8
Красные волны

Киликия, устье реки Каликадн
   
   Спускаясь с гор Тавра, река Каликадн в устье своем разделяется на два рукава. Один из них, старый и заболоченный, оканчивается обширным мелководным лиманом, заросшим тростником[92]. Лиман связан с морем и вода в нем солонее, чем в реке, что очень любят фламинго, которых всегда можно встретить в подобных местах. В устье Каликадна их так много, что кажется, будто сама вода здесь окрашена красным.

       [92] В настоящее время этот рукав пересох и теперь река Гёксу с лиманом не связана.

   Ближе к зиме сюда начнут стягиваться косяки перелетных птиц, превращая лиман в настоящее пернатое царство, но и сейчас, куда не кинь взгляд, всюду он выхватывает не только длинношеих фламинго, но и охотящихся пеликанов, величественно скользящих над водой. А уж крикливых чаек и вовсе видимо-невидимо.
   Горы в этом месте довольно далеко отстоят от моря и берег тянется на много стадий плоским, как доска, песчаным пляжем, лишенным растительности. Лишь редкие, выбеленные на солнце валуны и тростник в лимане разбавляли унылое однообразие. Ни деревьев, ни кустов.
   Все это голое пространство между новым руслом Кадликадна, питавшим лиман, и старым, почти полностью заросшим, было усеяно сотнями, если не тысячами шатров, ярких и блеклых, одноцветных и вычурно-пестрых. В полосе прибоя темнели борта вытащенных на берег кораблей. Не меньше их сгрудилось неподалеку от берега на якорях.
   Вокруг сновало множество людей. Огромный муравейник, разбуженный первыми лучам вынырнувшего из дымки солнца, пришел в движение.
   Не он один. За мысом Сарпедон ворочалось, просыпаясь, еще одно многоногое существо, брат-близнец того, что разлеглось в устье реки.
   Скрипели канаты, пот градом тек по обнаженным спинам сотен людей, спускавших на воду корабли.
   – И-и-и р-раз! Еще! И-и-и два!
   – Х-ха!
   Кудрявому пеликану, который летел над лагерем по своим делам, суета двуногих представлялась хаотичной и бессмысленной, вызывала раздражение и страх. За несколько дней, истекших с момента вторжения, те перебили немало его собратьев, потому пеликан старался держаться от людей подальше. И все же его внимание привлекло то, что плавучие острова, прибившиеся к берегу, почти полностью лишись покрывавшего их еще вчера леса. Кое-где еще торчали голые стволы, но накануне их было намного больше.
   На кораблях убрали мачты. Там, где снять их не представлялось возможным, отвязывали реи с парусами. В бою они будут только мешать, а подтянутые к верхушкам мачт, увеличат их вес. Те могут не выдержать таранного удара.
   По судам распределялись дополнительные запасы стрел и дротиков, доставленных накануне. Загружались корзины с песком, кожи, предназначенные для тушения пожаров.
   Тысячи весел взбаламутили воду, распугав всю рыбу у берега, заставив ее уйти в глубину, где пеликан не мог до нее добраться. Редко взмахивая крыльями шести локтей в размахе, он огорченно развернулся и полетел навстречу восходящему солнцу. На западе тоже нечего делать – с высоты он прекрасно видел, что там, за мысом рассыпается на части еще один такой же плавучий остров.
   
