10
Кровь царей

Иллирия, осень
   
   Дождь барабанил по крыше. Капли крупные, тяжелые, от них пузырилась вода в прямоугольном бассейне посреди перистиля. Пузыри – верный признак того, что дождь скоро закончится.
   Наступила осень, дни становились все холоднее. Все реже по небу проплывали высокие и тяжелые кучевые облака, проливавшиеся сильными, но короткими ливнями. Совсем скоро дожди пойдут другие – моросящие, затяжные, навевающие тоску...
   Кинана расположилась в удобном кресле под крышей колоннады, обрамляющей внутренний дворик дома-дворца, самого большого сооружения в Кодрионе. Колонны здесь не каменные, а деревянные, покрытые искусно вырезанным узором, но в остальном можно сказать, что дом выстроен на эллинский манер. Так сейчас модно среди фракийской и иллирийской знати. И эллинская речь в этих домах звучит все чаще – князья охотно приглашают из Эллады учителей для своих детей. Хороший ритор весьма ценен – красноречие в большом почете у варваров.
   У варваров... В Кинане половина иллирийской крови, а македонской она, благодаря материнскому воспитанию, никогда в себе и не ощущала. Даже тогда, когда жила при дворе отца, царя Филиппа. Всегда оставалась дикаркой, лишь в кратком своем замужестве ненадолго изменилась. Но эллинская спесь прилипчива. Двоюродный брат, Агрон – варвар, а она, Кинана, дочь Филиппа и Авдаты, внучка Бардилея-углежога – нет.
   Она сильно переменилась благодаря Аминте. Спокойный и уравновешенный племянник Филиппа, лишенный царства и задвинутый в тень, не отличался честолюбием и ни на что не претендовал. Как подобает отпрыску царского рода, он был прекрасно образован, начитан, умел хорошо говорить. Ей никогда не было с ним скучно, хотя он не слишком разделял ее страсти к охоте, к бешенной конной скачке.
   Когда отец объявил о своем решении выдать ее за Аминту, она возненавидела жениха. Без причины, просто по бунтарскому своему естеству. За то, что никто не спросил ее мнения. Ха, как будто в Македонии когда-то было иначе. Она чуть ли не с рождения знала, что отец устроит ее жизнь, как сочтет нужным, не заботясь о ее сердечных чаяниях. Знала, но продолжала брыкаться и царапаться, дикая кошка.
   Аминта сделал то, чего никому не удавалось. Он научил ее мурлыкать. Она и сама не поняла, как такое у него получилось. Просто внезапно поселилось в сердце ощущение неизбывного счастья. Не Филипп соединил их – сами боги соединили. Они жили с Аминтой душа в душу. Родилась Адея. Постепенно Кинана перестала замечать полный ненависти взгляд Олимпиады. Ее не волновали дворцовые дрязги и интриги. Все это проходило стороной. Только любимый муж и дочь существовали тогда для Кинаны. И никого больше. Когда Аминта сопровождал Филиппа в походах, сердце сжималось от страха, а по его возвращении наполнялось радостью.
   А потом все внезапно закончилось. Отца зарезали. Царем стал сводный брат, сын упырихи, кровожадной твари. Это она нашептала ему, что Аминта – помеха его власти. Аминта старше, он сын царя Пердикки, брата Филиппа, его права на престол несомненны.
   Кинана холодела от ужаса, встречаясь с лучащимся мстительной злобой взглядом Олимпиады. Муж успокаивал. Не надо бояться. Он не претендует на трон. Пусть царем станет Александр. Он любим войском, герой Херонеи, покоритель медов. У него больше военных заслуг, чем у Аминты, а по македонским обычаям именно войско должно подтвердить право претендента на престол.
   Через три дня Аминту убили у нее на глазах. Она навсегда запомнила удивление в его остывающем взгляде. Она тоже умерла в тот день.
   Год спустя Кинана стояла на крепостной стене Пеллы среди других знатных женщин, матерей, жен и дочерей, и вместе с ними смотрела вслед уходящему войску. Они махали воинам, желали им победы, почти все плакали.
   Ее глаза оставались сухими, и желала она другого:
   «Сдохни, ублюдок».
   Боги услышали.
