Если это союз в значении "но", то запятой не отделяется.

--------------

   Спустя два года после битвы при Адане, Птолемей Лагид, оказавшийся в одночасье некоронованным владыкой Кипра, укрепив свою власть на острове, решил, что с пиратскими безобразиями в его водах пока заканчивать и сил для того у него уже достаточно.
   Первое время Птолемей, скорее для приглушения совести, нежели совершенно искренне, продолжал считать себя соратником Антигона, но всему его окружению уже было вполне очевидно, что пути верховного стратега Азии и его хилиарха окончательно разошлись. Неарх и Демарат остались с Лагидом, причем, если критянин некоторое время колебался, не желал становиться изменником в глазах Одноглазого, то эвбеец о том даже не задумывался. Наемника впечатлило, с какой легкостью предприимчивый македонянин обрел то, о чем всего за несколько дней до начала их киликийской авантюры они не могли и мечтать. Царскую власть, никак не меньше. Уж если ему подчинились все островные царьки. Не сразу, конечно. Первыми Лагида горячо поддержали Солы, а потом перед ним склонился Саламин. Изгнание проперсидски настроенной олигархии из последнего внушило прочим царькам, что с пришельцем лучше не ссориться.
   Птолемей поступил довольно мудро. Он помнил, что граждане Сол активно влились в его войско в надежде умерить влияние Саламина и возвысить родной город. Лагид не стал их разочаровывать. Он сделал Солы своей столицей, а Саламин подчеркнуто задвинул на вторые роли, хотя получил с этого скорее убытки, нежели какую-то выгоду. В торговом и военном отношении сей город, удобно расположенный прямо напротив Финикии, выглядел куда привлекательнее, но Птолемей намеревался первым делом покорить души людей, а уж потом подсчитывать монеты в сундуках.
   Лагид не принял царского титула, дабы не раздражать островных царей. Год употребил на то, чтобы со всеми договориться и к каждому подобрать какой-нибудь ключик. В конце концов, ему удалось добиться тех же результатов, что и Антигону в Ионии. Города сохранили самоуправление, но образовали союз, верховным стратегом которого стал Птолемей.
   Благодаря Лагиду в цари Саламина выбился местный стратег Пнитагор (предыдущий царь, Фитагор Никакой и несколько влиятельных олигархов отправились в изгнание), однако Птолемей не горел желанием оставлять ему единоличную власть и позаботился о противовесе, устроив так, что стратегом города стал некий Никокреонт (так же метящий в цари), с которым Пнитагор состоял в терках. Кроме этого Лагид оставил в городе гарнизон из тысячи человек под началом своего брата, Менелая, а сам разделил власть с Пасикратом, царем Сол. Тот без особого сопротивления признал македонянина своим соправителем, ибо сил воспротивиться такому положению дел не имел, а охлос готов был носить Птолемея на руках.
   Итак, достаточно осмотревшись, решив большую часть кипрских дел, Птолемей взялся за пиратов. К тому времени он уже обладал внушительным флотом. Тридцать триер ему сдал наварх Аристомен, бывший наемный флотоводец Дария, перешедший на службу к македонянину и впоследствии не раз доказавший свою верность. За год Лагид построил еще два десятка, благо не испытывал недостатка в высушенном строевом лесе, запасенном на многочисленных верфях кипрских городов.
   Птолемей действовал решительно. Ему активно помогал Фратаферн-лазутчик, бывший пират. За свою насыщенную жизнь, сириец основательно оброс связями и теперь пользовался ими, выдавая своему господину одно за другим тайные укрытия разбойных.
   Алифоры не горели желанием встречаться с военным флотом, и норовили переждать напасть в своих убежищах. Одни скрывались в укромных гаванях, вытаскивая корабли на берег. Другие запирались в крепостях. Птолемей преследовал их повсюду. Алифоры, в прежние времена нагло заходившие в почти любой порт, и даже отваживавшиеся прямо там грабить несчастных купцов, поначалу похвалялись, дескать: «Мы, Псы, затравим Зайца. Пусть приходит!» Когда Заяц пришел, оказалось, что это они, скуля и толкаясь, стремились забраться поглубже в безопасную нору. Таких гонений пираты давно не испытывали. Киликийским сатрапам и кипрским олигархам они служили одним из важнейших источников дохода, поэтому тем и в голову не приходило заняться уничтожением разбойных, оттого тех и развелось без счета.