   Еще на военном совете в Солах Птолемей выбрал место сражения. Все навархи (за исключением египтянина Аменсенеба) прекрасно знали берега Киликии и согласились, что лучше места не найти. Даже Стасанор Солийский и Менойтий из Саламина, давние соперники, не стали по своему обыкновению перечить друг другу.
   Флот Лагида насчитывал сто пятьдесят восемь кораблей, но более половины от этого числа, восемьдесят семь, приходилось на легкие гемиолии и келеты киликийцев. Пентер, тетрер и триер, не говоря уж о гигантах, построенных при деятельном участии египтян, Птолемей имел значительно меньше, чем Антигон и, хотя не знал в точности, какие силы ведет Циклоп, предполагал, что при количественном проигрыше, тот будет обладать качественным перевесом.
   Все эти соображения вынуждали Птолемея с великим тщанием подбирать место сражения. Устье Каликадна все сочли подходящим. На фоне однообразной береговой линии Киликии Суровой, где горы близко подходили к морю, обрываясь в него скальными мысами, лиман выделялся очень резко. К западу от него далеко выдавался в море мыс Сарпедон. Побережье между мысом и устьем реки втягивалось вглубь суши дугой, напоминавшей натянутый скифский лук.
   За мысом остановился Одноглазый.
   Между противниками лежал голый берег протяженностью около семидесяти стадий. Ни холмов, ни зарослей. Смотри не хочу, что творится в лагере врага. И смотрели. Криптии обеих армий уже успели понести потери в скоротечных схватках, но силы противной стороны сочли.
   Циклоп привел сто одиннадцать кораблей, но действительно превосходил Лагида по совокупной их мощи.
   По прямой от мыса до лагеря Птолемея – пятьдесят стадий. Флот, идущий боевым строем, преодолеет это расстояние за час. Даже меньше. Но Лагид никуда не торопился. Пусть эти стадии пройдет Антигон. Глядишь, немного утомится.
   – Мы с почтенным Аменсенебом встанем подальше от берега, – излагал навархам свой план Птолемей, – здесь будет кулак, который надлежит обрушить на врага и загнать его на отмели и в лиман. Там в спину Циклопу ударят Демарат и Конон.
   Ойней усмехнулся. Разумеется, в мелководном лимане следует встать пиратским лоханкам с их низкой осадкой. Но алифорам Лагид не доверяет, потому навязал своего человека, да из пиратских вожаков выбрал того, кто наиболее лоялен. А ему, Ойнею, стало быть, придется оказаться в числе тех, кто удар грудью примет. Интересно, чей?
   – Кулак? – скептически хмыкнул Стасанор, – у них кулак потяжелее нашего.
   – Антигон не дурак, – поддакнул Неарх, – а если сам не догадается, родосцы подскажут. Им наши мысли прочитать – раз плюнуть. Тут и думать-то особо нечего. Что мы еще можем измыслить?
   – Циклопу хватит сил, чтобы сковать наше левое крыло и, одновременно, запереть лиман, прикрывая себе спину, – добавил Стасанор, – атаковать на келетах пентеры – самоубийство.
   – Я тоже так думаю, – сказал саламинец Менойтий, – нашим самым сильным кораблям враг противопоставит такие же, но в большем числе. Нам не спихнуть его на отмели.
   – Ты не надеешься на огненосные машины и лучников почтенного Аменсенеба? – спросил Менелай своего помощника.
   Менойтий посмотрел на египтянина и покачал головой.
   Аменсенеб саламинцу не возразил. Человек уже пожилой, в молодости он водил дружбу с афинянином Хабрием и командовал одним из кораблей флота фараона Джедхора при его вторжении в Сирию. Он знал, что эллины предпочитали вести морской бой, как их учителя, финикийцы. Маневрировать и наносить смертельные удары тараном. Дети Реки старались противника расстрелять издали. В нынешней ситуации такая тактика вряд ли принесет победу. Египтян слишком мало. Пока они подожгут несколько кораблей Антигона, остальные успеют приблизиться. Все решится в ближнем бою.
   Пока навархи высказывались, Птолемей молчал, не перебивая никого. Наконец заговорил и он:
   – Ставить засаду в лиман бессмысленно? Все так считают?
   Навархи закивали.
   – Что ж, думаю, вы правы. Удар из лимана ничего не даст.
   – Это удар растопыренными пальцами ежу в спину. К тому же Антигон, скорее всего, постарается уничтожить засаду в первую очередь. Не так уж сложно догадаться, что она там будет, – подтвердил Стасанор.
   – Да, как на ладони, – сказал Менойтий.
   – И все же засада нужна, – твердо заявил Птолемей.
   – Зачем? – спросил Неарх.
   – Затем, чтобы Антигон, заметив ее, уверился в том, что переиграл нас. А мы поступим так, как он не ждет.
   Лагид коротко изложил свой план. Навархи зачесали затылки и бороды.
   – Рискованно, – высказал общую мысль Стасанор, – очень рискованно. Требует изрядной выучки. Родосцы еще смогли бы провернуть такое…
   – Неарх? – повернулся Птолемей к критянину.
   – Сложно, – задумчиво ответил тот, поглаживая подбородок.
   – Я думаю, – нарушил молчание Аменсенеб, все это время стоявший со скрещеными на груди руками, – достойнейший сын Лага прав. То, что он предложил – единственный шанс на победу.
   – И кто будет стадом для гекатомбы? – мрачно спросил Демарат.
   – Ты, – ответил Лагид, посмотрев эвбейцу прямо в глаза.
   – Я так и думал.
   – Конон, ты встанешь с Ойнеем, – сказал Птолемей.
   Жадный сосредоточенно разглядывал карту. Возражать он не стал.
   План был принят, и навархи разошлись. Задержались Неарх и Менелай.
   – Почему ты делаешь ставку на алифоров, брат? – спросил Менелай, – они ненадежны.
   – Я знаю. Но если на место Неарха поставить Ойнея, его люди разбегутся еще до сражения. Кроме того, я надеюсь на Конона. Он единственный среди них, на кого можно положиться. Я хотел поставить его в лиман с Демаратом, но вижу теперь, что это была плохая затея. А здесь есть шанс на успех.
   – Демарата ты приносишь в жертву без пользы, – сказал Неарх.
   – Нет, и он это знает, потому и не возразил ничего. Он сразу понял, какую роль ему предстоит сыграть. И чем упорнее он будет драться, тем сильнее обманется Антигон. Доблесть Демарата облегчит задачу тебе, Неарх. Помни, у тебя самая сложная задача.
   – Где ты поставишь египтян?
   – Где изначально собирались – на левом крыле. Они должны устоять, как бы ни было тяжело. Сам встану в центре, между вами. В битве, Неарх, весьма вероятно, условный сигнал подать для тебя не удастся, потому на твое чутье вся надежда. Вспомни остров Ладу.
   – Я помню. Вот только в одну и ту же реку не войти дважды.
   – А ты попытайся спиной вперед, – посоветовал Лагид.
   – Хочешь обмануть судьбу?
   – Хочу, Неарх, очень хочу.
   