   Хаос, в который погрузилась Македония, Кинана пережила, будто во сне. Всем вокруг было не до нее. Антипатр лишь один раз вспомнил о ней, отправляясь на войну с Афинами. Объявил, что вернется и выдаст ее замуж за своего сына Кассандра. Она огрызнулась в ответ, что он ей не отец и вертела она все его намерения на том месте, которого у женщин вообще-то не бывает. Вновь ожила иллирийская кровь матери, усыпленная было лаской Аминты. Наместник заявил, что будет так, как он решит, или останется Кинана без содержания. Напугал, аж поджилки затряслись.
   Через месяц Антипатр лишился головы, Кассандр засел в Амфиполе, а в Пеллу вступил новый царь. Вот уж никто не ожидал.
   Олимпиада убралась в Эпир, забрав с собой свою воспитанницу, еще одну незаконнорожденную дочь Филиппа, девятилетнюю Фессалонику. Полтора года спустя в Эпире случился переворот, который ведьма не пережила. Узнав о ее смерти, Кинана принесла жертвы подземным богам.
   Сводную младшую сестру Кинана жалела, прекрасно знала, каково быть «воспитанницей» упырихи, но помочь ей не могла. Фессалоника досталась Эакиду, который не упустил возможности запустить в свой род кровь македонских царей. Подождал два года, пока девочка созрела (видать, еле дотерпел) и женился на ней, рассчитывая на наследника с правом на трон Пеллы.
   Боги продолжали потешаться над состязанием царей – Фессалоника родила Эакиду двух дочерей, а потом его выгнал из Эпира родной брат, Алкета, и тот бежал, бросив жену с детьми. К счастью для них, победитель не видел угрозы в беззащитных женщинах.
   Линкестиец поступил с Кинаной благородно. Он позволил ей самой выбирать свою судьбу. Содержал, как царскую дочь, но на ложе свое не тащил. Впрочем, это вовсе не означало, что он был не из тех, кто проводит свою политику между женских ног. Просто в его случае разменной монетой оказалась другая женщина.
   С воцарением Линкестийца жизнь Кинаны потекла размеренно. Однако через некоторое время она сделалась объектом пристального внимания со стороны того, кому некогда предназначалась в мужья. Страстью к дочери Филиппа воспылал Кассандр. Слал ей письма и подарки, и до того допек своим вниманием, что ей пришлось уехать к Полиперхонту.
   Старик, до сих пор верный Аргеадам, и давно уже не бывающий при дворе, жил в своем имении в Тимфее. Он принял ее, как дочь. Она прожила у него пару лет, когда он начал рассуждать о том, какой прекрасный союз могла бы составить дочь Кинаны, Адея, и его, Полиперхонта, сын. Кстати, тоже Александр. Конечно, пятнадцатилетнему юноше еще рано задумываться о женитьбе (а вот девице уже пора), но ведь Кинана понимает – это не простой брак.
   Вот именно, не простой. Только сейчас она задумалась, насколько ценна ее кровь, кровь Аргеадов. Ни ее, ни Адею никогда не оставят в покое жаждущие царского венца женихи. Но если уж на то пошло, то стоит ли предлагать себя первому встречному? Тимфейцы сейчас очень далеко от трона. Кассандр гораздо ближе, но и он вряд ли сможет на него влезть. Линкестиец вошел в силу, его так просто не спихнуть. Конечно, с царями, бывает, случаются неожиданные неприятности. Как с Филиппом, например. Но в случае смерти Линкестийца Кассандр в очереди далеко не первый. Если же он, заранее подсуетившись, сочетается браком с Кинаной, то это может возбудить у царя нехорошие подозрения. А неприятности случаются не только с царями.
   Как-то морозно стало на душе от таких мыслей и Кинана, недолго думая, схватила дочь-подростка в охапку и снова ударилась в бега. На сей раз подалась за пределы Македонии. В Иллирию, к двоюродному брату.
   Здесь она перевела дух, осмотрелась по сторонам, и впервые крепко задумалась, а чего же она вообще хочет от жизни.
   Думать пришлось недолго. Вскоре в Кодрион заявился Эвмен, а следом в городе появился Неоптолем, которого князь Агрон отозвал из лесного воинского лагеря, организованного для иллирийских юношей одним хромым македонянином.
