Войско Линкестийца действительно не успевало к Гераклее раньше эпиротов. Самозванец шел очень быстро, но еще не пересек западную границу Эмафии, Внутренней Македонии, однако, как верно заметил эпирский царь, всадники действительно скачут быстрее многотысячных армий.
Линкестиец не мог самолично отразить удар, направленный в самое сердце его родного края, но делать это ему и не пришлось. Много веков горцы северных окраин Македонии прожили бок о бок с фракийскими племенами. Воевали, мирились, роднились. Им было, что сказать друг другу. Иногда для победы в войне достаточно всего пары слов.
Гераклеи-в-Линкестиде царь эпирский так и не достиг.
Войско шло по лесной дороге, растянувшись в длинную колонну. Щиты подвешены на плечах, за спинами нехитрый скарб в плетеных корзинах и мешках, панцири, шлемы. Сариссы разобраны на две половинки и связаны между собой. Впереди сотня продромов, разведчиков, столько же замыкали колонну, пеструю змею, длиной в сорок стадий, опасную, когда она собрана и напряжена, но совершенно беззащитную сейчас, когда петляет в отрогах гор, густо поросших лесом.
Александр ехал верхом во главе гетайров (все эпирское войско царь организовал по македонскому образцу) ближе к голове колонны. Рядом с ним держался Эвмен и Кратер, а впереди шел Полисперхонт.
Дорога забиралась вверх, приближаясь к северному берегу озера Преспа, которое лежит на триста локтей выше Лихнида. Войско бодро топало, воины переговаривались, не таясь, шутили и пели песни, коротающие путь. И никто не знал, что пеоны и агриане, как раз в этот самый момент дорезают тыловое охранение.
Александр вел приятную беседу с Эвменом, когда сзади раздались неразборчивые крики, нарастающий шум.
– …а-а-а-ры!
– Что там такое? – повернулся царь.
И в этот момент подлесок по обе стороны дороги взорвался диким ревом и волчьим воем, слившимся в имя фракийского бога войны.
– Кандаон!
Царь вздрогнул, схватился за меч. Телохранитель молниеносно вскинул маленький круглый щит-лазейон, с которым не расставался подле охраняемой персоны. Закрыл царя. В щит впился дротик и две стрелы. Еще один дротик поразил телохранителя в спину, стрела вонзилась в шею лошади Александра. Рана не тяжелая, но кобыла, жалобно заржав, взвилась на дыбы, едва не сбросила царя. Он удержался и даже успел надеть шлем.
Эвмен быстрым движением перебросил щит из-за спины на руку (те, кто знал кардийца лишь, как писаря, поразились бы его проворству), выхватил меч и спрыгнул с коня. В такой свалке лучше уж на земле стоять. Приняв на щит длинный клинок набегающего фракийца, Эвмен всадил широкий копис ему в живот. Вырвал с проворотом. В трех шагах рычащий варвар рубил какому-то гетайру, лежавшему на земле, голову. С третьего удара отсек и, вскинув ее за волосы, по-волчьи завыл. Кардиец прыгнул вперед, пытаясь достать его в длинном выпаде. Фракиец проворно отклонился, но Эвмен все же поймал его на обратном движении и уже красный от крови, изогнутый серпом, меч-копис царского советника нырнул в шею варвара, выскочив из горла.
Стрелы сыпались дождем со всех сторон, и одна из них ударила царя под наплечник, засев в левой ключице. Александр инстинктивно вскинул руку, выпустив поводья и схватившись за древко, и в этот момент вторая стрела ужалила его в бок, пробив льняной панцирь, не защищенный в этом месте бронзовыми пластинками.
На дорогу почти по всей длине колонны высыпали сотни, тысячи варваров в шкурах поверх хитонов и пестрых плащах. Некоторые были, в чем мать родила, разве что островерхие лисьи шапки нахлобучили на головы. Они орали, визжали и улюлюкали, забрасывая эпиротов и македонян дротиками. Многие бросились в ближний бой, размахивая мечами и ромфайями, сбивая ошалевших от неожиданности гоплитов с ног.
Тяжелый свинцовый шар, выпущенный из пращи, ударил Александра в затылок. Размозжил бы череп, если бы не шлем, но и так хватило. У царя потемнело в глазах, и он рухнул на землю.