   Однако Птолемей вовсе не ставил перед собой благородную цель очистить море от разбоников. Он хотел не истребить их, а подмять под себя, показать независимым и наглым алифорам, кто здесь сильномогучий вождь. Псов следовало посадить на цепь и приучить гавкать по команде, а вовсе не когда тем вздумается. Пиратов такая перспектива не устраивала, и они отчаянно сопротивлялись. Кое-кого Лагид пустил на корм рыбам или спалил. Непримиримых вырезал, остальных укротил. Это заняло у него, с перерывами, почти четыре года. Родосцы не могли достичь хотя бы малой толики подобного успеха десятилетиями.
   Корик Птолемей долго не трогал, оставил на закуску. К концу четвертого года травли туда набилось множество разбойных, не сумевших сбежать на запад. Вот когда гавани Корика оказались запружены разномастными корытами, Лагид и взялся за них всерьез. Пираты приготовились к обороне, избрали вождя, которым стал Жадный Ойней. Несколько самых авторитетных, вроде Конона, стали своего рода стратегами. Алифоры были уверены, что взять их в этой крепости будет очень непросто.
   Птолемей, однако, стены штурмовать не собирался. Он поступил иначе. Драме требовался эффектный финал.
   Почти два десятка лет назад, в самом конце войны Артаксеркса Оха с фараоном Нектанебом, легкий египетский корабль, получив таранный удар, выбросился на берег возле Пелусия. Несколько человек спаслись. Среди выживших оказался молодой посвященный жреческого Братства Тота. Этот человек, которого товарищи звали Хатемом, знал секреты огненных зелий, которые порождали более злое и живучее пламя, чем известные эллинам, составленные из серы, смолы и масла. Оказавшись на земле, занятой персами, египтяне не смогли пробиться к своим, но, захватив рыбачье суденышко, сумели добраться до Газы. После долгих мытарств они разжились пиратской гемиолией, у которой таран был отлит в форме, кхм... приапа. За что и прозвали ее «Себеки мэт». Впрочем, египтяне не стали умножать собой число алифоров, а принялись наемничать, служа финикийским царям. Спустя несколько лет «Себеки мэт» оказался среди кораблей, которые сдал Птолемею Аристомен. Хатем, потерявший к тому времени почти всех своих товарищей, поступил на службу к Лагиду.
   Пираты знали, с кем имеют дело. Мало кто из них не слышал о том, что случилось с флотом Автофрадата на острове Лада, несколько лет назад. Разбойные приняли меры. Для защиты от огненных кораблей они перегородили гавань здоровенной цепью, которую кое-кто из прошлых владетелей Корика предусмотрительно заказал на Кипре еще тридцать лет назад. В ту пору царь царей Артаксеркс активно топил в крови восстания в разных уголках своей державы, и у разбойных было опасение, что и до них дойдет черед.
   Птолемея о существовании цепи предупредили многочисленные перебежчики загодя, поэтому он не стал снаряжать корабли, начиненные смолой, опилками и прочей горючей требухой. Еще задолго до травли пиратов, Лагид слышал от финикийцев некую байку, повествующую о тайном искусстве одного из своих триерархов.
   – Я помню, как твои соотечественники, Хатем, спалили Автофрадата в устье Нила с помощью «неугасимого огня». Собственными глазами видел. О тебе болтают, будто ты знаешь сей секрет. Это правда, или бредни досужих людей?
   – Это так, достойнейший. Люди, поведавшие тебе об этом, не лгали.
   – Значит, ты можешь создать такой огонь?
   – Могу.
   – Чего ты хочешь за свой секрет?
   Хатем улыбнулся.
   – Секрет сей из моих уст не узнает никто против моей воли.
   – Ты уверен в этом? – хмыкнул Птолемей, – способы, знаешь ли, есть разные.
   – Я сумею умереть, достойнейший, прежде, чем слабая плоть предаст мое Ка.
   Лагид долго смотрел египтянину прямо в глаза. Тот легко выдерживал его взгляд.
   – Что ж... Я не стану принуждать тебя. Но ты мог бы помочь нам. Жаль, что не хочешь...
   – Почему же? Я сказал лишь, что не открою секрет, и он уйдет со мной в Землю Возлюбленных, если конечно, до той поры Владычица истин не пошлет мне ученика, которого я сочту достойным. Я создам для тебя неугасимый огонь. Но никто не должен застать меня за работой.
   Птолемей шагнул вперед, сжал жесткой ладонью плечо египтянина.
   – Да будет так, Хатем. Если все получится – проси любую награду. И скажи, что тебе нужно для создания огня?
