Мне почти про то же самое еще говорили, что оно тяжелое и тягомотное, хе-хе.
А где вы такие смайлики берете? Вроде как в стандартном пакете ничего подобного нет.

* * *
   
   – Очнулся?
   – Ты… кто… такой? – выдавил из себя Автолик.
   – Это не имеет значения. Достаточно того, что я знаю, кто ты, Автолик, сын Агафокла.
   – Знаешь… – посол облизал губы, попробовал пошевелиться, но был наказан острой болью, едва не швырнувшей его обратно во тьму. Застонал.
   – Не дергайся. У тебя сломана рука, раздроблена нога. Скверные переломы. На ноге нет живого места. Ее, скорее всего, придется отнять. Если лекарь за тебя немедленно не возьмется, умрешь. Знаешь, от чего зависит его появление здесь?
   – Догадываюсь…– прошептал Автолик и чуть громче, с усилием, спросил, – чего ты хочешь?
   Набарзан приблизился, вынырнув из полумрака слабо освещенной коптящим масляным светильников комнаты, но Автолик так и не смог различить его лицо: глаза отчаянно слезились. Впрочем, он бы все равно не узнал этого человека. Они не встречались прежде. Судьба развела их в битве при Адане, но даже если бы им суждено было столкнуться там и разойтись невредимыми, едва ли они смогли бы запомнить лицо противника.
   – Я знал, как зовут посла, знал, сколько у него людей, когда он пересечет Галис. Мне многое известно о тебе, сын Агафокла, а еще больше о нем.
   С этими словами Набарзан, который свое имя македонянину так и не назвал, водрузил на стол возле ложа Автолика какой-то предмет, похожий на…
   Посол сжал зубы.
   – Зачем вы напали? – прошептал он, глядя в мертвые глаза Кофена, – кто вы, чего хотите?
   – Мне неинтересно отвечать тебе, македонянин, – сказал перс, – мне интересно спрашивать.
   – Я ничего не скажу тебе, ублюдок, – прошептал Автолик, закрыв глаза.
   Он хотел протереть их, ничего не видел за мутной пеленой, но не смог поднести левую, уцелевшую руку к лицу: словно налитая свинцом, она отказывалась слушаться, пальцы дрожали, как у пьяницы,
   Набарзан прикоснулся к покалеченной ноге. Автолик взвыл, дернулся, причинив себе еще большую боль.
   – Может, и не скажешь, – согласился Набарзан, – по правде сказать, я на это не рассчитывал. Не собирался брать пленных. То, что ты здесь и еще жив – лишь прибавка к моей удаче, которая и без того велика.
   – Не будет у тебя никакой удачи.
   – Ты заблуждаешься, но это не важно.
   Автолик, замерев, пытался успокоиться, но боль никуда не делась. Тупая, пульсирующая, она не давала сосредоточиться. Мысли неслись бешенным галопом, сменяя друг друга и ни одна не задерживалась дольше, чем на мгновение. Голова кружилась, ему казалось, что ложе под ним норовит перевернуться и дабы не упасть, он судорожно вцепился в него здоровой рукой.
   – Что вам предложил шахиншах?
   Набарзан говорил на ионийском наречии довольно чисто, но титул царя царей произнес на персидском. Это не помешало Автолику понять, о ком идет речь: за время общения с персами он довольно неплохо изучил их язык, что послужило одной из причин, почему послом к Дарию Антигон отправил именно его.
   – Иди… к воронам…
   Набарзан некоторое время молчал.
   – Ты будешь умирать очень медленно, и мне для этого не придется даже пальцем пошевелить. Скоро у тебя начнется жар. Нога распухнет, почернеет. Если ее не отрезать, ты умрешь. В страшных мучениях.
   Автолик не ответил. Попытался приподнять голову, чтобы сглотнуть скопившуюся в горле слюну. Неудачно. Закашлялся, забился, едва не скатившись в бездну небытия, удержавшись на краю пропасти чудом.
   – Что вам предложил шахиншах?
   – И… ди… к во… ро… нам…
   – Дурак, – сказал перс, – запираясь, ты мне не вредишь. Я же сказал, что не собирался брать пленных. Узнаю все равно. Невесть какая тайна. У меня достаточно людей и в Сардах и в Келенах. Даже в Милете есть мои люди. Неужели столь важно для тебя сохранить тайну на месяц-другой? Ведь до твоего возвращения из Вавилона Антигон все равно ничего не предпримет, а я уже буду знать твои планы. Ты лишь незначительно усложнишь мне задачу, но не сделаешь ее невозможной.
   Автолик молчал.
   – Вижу, тебе тяжело говорить. Я помогу тебе. Скажи только «да» или «нет» и будешь спасен. Останешься калекой, но будешь жить! Шахиншах отказался от притязаний на весь южный берег Понта? Да или нет?
   Посол не отвечал.
   – Что он потребовал взамен? – допытывался Набарзан.
   Автолик сообразил, как можно сбежать от допроса. С искаженным лицом, собрав все силы и волю в кулак, он рванулся, хватаясь за пустоту и ослепленное вспышкой боли сознание мгновенно померкло. Он ударился затылком о доски, но уже не почувствовал этого.
   Набарзан еще некоторое время сидел подле бесчувственного македонянина, потом поднялся и вышел. Вместо него в комнате без окон, скрытой в подвале резиденции правителя Каппадокии, появился человек неприметного вида и, скрестив ноги, уселся прямо на пол в ее самом темном углу.
   
