– За время, что мы тут торчим, можно до Пелопоннеса сходить и обратно, – ворчал Аристид.
   – Это варвары, – отвечал Эвдор, – они славятся неторопливостью. Привыкай.
   – А может все дело в твоих понтийских друзьях? Ты уверен, что они именно помогают, а не наоборот?
   – Как можно быть в чем-то уверенным в наше время? – философским тоном заявил Эвдор, – никому верить нельзя.
   – Ага, – добавил Койон, – даже себе. Вот, давеча, хотел я пустить ветры, да не рассчитал и обосрался.
   Аристид прыснул.
   – Бодьше жги всякую гадость, – сказал Гундосый, – гыба бодяет уже, а од ее жгет. Пгидуок…
   – А припасы-то кончаются, – напомнил Дракил.
   – Я знаю, – ответил Эвдор.
   Воистину Аристид прав: ожидание слишком затянулось и у всех уже давно пройдена граница терпения, однако Эвдор не видел причин обвинять людей Митрофана в медлительности. Наварху совсем не улыбалось соседство с пиратами и он рад был бы избавиться от них, да вот Агрон, к которому Митрофан послал легкую эпактиду сразу же после разговора с Мышеловом, не торопился принимать решение. Эпактида вернулась через два дня, хотя до крепости Молосса на Черной Керкире можно добраться до заката, если выйти в полдень. Еще пять дней прошли, вернее, проползли, в совершенном безделье. Митрофан укрепился на берегу глубокой бухты, соединенной с морем узкой горловиной, но пиратов туда не пустил и они разбили временный лагерь в западной оконечности острова.
   Среди людей Эвдона не нашлось ни одного стрелка, поэтому еще во время стоянки на мысе Тенар, в постоянном лагере наемников и пиратов, который за несколько веков превратился в настоящий город, Мышелов подсуетился и приобрел у тамошних торговцев оружием несколько луков с парой сотен стрел к ним. Несколько человек, вооружившись ими, отправились добывать диких коз, однако большого успеха не имели: понтийцы давно уже распугали всю дичь в этой части острова. Повезло только одному ионийцу из команды «Актеона», да еще Койон обул в кости какого-то лопоухого пастуха, обрядившись в штаны и овчину-безрукавку. Теперь он сам стал неотличим от варваров.
   Эвдор вновь отправился к Митрофану, а вернулся, ведя в поводу двух ослов, навьюченных мешками с мукой.
   – Это в честь чего такая щедрость? – спросил Аристид.
   – Просто среди его людей есть кое-кто, кого при царском дворе выслушают с куда большим вниманием, чем самого Митрофана. Я этого человека знаю, а он нет. Это нашего дорогого наварха бесит, но вынуждает дружить со мной. На вот, соль еще.
   – Лучше бы вина привез, – недовольно буркнул Аристид.
   – На «Меланиппе» еще осталось.
   – Кончится скоро. Как без вина-то?
   – Не ной. Зато с хлебом будем, – Эвдор усмехнулся, – купим у пастухов козу, из молока масло сделаем.
   – Тьфу ты, – сплюнул Пьяница, – все тебе шуточки. Жопа слипнется от твоего масла. Без вина я тут сдохну…
   На восьмой день остроглазый Дракил увидел парус, бегущий с северо-запада. Небольшое судно обогнуло причудливо изрезанную бухтами западную оконечность Мелиты и скрылось из виду, а спустя несколько часов в лагере появился верховой. Понтиец подъехал к Эвдору, вышедшему навстречу, и без предисловий заявил:
   – Агрон будет ждать тебя в Мешке, через два дня.
   Произнеся это, посланец развернул коня, толкнул его бока пятками, и потрусил прочь.
   – В каком еще мешке? – крикнул ему в спину Идай, – ты чего мелешь?
   Понтиец не удостоил его ответом.
   – Мешок – это бухта, – объяснил Эвдор, – в северо-восточной оконечности Черной Керкиры. Называется так, потому что похожа на мешок.