   Неоптолем Кинане понравился. Юноша был хорош собой. Немного худощав, но мясо нарастить не сложно. Темные волосы чуть отливали рыжиной – видать, сказывалась эпирская кровь. Но на лицо – вылитый дед, Филипп, хотя Кинана скорее видела в нем Аминту, и оттого сердце ее билось чаще.
   Она осторожно поинтересовалась у дочери, что та думает об этом юноше. Адея лишь презрительно фыркнула, сразу раскусив цель намеков матери. Этого в женихи? Нет уж, спасибо.
   Кинана удивилась ее реакции, расспросила с пристрастием, но когда выяснила причину неприязни, лишь рассмеялась. А потом опять вспомнила Аминту и всю ночь проревела. Думала, что слезы давно уже высохли, с концами. Оказалось, нет.
   Мнение Адеи и желания Кинаны в любом случае упирались в стену договора Агрона с Эвменом. Вот только дочь своего великого отца прекрасно знала, что не существует стены, которую нельзя было бы перешагнуть. И далеко не всегда для этого потребны штурмовые лестницы.
   Кинана пригласила Эвмена прогуляться верхом.
   – Я так долго тебя не видела. Тех, кто окружал отца, разметало по свету. Многих уже в живых-то нет. Там, в Пелле, теперь для меня все чужие. Вот тебя увидела, и так тепло на сердце. Расскажи мне, как ты жил все эти годы, Эвмен?
   Отчего же не прогуляться, не рассказать. Тем более что кардиец жадно, как губка, впитывал все новости. А новостью для него теперь был любой рассказ о том, что происходило в Элладе, Эпире и Македонии за время его долгого отсутствия.
   За первой прогулкой последовала вторая, а потом и третья, четвертая. С каждым днем их беседы становились все откровеннее. Кинана нашла крепкое мужское плечо, на котором могла излить душу, выговориться, выплакаться. А Эвмен... Он все сильнее ощущал какое-то необъяснимое смятение, беспорядок в мыслях. Прежде, практически в другой жизни, он почти не знался с Кинаной. Теперь же, с улыбкой слушая ее рассказ о какой-нибудь детской шалости, он незаметно для себя оказался в плену иллюзии. Иллюзии того, что их нынешние дружеские отношения были такими всегда. Словно двадцать лет назад юная девушка, сердце которой еще не было ожесточено потерями, запросто могла заглянуть на мужскую половину дворца, где располагалась царская канцелярия, маленькое, но одновременно безграничное владение некоего грамматика, умного, проницательного, подающего большие надежды и ценимого царем. И они говорили о каких-то, только им, молодым, понятных и интересных вещах, смеялись и радовались жизни. И перед ними лежал весь мир.
   У Эвмена было немало женщин. Мимолетные связи. Гетеры, флейтистки. Иногда даже дочери уважаемых граждан. Там, в Таренте. Он не помнил лица ни одной из них. Так и не обзавелся женой и детьми. Хотя, может кто-то с лицом, похожим на его собственное, где-то уже шлепает босыми пятками по теплой земле, цепляясь за мамкин подол. Но вряд ли Эвмену суждено узнать об этом.
   Улыбаясь в ответ на улыбку Кинаны, кардиец все больше осознавал, что его неудержимо тянет к ней. Но слишком сильна привычка держать себя в руках. Он и теперь не отпускал чувства на волю.
   А вот язык распустил. И сам того не заметил.
   Так Кинана узнала о его планах, о планах своего брата. С ее собственными они не совпадали.
   Кассандр не забывал о ней. Выяснил, где она находится и теперь, время от времени, присылал письма. Рассказывал о делах столичных, о том, что происходит во Фракии, даже за морем, в Азии. И постоянно уговаривал вернуться.
   Последнее такое письмо доставили вчера, но Кинана, заранее наизусть зная добрую половину его содержимого, не торопилась ломать печать на свитке. Только теперь, удобно устроившись в кресле, под шум дождя, она погрузилась в чтение.
   Это письмо не походило на прежние. Кассандр усилил напор. Но раньше он лишь силился выдавить из себя поэта, живописуя свою страсть. Читая его послания, Кинана смеялась до слез. Теперь же он усиленно намекал на появление некоей возможности, «которая изменит нашу жизнь». Какие-то новые друзья, которые помогут «освободить стул из-под линкестийской задницы». И хочет ли Кинана получить то, «что и так должно принадлежать ей по праву»? Интересно. Раньше он о подобных делах помалкивал, даже если и мечтал. Пожалуй, сейчас действительно самый удобный момент.