   Ариарат ужинал в одиночестве, погруженный в тяжелые думы. Авантюра, в которую втянул его Набарзан, уже продолжительное время не давала шахрабу Каппадокии спокойно спать. Первый ход задуманной игры уже сделан, пути назад нет. Действительно, нет?
   Исчезновение послов в Вавилоне обнаружат через месяц. Трупы не найдут. Доказать, что они были убиты именно в Каппадокии, а не в Армении или Мидии, будет непросто. Дело, конечно, серьезное и шахиншах обязательно устроит дознание, пришлет наделенного полномочиями человека. Но тот ничего не найдет. Набарзан уверял, что никто из свиты послов живым не ушел. Мосты уже сожжены или еще есть возможность спрыгнуть с площадки несущейся колесницы, не сломав себе шею?
   Какие действия предпримут шахиншах и Одноглазый, когда станет ясно, что оба посла мертвы? Обвинят в том друг друга? Мирный договор станет невозможен, как рассчитывает Набарзан? И что тогда? Все это обсуждалось заговорщиками десятки раз, но Ариарат до сих пор мучился неопределенностью, не слишком доверяя уверенности Набарзана.
   Антигон, конечно, все равно наложит лапу на эллинские города Понта, какое ему дело до того, как на это посмотрит обессиленный Дарайавауш? В том, что помешать этому не удастся, Ариарат не сомневался, помня трепку, которую задал ему Селевк. Потеря Малой Каппадокии[7], Синопы и Трапезунда обрубит поток денег в казну шахраба. Его владения и так невероятно бедны в сравнении с куда более цветущей Фригией. Торговлю с западом прибрали к рукам македоняне, если они отсекут и выход к морю…

       [7] Территория на южном берегу Черного моря, которая впоследствии называлась Понтийским царством.

