знакомого. И место ему уже подготовлено  ― контейнер на боку, пустые коробки ждут. С явным удовольствием, с презрительной и довольной ухмылкой на лице ждет и Боров. Шило затравленно озирался, пытался упираться, что-то говорил. Не помогало.
– Канай, дохлятина, сортировка ждет.
Вот процессия уже рядом.
– Кент! Ставлю жизнь!
– А поможет?
Кент, оказывается, уже стоит рядом с Боровом.
– Чем долг отдашь, Шило? Ты же пустой, - это Боров.
– Крутнусь, найду!
– Ну, и на кого ты ставишь?
– На него!
Черт. Палец ублюдка показывает на Солдата. Тварь уродская! Заслоняю друга спиной. Кент бесстрастно наблюдает.
– Обзовись, дохлятина, - это один из приведших Шило бандюков.
– Зомбак! Я Зомбак, законник.
Шило кривится, хочет что-то сказать.
– Что, Шило, передумал?
– Нет, похер, любого урою!
Кент снисходительно кивает, смотрит на меня.
– Кто ставит на Зомбака?
Секунды тишины.
– Я ставлю. И подписываюсь.
Боров.
– Мля, риск - благородное дело. И я ставлю.
Это хмурый Кисляй.
– Принято. Боров, ты подписался, дохляк за тобой. Завтра в это же время.
Боров тянет за рукав. Уходя, оглядываюсь, вижу, как Кисляй перещелкивает последний кругляш растерянному Солдату и выталкивает его в проход. Все, этот день братишка пережил.

Отредактировано niklom (21-02-2011 20:49:28)