   За спиной послышались легкие шаги.
   – Что ты читаешь, мама? – Адея чмокнула мать в шею, заглянула через плечо.
   – Письмо, как видишь.
   – От кого?
   – От него. Кто еще мне тут пишет.
   – А-а... И как, он придумал что-нибудь новое?
   – Нет.
   – Мужчи-и-ины... – презрительно протянула дочь.
   Кинана скосила не нее взгляд и усмехнулась. Отбросила от лица выбившуюся из прически прядь и поинтересовалась:
   – Как там Динентила?
   Адея моментально помрачнела.
   – Плохо. Лежит пластом, бледная и прозрачная. Агрон ходит, мрачнее тучи, рычит на всех.
   – Бедняжка. – вздохнула Кинана, – за что ей такая судьба...
   Да уж, весь Кодрион гадает, за что боги разгневались на князя, что дочь его тяжело заболела за месяц до собственной свадьбы. Десять дней уже не встает и состояние все хуже и хуже.
   – Мама, тебя Медосад ищет.
   Кинана быстро свернула папирус. Медосад – ее поверенный, один из самых преданных слуг, фракиец-вольноотпущенник, служивший еще Аминте. Недавно он был отослан за важным делом. Стало быть, вернулся.
   – Где он?
   – Возле гинекея ждет.
   Кинана встала и направилась внутрь дома. Адея увязалась следом, но мать отослал ее.
   – Это не для твоих ушей.
   Дочь обиженно фыркнула, но повиновалась.
   Медосад, кряжистый седеющий муж лет пятидесяти, приветствовал госпожу кивком головы. Обошелся без слов, да и спину не гнул, подобно другим слугам. Ему многое позволялось.
   – Ну что? – спросила Кинана.
   – Все сделано, госпожа.
   Он протянул хозяйке руку ладонью кверху. На ней лежал свернутый тонкий шнурок с огромным количеством узелков.
   – При нем только это было. К ноге привязано.
   Кинана взяла шнурок в руки.
   – То, что нужно. Молодец, Медосад. Без крови обошелся?
   Фракиец кивнул.
   – Найдут – комар носа не подточит.
   – Хорошо.
   – Только ведь это просто так не прочитать.
   – Верно, – кивнула Кинана, – но то уж моя забота.

Мыс Тенар
   
   Всякий знает, что полуостров Пелопоннес напоминает Посейдонов трезубец. В южной своей части он вонзается в море тремя огромными выступами, средний из которых оканчивается мысом, носящим имя Тенар.
   Место это довольно мрачное. Путешественникам здесь показывают пещеру, ведущую прямиком в Аид. Именно из нее в стародавние времена Геракл вывел трехглавого пса Кербера. Время от времени находится дурень, желающий проверить правдивость этих рассказов, но со времен великого героя больше никто этим путем в подземное царство не проник. А если и проник, то назад уж не вышел. Тех же, ущербных умом, кто уверял, будто куда-то они там пролезли и что-то видели, многократно ославили, как лжецов, ввиду отсутствия доказательств.
   Со времен Геракла прошло немало времени, и ненаселенный прежде угол теперь отличался многолюдством. Здесь стоял храм Посейдона Асфалея, служивший убежищем беглым спартанским илотам. В близлежащих удобных гаванях, Ахиллее и Псамате, во множестве останавливались купеческие корабли, огибающие Пелопоннес. А еще тут располагался постоянный лагерь наемников.
   Он существовал уже более ста лет, превратившись в настоящий город, подобных которому в Элладе (да и не только в ней) не было. Каменных строений тут было немного, вместо однообразных домиков лагерь пестрил шатрами всевозможных расцветок, от скромных полотняных, выбеленных на солнце, до богатых, выкрашенных в кричащие цвета. Поселение постоянно меняло форму, то увеличивалось, то уменьшалось.