   Мир Дарайавауша с Антигоном не нес шахрабу Каппадокии никакой выгоды, одни огорчения. Фактически, шахиншах закрывал глаза на то, что неугомонный Одноглазый и «Страну прекрасных лошадей» рано или поздно приберет к рукам. Не смогут македоняне и персы найти виновного в гибели послов, обвинят в том друг друга, снесет ли в этом случае Дарайавауш оскорбление? Набарзан уверял, что шахиншаху не до запада, он уже несколько лет обращен взором на восток, не до запада ему, потому и хочет обезопасить себе спину. Окажет ли помощь против Антигона, когда тот вторгнется в Малую Каппадокию?
   Набарзан утверждал, что беспокоиться не стоит, любой исход выгоден. Если Дарайавауш в помощи откажет, это окончательно подтвердит его слабость, и рассчитывать нужно только на себя. Что, в сущности, не так уж плохо.
   «Ты прекратишь сбор податей для Вавилона, ослабляющий твои силы. Твой прадед Анаф не платил дань персам, подчиняясь лишь на словах, а сын его, Датам, самостоятельно вел войну с Синопой против воли шаха Артахшассы. Разорил ее окрестности и, хотя так и не завоевал, все равно смог принудить к дани и ослаблению торговых пошлин для каппадокийских купцов. Заставил яванов чеканить монету с его, Датама, клеймом. Сейчас ты, потомок царского рода, вынужден принимать собственную вотчину из рук шахиншаха, как милость, а сможешь, наконец, сам стать шахом, могучим и независимым».
   Заманчиво. Помимо немалой денежной подати, Каппадокия ежегодно поставляла в Вавилон полторы тысячи отборных лошадей, две тысячи мулов и пятьдесят тысяч овец. Прекратив выплаты дани, Ариарат ослабит персов и возвысится сам. Будут деньги для содержания большого войска, для уплаты наемникам, удастся усилить конницу и тогда он сможет померяться силами с яванами. Очень заманчиво.
   Синопа и Трапезунд слишком важны, чтобы отказываться от них. Хоть там и не сидит его, Ариарата, наместник, но города эти негласно под рукой каппадокийского шахраба. Антигон захватил Гераклею Понтийскую, прибрал к рукам Пафлагонию, и Ариарат сразу же ощутил себя лишенным левой руки. Что будет, когда Одноглазый станет единоличным хозяином южного берега Понта? И где он остановится?
   Нет, все сделано правильно. Однако остается вероятность того, что яваны и персы докопаются до истины. Поймут, кто их поссорил. Тогда Ариарат окажется между двух огней. Его сметут. Риск велик. Может, все-таки, еще не поздно отказаться от этой затеи? Концы в воду, будь, что будет?
   Ариарат встал из-за стола. Есть не хотелось. Любимые блюда не лезли в горло. Не горячило кровь вино, лишь порождая раздражение от путающихся мыслей.
   Набарзан сказал, что пленник молчит. Лицо у него было при этом… слишком спокойное. Ариарат не поверил. Набарзан стремится все загрести под себя. Не допустил людей шахраба до допроса македонянина. Дескать, в том нет нужды. Он, столько лет служивший хазарапатишей, первым тысячником великого шаха, справится лучше.
   Ариарат, которому давно уже не нравились подобные демонстрации независимости своего первого советника, с пристрастием допросил кое-кого из его людей, приставленных к пленному (их господин, конечно, о том узнал, но виду не подал, тем самым еще сильнее раздув угли подозрений шахраба) и те признались – в бреду македонянин называл имя Птолемея Лагида.
   – И все?
   – Еще брата звал. А потом простонал: «Птолемей, у нас не было выбора».
   Не было выбора. О каком выборе идет речь?
   Устав ломать голову. Ариарат попытался снова разговорить Набарзана.
    – Ты так и не добился слов, что подтвердили бы наши предположения?
   – Нет, он молчит.
   – Вообще ничего не сказал? Даже в бреду?
   Набарзан смерил шахраба долгим взглядом и усмехнулся:
   – Нет. В бреду он бредит. Несет всякую чушь. Совсем плох, скоро ступит на мост Чинвад[8] или куда-там идут яваны, когда душа их покидает тело. Не обращай внимания.
   Не обращать внимания на слова Набарзана Ариарат больше не мог. Не так давно один из самых могущественных людей в державе Ахеменидов, хазарапатиша уже несколько лет тайно состоял на службе шахраба Каппадокии. Первый советник, пребывающий в тени. Могучий, ценнейший союзник.
   Шахрабу начинало казаться, что подданные боятся бывшего блистательного придворного гораздо больше, чем его самого. И когда он вновь успел обрести такое влияние?
   Правитель Каппадокии вновь и вновь возвращался мыслями к тем дням, когда Набарзан появился в Газиуре, пытаясь обнаружить в давних событиях, приведших всесильного хазарапатишу к падению, нечто такое, на что тогда не обратил внимания. То, что могло бы помочь ему разгадать нынешнюю игру своего союзника.

       [8] В зороастризме – мост, разделяющий царства живых и мертвых.

Персы сначала так называли ионийцев, а потом всех греков вообще. В первой книге неоднократно персы так называют греков. Сноски не давал, там по смыслу можно понять.