– Царь мертв! – немедленно раздался вопль какого-то обезумевшего от ужаса дурака.
Весть покатилась по избиваемой колонне.
«Это конец», – вздрогнул Эвмен.
– Царь ранен! – заорал кардиец, что было мочи, даже не зная, так ли это или тень Александра действительно уже покинула тело.
Эвмен подлетел к Александру и прикрыл его щитом, опустившись на одно колено. Почти сразу справа возникла кромка еще одного щита. Эвмен скосил глаза: Кратер.
– Ха! – таксиарх выбросил вперед руку с, только что подобранным, длинным фракийским дротиком, насаживая на острие подбежавшего неосторожного варвара.
Македоняне пришли в себя и вокруг лежащего в беспамятстве царя начала стремительно расти стена щитов. Нечто подобное происходило еще в нескольких местах. Союзники внезапно заметили, что атакующих варваров совсем мало, не больше двух или трех тысяч. Против пятнадцати.
Фракийцы нести потери не пожелали, увидев, что оцепенение врага прошло, откатились обратно в чашу. Еще около двух часов союзники пребывали в напряжении, слушая завывания варваров. Потом все смолкло. Фракийцы ушли. Колонна, как пружина, медленно сжималась, стягивалась в ощетинившийся копьями кулак.
Убитых насчитали почти пятьсот человек. Фракийцев погибло в несколько раз меньше. Тяжелый урок.
Царь пришел в себя, но был очень слаб, потерял много крови. Его положили на одну из немногочисленных телег.
Стрелу, что попала в ключицу, вынули, предварительно протолкнув насквозь и срезав наконечник, но со второй, угодившей в бок, так поступить было нельзя. Когда ее извлекли, царь взглянул на серое лицо Кратера и все понял: наконечник остался в ране.
– Надо вырезать его, государь, – сказал врач, эллин из Аргоса, – иначе он убьет тебя.
– Режьте.
Кратер протянул палку.
– Сожми зубами, царь. Будет легче.
Александр помотал головой. По его лицу градом катился пот, но царь выдержал. Не закричал.
– Смотри, государь.
На ладони Кратера лежал наконечник. Александр, тяжело дыша, кивнул. Ему удалось сохранить сознание.
Дальше войско не шло – ползло. Хотя союзники и жаждали поскорее выбраться из леса, но теперь двигались во всеоружии, держались настороже. В сумерках разбили лагерь со всеми возможными предосторожностями, после чего военачальники собрались в царской палатке на совет.
Князья феспротов и долопов сразу же заявили, что надо возвращаться домой. Хаоны, поколебавшись, примкнули к ним. Молоссы прятали глаза, боясь встречаться взглядами с Александром. И только македоняне пытались возражать, доказывая, что до Гераклеи уже рукой подать и надо сделать последний рывок.
Воины окружили шатер, в волнении ожидая решения царя. Эпироты роптали и на все лады повторяли одну и ту же мысль: надо возвращаться.
Александр молчал, глядя на сухо потрескивающую лучину. Полисперхонт и Кратер, едва не сорвав голос, убедили князей, что надо идти в Гераклею. Царь подтвердил приказ. До города оставалось три перехода, но уже на следующей дневке стало понятно, что царю хуже.
На привале Александр попросил, чтобы ему помогли сойти с неудобной телеги, которая растрясла ему все кости. Хотелось просто посидеть на земле. С помощью воинов он привалился спиной к замшелому валуну. Царь смотрел в небо. В боку и ключице пульсировала боль. Начался жар.
«Защитник мужей, что занял трон не по праву, падет…»
Снова боги посмеялись над глупостью смертных.
«Это не Линкестиец. Это я, тот Защитник мужей, что занял трон незаконно. По прихоти Филиппа… Править должен был Эакид. Править должен был сын царя Ариббы, а не его племянник».
К Александру подошли полководцы.
– Царь, – сказал Эвмен, – феспроты ушли. Они сказали, что в Гераклее нас всех ждет смерть. Линкестиец готовит засаду.
Александр сжал зубы.
– Долопы готовы последовать за ними.
– Эвмен, – слабым голосом позвал Александр, – ближе…
Кардиец наклонился к царю. Тот слабой рукой сгреб его за хитон, притянул лицо к своему.