   – И как мы сразу не догадались, – хмыкнул Дракил.
   – Не понимаю, – удивился Койон, – как должна выглядеть бухта, чтобы ее прозвали мешком?
   – Ну, она глубоко врезается в сушу, – объяснил Эвдор.
   – Так это надо каждую вторую бухту так звать.
   – Горловина у нее узкая.
   – А что, на Черной Керкире нет больше глубоких бухт с узкой горловиной?
   – Ага.
   И вот, спустя два оговоренных дня, нос «Актеона» гулко ткнулся в галечное дно, не дойдя до берега с десяток локтей. Эвдор, придерживая рукой перевязь с мечом, спрыгнул в прибой.
   На берегу ждал высокий, крепкого сложения муж. Чуть поодаль держалась свита, около двадцати человек.
   Сказать по правде, обликом Агрон не очень-то напоминал молосских волкодавов, давших ему второе имя. Сходство здесь не во внешности: псы эти столь грозны и велики, что им нет надобности рычать и скалить зубы, дабы напугать врага. Достаточно лишь обозначить свое присутствие. Огромный молосс добродушен и спокоен, но волка способен придушить, как кошка мышь. В этом смысле Агрон соответствовал своему прозвищу безукоризненно.
   Он носил кожаные штаны и безрукавку. На плечах фракийская шерстяная накидка – прямоугольный отрез с дырой для головы посередине, отчего длинные полы этого «плаща» непривычно для эллинов свисали по бокам, открывая спину и грудь. На руках золотые браслеты, на шее серебряная гривна-торквес, длинная борода заплетена в тонкую косичку, а волосы перехвачены кожаным шнурком, усеянным золотыми заклепками.
   Воины свиты, одетые сходно, большей частью не имели доспехов, что пиратов впечатлило.
   «Это вас, киликийских голодранце, опасаться? Вот еще».
   Эвдор вышел на берег. На фоне Агрона он смотрелся совсем непредставительно. На теле простой хитон. На голове неизменный платок. Добродушный простак.
   – Боте юай бурион, слев тиутан Агрон.
   Молосс помолчал немного, разглядывая Мышелова, и сказал по-гречески:
   – Ты стал хуже говорить по-нашему. И дом мой не здесь. Мира ему пожелаешь позже.
   Он говорил чисто, не коверкая слова.
   – Пять лет не был в ваших краях, – ответил Эвдор, – забыл почти все слова, слев тиутан.
   – Кое-какие помнишь, как я погляжу, – хмыкнул иллириец, – хитер, как прежде.
   – Разве твои люди именую тебя иначе?
   – То – мои. А вот римляне зовут меня варваром. Но еще придет день, когда я из их уст услышу слова: «gloriosus rex».
   – Я рад буду помочь тебе приблизить этот день, – Эвдор повернулся и крикну своим, – давайте дары.
   Двое пиратов спрыгнули в воду и вынесли на берег доспехи.
   – Я взял это у римских мародеров, грабящих Элладу. Эта броня принадлежала богу, – Эвдор протянул Агрону большой круглый щит, украшенный серебряной чеканкой, изображавшей скачущего коня.
   – Слевес диус мензанас аргориан, – восхищенно прошептал один из воинов Агрона.
   – Одни смертные приносят богу серебряных коней, а другие, не опасаясь кары, их крадут. Стоит ли славить бога, который не может защитить свое имущество? – возразил Эвдор, – боги оставили Элладу.
   – Вы, эллас, стать тертигио, бенна, – другой воин пожевал губами, вспоминая греческие слова, – стать купцы и бабы. Боги вас наказать. Вы больше не воины. Мы – воины. Наше время приходить.
   – Ты хочешь испытать нас, Агрон? – с вызовом произнес Эвдор, – думаешь, видишь перед собой «бенна»?
   – Я вижу мужа с бритым лицом, – сказал иллириец, – и с трудом узнаю в нем Эвдора, с которым мы вместе выпили не один рог, полный доброго вина и перерезали множество римских глоток. Что я должен думать? Зачем ты снял бороду?