   Когда утренняя дымка почти полностью рассеялась, и до полудня уже было недалеко, флот Антигона обогнул мыс Сарпедон двумя колоннами. Появившись в пределах видимости противника (а пятьдесят стадий в море для молодых глаз и даже для старческих дальнозорких – не такое уж большое расстояние), корабли Циклопа начали перестраиваться для сражения.
   На правом, южном крыле, дальше всего от берега, как и предполагал Лагид, шли «гекатонхейры» и их не менее громоздкие собратья. Гептеры и гексеры, всего двадцать пять знамен. Возглавлял крыло родосец Менедем, здесь же в качестве верховного главнокомандующего находился и сам Антигон. Он стоял на корме «Бриарея» рядом с Плейстием Косским, главным кормчим флота, знаменитым мореходом, знатоком глубин и мелей от Тира до Боспора Фракийского.
   Центр составляли пентеры и триеры Родоса, которыми командовал еще один известный моряк и флотоводец, Гегесипп из Галикарнаса по прозвищу Буревестник. Он считался самым опытным навархом из ныне живущих. Много лет назад служил персам, был правой рукой покойного Автофрадата. После сожжения Неархом персидского флота на острове Лада, бежал в родной город, где в итоге и сдался Антигону. На службе у Монофтальма, однако, не остался, уехал на Родос, но судьба все же привела его в лагерь македонян, которых он прежде недолюбливал. С тех пор утекло много воды, и Гегесипп проникся мыслью, что тиран Антигон не так уж плох, как показалось на первый взгляд. Теперь галикарнасец участвовал в этом предприятии вполне охотно. Родосцы его очень уважали и поставили над своими собственными навархами без особого сопротивления и обид со стороны последних.
   Левое, северное крыло составили македоняне, ионийцы, пираты Ликии и Памфилии. Последних возглавлял Красный, который был согласен подчиниться только своим соотечественникам, да и то не всем. Посему начальствовал над ним (и над всем этим отрядом) Пердикка, укрепивший на носу своей пентеры щит с изображением Геракла.
   Флот Лагида выстроился в линию, на всех кораблях отдали якоря, дабы течение и ветер не разорвали строй. Птолемей ждал. Матросы раздували угли в жаровнях, предназначенных для запаливания огненосных снарядов. Над кораблями Антигона тоже уже курились едва заметные дымки.
   – Прямо плавучий город. Будто очаги дымят, – прищурился Нехемен-Маат, командир лучников «Нейти-Иуни», стоявший на носу египетской эннеры «Великий Крокодил».
   Сей корабль располагался крайним в строю, рядом со своими собратьями, носившими горделивые, даже вычурные на эллинский вкус имена – «Ра-Мефтет торжествует», «Стрела Амена», «Двойной Венец».
   «Крокодилом» командовал триерарх («уахенти» на языке египтян) Пентаура, немолодой муж, как и Аменсенеб участвовавший в походе Джедхора. К нему на корабль отправили лучших стрелков. Ожидалось, что противник, имея фронт большей длины, попытается охватить флот Лагида. Лучникам и обслуге машин предстояло всеми силами препятствовать этому.
   – Никогда такого прежде не видел, а, Нехемен? – подошел к стрелку Пентаура.
   – В первый раз.
   – Да будет к тебе милостива Владычица Истин, чтобы не в последний. Чует мое сердце, сеча пойдет такая, какой ремту не видели со времен деда нашего Величайшего. Все битвы Избавления невинными потасовками покажутся.
   – Я не для того на твоем шатком корыте месяц блевал, чтобы привыкнув, сразу же сдохнуть, – уверенно заявил Нехемен, – еще не сделана та стрела, что отправит меня в Землю Возлюбленных.
   – Думаю, Апоп нынче заготовил для нас не только стрелы… – покачал головой Пентаура.
   Он видел, что главный лучник, несмотря на браваду, неестественно бледен. Не лучшим образом выглядели и «Храбрейшие», которых распределили по пятьдесят человек на все египетские корабли и некоторые кипрские. Этих отборных воинов обвинять в трусости было нелепо, но на качающейся палубе они чувствовали себя неуверенно. Боясь оказаться в воде, не одели доспехи, обшитые бронзовыми чешуйками льняные панцири, вызвав усмешки себек-аха, морских пехотинцев. Многие теперь чувствовали себя голыми.
   Пентаура покосился на солнце, сиявшее в безоблачном небе.
   – По крайней мере, Ра слепит своим оком нечестивцев.
   – Полдень уже недалеко, – возразил Нехемен, – всем поровну достанется…
   Флот Антигона приближался. Опытные впередсмотрящие, проревсы, доложили, что до врага уже менее десяти стадий. Северное крыло поравнялось с выходом из лимана.
   – Вот и момент истины, – прошептал Птолемей.
   Он пристально всматривался вдаль, пытаясь увидеть, угадать, что предпримет Антигон. Лагид до сих пор не мог себя заставить относится к нему, как к врагу. В глубине души не верил в реальность происходящего, хотя и обладал достаточной прагматичностью, чтобы загнать чувства в самый дальний уголок сознания. Он не мог знать, что Монофтальм сейчас до белизны в костяшках пальцев сжимает рукоять меча. Нет, не от ненависти…
   «Ну же, старина».
   Легкий дневной бриз дул на разогретое лучами солнца побережье. Южный ветер, совсем неудобный для Лагида, но попутно-боковой для кораблей Антигона, позволил многим триерархам Циклопа поставить малые носовые паруса, акатионы.
   Птолемей подозвал проревса.
   – Эй, парень, у тебя видать глаза получше моих. Не разберу никак вон там, по правую руку, какого цвета парус?
   Проревс прищурился.
   – Красный!
   Красный… Значит, ты все-таки здесь… Не хотел ходить подо мной, но прогнулся под Антигона. Под сильнейшего? Ну, мы еще посмотрим, кто сильнейший.
   Несколько кораблей Офелла (Лагид уже не сомневался, что там, на северном крыле командует Красный) отклонились к берегу. К лиману.
   Раскусили. Ну что ж, следовало ожидать. Чай не дураки. Держись, Демарат.
   Меньше, чем через четверть часа флоты сойдутся. Пора начинать.
   – Поднять якорь.
   Заскрипел ворот, вращаемый пятью матросами.
   – Весла на воду! – закричал кормчий.
   – На воду! – подхватили его приказ келевст и два его помощника-пентеконтарха.
   Корабль Птолемея, «Астрапей», «Мечущий молнии» вздрогнул всем своим громадным телом. Сто восемьдесят весел, на каждом из которых сидело по три гребца, вспенили воду. «Астрапей» двинулся вперед, а на его мачту (специально оставленную) взлетел окованный бронзой, начищенный до зеркального блеска щит, обращенный не вперед, к врагу, а назад, к своим. И брызгами света он возвестил о том, что битва при Каликадне началась.

На кормовом знамени триеры, вошедшей в лиман первой, был нарисован волк, лежащий на спине, поджав лапы. Красный акатион, наполненный попутным ветром, тащил корабль на большой скорости, но опытный кормчий Офелла, уверенно ворочая рулями, легко проскочил на безопасной глубине между мелями. Остальные суда пирата следовали за ним гуськом, а ворвавшись в лиман, начали немедленно расходиться веером.
   – Ну, пошли, – скомандовал Демарат.
   «Трезубец» и низко сидящие гемиолии вышли из камышей и устремились на врага. В течение нескольких минут в лимане стало очень тесно. Маневрировать негде.
   – Убрать весла! – крикнул Офелл.
   Приказ немедля исполнили. Увлекаемый парусом, его «Ликоктон»[93] почти не замедлил движения. Корабли эвбейца еще не набрали скорости, и гребцы на них упирались изо всех сил.
   Демарат стоял на носу «Трезубца», прикрываясь гоплитским щитом, и напряженно выгадывал момент.
   «Помоги, Афина. Успеем. Еще немного... Успеем...»
   – Втянуть весла!
   Гребцы замешкались на мгновение, ударили по воде в последний раз, засуетились. Этой заминки Красному оказалось достаточно. Затрещало ломаемое дерево. Левый длинный проемболлон[94] «Ликоктона» вломился в открытую галерею гребцов «Трезубца», убив нескольких из них. Застрял. Эвбеец заорал, срывая голос:
   – Бей!

       [93] Ликоктон (греч.) – «Убийца волков».
       [94] Проемболлон (греч.) – «бьющий первым». Вспомогательный таран над ватерлинией, предназначенный для разрушения вражеских весел и препятствия слишком глубокого погружения в корпус корабля основного тарана. Обычно их было два.

   Он метнул дротик, немедленно выдернув из стоявшей рядом корзины еще один. Примеру триерарха последовали все его воины, обрушив на врага ливень из стрел и дротиков, но люди Офелла ответили тем же.
   Носовая мачта «Ликоктона» сломалась и красный акатион, захлопав, затрепетав, накрыл нос триеры Демарата. Оказавшись под парусом, несколько бойцов эвбейца запутались в нем. Люди Красного забросали их дротиками безнаказанно. Сам Демарат сумел выбраться и еле успел подставить щит под удар чужого топора.
   – Вперед! – крикнул Офелл, – Вадрасан, вперед!
   – Бей-убивай! – заорали алифоры.
   В числе первых на «Трезубец» перепрыгнул могучий темнокожий воин. Почти полностью голый, одетый лишь в необычного вида набедренную повязку, в правой руке он сжимал топор, в левой – прямой меч. Иссиня-черные волосы заплетены в косу, как и длинная борода. Его громоподобный рык перекрыл вопли алифоров:
   – Марана[95]!

