Глава 8
Патара
   
   Дом, который все в Патаре, да и не только в ней, называли Царским, следовало бы именовать дворцом, как, собственно, и пристало жилищу царя. Сторонний человек мог бы предположить, что это величественное трехэтажное здание, отделанное розовым мрамором, украшенное белоснежными ионическими колоннами возведено, как резиденция понтийского царя, на случай, если он пожелал бы посетить Патару. На самом же деле, Царский дом не имел никакого отношения к Митридату, который хоть и величал себя владыкой Ликии и Киликии, даже не пытался оспаривать практически безграничную власть местных хозяев жизни, первый из которых – Зеникет.
   Не осталось среди живых человека, кто помнил бы времена, когда Зеникета, не опасаясь за сохранность языка, причисляли к людям, о которых говорят: «никто, и звать никак». По пальцам одной руки, пожалуй, можно было бы сосчитать седовласых мужей, кто некогда называл его вожаком. Несколько больше народу еще коптило небо из тех, для кого он был вождем. Разбуди любого пьяницу на Пиратском берегу посреди ночи после бесчисленных возлияний или наутро, в жесточайшем похмелье, и он, нашарив в гудящей голове самые почтительные слова на какие способен, упомянет имя Зеникета, непременно присовокупив к нему – «царь». И даже те из пенителей моря, кто могуч настолько, что способен не сгибая спину находиться в обществе некоронованного владыки Пиратского берега, никогда не произнесут его имя без должного уважения. А если осмелятся – придется доказать свою силу. Сложновато это будет сделать.
   Сам же пиратский царь частенько стал задумываться о том, не взять ли ему следующую высоту, которая подвластна лишь величайшим из царей. И даже предпринял некоторые шаги в этом направлении, обосновавшись, для начала, на горе Феникунт, Ликийском Олимпе. Пустуют ныне резиденции в неприступных крепостях, Корике и Коракесионе, а Царский дом в Патаре отдан во владение архонту Мосхиону.
   Патара не самое большое из пиратских гнезд и не самое укрепленное. Тот же Коракесион, расположенный на отвесной скале над морем, на полуострове, соединенном с материком узким перешейком, куда удобнее для обороны и более любим пиратами, ценящими его за безопасность. Но и в Патаре есть свои преимущества, она ближе к главному пиратскому рынку, Делосу.
   В противовес Коракесиону, насквозь пропитанному близкой Сирией и Финикией, в Патаре больше эллинского. Именно здесь, не в последнюю очередь из-за близости резиденции некоронованного царя, сильнее всего ощущается наличие у пиратов государства. Самого настоящего, с государственными должностями. В Коракесионе никто не зовет себя архонтом, а здесь их сразу два – архонт-эпоним, главный, и архонт-полемарх, военачальник. Не хватает, разве что, архонта-басилея, ведающего культом. Но на Пиратском берегу нет доминирующих богов, слишком много племен составляет народ, всем известный, как «киликийцы».
   Архонт-эпоним Мосхион – правая рука Зеникета и его уста, вершащие суд и власть Царя-без-царства. Полемархом традиционно был сильнейший и искуснейший в военном деле из пиратских вождей, в целом независимых, но признающих верховенство Зеникета. В отличие от прочих царств, «истинных», друг другом признанных, где государь мог из своей прихоти поставить над войском любого евнуха, пираты никогда не пойдут за военачальником, если он не умен, не удачлив и не отмечен доблестью. Вот и приходится Зеникету мириться, что его архонт-полемарх не ручной кот, а молодой лев, только и ждущий момента, когда старый соперник даст слабину, подставит горло под острые клыки. Скорей бы, в самом деле, стать богом, безразличным к мирской суете, страстям смертных людишек. Да ведь и там, если подумать, покой не гарантирован: Крон сверг Урана, Зевс – Крона. Эх…
   Митридат пиратского царя ровней себе, естественно, не признавал, но и не напоминал, что тот сидит на подвластных Понту землях. Формально подвластных. Попытаться де-юре превратить в де-факто, как говорят римляне? Помилуйте, зачем? Митридат занял весьма интересную позицию. Никакого пиратского государства не существует, никакого официального сношения не ведется, однако тайное общение еще более регулярно, чем с некоторыми близлежащими царствами. И посла к Зеникету Митридат иной раз выслушивал внимательнее, чем дипломата, приехавшего от Тиграна Армянского. Особенно, когда этим послом становился Киаксар.