   Каждый год в конце зимы лагерь разбухал неимоверно, наполнялся народом, кормившимся с кончика копья. Наемники всех мастей прибывали на Тенар в ожидании нанимателей. Те не заставляли себя ждать. Тут бывали стратеги, тираны и даже цари, не говоря уж об их многочисленных поверенных. Тут можно было за полдня купить целую армию. Были бы деньги.
   Вся эта пестрая орава, скучавшая в ожидании отправки на какую-нибудь войну, постоянно хотела жрать, поэтому на Тенаре располагался еще и один из самых многочисленных в округе рынков. Сюда ежедневно гнали скот, ежечасно сгружали с кораблей хлеб и прочие припасы. Большинство каменных строений на мысе были питейными заведениями, а так же домами утех.
   К лету Тенар пустел, но к зиме те наемники, которым некуда было больше податься, вновь подтягивались в свое привычное обиталище, если, конечно, им удавалось пережить летнюю кампанию и не застрять где-нибудь на чужбине. Бывало, наниматели начинали сговариваться с наиболее авторитетными вождями уже с осени, чтобы по весне получить полностью сформированные отряды.
   Вот и сейчас на Тенаре торг был в разгаре. Едва ли не половина нынешних обитателей лагеря минувшим летом участвовала в Эвбейской войне. Причем здесь собрались наемники, сражавшиеся за каждую из сторон. Еще вчера они стояли друг против друга, а теперь вместе напивались и бурно обсуждали перипетии кампании.
   – Чтоб я еще хоть раз пошел за этим говнюком Леосфеном! Такая удача придурку привалила! Руку протяни, да бери поганцев тепленькими! Так нет же, все просрал…
   – Это ты о какой удаче толкуешь, Архилох?
   – Ну как же, неужто не слышали? Нам под Эгеей поганцы наподдали было, а потом чего-то сдулись. Слух прошел, будто завалили Леонната. Представляете, в спину! И ладно бы он бежал, так нет, наоборот! Не иначе, как свои прикончили. Видать, разосрались чего-то между собой. Такая удача! Тут бы Леосфену поднажать, а он принялся сопли жевать.
   – А ты-то чего причитаешь, Архилох? Пусть афиняне убиваются.
   – Так ведь я там все добро потерял, когда поганцы наш лагерь взяли! Все, что нажито потом и кровью, Пердикке досталось! Ублюдок у нас за спиной с кораблей высадился.
   – Ну а если бы Леосфен поднажал, как бы это спасло твое добро от Пердикки? – возразили рассудительные.
   Архилох только рукой махнул. Он себе уже придумал виноватого и разубедить его было невозможно.
   – А я вот, братья, тоже думаю, что к афинянам не стоит наниматься, – подал голос другой наемник, – но не по той причине, за которую толкует Архилох.
   – А по какой?
   – Вы слыхали, Демосфен недавно орал, что, мол, наемникам надо платить не больше двух оболов в день, как гребцам. Дескать, денег в казне мало.
   – Да он совсем из ума выжил!
   – Погодите-погодите. Ликург обещает по четыре, как в прошлом году.
   – А вдруг обманет? Если у них и вправду казна отощала.
   – К воронам такую плату! Пусть граждане афинские сами воюют. Глядишь, порастрясут жирок!
   – Лучше пойдем к Агису, он положил пять.
   – Агис обещает платить после дела, когда народу поубавится. Я думаю, у него сейчас денег вообще нет, на добычу рассчитывает.
   – Верно, нельзя спартанцам доверять, они о чести давно позабыли!
   – А тот, из Кирены[110], что позавчера приехал, предлагает семь оболов.

       [110] Кирена – древнегреческий город в Африке. Располагался на территории современной Ливии восточнее Бенгази. Основан греками-переселенцами с острова Тера (Санторин). Богатая и плодородная (в древности) область вокруг Кирены называлась Киренаикой.

   – Врешь!
   – Не вру!
   – Я тоже что-то такое слышал. Он, кстати, не из Кирены, а из Египта.
   – Варвар, что ли?
   – Да нет, эллин вроде. Критянин.
   – Критяне же подались к Агису.
   – А этот, стало быть, не подался.
   Среди наемников нашлось несколько осведомленных, которые подтвердили, что да, следующей весной в Кирене ожидается серьезная буча, и набираются для этого люди. Платить обещают очень щедро. Вроде как заправляют там египтяне, а у них золота навалом.