– Эвмен… Бросай все и скачи в Эпир… Это ловушка, Эвмен… И мы в нее угодили… Я угодил… Воистину… если боги хотят наказать… Они лишают разума… Предупреди Эакида… Он был прав насчет афинян… Он всегда прав… Предупреди его… Спаси… Моего сына… И Клеопатру…
– Я клянусь тебе, царь, что отдам за них свою жизнь.
Эвмен отступил в сторону. Приблизился Кратер.
– Что нам делать, государь?
– Идти… в Гераклею… Только там, за стенами… Спасение… Станем отступать… Ударят в спину…
Кратер кивнул.
Эвмен кликнул трех человек из числа македонян, тех, кого хорошо знал и доверял.
– Неандр, ты тоже со мной.
Друг Андроклида, хорошо державшийся на лошади, состоял теперь в рядах «друзей», которых Александру недоставало.
Услышав волю царя, долопы и хаоны принялись кричать, что дальше не пойдут.
– А я не отступлю! – рявкнул Полисперхонт.
– И я! – шагнул вперед Кратер.
– Вернетесь, Эакид вам снимет головы! – добавил князь Тимфеи, – за то, что вы бросили своего царя.
Молоссы кидали друг на друга многозначительные взгляды, мялись, но все же высказались за продолжение похода. Хаоны пошумели и тоже решили остаться. Пока. Долопы ушли.
Эвмен, обогнав их, во весь опор мчался в Эпир.
Войско продолжило свой путь и вошло в Гераклею. Воинов противника там действительно не было. Через два дня все высоты вокруг города заняли агриане. Среди них было немало тех, кто побывал в бесславном походе на восток. Их князья по-прежнему блюли союзнический договор с тем царем, что сидел в Пелле.
Многие лазутчики македонян попали варварам в руки, но двое смогли прорваться к своим и донести весть, что Линкестиец на подходе. С ним двадцать тысяч воинов. От рати, покинувшей Эпир, к тому времени оставалось менее десяти тысяч и воевать желали совсем немногие.
– Тут мы все и сложим головы, – сказал Филота, – я вас предупреждал.
– Злорадствуешь? – бросил Кратер, – думаешь, тебя пощадят?
– В отличие от некоторых, я не питаю иллюзий на сей счет.
– Не продержаться нам тут до зимы, – мрачно бросил Полисперхонт, – эпироты разбегутся. Даже если и нет – Линкестиец нас все равно сожрет.
– Что ты предлагаешь? – спросил Кратер.
– Идем на прорыв.
Кратер скрипнул зубами.
– Добрая будет потеха! – усмехнулся Филота, – красная!
Эпир
Сменить лошадей было негде, Эвмен и его спутники больше всего боялись загнать их до смерти. Приходилось давать отдых. В такие минуты сердце кардийца готово было выскочить из груди. Он боялся опоздать. Воображение рисовало картины вторжения афинян, одну страшнее другой. Вот уж, воистину: «Не спеши, но поторапливайся».
Видать, богам было очень интересно наблюдать за кардийцем, иначе трудно объяснить его везение. Без приключений он довольно быстро, как только мог, добрался до границ Эпира. Там, наконец, удалось получить свежих лошадей, и Додону македоняне с кардийцем буквально влетели.
Эакид принял Эвмена сразу же, в главном зале дворца, в присутствии князей-старейшин. Кардиец рассказал о случившемся без утайки. Сын Ариббы побледнел, посмотрел на Аэропа, обвел взглядом собравшихся.
– Я услышал тебя, доблестный Эвмен. Отдохни с дороги, нам нужно хорошо обдумать принесенные тобой сведения.
– Я не устал, – попробовал возразить кардиец, но хилиарх был настойчив в своем предложении.
Эвмен не стал сопротивляться. Он торопился увидеть Клеопатру. Когда он, кивнув стоявшему у дверей Андроклиду, вошел в гинекей, Неоптолем сладко посапывал в своей колыбельке. Эвмен остановился возле нее на минуту, рассматривая годовалого малыша, который только-только начал делать свои первые шаги. Кардиец хотел что-то сказать, но нянька Дейпила вытолкала его прочь.
– Тихо ты, дурень. Разбудишь.
Эвмен вздохнул и направился к царице. Через несколько минут Андроклид услышал в гинекее вскрик и, схватившись за меч, бросился на выручку.