   Перед войной с Римом Митридат склонил к себе пиратов, составивших основу его флота. Пиратские вожаки, действуя совместно с Неоптолемом, царским навархом, устроили так, что Эгейское море на пару лет забыло, как выглядят римские боевые корабли. Огрызался Родос, но морская война с ним, после нескольких ожесточенных столкновений, протекала вяло. Пираты кружили вокруг острова, как слепни вокруг коровы. Та лениво обмахивалась хвостом, время от времени пришибая неосторожных, но желающих присосаться к вкусной кровеносной жиле не убывало. Морская блокада довольно дырявая, но зато совершенно необременительная для казны. Регулярный флот тем временем был занят переброской все новых и новых армий в Грецию, где их одну за другой съедал на завтрак Сулла, и это уже вызывало большое беспокойство.
   Когда дела пошли совсем плохо, полетели из осажденного Пергама голуби с папирусными трубочками на лапках, поскакали в Ликию гонцы, загоняя коней. А спустя четыре дня, после того, как первый голубь, шумно захлопав крыльями, выскользнул из рук Киаксара, в гавань Патары вошла «Меланиппа». Как раз к званому обеду.
   
   Всех собрать Мосхион не успел, слишком мало было у него времени, поэтому совет вождей щедро разбавили незначительные персоны, из тех, кто имеет всего один корабль, о большем в ближайшее время даже не помышляет и лишь по удачному стечению обстоятельств оказался в Патаре. «А я возлежал десятым по левую руку от самого Эргина Мономаха!» Глядишь, заметят, в товарищи позовут, тут дела и пойдут в гору. Однако Эвдор оказался в числе приглашенных, вовсе не потому, что на безрыбье и рак – рыба. Как только «Меланиппа» встала у пирса, ее кормчий был узнан многочисленными знакомцами.
   «Хо! Кого я вижу! Радуйся, Эвдор, а мы тебя давно похоронили!»
   Едва отобнимались и отхлопались по плечам, едва успели пираты причальные канаты намотать на тонсиллы[68], как откуда не возьмись, нарисовался толстяк перс, по виду евнух, с вооруженной свитой и тонким голосом (точно, евнух) возвестил, что: «Сильномогучего Эвдора архонт-эпоним ждет не дождется в Царском доме для важного совета». Даже не так – для Важного Совета.
   Дракил оценил и «сильномогучего» и «ждет не дождется». И стало на душе совсем муторно. Он оглядел стоящие рядом гемиолии и вовсе затосковал.
   «…нужно будет, возьму гемиолию…»
   Нда… Сильномогучий Эвдор... Почти что с голой задницей прибыл, а гляди ж ты…
   Но на этом огорчения критянина не закончились: к архонту-эпониму, Эвдор отправился не один, а с Аристидом и было это настолько для окружающих естественно, обыденно, что клял себя Дракил последними словами, стирая зубы до корней, что не метнулся на Родосе к Леохару. Ведь была возможность... Ну какая, в сущности, разница, за Митридата воевать или против? В обоих случаях ты повязан по рукам и ногам. Все Братья встали на ту или иную сторону, никто не остается в стороне, вольной птицей, как в лучшие времена. Да только попробуй ходить единолично, сам за себя, мигом «чернь», мелкая рыбешка, перебежит от тебя с твоими сомнительными перспективами под знамена сильнейших. А там выгоды гораздо больше просматривается. И что? Один останешься? Куда катится мир…
   Дракил кинул взгляд на Койона с Гундосым. Довольны, аж светятся. «Чего ты, критянин, кривишься, словно таракана проглотил? Не иначе, скоро дело будет настоящее! Римлян пойдем бить! Они Элладу грабили, теперь мы все себе назад отберем. Богатыми станем!»
   «Уж вы станете, ага. Придурки…»
   Дракил сплюнул через борт, стараясь не попасть в узкую полоску воды между акатом и пирсом. Посейдона гневить ни к чему, а на чувства местных он срать хотел, не то что плевать.