   – Надоело, что хлебные крошки в ней все время застревают. А ты, как я погляжу, о своей бороде печешься, в косу заплетаешь? Наверное, имеешь специальный гребешок для расчесывания? Занятие, достойное воина. Так кто же у нас «бенна»?
   Агрон, разглядывавший позолоченный фригийский шлем, увенчанный жесткой щеткой гребня из конского волоса, мрачно взглянул на Эвдора. Пираты стиснули зубы, почуяв, что дерзость вождя может закончиться поножовщиной.
   – Ты не изменился, Эвдор, хоть и явился с позорно-голым лицом, – сказал Агрон и вдруг расхохотался.
   – Ты тоже. По-прежнему нетороплив. Время не стоит на месте, Агрон. Не будешь поспешать за ним, сколько его утечет без следа, прежде чем ты назовешься «gloriosus rex»?
   – О чем ты?
   – Ведь ты стоишь здесь, поскольку предупрежден о нашем появлении людьми Митрофана, с которым заключил союз?
   – Да.
   – Что же тебя так задержало? Я устал ждать. Или спешка теперь ниже твоего царственного достоинства?
   – Понтийцы… – хмыкнул Агрон, – бывают, друг Мышелов, такие союзники, с которыми и врагов никаких не надо.
   Эвдор не ответил, ожидая объяснения этой загадочной фразы, но его не последовало.
   – А насчет того, что ждать устал… Я не люблю, когда мне пытаются всучить кота в мешке.
   – Но в итоге так и произошло! – усмехнулся Эвдор.
   Агрон оторопело смотрел на него несколько секунд и захохотал так, что даже слезы брызнули из глаз.
   – Кот! В Мешке!
   Отсмеявшись, Молосс заявил:
   – Я разрешаю твоим людям сойти на берег в этой бухте, Мышелов. Можете здесь зимовать, но в западную часть острова, к моей крепости, не суйтесь. Впрочем, тебя это не касается. Будь моим гостем. Там продолжим разговор.
   – Ты позволишь мне взять с собой кое-кого из своих людей.
   – Бери, – махнул рукой Агрон, повернулся и зашагал по берегу прочь, очевидно, к месту, где были оставлены лошади. Воины последовали за ним.
   Пираты принялись стаскивать на берег тюки с припасами. К Эвдору подошел Аристид.
   – Я смотрю, у тебя здесь отыскался друг?
   – Он мне не друг, – задумчиво ответил вождь, – знакомец. В какой-то степени приятель. С моей прошлой командой, которая сгинула в Лаврийских рудниках, мы частенько бывали в этих водах. В то время я еще не назывался вождем, но уже стоял у рулевых весел. Пожалуй, мне не стоило соваться на восток. Там на нити моей судьбы образовались слишком хитрые узлы. Здесь все гораздо проще. Даже коварство варваров редко закрученностью отличается от стрелы.
   – Если вы знакомы, зачем потребовался посредник Митрофан?
   – Все течет, Эномай, все течет. Я слишком долго отсутствовал в этих краях, и мне только предстоит вникнуть в те дела, что тут творятся. Разведку никто не отменял.
   – Ты ему доверяешь?
   Эвдор посмотрел на Аристида.
   – Нет. Но он ненавидит римлян, это я точно знаю.
   
   Остров, ставший прибежищем команды Эвдора в зимние месяцы, формой походил на мурену. Ставка Агрона располагалась в ее раскрытой пасти – удобном заливе в западной части острова. Эвдору и компании Молосс великодушно позволил сойти на берег на самом кончике хвоста твари. Отсюда до Мелиты сотня стадий, а к северу, на десятикратно меньшем расстоянии маячит берег длинного и узкого полуострова Пардуа, который эллины называли Иллирийским Приапом, за его сходство с выдающимся мужским достоинством бога плодородия.