Клеопатра лежала на полу в обмороке, Эвмен бил ее по щекам, пытаясь привести в чувство. Увидев телохранителя, кардиец объяснил:
– Царь тяжело ранен.
Андроклид похолодел.
Появился Гиппий, выяснил, что случилось.
– Пришлю врача.
Ночью Эвмен плохо спал, ворочался, вставал и открывал ставни. Со стороны мегарона доносились голоса. Кардиец мог поклясться, что и Эакид в эту ночь не сомкнул глаз. А наутро Андроклид огорошил Эвмена заявлением:
– Что-то наш хилиарх мутит.
– В каком смысле? – не понял Эвмен.
– Кабы знать…
Прибыл раб, один из доверенных слуг Эакида.
– Хилиарх зовет тебя, господин.
Идя темными коридорами к царским покоям, Эвмен отметил, что во дворце слишком много стражи.
Эакид стоял у распахнутого окна, сложив руки на груди, и смотрел на далекую священную рощу Зевса Додонского.
Эвмен вошел неслышно, но хилиарх безошибочно распознал его присутствие.
– Это ты, кардиец? – не поворачиваясь, спросил Эакид.
– Да, – ответил Эвмен, удивившись обращению всегда вежливого сына Ариббы.
Эакид вздохнул.
– Видят боги, я не хотел этого…
Он повернулся к Эвмену и сказал:
– Александр в своей слепоте и гордыне привел государство к краю бездны. Еще летом я встречался с афинянином Ликургом и тот объявил мне, что если Александр попытается напасть на союзную Афинам Македонию, те немедленно начнут вторжение в Эпир.
– Почему ты ничего не рассказал об этом царю? – спросил Эвмен.
– Боги свидетели! – вспыхнул Эакид, – я пытался отговорить его, как только мог! Но он не слушал меня, поддавшись змеиным чарам Олимпиады!
Это имя, нелюбимое эпиротами, на устах Эакида, прежде называвшего двоюродную сестру не иначе, как Мирталой, заставило Эвмена сжать зубы. Он начал понимать, что происходит.
«Что ты творишь, Эакид…»
– Но ты не открылся ему. Не сказал всей правды, умолчал о встрече с Ликургом. Почему?
Эакид молчал.
«Потому что ты – сын царя Ариббы. Престол, отнятый Филиппом, вот, что они тебе пообещали».
Эвмен почувствовал затылком чье-то присутствие, обернулся. Так и есть: за спиной стояли четверо вооруженных людей. Эакид заговорил:
– Ты сказал, что Александр тяжело ранен, он умирает. Вот и Эпир стоит на грани гибели. Я не допущу этого, кардиец. Не допущу, чтобы враги топтали землю моих предков. Ты знаешь, что три дня назад, накануне твоего прибытия, афинский флот вошел в Амбракийский залив? Еще ранее они захватили Керкиру. Лучшие наши силы ушли с Александром, мы не в состоянии сопротивляться. Мы, молоссы. Вожди феспротов уже перебежали на сторону афинян. В сложившейся ситуации мне остается только одно… Боги видят, я не желал зла своему брату и его семье!
– Что ты намерен делать?
– Я уже объявил афинским послам, что Эпир отказывается от всех обязательств, данных македонянам. Царь Александр низложен.
– И ты думаешь, они уйдут?
– Из Амбракия – да.
– А с Керкиры?
Эакид не ответил.
– Гость пришел, чтобы остаться?
– Керкира – не эпирская вотчина, – резко ответил Эакид, – она нам не принадлежала.
Эвмен промолчал.
– Я позвал тебя, кардиец, не для того, чтобы объяснять происходящее. Ты умен, верен. Ты не только хороший дипломат, но и смелый воин. Я знаю, македоняне недооценивали тебя. Ты мог бы принести пользу Эпиру.
– Хочешь, чтобы я тебе присягнул?
– Да.
Эвмен не задержался с ответом. Раздумывать тут нечего.
– Я клялся в верности не Эпиру, а сыну Александра Молосского. Через клятву я не преступлю. Как ты намерен поступить с Неоптолемом и Клеопатрой?
Эакид поджал губы. Похоже, разочарование хилиарха было искренним, он действительно надеялся, что кардиец перейдет на его сторону.