       [95] Марана (санскрит) – смерть.

   Этим воином был Ваджрасанджит, который в битве у Каспийских Врат раненным попал в плен к персам. Его не добили, он выжил, но оказался в рабстве. Из-за непокорного неукротимого нрава ни у одного хозяина он не задерживался надолго и, наконец, после долгих мытарств, весь покрытый шрамами от плети и кнута, индиец оказался на судне, везшем рабов для продажи на Делос. Судно захватил Красный. Здоровенный раб, проломивший своими колодками головы нескольким матросам-финикийцам, произвел большое впечатление на Офелла. Он предложил индийцу присоединиться. Тот за время своих злоключений научился сносно говорить на нескольких языках и понял, что от него хочет Ракта Шуура, «Красный Воин». Ваджрасанджит принял предложение. Вскоре он стал личным телохранителем Офелла, безгранично преданным своему освободителю. Правда, имя его никто не мог выговорить, вот он и превратился в Вадрасана.
   Похожий на статую из состарившейся бронзы, индиец ворвался на «Трезубец», как ураган. Его топор крушил щиты, меч выпускал кишки. Люди эвбейца вчетвером насели на голого варвара, но он, играючи, раскидал их всех. Почти каждый его удар умножал очередь на пристани Харона.
   Гребцы с обоих кораблей высыпали на катастрому, боевую палубу и вступили в драку вместе с воинами. Уже почти все триеры и гемиолии сцепились друг с другом. Мало кому удалось в такой толкотне совершить удачный таран, но все же одна триера Красного и пара кораблей эвбейца погружались в воду, получив шесть локтей бронзы в брюхо. Ни одна не затонула целиком: здесь было слишком мелко, потому на их палубах продолжался бой.
   Из камышей одна за другой выныривали лодки, полные вооруженных людей и немедленно втягивались в сражение. Оно кипело уже и на суше: военачальники Одноглазого действительно ожидали, что в лимане Птолемей устроит засаду, потому берегом к месту боя подошел Леоннат с тремя тысячами гипаспистов и легковооруженных псилов. Он окружил резервы Демарата, захватил часть заготовленных однодревок. На небольшом отдалении ожидали сигнала конные гетайры. Им надлежало довершить разгром врага, когда тот обратится в бегство и станет искать спасения на берегу. Однако время шло, а Демарат, мертвой хваткой вцепившийся в Красного, продолжал держаться.
   
   Пердикка не рисковал продвигаться вперед, не убедившись в благополучном для себя исходе боя в лимане, потому правое крыло Антигона опередило левое.
   Гребцы «гекатонхейров» работали на пределе человеческих возможностей. Монофтальм каждому пообещал удвоить плату и не имел отбоя от ионийской бедноты. Для службы на самых больших кораблях флота отобрали самых сильных.
   – Без команды не стрелять, – распорядился Аменсенеб, мрачно взирая на приближающегося противника, – бить наверняка.
   Эвтитоны египтян не отличались большой дальностью. Менелай, стоявший на палубе «Каллиройи», хорошо представлял себе их возможности, потому отдал такой же приказ.
   С одной из гептер Антигона в небо рванулся дымный столб, стремительно превращаясь в арку. Горшок со смесью смолы и серы упал в воду в четырех десятках локтей от носа «Каллиройи». Та же участь постигла и второй снаряд. Менелай усмехнулся. Отсыревшие торсионы камнеметов все время приходилось подтягивать, несовершенство прицельных приспособлений не позволяло бить точно на предельных расстояниях. Эннера только вблизи – гигант, а поди попади в нее за полторы стадии, когда корабли находятся в движении, а палуба качается, даже несмотря на то, что погода хорошая, ветер слаб, а волны невысоки.
   Нехемен поглаживал свой любимый составной лук, на тетиве которого уже лежала легкая тростниковая стрела. К ее длинному рыбовидному наконечнику был прилеплен сформованный в каплю комок смолы, смешанной с Сети-Инет-Ра, «солнечной солью», усиливавшей горение[96].

       [96] Селитра.