   
   Повод для созыва совета был серьезный, и устраивать симпосион вовсе не предполагалось, однако он случился сам собой, ибо половина собравшихся вести переговоры без выпивки с голыми девками просто не умела. Вождей собралось четырнадцать человек, а если бы не спешка, Мосхион с полемархом озаботились бы приглашением почти втрое большего количества. Тем не менее, народу в пиршественном зале Царского дома набилось много, все главари явились со свитой, а некоторые, как например, Полиад Драконтей, еще и с флейтистками. Мало кто знал, почему его прозвали Драконтеем, сиречь «Змеиным». Мощной комплекции этого пирата подобное прозвище совсем не подходило, но злые языки поговаривали, что он получил его за выдающееся мужское достоинство, что косвенно подтверждалось стайкой полуодетых девиц, всюду следовавших за ним на берегу. Некоторые уверяли, что Драконтей столь же тупоголов, как означенное достоинство, но, разумеется, такое произносилось за глаза, поскольку «тупоголовый» Полиад чужие головы снимал легко и непринужденно, острыми предметами, хотя мог и голыми руками, благо был весьма могуч, хоть сейчас в Олимпию.
   Изрядную конкуренцию в деле завоевания Олимпийских венков Драконтею мог бы составить пират, о котором по всей Эгеиде говорили с уважительно-опасливым придыханием: «Эргин? У-уу… Эргин, это да. Это вам не хер собачий. Эргин, это сила». Мономах, в отличие от Драконтея, внешне не тянул ни на борца, ни на кулачного бойца. Если бы он и впрямь числился в атлетах, его уделом мог бы стать панкратион, всесильное[69] искусство. Эргин Единоборец был не слишком высок, не слишком широкоплеч, но при этом жилист, подвижен и в равной степени грозен, как с любым оружием, так и без оного. Впрочем, сказать по правде, ни ему, ни Драконтею в Олимпии не место. В Олимпии состязания честные, и судьи за тем строго следят. Даже в панкратионе есть запреты, к примеру, глаза выдавливать нельзя. А какой пират станет блюсти правила? Глупости какие.
   Никто не слышал, чтобы Эргин, непревзойденный единоборец, отличался благородством, честностью и верностью клятвам, отчего у Митридата и Киаксара нередко возникали с пиратом затруднения, ибо, по иронии судьбы, чаще всего переговоры им приходилось вести и полагаться на честное слово именно Мономаха. Так уж получилось, что, сидящий на облаке, Зеникет, все реже интересовался происходящим у него под ногами. Мосхион в большей степени занимался управлением пиратскими полисами, политикой, сиречь. А все военные дела возлагались на Эргина, архонта-полемарха, избранного Братством.
   Эргин был очень силен, у него насчитывалось тридцать кораблей и это только всецело преданных, без счета всяких шавок, что под заборами орут, будто независимы, а сами подбирают падаль за могучим морским псом. Эргин, как и Леохар, даже имел свой собственный стяг – белый глаз на черном поле. За это его начали было звать не Мономахом, а Монофтальмом, тем паче, что через левый глаз Эргина пролегал длинный, жуткого вида шрам. Однако, прозвище не прижилось, глаз сохранился и видел, а страшный шрам лишь добавил Мономаху авторитета в Братстве.
   Полемарх командовал пиратским флотом, когда вожди объединялись для совместных операций. С начала нынешней войны Эргин еще ни разу не вышел в море сам за себя. Митридат был очень щедр. Ни один государь до него не дружил с пиратами столь активно. Причем, для кое-кого из присутствующих это дружба не за деньги. Терей Уголек был близким другом Неоптолема, старшего из навархов понтийского царя. Уж как они сошлись, на чем сблизились, все Братство гадало. Сложно было представить себе более разнящихся людей. Понтийский аристократ, довольно высокомерно относившийся к большинству пиратов, действительно дружил с одним из них. На полном серьезе. До такой степени, что даже подумывал выдать свою дочь за одного из сыновей страшного на вид морского пса. А более отталкивающую рожу, чем у Терея, в Братстве еще поискать! Угольком его прозвал, не лишенный чувства юмора Зеникет, еще лет двадцать назад, в самом начале продвижения Терея от рядового гребца, дравшегося в своем первом бою дубиной, за неимением другого оружия, к педалиону[70] кормчего. Прозвал после того, как молодому тогда пирату опалили факелом лицо в одной из схваток. Хорошо так поджарили, Терей едва не протянул ноги. Приобретенное уродство донельзя испортило его характер, но и способствовало быстрому восхождению, ибо мягкотелые в Братстве долго не живут, а ума Угольку не занимать. Как, впрочем, и большинству пиратов, выбившихся «в люди». Был Уголек злобной, раздражительной скотиной, а случись совместный поход с митридатовым флотом – совсем другой человек. Вежлив, приветлив, по плечам друг друга с навархом хлопают, смеются чему-то. Что-то их сближает. И ведь молчат оба! А любопытство-то гложет, изнутри точит, как жук-древоядец, корабельная смерть. Чудно.