– Увести его и запереть.
Эвмен повернулся.
– Не сопротивляйся, – сказал ему один из воинов, – я не хочу повредить тебе.
Кардиец кивнул.
Его заперли в той самой комнате, где он жил все эти месяцы с момента появления в Додоне зимой. Не темница, домашний арест.
Весь день он мерял ее кругами, лихорадочно думая, что делать, что предпринять. Он ни разу не прилег, и даже ночью о сне не могло быть и речи.
Из головы не шли слова Эакида:
«Я не желал зла своему брату и его семье. Не желал зла…»
Около полуночи у двери раздались голоса, потом странный всхлип. Задвигался засов. Эвмен напрягся.
«Решил избавиться от меня втихую…»
Он приготовился к драке.
Дверь отворилась. На пороге стоял Неандр. Возле его ног дремал стражник. Похоже, вечным сном.
В ответ на невысказанный вопрос Эвмена Неандр пояснил:
– Убили двух князей, которые отказались присягнуть Эакиду. Весь дворец занят людьми Аэропа, но уйти можно. Нас ждут лошади.
– Что с Клеопатрой и Неоптолемом? – нетерпеливо спросил Эвмен.
– С мальчиком Андроклид и Дейпила. Олимпиаду и Клеопатру увели к Эакиду. Где они сейчас, мне неизвестно.
– Надо найти их.
Неандр протянул Эвмену меч. В коридоре неподалеку обнаружился Гиппий и еще четверо стражников. Телохранитель царицы милосердия к ним не проявил.
– Я только что узнал, – сказал Гиппий, вытирая клинок одеждой одного из покойников, – госпожу и царицу-мать заперли в гинекее, уже после того, как Андроклид унес царевича оттуда. Нянька Дейпила тоже с ним. Наверное, мальчика уже хватились, надо спешить.
Возле мегарона послышался лязг и звон стали.
– Ну что же ты, какой неуклюжий-то! – гремел голос Андроклида, – и где вас только набрали, таких олухов!
Сразу три человека пытались танцевать в узком коридоре… Уже два. Пытались танцевать, бестолково отбиваясь от хромого телохранителя. Еще пятеро нетерпеливо переминались с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди. Половина противников Андроклида была вооружена короткими копьями, но это не помогло: подвижность калеки им, здоровым мордоворотам, могла только сниться.
– Следующий! – скомандовал Андроклид, когда еще один из нападавших (по правде сказать, нападал-то, как раз телохранитель), хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, впечатался спиной в стену и медленно сполз на пол, украсив штукатурку багровой полосой.
Гиппий, выросший за спинами аэроповых людей, не говоря ни слова, прыгнул вперед и, схватив за шеи сразу двоих, треснул их головами друг о друга. Еще одного заколол Неандр, с остальными быстро расправился Андроклид.
– Надо уходить, – приказал Эвмен, – мы шумели, как толпа афинских голодранцев на Пниксе. Сейчас тут вся Додона будет.
– Куда уходить? А Клеопатра? – воскликнул Андроклид, – я не могу ее бросить.
Эвмен заскрипел зубами.
«Спаси… Моего сына… И Клеопатру…»
Спасать царицу – сложить голову, ничего не добившись. Тогда и мальчик останется в руках Эакида. Какую судьбу сын Ариббы измыслил для него?
Кардиец не знал, что одним из ликурговых условий оставления Эпира в покое было «пресечение рода македонского ублюдка».
– Дабы ни одна тварь в будущем не могла заявить, что в жилах ее течет кровь Аргеадов, – наставлял сына Ариббы Ликург.
Эвмен не знал и того, что в эту самую минуту Эакид, дабы унять дрожь в руках, допивал четвертый кувшин вина, отчего руки дрожали еще сильнее. Аэроп жег усадьбы верных Александру знатных молоссов и отсутствовал в Додоне. Только поэтому беглецы были еще живы.
Неоптолем, сидевший на руках у Дейпилы, испуганно ревел. Дейпила гладила его по голове, пыталась что-то говорить, даже напевать, но у нее самой стучали зубы от страха.
– Мы не сможем спасти обоих. Мальчик важнее, – сказал Эвмен.
Семь слов. Семь ножей в сердце.