   Стоя на твердой земле, он легко бы попал в одну из голов, которые маячили над бортами приближающихся кораблей, но с шаткой палубы стрелять не спешил.
   Пусть подойдут ближе.
   Себек-аха, привычные к качке, поглядывали на знаменитого лучника и, видя его бездействие, тоже не стреляли.
   Корабли все ближе.
   Нехемен покосился на полощущиеся на ветру знамена. Помощник поднес головню из жаровни, стрелок растянул лук, прицелился и, задержав оперенье возле уха всего на один удар сердца, отпустил тетиву. Она загудела привычно, замерла, полпальца не достав до левого предплечья.
   Стремительный дымный росчерк. Десятки пар глаз не мигая уставились в одну точку в напряженном ожидании. Предельная дальность. Недолет.
   – Так... – спокойно сказал Нехемен.
   На тетиву легла вторая стрела. Нехемен взял чуть повыше, чем при первом выстреле, задумался на ничтожно-краткое мгновение, опустил лук на один палец и выстрелил.
   Несколько мгновений ничего не происходило, а потом... Язык пламени над бортом вражеской гептеры, крики.
   – Так... – повторил Нехемен слово, которое давно уже прилепилось к нему прозвищем, – начали.
   Пространство между сходящимися кораблями пронзили сотни стрел, выпущенных с обеих сторон. Несколько их, снабженных горящей паклей, вонзилось в борта «Крокодила». Ветер благоприятствовал стрелкам Антигона, огонь лизал дерево, но оно, влажное от брызг, загораться не спешило. Горючая смола на стрелах египтян имела больший успех.
   Заскрипели плечи эвтитонов, осадных луков. Обслуга машин заряжала в них здоровенные стрелы, с короткое копье размером. К стрелам были подвязаны тонкостенные медные трубки, заполненные смесью «крови Геба» и нафты со все той же «солнечной солью». Они, разумеется, снижали дальность и точность выстрела, что компенсировалось опытом стрелков.
   Херухат, главный над осадными луками «Великого Крокодила», согнувшись в три погибели, смотрел на приближающегося противника вдоль древка стрелы-копья, вытянув вперед левую руку с прицельным перстнем в виде лесенки, помогавшим определить дальность.
   – Двести десять локтей! Зажигай! Бей!
   Плечи эвтитона распрямились с мощным выдохом, и стрела унеслась в цель. Целились по срезу борта, чтобы попасть в палубу. Когда стрела осадного лука просто вонзалась в борт и горючая смесь выплескивалась на него, это наносило врагу не слишком большой урон. Однако попасть в палубу было куда как непросто.
   Палинтоны Антигона выплевывали горшки со смолой и серой, но точность их оставляла желать лучшего. Рисуя в небе красивые черные арки, они во множестве заканчивали свой полет в волнах. Перелеты, недолеты... Отдельные случайные попадания взметали высокие языки пламени, но египтяне быстро забивали их песком.
   Менедем определял расстояние на глаз, и по его слову обслуга машин приподнимала станины, передвигая их упоры по специальным зубцам.
   – Сто двадцать локтей!
   – Недолет!
   – На зубец вверх! Заряжай!
   – Готовы!
   – Бей!
   – Опять недолет!
   На этот раз снаряд нырнул в волны уже совсем недалеко от носа вражеского гиганта, скалящегося крокодильей пастью на единственном проемболлоне.
   – Заряжай, станину не трогай! Сейчас влепим точно!
   – Ха-ай! – со слитным выдохом гребцов «Гиес» совершил еще один рывок вперед.
   Менедем поднял руку.
   – Еще немного... Еще... Давай!
   Дымящийся горшок разбился о срез борта «Крокодила», разливая огонь. Несколько человек, охваченные пламенем, заметались, страшно крича. Один перевалился через борт и упал в воду. Остальные исчезли, наверное, катались в агонии по палубе. Менедем видел, что вокруг них засуетились матросы, очевидно, сбивали пламя мокрыми кожами.
   – На зубец вверх! Заряжай!
   Самый большой палинтон «Бриарея» молчал. В его деревянном желобе покоилось каменное ядро весом в талант, но плечи оставались в покое, дабы на напрягать раньше времени волосяные канаты-торсионы. Антигон приказал стрелять из него только наверняка, в упор, когда промахнется только совсем слепой и безрукий. Момент истины приближался.
   Спасаясь от египетского огня, несколько гептер отвернули к югу. В том был двойной смысл – пользуясь численным превосходством, они обходили египтян. Аменсенеб видел маневр противника, но ничего не мог ему противопоставить. Если бы он сражался один, то непременно сам повернул бы к юго-востоку, уходя мористее. Для отрыва даже паруса поставил бы, ловя боковой ветер. Преимущество египтян в умелых лучниках и потому они до последнего старались бы держаться от врага на расстоянии. Но сейчас пожилой флотоводец не мог так поступить, ибо оторвался бы от отряда киприотов, сохранил свои корабли, но похоронил все остальные. Египтяне продолжали идти вперед. На столкновение.
   «Котт», обходя «Стрелу Амена», подставил ей борт, куда влетела горящая стрела из осадного лука. Египтяне попали прямо в крышу траны, выносной галереи гребцов. Она вспыхнула, заставив транитов засуетиться, сбить темп гребли. Келевст, поддавшись панике, замешкался с приказом и правый борт продолжал работу. «Котт» начал разворачиваться на месте.
   Спустя четверть часа после первых залпов дым и языки пламени виднелись уже над всеми кораблями правого крыла Антигона и отрядом египтян, но на большинстве их матросы боролись с пожарами довольно успешно.
   Проигрывали сражение огню на трех «шестерках» и одной «семерке» Антигона. У египтян в плавучий факел превратился «Ра-Мефтет». Несколько снарядов разбились о его весла (сломав их, разумеется), отчего пламенем был охвачен не только корабль – горела сама вода возле него. Вернее, нефтяные пятна. Этой эннере повезло менее других в египетском отряде. Аменсенеб видел, что она обречена. Моряки прыгали в воду, прямо в огонь, и старались скорее отплыть как можно дальше. Удавалось не всем.
   Менедем и Антигон упрямо шли вперед. Родосец, даже потеряв несколько кораблей от египетского огня, ответив куда меньшим уроном, сумел занять выгодную позицию для таранной атаки. Несколько «шестерок» обошли египтян и теперь разгонялись для удара в борт. Аменсенебу пришлось разворачивать тяжелые эннеры веером.
   «Бриарей» на котором находился сам Монофтальм, не мудрствуя ломился вперед, избрав для атаки на встречных курсах «Двойной Венец». Рассмотрев на его мачте сияющий золотой полудиск Ра, Антигон безошибочно распознал корабль наварха египтян.
   Даже горящие, корабли Одноглазого продолжали приближаться. Дальше жечь врага становилось слишком опасно.
   – Прекратить огненный бой, – распорядился Аменсенеб.
   Теперь только мечи и стрелы. Обычные, но от того не менее смертоносные. Нехемен посылал их одну за другой безостановочно, работая, как заводной механизм, не знающий усталости.
   Не надо выцеливать, надо попадать – так учил его наставник много лет назад. Нехемен превзошел науку. Растянув тетиву, он отпускал ее так быстро, что человек за это время едва успел бы моргнуть. Он срелял не думая, но зная, что бьет наверняка. Сама Нейти-Мстительница направляла руку Нехемена. Стрелковая сума, перед боем заполненная сотней стрел, стремительно пустела. Почти все они нашли свою цель.
   Эллины выставили над бортом свои большие круглые щиты, держа их под наклоном. Множество египетских стрел отскочило, не причинив никому вреда, но Нехемен-Маат, «первый лучник», знаменитый в Обоих Землях, замечал малейшую щель между щитами и бил в нее без промаха. Он упивался боем и своим искусством, затянув древнюю победную песнь, он не видел опасности, угрожающей с другого борта.
   К «Крокодилу» неудержимо рвалась охваченная огнем гептера. То была «Орестида», которой командовал Сополид.
   Гетайр, столько сделавший для того, чтобы подружить Циклопа с Линкестийцем, оказался в этом сражении одним из самых невезучих македонян. Получив тяжелые ожоги, потеряв кормчего, всю команду и большую часть гребцов, он встал к педалиону и молился лишь о том – только бы хватило разгона.
   Вот он, все ближе... Брошенные весла «Орестиды» обвисли бессильно. У люков давка: обезумевшие от ужаса гребцы ломились наверх из затянутого дымом чрева гептеры. А на палубе бушевало пламя.
   – Помоги мне, Эносихтон[97]... – кашляя, задыхаясь, хрипел Сополид, – подтолкни мой корабль десницей своей...

       [97] Эносихтон (греч.) – «Колебатель земли», эпитет Посейдона.