___________

   – Я думаю, уважаемые, – важно объявил Барсаент, облизывая жирные пальцы, – нам не стоит дожидаться, пока Кодоман вторгнется в Бактрию и его воины начнут топтать эту цветущую землю.
   Присутствующие на торжественном пиру, устроенном Бессом в честь прибывшего шахраба Арахосии, не сговариваясь, подчеркнуто игнорировали тронное имя шахиншаха, и вообще отзывались о Дарайавауше с пренебрежением.
   – Ты совершенно прав, почтенный Барсаент, – согласно кивнул князь Датаферн, – на первом же совете, который созвал великий шах, когда стало известно, что на нас идет сам Кодоман, мы почти единодушно высказались за то, чтобы встретить его не в Бактрии.
   – Почти?
   – Почтенный Хориен высказался против, – проговорил с набитым ртом Вакшунварт.
   Спантамано покосился на него и усмехнулся.
   – Только он один? – еле слышно проговорил согдиец.
   Вакшунварт раздраженно отмахнулся.
   – Не начинай снова, уважаемый.
   – Почему? – спросил Барсаент.
   – Дескать, в Гиркании, где Фратаферн знает все тропки, у персов будет преимущество, – объяснил Спантамано, – опять же, там персы получат все необходимое, а нам придется из-за каждой овцы бодаться с местными.
   – Пусть приходят, – важно заявил Хориен, князь паретаков, – мы всех их тут похороним.
   – Он такой храбрый, потому что надеется отсидеться на своей Скале, – шепнул Барсаенту Спантамано.
   Тот понимающе покивал: князь паретаков владел одной из самых неприступных крепостей Бактрии, которая по его имени именовалась «Скалой Хориена» и располагалась на неприступном со всех сторон утесе. Лишь узкая тропка круто взбиралась наверх.
   – А вот Датафен прямо-таки рвется в поход, – добавил согдиец, – еще бы – пойдут персы на Бактру, его поля потопчут в первую очередь.
   – Зачем же идти в Гирканию? – спросил Барсаент, – не лучше ли встретить врага в Арии? В дружественных землях всеми уважаемого Сатибарзана?
   – Потому что всеми уважаемый Сатибарзан, – заявил, поглаживая бороду, Хориен, – так же трясется за свои земли, как и почтенный Датаферн.
   Князья пересеклись взглядами, едва не зарезав друг друга.
   – Рискованно идти в Гирканию, – сказал вождь саков Мавак, прибывший в Бактру всего за пару дней до появления здесь индийцев.
   – Это еще не решено, – ответил Бесс, – Ария или Гиркания. Но не Бактрия. Я не хочу сюда пускать Кодомана.
   – Почтенный Мавак не хочет углубляться в горы, как и всякий истинный сак, – усмехнулся Вакшунварт, – в степи он, не напрягаясь, измотал бы врага бесконечным отступлением.
   – Ты что же, обвиняешь меня в трусости? – вспылил вождь саков.
   – Ни в коем случае! – примирительно поднял руки Вакшунварт, – всем известно, что саки – храбрые воины. Перехитрить врага – большое искусство, и именно таким способом они победили великого Куруша.
   – Нет, – возразил Мавак, – Куруша разбили в открытом бою.
   – Не спорьте, уважаемые, – встрял Датаферн, – не стоит ссориться.
   Бесс поспешил сменить тему беседы.