    «Меланиппу» Эвдор не стал вытаскивать на берег, имея на ее счет некоторые виды. Акат укрыли в южной оконечности Мешка, наиболее глубоко врезавшейся в тело Керкиры-мурены.
   «Актеон», подставляя черные бока ветру, несущему водяную пыль, зимовал на берегу. Пираты очистили его брюхо от мидий, законопатили щели в обшивке, просмолили, поменяли кое-где прогнившие доски, обновили такелаж.
   Неподалеку возвели два длинных дома. Достать бревна для срубов не составило труда: в Иллирии, козы еще не вытоптали и не сожрали леса, как это случилось в Элладе. Здесь водилось много кабанов и пираты основательно запаслись мясом. Вопрос пропитания сотни человек хоть и не отпал сам собой, но острота его уменьшилась.
   Поселения на Черной Керкире малолюдны, большая часть островитян жила в западной части острова, вокруг крепости Агрона. Мужское население занималось рыболовством и скотоводством. Агрон часто посмеивался, что в его дружине нет ни одного воина, одни козопасы. Каждый год, в течение нескольких месяцев, эти козопасы наводили ужас на мореходов Адриатики. Их боевые корабли, которые римляне прозвали либурнами, по имени варварского берега, внешне походили на гемиолии киликийцев, но отличались лучшими обводами и мореходностью. В последнем качестве они превосходили даже крутобокие купеческие суда и могли бы ходить по морю круглый год, вот только с наступлением холодов это занятие теряло всякий смысл.
   Хотя зима на Либурнийском побережье куда мягче, чем в глубине суши (снег здесь укрывал землю раз в пятьдесят лет), но уже в конце осени южный ветер, «ливийский флейтист», зарождающийся в африканской пустыне, достигал штормовой силы и опрокидывал парусники, словно они были игрушками, предназначенными для пускания в ручье. Этот ветер, теплый и влажный, приносил дожди и туманы, нагонял тоску и даже сводил людей с ума[27]. Через некоторое время он слабел и отдавал власть другому ветру.
   Зимой у вершин гор Далматии появлялись густые облака, предвестники борея. Холодный порывистый ветер, огибая хребты, обрушивался на побережье с разрушительной силой. Он редко дул дольше пяти дней в году, но бедствий успевал принести немало. В иные годы накануне пришествия борея можно было в море искупаться без опаски замерзнуть и простыть, а спустя всего лишь день прибой превращался в ледяные торосы[28].
   Времени на ремонт и строительство жилищ ушло немного, а затем потянулись бесконечные дни сплошной скуки. Похолодало. В дни, когда временно переставал буйствовать «ливийский флейтист» по утрам изо рта даже валил пар. Пираты выменяли теплую одежду у пастухов, сгонявших не слишком многочисленные стада в равнинную часть острова, поближе к «киликийцам», большинство которых обзавелось овчинами, а некоторые последовали примеру Койона и нарядились в штаны.
   Несколько дней безделья и в этих самых штанах изрядно зачесалось, а глаза принялись постреливать по округе в поисках тех, кто сей зуд мог бы унять.
   Искать долго не пришлось. Аристид, побывавший вместе с Эвдором в крепости Агрона, положил глаз на стройную и ладную женщину, прислуживавшую за пиршественным столом. Биркенна поулыбалась красавчику, перемолвилась с ним парой слов, и в ту же самую ночь уже прыгала на нем, подставляя тяжелые полушария грудей изголодавшимся по женскому телу рукам Эномая. Пьянице повезло, что никто их за этим делом не застукал, потому что Агрону для ревности хватило одних только подозрений. Биркенна, молодая вдова одного из агроновых побратимов давно уже всеми ближниками Молосса почиталась, как женщина вождя, хотя свадебными обрядами с ним не была связана. Иллирийские женщины пользовались значительной свободой, и никто не мог бы осудить Биркенну. Агрон ей и слова не сказал. Как, собственно, и Аристиду. Его Молосс собирался прикончить молча, явившись в лагерь «киликийцев» с несколько большей свитой, чем в первый раз, и вооруженной гораздо лучше.