   Глаза слезились от дыма. Сополид уже почти ничего не видел, но кроваво-черные обожженные руки его вцепились в рукояти рулевых весел мертвой хваткой.
   – Помоги мне Афина, помоги Эниалий, боги морские, помогите...
   Пламя подбиралось к кормчему, он старался, как мог отстраниться от нестерпимого жара, но с места не сходил. Именно тогда, в последние мгновения жизни он увидел ее во второй раз – танцующую богиню... Только теперь она была соткана из рыжего пламени.
   «Пирриха, пирриха!»
   «Шаг, поворот, шаг на носке, пируэт на кончике большого пальца – попробуйте-ка повторить мужи-воины! Прыжок, приземление. Попробуйте повторить...»
   За спиной богини из тьмы выплывала страшная оскаленная морда неведомого чудовища.
   – А-а-а! – заорал Сополид голосом, в котором уже не было ничего человеческого, – гори, тва-а-арь!
   Теряющую скорость «Орестиду», названную так ее триерархом в честь далекой покинутой родины, закрутило и бросило левым бортом на «Крокодил».
   Посейдон услышал мольбы Сополида и погребальный костер триерарха добрался до врага.
   – Втянуть весла! – закричал Пентаура.
   Через несколько секунд «Орестида» и «Крокодил» столкнулись.
   – Шесты! Отталкивай его! Скорее!
   Поздно. Пламя, раздуваемое южным ветром, радостно рыча, вцепилось в новую добычу.
   Нехемен, почувствовав удар, растерянно обернулся, вскинул лук, но стрелять было не в кого. «Орестида» мертва. Великий и грозный Себек, как видно, проявил малодушие, устрашился неистового гнева эллинских богов и оставил посвященный ему корабль. И разверзлись перед командой того врата Та-Мери, Земли возлюбленных...

Пентеры и триеры Гегесиппа Галикарнасского почти не несли тяжелых машин, потому, растянув фронт, как можно шире, с большими промежутками между кораблями, готовились к маневренному бою.
   Отряд Птолемея состоял по большей части из таких же судов, среди которых «Астрапей» смотрелся быком в стаде овец.
   Сразу три вражеских корабля избрали своей целью «Мечущего молнии», почти на длину корпуса вырвавшегося вперед из строя.
   – Хорошо идут, – любовался Лагид родосцами, – сразу видно – не пиратское отрепье.
   Деревянные колотушки отбивали неспешный ритм в чреве эннеры Птолемея. С родосских кораблей отчетливо доносился бодрый посвист флейт, задававших темп гребцам, и те работали размеренно, ровно, словно не в бою, а на учениях.
   «Р-раз!»
   Сто восемьдесят весел поднимаются вперед и вверх, как копья фаланги. Ни одно не идет криво, выученные гребцы легко поспорят с лучшими геометрами в изображении параллельных линий.
   «Два!»
   Весла опускаются.
   «Ха-ай!»
   Новый толчок. По обоим бортам в воде возникают цепочки стремительных вертунов, сопровождающих бросок корабля. А келевст не унимается и бьет все быстрее:
   «Р-раз!» – подхватывают пентеконтархи.
   «Два!» – копья эпибатов стучат по палубе. Нет сил стоять неподвижно, так и хочется поддержать, отбить нарастающий ритм, принять участие в пробуждении мощи хищного морского чудовища, в которое стремительно превращается корабль.
   «Р-раз!» – струи воды дождем льются с поднятых весел.
   «Два!» – вода бурлит, мириады брызг на мгновения рождают в воздухе соленый туман.
   «Р-раз!»
   «Два!»
   «Немезида» Гегесиппа вырывается из ровного строя вперед.
   «Р-раз!»
   «Два!»
   Хатем Пожарник согнулся возле станины палинтона, наводя машину. Поднял руку.
   – Давай!
   Камнемет ухнул, вздрогнул всем телом. Дымящийся горшок улетел в цель, разбился о стэйру «Немезиды». Матросы бросились тушить пожар, но в узости носовой палубы они только мешали друг другу. Через несколько секунд весь акростоль[98] был объят пламенем.

       [98] Акростоль – рог на носу триеры, продолжение форштевня (стэйры).