   По лагерю ходили спартанцы. Злые, как собаки. Если встревали в разговор о киренских делах, то немедленно начинали плеваться и браниться. Не мудрено – именно в Кирене застрял их царь Агис.
   Спартанец несколько лет просидел на Крите, и его участие в вялотекущей войне с Афинами было едва заметно. Известное дело – спартанцы кичатся своей доблестью, но в последние годы, как дойдет до драки, любят отсидеться в стороне и подождать, пока враги и союзники друг друга поубивают. Это, по их мнению, вовсе не трусость. Из-за такой стратегии фессалиец Менон вдрызг разругался с Агисом и их союз распался. На радость афинянам.
   Тем временем за морем, в Киренаике разгорелась междоусобица. Там издавна противоборствовали две партии – демократы и олигархи. Среди простолюдинов, поддерживавших демократов, большинство было потомками выходцев с острова Тера. Олигархи сохраняли связи со свергнутым сто лет назад царским родом Баттиатов, который впитал в себя кровь критян – второй волны переселенцев. Позиции критян всегда были сильны в Кирене.
   В последние годы потомки Баттиатов начали было опять прибирать власть к рукам, но пару лет назад демократы взяли верх и изгнали их. Те бежали на Крит, где обратились за помощью к Агису. Спартанец согласился вмешаться, пересек море с шестью тысячами наемников, разгромил демократов и разорил Кирену. Жителей запугал и вынудил их выплатить значительные отступные, после чего выступил против четырех других городов Киренаики, которые все вместе образовывали союз-пентаполию, пятиградие.
   Но дальше дела его шли не столь хорошо, как хотелось бы. Агис увяз. Ему требовались подкрепления. Он прислал на Тенар своих людей – спартанца Фиброна и критянина Мнасикла. Те занялись вербовкой, но неожиданно столкнулись с проблемой. Мало кто горел желанием идти к ним. Основную массу наемников перекупил некий египтянин, совершивший рискованное путешествие по осеннему штормовому морю.
   Фиброн бесился, догадываясь, что это может значить. Ходили слухи, что киренцы обратились за помощью к фараону Неферкару. Изгнанники олигархи зачесали затылки и крепко задумались, не пора ли ехать в Карфаген, с которым некогда был заключен договор о военной помощи.
   Приезжий, то ли египтянин, то ли эллин, пес его разберет, взбаламутил наемников неслыханно щедрыми посулами. Их вожаки выстроились к нему в очередь, договариваясь, к какому сроку по весне собрать людей. Тщетно Фиброн обвинял египтянина во лжи, его никто не слушал. Как раз спартанцам давно уже никто не верил.
   Впрочем, отправиться в Кирену горели желанием далеко не все.

Кратер остался. Выпил еще.
   Отворилась дверь и в лесху вошли несколько человек, одетых небедно. Македонянин бросил взгляд в их сторону и вдруг обмер.
   – Да разорви меня Кербер… Неарх!
   Один из вошедших повернулся к нему.
   – Неарх, это ты?
   – Кратер?
   Македонянин вскочил, как ошпаренный, и бросился к остолбеневшему критянину. Люди Неарха от неожиданности схватились за мечи.
   – Стойте! – приказал критянин, – Кратер!
   Они обнялись.
   – Какими судьбами ты тут? – воскликнул македонянин.
   – Да вот, занесло, – сказал Неарх, – вербую наемников.
   – Э, брат, тут ты, пожалуй, в пролете. Какой-то хрен всех сманил заоблачными посулами.
   – Я знаю, – улыбнулся Неарх, – я и есть тот самый хрен.
   – Ты?! А говорили, египтянин…
   – Не совсем ошиблись. Я действительно приехал из Египта.
   – Ты? Из Египта? Чего там забыл?
   – Там теперь обитаю.
   – Что же, фараону служишь? Это ему наемники потребны?
   – И да, и нет, – уклончиво ответил критянин, – это длинная история.
   – Ты торопишься?
   – Пожалуй, нет.
   Они сели за стол. Неарх отпустил своих людей. В его руках блеснуло золото. У хозяина загорелись глаза, и вскоре стол был заставлен разнообразной снедью. Разговор предстоял долгий.
   – …так я оказался в руках Антигона, – рассказывал Неарх, – Птолемею удалось уйти.