   – Есть разные составы. Некоторые очень сложны. Мне по силам создать простейший. Нужна Кровь Геба и Сети-Инет-Ра, солнечная соль.
   – Что это и где можно достать?
   – Я расскажу. Кровь Геба можно купить у торговцев фенех, это то самое черное земляное масло, что вы, эллины, называете нафтой. Далеко за ней ехать не нужно, продадут в Тире или Сидоне. А вот за солнечной солью придется отправиться на мою родину, в страну Реки. Там все еще неспокойно. Нужно добраться до Города Белых Стен.
   – До Мемфиса? Тогда это несложно, город давно уже в руках Неферкара. Он помнит меня и не откажет в помощи. С тобой поедет Неарх.
   Все необходимое для создания неугасимого огня доставили через три месяца и Птолемей начал свое решающее наступление на алифоров. Мастера Лагида поставили на три пентеры несколько массивных камнеметов-палинтонов, после чего египтянин, тщательно сберегая тайну, приготовил зелье,
   Пентеры встали на якорь в полутора стадиях от входа в гавань, прикрытые триерами на случай прорыва пиратов. Заработали камнеметы. В тот день к удаче Птолемея стояла сушь такая, что, казалось, воздух трещит. Волосяные торсионы палинтонов не слишком страдали от неизбежной в море сырости и пристрелка горшками, начиненными просто сырой нефтью, не заняла много времени. А потом Хатем применил «специальные» горшки и для алифоров разверзлись огненные врата Тартара.
   Не спасла их цепь. Злое неугасимое пламя породило зарево, хорошо видимое с берега далекого Кипра. Корабли обратились в головешки. Несколько сот человек сгорели заживо. Остальные, укрывшиеся за стенами неприступной крепости, были совершенно деморализованы, сдались и покорились.
   Птолемей стал властелином всей восточной части Срединного моря. Он заявил о себе так громко, что даже тирийцы, имевшие флот в сотню триер, не ощущали себя сильнее македонянина и вынуждены были с ним считаться.
   А связь Птолемея с Египтом, до сего дня мимолетная, почти случайная, крепла день ото дня, хотя он еще не догадывался, насколько тесно сплелась нить его судьбы со Страной Реки.

Перед дверями покоев, где Птолемей обычно устраивал совещания со своими ближайшими соратниками, Фратаферн нос к носу столкнулся с Неархом. Критянин в отличие от Таис, к сирийцу относился без какой-либо предвзятости. Десять лет назад косился подозрительно, но тогда все они отнеслись к новому союзнику с недоверием. С тех пор много воды утекло. Они не стали друзьями, но давно уже сидели в одной лодке.
   Фратаферн молча пропустил критянина вперед, слегка поклонившись. Эта азиатская учтивость, граничившая с показным раболепием, всегда очень раздражала Демарата, но Неарх ее просто не замечал.
   Птолемей сидел за своим рабочим столом, заваленным папирусами, один из которых читал. Возле распахнутого настежь окна, из которого открывался вид на море, скрестив руки на груди, стоял Демарат. Легкий дневной бриз порывался смахнуть свитки со стола, но каждый из них был накручен на два деревянных валика с утолщениями на краях, и ветру не хватало сил.
   Птолемей приветствовал Неарха коротким кивком, а на сирийца посмотрел с удивлением. Он его не вызывал.
   – Что случилось, Фратаферн?
   – Важные новости, мой господин.
   Демарат, повернувшийся к вошедшим, при последних словах «купца» еле заметно скривился.
   – Что за новости?
   Сириец посмотрел на эвбейца, скосил глаза на Неарха и, кашлянув, сказал:
   – Касаются человека, о котором я могу рассказать только тебе.
   – Ишь, ты, – фыркнул Демарат, – нам не доверяют!
   – Не начинай, – отрезал Птолемей и спросил сирийца, – это срочно?
   – Нежелательно откладывать. Но я могу подождать за дверью.
   Лагид аккуратно свернул свиток и положил на стол.
   – Нет, останься. Пожалуй, хорошо, что ты здесь. Тебе полезно послушать то, что будет сказано. Начинай, Демарат.
   Фратаферн прошел в угол комнаты и прислонился к стене. Неарх подсел к столу. Эвбеец, только что вернувшийся из Корика, начал рассказ о встрече с пиратами. На протяжении его речи Неарх пару раз выругался. Птолемей оставался невозмутим, и лишь складка между бровей стала чуть глубже.