   – Почтенный Барсаент, ты сегодня говорил, что этот твой индиец – величайший воин?
   – Именно так! Под солнцем нет бойца сильнее.
   – Каким оружием он лучше всего владеет?
   – Ваджрасанджит знаменит тем, что является знатоком многих воинских искусств. Он в равной степени ловко обращается с мечом и копьем. Способен голым кулаком одолеть доспешного воина. Да не одного за раз. И в изучении Дханур-Веды, Знании Лука, весьма преуспел. Немного кшатриев сравнятся с ним.
   – Поистине, выдающийся воин, – кивнул Бесс, – но я не хочу, чтобы здесь, на пиру, пролилась кровь, а для устройства состязания лучников нам пришлось бы покинуть сей славный пир, ибо тут слишком мало места. К тому же на дворе уже ночь. Пусть сразится без оружия с нашим бойцом, и выясним, кто лучший.
   – Ха! С великим удовольствием посмотрю, как Ваджрасанджит переломает кости твоим поединщикам, почтенный Бесс!
   Далеко не все союзники самозваного Артахшассы привыкли именовать его шахом. Впрочем, Бесс до поры дипломатично не настаивал на этом.
   – Состязание!
   Все присутствующие оживились. Барсаент велел пригласить индийца, а Бесс повернулся к Вакшунварту:
   – При тебе ли сейчас тот борец, что в прошлом году раскидал дюжину человек во время празднования навруза?
   – Конечно, после того случая я сразу взял его в свою свиту.
   – Пусть покажет нашим гостям, что в Бактрии самые сильные воины.
   – Это честь для меня, великий шах.
   Спантамано, занятый высасыванием мозга из кости, покосился на Вакшунварта и бросил:
   – Смотри, не осрамись.
   Тот сверкнул глазами, но ничего не сказал. Освободили место.
   Прибывший Ваджрасанджит, узнав, для чего его вызвали, невозмутимо разделся, оставшись в одной набедренной повязке-дхоти. Случись здесь эллины – непременно зашумели бы, бурно восхищаясь рельефной мускулатурой индийца, который обликом своим напоминал бронзовую статую, немного потемневшую от времени. Ваджрасанджит стянул черные волосы красной лентой, таким образом, что на лбу его разместился вышитый золотой лик Сурьи-солнца, пригладил свои великолепные длинные усы с подкрученными кончиками (бороды он не носил) и изготовился к поединку. Правую сжал в кулак, левую опустил вниз, прикрывая пах.
   Его противник, бактриец, обликом напоминал скорее зверя, чем человека. Волосатый, массивный, широкоплечий, он выглядел значительно крупнее индийца. Скинув полосатый халат и оставшись в одних шароварах, бактриец прорычал нечто нечленораздельное, требуя поддержки от гостей, которые ответили ему одобрительным ревом. Горделиво поиграв мышцами, он принял низкую стойку и изготовился ловить индийца.
   Гости притихли.
   – Сломает, как тростинку, – заявил Вакшунварт.
   – Если схватит, – спокойно парировал Барсаент.
   – Конечно схватит, – уверенно заявил Датаферн.
   – Заклад?
   – На сто сиклей, – сказал Барсаент.
   – Вах, уважаемый, разве это ставка для столь высокородного и одаренного достоинствами и богатством?
   – Тысяча сиклей!
   – Три тысячи[16]! – азартно крикнул Вакшунварт.