– Идите! – распорядился Андроклид, – я попробую вызволить царицу.
– Нет! – резко возразил Гиппий, – я пока еще старший телохранитель!
С этими словами он повернулся и побежал прочь, на женскую половину дворца.
– Уходим, – приказал Эвмен, – Неандр, понесешь мальчика. Андроклид, поможешь кормилице.
– Куда? – буркнул Андроклид, – какой дурак в этом мире приютит Неоптолема?
– Дураки всегда найдутся, – возразил Эвмен, – нам бы только до Апса добраться.
– В Иллирию? – удивленно спросил Неандр.
Эвмен кивнул.
– Где щенок?!
Эакид напоминал сейчас пьяного сатира. Лицо его раскраснелось, борода топорщилась, волосы спутаны, а дорогой хитон измят. Сына Ариббы изрядно штормило.
– Слюни подбери, – голос Олимпиады оставался твердым и холодным, как сталь, хотя казалось, вся кровь ее отхлынула от лица.
Царица-мать сидела в кресле. Ноги не держали. В углу комнаты на полу сжалась в комочек Клеопатра. Ее плечи вздрагивали в беззвучных рыданиях.
– Ты как гвришь со мной… змея?! – язык Эакида заплетался, безумные глаза метались по сторонам, – я, царь Эпира!
– Я не вижу перед собой царя, – спокойно ответила Олимпиада, – только пьяную скотину.
– Ах, ты, шлюха! – Эакид хлестко наотмашь ударил царицу-мать по лицу, – блудливая вакханка!
Та сжала зубы, но не издала ни звука.
– Это все ты, пганая тварь! – бесновался Эакид, – ты здурила голву своему хромому! Или правду гворили, что у него крепче стоял на твоего смаз… смазли… ик… да твою за ногу… смазливого братца, чем на тебя? Я царь, по наслецт… по праву! Я! Я! Я!
Эакид бил себя кулаком в грудь, отчего раскачивался еще сильнее.
– Пошел вон, ублюдок, – процедила Олимпиада.
– Да я тебя… – начал Эакид.
Не закончил. За дверью послышались крики.
– Что там?! – повернулся сын Ариббы.
В дверь словно тараном ударили, но она отворялась наружу, потому и не открылась. Лязг, хрип. Эакид на нетвердых ногах бросился к двери, распахнул ее. И его тут же сбил с ног один из стражников, ввалившийся внутрь. Снаружи Гиппий дрался один с целой армией.
– Госпожа!
Узнав его голос, Клеопатра вздрогнула, подняла голову.
– Госпожа! – Гиппий вертелся волчком, сражаясь сразу двумя мечами. Стражники пытались достать его копьями, но он ловко изворачивался, отбивал наконечники и стремительно сближаясь, убивал людей хилиарха одного за другим. Врагов было много, пробираясь сюда, еще на лестнице, ведущей на второй этаж дворца, где располагался гинекей, Гиппий отправил к Перевозчику не меньше десятка.
Он не был неуязвимым Ахиллом, в чем враги уже несколько раз убедились, но, не замечая ран, шел вперед, оставляя за спиной трупы.
Эакид, бранясь и плюясь, поднялся на четвереньки, сгреб за шиворот растянувшегося на полу стражника и зарычал:
– Вставай! Убей его!
Воин поднялся и бросился на Гиппия, который в тот момент повернулся спиной. Прямой клинок вошел в спину телохранителя, выскочил из груди.
– А, с-с-сука…
Гиппий упал на колени. Люди Эакида набросились на него, повалили на пол и принялись кромсать на куски уже мертвое тело, выплескивая наружу весь ужас, внушенный им неубиваемым воином.
– Гиппий! – закричала в отчаянии Клеопатра.
Она смахнула слезы. В руке ее появился длинный и узкий стилет. Как кошка царица бросилась на Эакида, но тот уже поднялся на ноги и легко перехватил ее руку, вывернул, завладел кинжалом и ударил им женщину в живот.
Клеопатра охнула, обмякла, медленно сползла к его ногам. Эакид отступил на шаг.
Глаза царицы застыли.
Эакид поднес к глазам стилет и отшвырнул его прочь, словно тот был ядовитой змеей. Замычав нечленораздельно сквозь сжатые зубы, сын Ариббы, шатаясь, вышел вон из комнаты.