   – Короче, они там все обгадились, – закончил рассказ Демарат, – я вас предупреждал, что так и будет. Не стоило им говорить про Красного.
   – Тогда уж не стоило ездить вообще, – задумчиво проговорил Птолемей, сложив пальцы в замок у рта и опершись локтями о стол.
   – Трусливые собаки... – Неарх едва не сплюнул в сердцах, сдержался.
   – Красный становится все сильнее, – сказал Лагид, – кто бы мог подумать пару лет назад, что он будет вот так пугать Ойнея?
   – Это не Красный их напугал, а его союз с Родосом.
   – Нет подтверждения, что они заключили союз, – сказал Птолемей.
   – А мне кажется, что голова лазутчика в корзине – прямое тому подтверждение, – подал голос сириец, – Красный дал понять, что он нас теперь не боится. С чего это он вдруг такой смелый стал? Только если разжился сильным союзником.
   – Или союзниками, – мрачно произнес Лагид.
   – Ты думаешь, наш друг, – Демарат неприязненно посмотрел на сирийца, – ничего не напутал? С чего бы Антигону...
   – Во лжи меня хочешь обвинить, почтеннейший? – поинтересовался Фратаферн.
   – Ты так и не привел доказательств своих слов, только взбаламутил всех, а я из-за тебя...
   Сириец не дал ему договорить, подался вперед и злобно прошипел:
   – Я тебе не обязан сообщать о каждом, кто мне служит! Иначе корзин не напасешься для отрезанных голов!
   – Да ты... – задохнулся Демарат.
   – Остыньте! – ударил ладонью по столу Птолемей.
   Эвбеец окинул сирийца испепеляющим взглядом и демонстративно отвернулся к окну.
   – А я согласен с Демаратом, – сказал Неарх, – в конце концов, по словам почтенного Фратаферна, посланника Антигона видели в Фаселиде, но вовсе не за обедом у Красного. И вообще все это слишком похоже на обычные рыночные сплетни: «Ах, Антигон положил глаз на Памфилию, теперь финикийские краски наверняка подорожают, надо их скупать поскорее».
   – Нельзя сидеть, сложа руки, и отмахиваться от слухов и сплетен, только потому, что это слухи и сплетни, – сказал Птолемей, – «пурпурные» по всему побережью звонят, что Адземилькар строит новый флот. Зачем?
   – Затем, что у Дария нет флота уже шесть лет, с тех пор, как мы с Неферкаром окончательно пустили Автофрадата на угли, – ответил Неарх, – даже странно, что царь решил восстановить власть над морем только сейчас.
   – Может он, наконец, победил того мятежника? – предположил Демарат, – как там его зовут? Какой-то Спитамен. Помните, пять или шесть лет назад ходили слухи, будто Дарий крепко схватился с ним далеко на востоке? Где-то в Индии, на самом краю Ойкумены. Рассказывали, что этот Спитамен умеет становиться невидимым, а воины его ездят верхом на слонах, которых у него тысячи. Потому Дарий не может его одолеть.
   – Если бы великий царь вернул свои потерянные земли, об этом бы говорили на каждом углу, – с усмешкой возразил Фратаферн, – скорее он окончательно махнул рукой на восточные сатрапии и вспомнил, что от царства отвалились и другие не менее важные куски.
   – Вспомните, весной распространился слух, будто Антигон с почетом принимал послов царя царей, – сказал Птолемей, – очевидно, они решили, наконец, заключить мир.
   – Интересно, на каких условиях? – спросил Демарат.
   – Если бы знать...
   – Я думаю, персы хотят вернуть Египет, – предположил Неарх.
   – Возможно, – согласился Птолемей.
   – В таком случае первым делом они примутся за Амиртея, – сказал эвбеец, – и надолго завязнут под стенами Пелусия. Амиртей – как крокодил в болоте. На берегу неуклюж, зато в родной трясине его никто не превозможет. Пусть бодаются, нам и нашим друзьям это только на руку. Пока облезлый старый лев и крокодил будут друг друга рвать, хитрая обезьяна...
   – А вот тут бабушка надвое сказала, – перебил Демарата Лагид, – про обезьяну. Не оказалось бы, что роль хитрой обезьяны на этот раз решил примерить на себя Дарий.
   – Ты думаешь, что персы сговорились с Амиртеем? – спросил Неарх.
   – Я не исключаю такой возможности. Как и того, что Дарию известно о наших делах с Египтом.
   – Караван Неферкара выйдет в море через месяц, – напомнил Демарат.
   – Возможно тогда же и Адземилькар решит испытать свои новые триеры, – вставил Неарх.