       [16] 3600 персидских сиклей равны одному греческому таланту.

   – Принимаю, – сказал, поколебавшись, шахраб Арахосии.
   – Я бы поставил на индийца, – невозмутимо заявил Спантамано, отпив вина, – Сигисбарн, это всем известно, могуч, как десять медведей, но он и борется, словно дикий зверь, а не воин. А индиец выглядит именно воином. Я люблю мастерство, а не грубую силу.
   – Будешь участвовать? – спросил согдийца Датаферн.
   – Нет уж, как-нибудь без меня.
   Датаферн хмыкнул: хитрость и осторожность Спантамано давно была притчей во языцех.
   Бактриец по-медвежьи приближался к невозмутимому Ваджрасанджиту, намереваясь сгрести его в захват. Еще несколько гостей поставили на борца. Сигисбарн рванулся вперед, но индиец попятился в танце, не давая бактрийцу приблизиться.
   – Хватай его! – заорал Вакшунварт.
   – Бей! – крикнул Барсаент.
   Медведеподобный борец ярился, но схватить отступающего противника никак не получалось. Тот держался на расстоянии, пятился по кругу, но периодически остужал напор бактрийца молниеносными, как бросок кобры, выпадами. Борец не решался начать атаку, его нервировал кулак индийца, время от времени замирающий на краткое мгновение перед самым его носом. Он не успевал захватить руку противника: Ваджрасанджит двигался стремительно.
   – Да что же он бегает, как баба! – разочарованно воскликнул Датаферн.
   – Хватай! Хватай! – неслось со всех сторон.
   – Сигисбарн, ломай его! – крикнул Вакшунварт, – загоняй труса в угол!
   Борец, поначалу сбитый с толку танцем противника, и сам уже сообразил, что бесконечно отступать тому просто некуда: четырехугольное пространство между приземистыми столиками пирующих, восседавших на дорогих коврах, совсем невелико. Сигисбарн, поначалу горевший желанием произвести на гостей впечатление, перестал рычать и метаться, стал двигаться продуманнее, и совсем скоро бойцу Барсаента действительно стало некуда отступать.
   Выждав удобный момент, бактриец бросился вперед. Нагнув голову, прикрываясь левой от мощного праворукого удара противника (он успел заметить, что тот бьет только одной рукой), прошел ему в ноги. Важдрасанджит, который только что провел очередную ложную атаку, ничего не успел предпринять. Да и бить уже было бесполезно. Все, что индиец смог сделать – сгреб левой рукой в захват шею бактрийца и не выпустил, когда тот зацепил своими широченными лапами его ноги. Оба упали.
   – А-а-а! – в восторге орал Вакшунварт, глядя, как его поединщик впечатал спину противника в пол.
   Что-то хрустнуло. Ваджрасанджит в падении не смог вывернуться из-под медвежьей туши бактрийца и тот едва не вышиб из него дух. Индийцу удалось сгруппироваться и спасти затылок от встречи с каменными плитами. А вот череп Сигисбарна с ними познакомился, и у борца потемнело в глазах.
   Барсаент раздражено скривился. Гости, еще мгновение назад исступленно оравшие, затаили дыхание.
   Борец медленно поднялся на четвереньки. Потом на колени. Встал. Ошалело помотал башкой и вдруг покачнулся. Ноги его подломились, и он приземлился на задницу.
   – Моя победа! – ликовал Вакшунварт, – мой боец одолел!
   – Чего же он тогда сидит на полу? – буркнул Барсаент.
   – Ну и что! Твой вообще лежит!
   Однако индиец, кривясь и морщась, уже вставал. Выглядел он так, словно на него слон наступил, но при этом взгляд имел куда более осмысленный, чем у бактрийца.
   – Мой человек победил! – радостно возопил шахраб Арахосии.
   – Нет! – орал Вакшунварт, – спина твоего человека коснулась земли! Он проиграл!
   – Не было такого уговора!
   – О чем тут договариваться? Каждому известно: борец, спиной коснувшийся земли – проиграл!
   – Пусть оба встанут, – предложил Датаферн, – победитель тот, кто сможет самостоятельно уйти.
   Сигисбарн снова поднялся, но едва сделал шаг, как ноги опять подкосились. Его увели под руки. Ваджрасанджит, держась за левый бок, ушел сам.
   – Это нечестно! – бушевал Вакшунварт, – мой человек победил!
   – Твой борец на человека-то не похож, – ехидно заметил Барсаент, – настоящий дэв. Какой дурак станет бороться с дэвом по правилам?
   – Да ты… – задохнулся яростью Вакшунварт и схватился за акинак, висевший на поясе.
   Его примеру немедленно последовал Барсаент. Пятеро индийцев из свиты шахраба Арахосии встали стеной за спиной своего предводителя. То же самое сделали и несколько бактрийцев.
   – Вот так по дури и рушатся союзы, – спокойно заявил Спантамано и опустил в рот щепоть изюма.
   До Бесса дошло, что добром это все не кончится.
   – Не ссорьтесь, почтенные! – шах встал между князьями, хищно раздувающими ноздри, – только миром!
   Многочисленные призывы к примирению развели стороны по углам. Шах почтительно обратился к старейшему из князей, присутствовавших на пиру, чтобы тот разрешил спор. Беззубый старик прошамкал, что, дескать, в поединке никто не победил. После этого Вакшунварт сразу же ушел с пира.
   Следующим утром он нанес визит князю Хориену и о чем-то долго с ним совещался. Вскоре после этого из ворот в сопровождении немногочисленной свиты выехал сын Вакшунварта, молодой Гистан, и отбыл в неизвестном направлении.
   Еще через три дня войско шаха Артахшассы Бесса и его союзников выступило навстречу персам.