Олимпиада бесстрастно смотрела на тело дочери, зажав в ладони маленький флакончик, вырезанный из конского копыта…
Правобережье Истра. Зима
Зима в этом году пришла во фракийские горы многоснежная, вьюжная. Два человека медленно брели вниз по склону, по колено утопая в мокром снегу. Вернее, брел один, взвалив себе на спину второго.
Ветер бросал в лицо снежные заряды, идущий морщился, отворачивая лицо. Дойдя до большого валуна, он сгрузил на снег своего беспомощного товарища, укрыв за камнем от ветра.
– Уфф… Все… Не могу больше. Надо передохнуть.
Он стянул с головы фракийскую островерхую шапку, вытер пот со лба. Вся рубаха мокрая, хоть выжимай. Его друга, напротив, трясло от холода, хоть он и был укутан в накидку, сшитую из двух овечьих шкур.
– Недолго уже осталось. Спустимся, костер разведем.
Раненый ничего не отвечал, глаза его были закрыты.
– Ты там живой еще? Дойдем уже скоро, говорю. Слышишь меня?
Раненый разлепил веки, едва заметно кивнул. Его товарищ снова надел шапку, глубоко вздохнул, осматриваясь…
…Им не удалось вырваться из Гераклеи. Совершенно расстроенное, лишенное боевого духа войско, фракийцы не просто разбили – разметали.
Небольшая горстка гетайров во главе с Полисперхонтом смогла пробиться на юг, но в двух переходах от Гераклеи они наткнулись на войско Линкестийца. Князь Тимфеи сложил оружие.
Кратер искал смерти на поле боя, намереваясь подороже продать свою жизнь, но боги вынули ему другой жребий. Оглушенный, он попал агрианам в плен. Так же, как и Филота, который сдался сам.
Сын Пармениона рассчитывал, что его отпустят просто за красивые глаза или, по крайней мере, за деньги. Он заявил князю Реметалку, преемнику Лангара, верного союзника македонских царей (Александр даже собирался выдать за него свою сводную сестру, Кинану, но свадьбу сорвала внезапная смерть Лангара), что Севт заплатит за него большой выкуп.
Реметалк посмеялся, но пообещал послать к Севту кого-нибудь.
– При случае.
А пока Филоту вместе с пришедшим в себя Кратером посадили в яму. Линкестийцу о своих пленниках Реметалк ничего не сказал, ожидая исполнения македонским царем договоров, согласно которых тот уступал пеонам и агрианам, выступившим на его стороне, обширные спорные земли на севере Линкестиды.
Александр уверял Реметалка, что слово сдержит, но тянул кота за хвост. Македонские гарнизоны из северных крепостей не уходили.
В руки Линкестийцу попала урна с прахом его тезки-молосса, который ушел в Аид через два дня после того, как Эвмен ускакал в Эпир. Линкестиец не поместил урну в гробницу македонских царей в Эгах (на что молосс не имел права), но и в Эпир не отослал. Он еще не решил, как вести себя с Эакидом, который, перебив сторонников Александра и всю его семью, изо всех сил дружил с афинянами. Именно это обстоятельство и смущало Линкестийца, который, вновь встретившись с Меноном-фессалийцем, по варварским обычаям кровью скрепил тайный союз с ним против нового эллинского гегемона.
Полисперхонта Линкестиец долго ломал, склоняя принести клятву верности ему, единственному оставшемуся в живых претенденту на македонский престол, и уже на этом основании законному. Престарелый князь Тимфеи устал сопротивляться и, в конце концов, присягнул Линкестийцу.
Всех интересовала судьба малыша Неоптолема. Эакид заявил, что мальчик мертв, но тело никому не предъявил, объяснив тем, что уже предал его погребальному костру. Прах последнего из Аргеадов, представленный в качестве доказательства, афинян не заинтересовал, но вскоре они перестали вспоминать о мальчике, погрузившись в собственные заботы. Афинская морская держава бурно расширялась, переживая второе рождение. Афиняне оккупировали почти все Ионические острова и вновь, как во времена Пелопоннесской войны, засматривались на Сицилию.