   – Слишком все туманно, – сказал Птолемей, – строим предположения, но ничего не знаем наверняка. Вслепую гребем к берегу, гадая, скалы там или песок. Неарх, ты поедешь в Мемфис. Возможно, Камышовому Коту что-то известно о приготовлениях тирийцев. Один глаз хорошо, а два лучше.
   Бросив взгляд на Фратаферна, Лагид отметил, что выражением лица сириец напоминает рыбака, который присутствует при разговоре гончаров, обсуждающих способы рыбной ловли.
   – Откуда у него лазутчики в Финикии? – недоверчиво покачал головой Демарат, – возможно, его отец когда-то имел среди «пурпурных» глаза и уши, не зря же его величали Хранителем Трона во времена Нектанеба, но ведь столько лет прошло. Да еще кровавая междоусобица...
   – На сей счет, почтеннейший, не беспокойся, – сказал сириец, – египтяне умудрялись даже под властью персов придерживать хананеев за горло. Думаешь, фараон Джедхор[38] так успешно бил Артаксеркса в Сирии одной грубой силой? Без армии лазутчиков и площадных крикунов, которые склоняли сирийские и финикийские города на его сторону? Они ведь не в одночасье там нарисовались.

       [38] Джедхор (Тах, Таос) – фараон XXX династии, сын Нектанеба I. Был очень энергичным правителем, не стал дожидаться нового нашествия персов и сам напал на них, вторгнувшись в Сирию с большим войском и флотом. Одержал ряд побед. Из-за больших расходов на войну увеличил налоги, чем спровоцировал недовольство и восстание в Египте, был свергнут, и бежал к своим врагам персам. Новым фараоном стал его двоюродный брат Нектанеб II.

   – Помогла ему эта армия? – презрительно фыркнул Демарат, – когда он не знал, что у него дома творится. Сдается мне, ты, сириец, опять себе цену набиваешь. Этак тонко намекаешь, какой ты у нас незаменимый...
   – Я ведь вам велел перестать собачиться. Забыли? – перебил эвбейца Птолемей, – мы можем бесконечно пытаться угадать планы наших врагов и все равно ткнем пальцем в небо. Единственная надежда прояснить туман – обратиться за помощью к союзнику.
   – Не единственная, – негромко произнес сириец.
   – Тебе что-то известно наверняка? – удивленно взглянул на него Птолемей, – и чего молчал до сих пор?
   – Господин, весьма вероятно ты пожелаешь открыть этим почтенным людям то, что я намереваюсь рассказать тебе, – Фратаферн мотнул головой в сторону Неарха и Демарата, – но я имею основания надеяться, что о некоторой части моей речи ты благоразумно умолчишь, ибо то, что знают трое – не тайна вообще.
   – Ах ты змей! – вырвалось у эвбейца, – ты кем себя возомнил?
   – Демарат, – холодно взглянул на него Птолемей, – выйди-ка. И ты, Неарх. Готовься отплыть в Египет завтра.
   Эвбеец, всем своим видом изображая несправедливо обиженного, вышел. За ним последовал критянин.
   Птолемей тяжелым взглядом посмотрел на сирийца и медленно произнес:
   – Надеюсь, подобная дерзость имеет веские основания? Говори.
   Сириец, смотревший в глаза некоронованному правителю Кипра без страха, учтиво поклонился.
   – В городе появился один мой старый знакомец. Он дал знать о себе и сегодня я с ним встретился. В одном заезжем доме.
   – В «Золотой рыбе».
   Сириец хмыкнул.
   – Я смотрю, господин неплохо осведомлен...
   – Не отвлекайся, – перебил Птолемей.
   – Прошу прощения. Этот человек служит знатному персу по имени Набарзан.
   – Набарзан? – переспросил Лагид.
   – Господину знакомо это имя?
   – Не он ли несколько лет назад был хилиархом[39] у Дария?
   – Он самый.
   – Что ему нужно?
   – Устами своего слуги он предложил кое-какие важные сведения, в обмен на услугу.
   Птолемей некоторое время безо всякого выражения смотрел на сирийца, потом негромко приказал:
   – Ну-ка садись рядом и рассказывай подробно.

       [39] Греческое слово «хилиарх» означает тоже, что персидское «хазарапатиша» – «тысячник». Изначально – командир тысячи царских телохранителей (то же самое у македонян), но в описываемое время значения обоих слов расширились, и так стали называть высокопоставленных вельмож, царских заместителей, первых министров.