   Случился мордобой. Он повторился еще дважды, поскольку Аристид оказался не единственным охотником до женских прелестей.
   С превеликим трудом Мышелов смог утихомирить Агрона и его «козопасов». Казалось, что после первой крови ни о каком примирении не может быть и речи, но Эвдор-дипломат смог прыгнуть выше головы. Конфликт удалось замять и превратить в выяснение, у кого длиннее. В смысле, у кого длиннее будет речь после вливания в глотку четырех или пяти кувшинов вина. Свита не отставала от состязающихся, и великий поход за подругами завершился картиной братских объятий иллирийских и киликийских пиратов, храпящих вповалку на заблеванном полу. Вот если бы Троянская война закончилась подобным образом… Как жаль, что Мышелов родился так поздно.
   Агрон царственно мычал, уткнувшись лицом в столешницу, а Эномай-победитель, глаза которого смотрели в разные стороны, путаясь в завязках, пытался расшнуровать платье хихикающей Биркенны. Та подсказывала ему, что достаточно задрать подол, но Пьяница уже ничего не соображал.
   Помирились.
   По весне Агрон собирался нанести визит в нетронутый Союзнической войной Пицен. Добыча в Сипонте, взятая прошлым летом с помощью Митрофана, его не слишком порадовала, и он решил – это все от того, что по Апулии три года назад прокатилась война. Римляне пожгли виллы италиков и взять с тех нечего. Митрофан насчет своего будущего участия в походе ничего не обещал, а Эвдор с радостью согласился. Хотя его силы и несравнимы с митрофановыми, но умелых воинов никогда не бывает слишком много. К чему ими разбрасываться?
   Эвдор всю зиму не сидел на месте, в отличие от своих скучающих людей. Мышелов постоянно торчал или у Агрона или у Митрофана. Иногда он брал с собой Аристида, но чаще всего даже тот не догадывался, о чем Эвдор вел разговоры с союзниками. В лагере вождь почти не появлялся и там понемногу начинался дележ власти между братьями-костоломами и Дракилом.
   К Митрофану Эвдор съездил трижды. Причем всякий раз брал с собой на «Меланиппу» не больше десяти человек. В последнюю поездку на борт аката взошли двадцать понтийцев. Эвдор высадил их на берег Иллирийского Приапа, прямо напротив Мешка. О чем-то долго разговаривал с командиром, а по возвращении собрал своих товарищей, с которыми бежал из рудников и объявил:
   – С этого дня будем непрерывно следить за тем берегом. Кто увидит столб дыма или костер ночью, сразу сказать мне. Я больше отлучаться не буду.
   – Это с какой радости нам теперь ночей не спать? – недовольно поинтересовался Дракил, – сам следи.
   – Заткнись, Дракил, – оборвал его Аристид.
   Лицо Пьяницы было непривычно серьезным, даже мрачным.
   – Ох, далеко вам еще до царева войска, – вздохнул Эвдор, – там бы за такие речи сразу плетей всыпали. По меньшей мере. А у римлян еще строже. Потому они всех и бьют. Ладно, не скулите. Тому, кто заметит, отдам однократно свою долю в будущей добыче.
   – Надо бы размер добычи оговорить, – предложил Койон, – а то захватим битые горшки, ты и скажешь: «вот она, добыча, забирайте мою долю».
   – Не обижу, – отрезал Эвдор.
   Он чего-то ждал. И дождался.

----------

   27 Современное название этого постоянного ветра – сирокко. Считается, что он действительно влияет на психику. Сирокко способен доставлять африканскую красную пыль в Центральную Европу, где она выпадает в виде кровавых дождей.
   28 Во время «боры» (так сейчас называется борей, северный ветер в греческой мифологии), так же известной в Адриатике, как «трамонтана», суточный перепад температур может достигать сорока градусов.

Отредактировано Jack (12-06-2012 22:54:59)