Эакиду исчезнувший Неоптолем не давал покоя, но совсем скоро новому царю из рода Пирридов тоже стало не до мальчишки: он с головой погрузился в борьбу за эпирский престол, ибо феспроты, хаоны и долопы выступили против молоссов, заявив, что досыта наелись их владычеством.
«Случай», который Реметалк обещал Филоте, наступил поздней осенью. Князь повелел, чтобы пленника привели к нему и объявил, что, по мнению Севта, Филота не стоит пяти талантов, а на меньшее он, Реметалк, не согласен.
– Выходит, нет от тебя никакой пользы, македонянин.
– Так как же я тебе принесу пользу, сидя в яме? – спросил побледневший Филота.
– Ну, может и сгодишься для чего-нибудь. Я пока не придумал.
Надо бежать. С Кратером они первое время сидели, как пауки в банке, своими перепалками веселя фракийцев, но постепенно товарищи по несчастью сблизились.
Кратер обдумывал план побега. Филота, которому идея казалась безумной, надеялся на выкуп, однако, после отказа Севта, вынужден был с планом согласиться.
– Допустим, уйдем, – рассуждал сын Пармениона, – и куда подадимся?
– Не знаю, – буркнул Кратер.
– Это надо сразу решить.
– Ты, верно, к одрисам…
– Нечего мне там делать, – злобно бросил Филота, – хватит, послужил фракийцам. Больше не хочу.
– А куда еще? К эллинам – ни за что! И в Эпире нам делать нечего.
До них доходили обрывки разговоров стражников, обсуждавших случившееся в Эпире. Конечно, Эпир для агриан – край земли. Страна далекая и неинтересная, но сейчас, после того, как агриане разбили пришлых эпиротов, разговоры об этом не стихали.
– К иллирийцам? – спросил Филота.
Кратер задумался.
– Нет. Сам же знаешь, как мы их колотили. Эвмен как-то договорился, да он эллин-кардиец. К тому же разговаривал от лица молоссов. Нас, македонян, они не примут.
– А помнишь, еще при Филиппе Александр срывался у них от гнева своего отца? Я тогда последовал за ним.
– Клит принял его, поскольку увидел в том для себя выгоду. А от нас, двух оборванцев, ему какая выгода?
Некоторое время они молчали.
– Я буду пробираться на север, к Истру, – сказал Филота.
– Зачем?
– Попробую дойти до эллинских колоний на берегу Понта. По реке проще.
Кратер почесал бороду.
– А помнишь, в том походе с Александром, когда мы побили трибаллов, к царю прибыли послы скордисков?
– Помню. Они еще сказали ему, что боятся лишь того, как бы на них не упало небо. Хвастуны. Ты что, хочешь податься к ним? С чего бы вдруг такое желание?
Кратер задумчиво покачал головой.
– Может и нет… Может, с тобой пойду к Понту.
Побег им удался. Оторвавшись от погони, Филота и Кратер, как и собирались, двинулись на север, через земли дарданов. Выложившись в рывке, дальше шли медленно. Горы эти им были незнакомы, к тому же наступила зима. Они разжились кое-какой теплой одеждой и оружием, ограбив нескольких пастухов, перегонявших последние стада в долины. Идя вдоль берега Марга, впадающего в Истр, во время мимолетной стычки с варварами Филота словил в ногу случайную стрелу. Какое-то время он хромал. Рана гноилась в сырости, нога опухла, и вскоре Кратеру пришлось тащить его на себе.
…Вьюга стихла, облака проредились и в разрывах время от времени даже сверкало солнце. Снег слепил глаза.
Отдохнувший Кратер вновь взгромоздил товарища на закорки и двинулся дальше. Перед ними катил свои воды Великий Истр. Несмотря на обилие снега, зима выдалась теплая, река не замерзла.
– Вот и дошли Филота. Только нам бы теперь к людям надо. До Понта отсюда еще тысячи стадий. С твоей ногой нечего и думать идти.
– Тогда… на переговорах… – прошептал Филота, – эти варвары рассказывали Александру… о своей стране… К западу от устья Марга… Стоит город… Сингидун…
Кратер ничего не ответил. Посидел еще немного на земле, переводя дух. Потом поднялся.
– К западу, говоришь?
Он оглянулся. К юго-востоку все небо затянули темные тучи. На западе гораздо светлее, но солнце уже садится.
– Ну что ж… Пойдем на запад.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