   Хатем ничем не выказал удовольствие от удачного попадания. Он невозмутимо следил, как его помощники заряжали палинтон для нового выстрела.
   В ответ прилетело несколько стрел, никому не причинив вреда. Родосцы не плевались огнем, они предпочитали другой способ поджаривания противника. На носах их триер не было наклонных мачт для акатионов. Вместо этого там торчали длинные шесты, на концах которых дымили серным смрадом железные жаровни.
   Киприоты подобными подарками оснаститься не догадались, потому триеры Стасанора начали одна за другой отваливать в сторону, уклоняясь от лобовой сшибки. Некоторые, попав в толчею, переломали друг другу весла.
   Пожар на носу «Немезиды» разгорался: Хатем хорошо знал свое дело. Гегесипп приказал сбавить темп гребли, и вперед вырвалась другая триера, прикрыв галикарнасца от очередного выстрела Пожарника.
   Сущее самоубийство – триера относилась к афрактам, «открытым» судам. Огненный снаряд Хатема влетел прямо в галерею гребцов, разбился и обдал их жидким пламенем. Птолемей хорошо видел, как корчатся в тесном подпалубном пространстве несколько охваченных огнем фигур. Они страшно кричали, но помочь им уже никто не мог. Остальные гребцы, спасаясь, прыгали в воду, благо покинуть афракт им было куда проще, чем тем несчастным, что не сумели выбраться с объятой пламенем «Орестиды».
   – Хватит, – распорядился Пожарник и указал пальцем, – ядро.
   Заскрипели взводимые плечи. Круглый каменный снаряд, размером с небольшую дыню, лег в направляющий желоб палинтона.
   – Бей!
   Ядро врезалось в группу вражеских эпибатов, что готовились засыпать «Астрапей» дротиками, и снес одному из них голову. Кровь ударила фонтаном. Птолемей дернул щекой.
   Триера, прикрывшая «Немезиду», потеряв ход и частично управление, подставила борт «Астрапею».
   – На веслах – атака! – закричал Птолемей.
   Флейтисты заторопились. Гребцы, рыча, навалились на весла с удвоенной силой.
   – Приготовиться! – крикнул Лагид и вцепился в борт.
   Эпипаты, сгрудившиеся на носу «Астрапея», последовали его примеру.
   Удар!
   Бронзовый бивень прошил кипарисовые доски, словно лист папируса. Проемболлоны проскользнули внутрь галереи гребцов. Затрещало ломаемое дерево. Несколько человек на обоих кораблях не удержались на ногах. Один из гребцов повис на остром проемболлоне, словно на громадном вертеле.
   – Назад! Давай назад!
   Гребцы и сами знали, что делать, вот только грести в обратном направлении чрезвычайно неудобно.
   Эпибаты-македоняне метнули дротики. Почти безнаказанно: родосцам было не до ответа, они спасались с гибнущего корабля.
   «Астрапей», сдавая назад, сполз с трупа триеры, тот начал стремительно погружаться. Вода вокруг кишела людьми. Одни хватались за обломки, другие пытались оплыть в сторону, рискуя попасть под удары весел других кораблей. Захлебываясь, они просили помощи, извергали проклятия.
   Обзор быстро ухудшался: все вокруг заволокло вонючим черным дымом. На какой-то миг Птолемей потерял ориентацию в пространстве. Куда вести корабль? Вперед? Назад? Он посмотрел на своего кормчего, тот тоже растерянно мотал головой.
   Замешательство быстро закончилось – из дыма вынырнула «Немезида». Она приближалась, намереваясь пырнуть «Астрапей» в левый борт. Шла под небольшим углом.
   – Назад! Быстрее назад! – кричал Лагид.
   Он понимал, что кричит напрасно. Скорость быстро не набрать. Развернуться гиганту тоже весьма непросто.
   – Ну, теперь держись, – невозмутимо сказал Хатем и вытянул из ножен меч.
   «Немезида» врезалась в эннеру, ломая весла. Удар все же пришелся по касательной. Таран своим острым краем проехался по доскам обшивки, словно стамеска. Не пробил их, но обильную течь все равно устроил. Оба корабля вздрогнули. «Немезиду» развернуло борт в борт к эннере. Пылающий акростоль переломился и рухнул на «Астрапей» огненным мостом. Сломалось несколько весел, которые не успели втянуть внутрь.
   Птолемей, прикрываясь гоплоном, метнул дротик. Промахнулся, рванул из корзины под рукой еще один и с удовлетворением всадил его прямо в лицо родосцу, проворно перескочившему на палубу эннеры.
   Обмен стрелами и дротиками длился недолго. Родосские эпибаты попытались перенести бой на вражеский корабль, но киприотов и македонян на огромном «Астрапее» было гораздо больше. К тому же они гораздо увереннее чувствовали себя в рукопашной. Лагид впервые за несколько лет вновь очутился в эпицентре жаркой схватки. Он не прятался, одел панцирь, льняной, усиленный широким чешуйчатым поясом и прямоугольной стальной пластиной с травленым узором на груди. На голове аттический шлем с высоким гребнем. Его распознали сразу.
   – Птолемей! Это Птолемей! Навались ребята! Бери его!
   Самый крикливый быстро заткнулся. Лагид напоил свой клинок из его горла и схватился со следующим.
   – Сам у меня сейчас возьмешь! – хищно оскалился «царь без царства», работая щитом и мечом так, что сразу трое родосцев пятились от него, не в силах ничего противопоставить стремительной стали.
   – Наддай, ребята! – проорал кто-то совсем рядом с отчетливым ионийским выговором, – мочи македонских козотрахов!
   – Жопу не надорви! – это уже македонская речь.
   Справа отборная брань, слева кто-то визжит, как свинья под ножом. Впереди чужие щиты – родосские розы, самосские павлины, милетские львы, эфесские кабаны. Начищенная бронза с любовно нанесенными рисунками быстро покрывалась царапинами и вмятинами.
   Родосцы надорвались, их молодецкая атака захлебнулась. Македоняне теснили их, постепенно перебираясь на «Немезиду». Самых прытких столкнули в воду, но нескольким удалось закрепиться на вражеской палубе, оттянуть родосских эпибатов на себя.
   Совсем близко у правого борта «Астрапея» из клубов висящего над водой черного облака возникла еще одна родосская триера с дымящим ведром на шесте. Втянув весла, она прошла вдоль борта эннеры. Шест матросы с помощью веревок наклонили над бортом «Астрапея» и опрокинули содержимое жаровни прямо на палубу. Там было намешано что-то очень ядреное, и пожар распространился моментально. Македоняне бросились тушить, но бой у левого борта оттянул почти все их силы. На палубу выбралось несколько десятков гребцов. Одни, вооруженные короткими мечами, бросились в драку, помогая эпибатам, другие пытались забить пламя песком. Им почти удалось это сделать, но тут родосцы облепили «Астропей», как свора псов медведя. Еще одна триера, тоже вооруженная жаровней, воспользовавшись неподвижностью гиганта, врезалась в его правый борт. Почти побежденный огонь вспыхнул с новой силой, а в пробитое чрево эннеры хлынула вода. Триера не смогла убраться безнаказанно. Крепление тарана не выдержало удара, открылась течь и судно, огрызаясь стрелами, отползало с креном на нос, все увеличивавшимся.
   Птолемей почувствовал, что корабль начал кренится. Надо убираться. Куда? Лагид сунул меч в ножны, перелез через борт. Спрыгнул на крышу траны «Астропея», а оттуда на «Немезиду», наполовину уже захваченную македонянами. Едва не сорвался. Ему протянули руку. Чудом не потеряв щит, он забрался на палубу, нашарил рукоять меча и вновь влился в кровавый танец.
   Жарче всего было на корме «Немезиды». Здесь находился Гегесипп и потому родосцы, хотя и заметно уступали в боевой сноровке македонянам, рубились, защищая наварха, как одержимые. К корме подошла маленькая восьмивесельная эпактида. Воин в высоком фракийском шлеме со сбитой вперед тульей и белыми перьями по бокам, стоявший на носу суденышка, сложил ладони рупором и закричал:
   – Гегесипп, спасайся!
   – Телеф, – перегнулся через борт наварх, – что видно у Менедема?
   – Нихера не видно! Все в дыму и пламени!
   – А у Пердикки?
   – Вперед идет, говноеды вроде бегут! Трусливые собаки!
   Гегесипп задумался на пару мгновений.
   – Что-то слишком быстро. Это притворство! Они договорились загодя! Где Красный?
   – Застрял в лимане! Не видать!
   – Давай туда! Всеми богами заклинаю, найди его, скажи – Лагид действует, как я предупреждал!
   – Я не уйду без тебя, Гегесипп! Спускайся!
   – Иди к воронам, Телеф! Выполняй приказ.
   – Безумец, сгинешь напрасно! У меня тоже есть приказ вытащить тебя! Циклоп мне голову снимет!
   – Найди Красного! – срывая голос орал наварх, – скажи, выпал его жребий!
   Под ноги Гегесиппу, заливая палубу кровью, повалился один из его телохранителей.
   – Телеф, спеши!
   – А-а-а! – махнул рукой Телеф, – поворачивай! Давай к берегу!
   Эпактида развернулась практически на месте и прямо по головам тонущих моряков, своих и чужих, помчалась прочь.
   