   – В Египет?
   – Да.
   – И как он теперь?
   Неарх усмехнулся.
   – Как… Не сразу пришел в себя. Что потеряно, то уже не вернешь. А потеряно… Да все почти. Но это же Лагид, ты его знаешь. Он не будет сидеть на заднице и причитать. Своего не упустит.
   Кратер вздохнул.
   – Да. Думаю, если бы не он, мы не разделились бы после Граника. Многое могло бы тогда пойти иначе…
   – Может быть, – кивнул Неарх и отпил из своей чаши.
   Они помолчали.
   – Значит ты для Птолемея набираешь наемников в Кирену? – спросил Кратер.
   – Ну, в общем, да. Киренцы обратились за помощью к Неферкару. Против Агиса. Но фараон сейчас занят на востоке. Там тоже кое-что затевается.
   – Слышал.
   – Ну вот. А мы с Агисом уже бодались. Почему бы не повторить? Неферкар снабдил нас деньгами. Воинов дал. Немного, правда. Вот, набираю еще.
   – Ты не досказал про Антигона. Он что, отпустил тебя?
   – Отпустил. Сначала долго склонял на свою сторону. Я не соглашался. Знаю, Пердикка и Леоннат предлагали ему меня прикончить, но наш Циклоп проявил благородство. Вернее, даже не он. Деметрий его уговорил. Парню претит бесчестье. Он у нас – второй Александр. Короче, меня отпустили, и я вернулся к Лагиду.
   – А ты знаешь, что Леоннат погиб?
   – Знаю. Ходят слухи, что его свои же и убили. Если это правда, то готов поставить талант – тут не обошлось без козней Пердикки. Я, когда сидел в темнице в Сардах, поочередно пообщался с обоими и сообразил, что они на ножах. Ирония судьбы. Леонната ударили в спину. Как и он нас при Каликадне. Если бы они с Офеллом не разгромили нашу засаду, еще не известно, чья бы взяла.
   Неарх похрустел луковицей, поморщился.
   – Ты-то как все эти годы?
   Кратер рассказал о себе, умолчав о цели своего приезда на Тенар. Не стал он ничего говорить Неарху и про Неоптолема.
   – С купцами, значит, ездишь? Слушай, Кратер, это ведь не для твоего плеча плащ. Идем с нами? Лагид сделает тебя стратегом. Как раньше, при Александре.
   Кратер долго молчал, потом медленно покачал головой.
   – Нет, Неарх. Рад бы, да не могу.
   Критянин отметил, что глаза у бывшего таксиарха мечутся, но истолковал по-своему.
   – Семья якорем держит? Понимаю. Меня самого дома, там, в Навкратисе, ждет кареглазая. Знатного рода. Предки ее из Себеннита, в родстве с Нектанебами. Так что я теперь дальний родич фараона.
   – Ты? – удивился Кратер, – в таком случае Птолемей ему, что, и вовсе брат?
   – В определенном смысле, – кивнул Неарх.
   – Высоко, я смотрю, вы залезли, – покачал головой Кратер.
   – Да я бы не сказал, – возразил Неарх, – мы нахлебники. Понимаешь? Приползли на карачках с голой поджаренной задницей. Хороши, союзнички. Нам в этом почете и уважении тошно. Вырваться хотим. Ты вот, нашел, где якорь бросить, а мы еще нет. Помнишь, Филипп Александру как-то сказал: "Ищи, сын, царство по себе. Македония для тебя слишком мала?" Это ведь и про нас тоже сказано было. Потому мы тогда и не вернулись с вами.
   – Ты хоть и критянин, Неарх, но родился в Амфиполе. Неужели на родину не тянет?
   – Нет, – не задумываясь, ответил Неарх, – не тянет.
   Кратер долго молчал. Отвернул лицо в сторону и смотрел в пустоту. Потом негромко произнес:
   – Я тоже долго не хотел возвращаться. А теперь хочу.

Да. Это давно исправлено, вообще все предложение перестроено, но все равно спасибо.
В текущей версии первой книги имеются некоторые отличия от выложенного на ВВВ текста не только по части исправления многочисленных ошибок и опечаток.
Поэтому, если интересно, то я бы рекомендовал читать на СИ. Хотя, конечно, кому где удобнее.