   Согласно плану, отряд Неарха должен был изобразить притворное отступление. Легко сказать – изобрази. Это на суше можно развернуться и дать деру, наводя зарвавшегося врага на засаду. Попробуй-ка провернуть такое с участием нескольких десятков кораблей. Невероятно сложно. Но нужно. Потому в первой линии своего отряда критянин расставил легкие суденышки киликийцев, за которыми расположились еще в два разреженных и далеко отстоящих друг от друга ряда, триеры киприотов.
   Навархи согласились, что пираты панику и бегство изобразят лучше всего. Ойней на это лишь презрительно хмыкнул. Впрочем, задача сия возлагалась не на его плечи, а на рыбешку помельче. Жадный, вместе с Кононом, на тридцати самых крупных гемиолиях и триерах укрылись в реке, в основном рукаве Каликадна. Отступление Неарха должно было увлечь противника, разрушить его строй, вытянуть в ленту, на которую обрушится пиратская засада. Корабли Демарата в лимане тоже играли роль засады, только ложной. Все надеялись, что Антигон и его навархи, обнаружив ее, уже не будут ожидать другого подвоха.
   План сочли рискованным, но лучше ничего не измыслили. На душе Птолемея оставалось беспокойство. Он не доверял пиратам, но в устье реки в необходимом числе могли расположиться лишь небольшие суда. Или большие, но в числе недостаточном.
   Триерам критянина предстояло при отступлении описать дугу на юго-запад и поддержать отряд Аменсенеба, который должен был не просто выстоять, но и перейти в наступление. Для этого триеры последней линии сразу обратили носами на восток.
   Когда Пердикка вступил в бой, к югу от его крыла, казалось, само море горело, но здесь, возле берега ни та, ни другая сторона не пользовались огненосными снарядами. Даже стрелы применяли обычные, а метательных машин и вовсе почти не было. Гемиолии пиратов успешно изобразили нестройную толпу. Уклонялись от триер Пердикки, огрызались всем, что можно метнуть или выстрелить, старательно избегали палубного боя. Сыну Оронта удалось довольно быстро сожрать несколько из них. Сходясь с противником, его триеры развили большую скорость, собирались применить распространенный прием – проход вдоль борта с разрушением вражеских весел, последующим разворотом и ударом в бок обездвиженного противника.
   Такую тактику обычно удавалось успешно применить в разгар боя, когда противник отвлечен на другое атакующее судно. Во время первого столкновения, естественно, никто не доводил до того, что его весла переломают. Но и здесь пираты не сдюжили против отменно выученных гребцов с Родоса и Ионийского побережья. На гемиолии, оказавшейся на пути «Геракла», триеры Пердикки, гребцы начали проворно втягивать весла правого борта, но левый борт продолжал грести. Келевст попался бестолковый. В результате гемиолию закрутило, и она беспомощно подставилась под удар. Опомнились пираты слишком поздно. Когда «Геракл» освободил свой таран, перегруженное киликийскими головорезами суденышко моментально перевернулось. Тонуть не спешило, так и плавало кверху пузом, на которое старались забраться уцелевшие. На них не обращали внимания, не тратили стрел. Все равно уже не воины.
   Менее чем через полчаса алифоры обратились в бегство. Они торопливо разворачивались, ломали друг другу весла, сталкивались и тонули. Такого действа автор комедии не прописывал, да и не играл никто из них, за жизнь боролись. Киликийцы драпали, не задумываясь, что тем самым претворяют в жизнь хитрый план (далеко не все о нем и знали). Тем не менее, можно смело утверждать, что представление удалось на славу. Пердикка заглотил наживку и бесстрашно пошел вперед, в азарте преследования позабыв обо всем на свете.
   Однако многократно более опытный Гегесипп, даже находясь в тяжелейшем положении, успевал подумать за всех.
   Его посланник добрался до Офелла примерно за полчаса. Сражение в лимане к тому времени уже подходило к концу, Красный праздновал победу.
   Птолемей не собирался жертвовать Демаратом, другом и верным сподвижником. Предполагалось, что эвбеец постарается втянуть в бой как можно больше сил противника, а потом бросит корабли и отступит берегом. Рискуя погибнуть не более, чем все прочие участники сражения. Однако человек предполагает, а жребий его уже взвешен богами. Леоннат отрезал эвбейцу пути отступления, а удар Красного оказался столь силен, что Демарат сразу все понял – это конец. Лиман станет его могилой.
   На борту «Трезубца» ему удалось избежать встречи с, казалось, неубиваемым Вадрасаном, но триеру люди Офелла захватили. Демарат отступил на другое судно, благо в тесном лимане они буквально лепились друг к другу. Здесь его душу и забрал Танат. Случилось это в круговерти схватки совершенно буднично. Демарат не увидел, кто его достал – ударили в спину. Вспышка боли, мгновенно накатившая глухота. Солнце погасло. Пустой болтовней оказались россказни о жизни, пролетающей перед глазами за краткий миг. Он не успел даже понять, что произошло, настолько быстро и безжалостно чья-то злая воля вычеркнула его из списка живых.
   Неправ будет тот, кто станет рассказывать, будто смерть командира ускорила развязку. Когда он упал, немногие это заметили, полностью поглощенные борьбой за собственную жизнь. Загнанный в угол, Демарат не мог управлять своими людьми, или хотя бы воодушевить их.
   Некоторые пытались сдаться, но Офелл приказал пленных не брать. Увидев это, люди Демарата стали драться с остервенением обреченных, у которых лишь одна мысль в голове – явиться к Харону в хорошей компании врагов.
   Телеф разыскал Красного, когда тот уже вытер от крови свой меч, и люди его дорезали последних врагов. Офелл прикидывал, как разбирать грандиозную свалку из сцепленных, разбитых и полузатонувших судов, дабы выйти в море на уцелевших и оказать помощь Пердикке.
   Слова Гегесиппа, высказанные его посланником, Красного ничуть не удивили.
   – Я ожидал чего-то в таком духе. Законник изменил бы сам себе, если бы не измыслил какую-нибудь хитрость.
   Красный прекрасно знал местность и потому замысел Птолемея развернулся перед ним, как свиток с подробным описанием всех деталей.
   – Мы ведь протащим корабли в Каликадн? – поинтересовался он у Промаха, который, как и его близнец, прибыл на «Ликоктон» дабы выяснить, какие будут дальнейшие приказания.
   – Мелко, но думаю, многие пройдут, – предположил Правый.
   – Не ссы, прорвемся, – беспечно заявил Левый.
   Лицо его, перепачканное чужой кровью, выглядело так, словно с него содрали кожу. Учитывая, что Паламед непрерывно улыбался – жуткое зрелище.
   – Ну, тогда пошли. Интересно, кто нас там ожидает. Если тот, о ком я думаю – обрадуется, поди.
   – Уж наверняка, – хищно оскалился Паламед.