   Эвдор с Аристидом, нацепив на себя самое лучшее из того, что нашлось в сундуках Филиппа, явились на совет с опозданием, сразу угодив в центр внимания уже разгоряченных вином пиратов.
   Кроме Полиада, Эргина и Терея собралась одна мелочь, из которой Эвдор никого не знал. То есть, может и встречал прежде, но не запомнил, не было нужды.
   – Крысолов? – дернул уголком рта Эргин, возлежавший во главе стола, вернее столов, составленных вместе в форме буквы «Пи», – ты еще жив?
   – Как видишь, – спокойно ответил Эвдор.
   – Я огорчен.
   – Тем, что я жив? – усмехнулся Эвдор. – И тебе доброго здоровья!
   – Я огорчен тем, что меня ввели в заблуждение. А твои люди?
   – Все давно уже переправились через Стикс. Теперь у меня новый корабль и команда.
   Мономах перевел взгляд на Аристида.
   – Вижу. Значит, этот пьяница теперь твоя команда?
   Ни Эвдор, ни Аристид ответить не успели, как на вновь прибывших соблаговолил обратить внимание могучий Полиад, до этого сосредоточенно надевавшийся ртом на баранью ногу. Говорят, в Индии есть такие змеи, которые могут заглотить барана целиком. Драконтей в Индии никогда не бывал, но явно собирался проверить достоверность этих слухов.
   – Ты посмотри, кто пожаловал! – Полиад сел на ложе, – это ты, Дурное Вино? Или мне мерещится?
   – Не мерещится, почтенный Полиад, – улыбнулся Аристид, – радуйся!
   – И ты радуйся, Эномай[71]! Возляг с нами и осуши эту чашу, как в прежние времена! Эй, виночерпий, быстро подать вина моему дорогому другу! – потрясал огромным серебряным кубком Полиад.
   Эвдор и Аристид-Эномай заняли было свободные места на дальнем от Эргина конце стола, но полемарх решил иначе.
   – Эй ты. Да, ты, переляг в другое место. Крысолов, переместись поближе.
   Пират, согнанный Мономахом с ложа, безропотно подчинился и уступил свое место Эвдору. Драконтей так же бесцеремонно освободил возле себя ложе для Аристида.
   Эвдор смешал вино с водой в медном кратере, зачерпнул чашей-киафом и выпил.
   – По какому поводу пир?
   – Это не пир, – процедил Уголек, возлежавший по правую руку от полемарха, повернув к Эвдору наиболее изуродованную половину лица, – Змеиный не позавтракал, вот и догоняется.
   Стол от яств не ломился, но потешить желудок было чем. Эвдор подцепил кусок мурены под соусом и отправил в рот. Покосился на Аристида и Полиада, возлежавших напротив. Драконтей, в бороде которого застряли хлебные крошки, задрав голову кверху и присосавшись к немалых размеров серебряному ритону, громко булькал, втягивая в себя его содержимое. Аристид старался не отстать.
   – Так из-за чего собрание? – вновь спросил Эвдор.
   – Митридат зовет, – ответил Эргин.
   – Приперло, – добавил Терей.
   – А что с ним случилось?
   Эргин подозрительно посмотрел на Эвдора.
   – Ты, Крысолов, от спячки очнулся? Из какого болота вынырнул?
   – Оттуда, откуда не выныривают.
   – Ты что-то дерзок стал, – прошипел Уголек.
   Полемарх выпад Эвдора не заметил. Или сделал вид, что не заметил.
   – Митридата сильно стали бить римляне. Вот и заскулил.
   – А Неоптолем чего?
   – А это не твоего собачьего ума дело! – окрысился Терей.
   – Неоптолем, по слухам, на севере, возле проливов. Если уйдет, Архелаю совсем каюк.
   – Где царь-то?
   – Сейчас в Пергаме. Пока. Может уже в Питану сбежал. Если римляне Пергам взяли.
   – Римляне взяли Пергам?! – удивление Эвдора было неподдельным, – Сулла уже в Азию перешел?
   – Не Сулла. Какой-то Фимбрий. Крепко бьет царя, песий сын.
   – Ты верно, Крысолов, как лягух после зимы растаял, – облизывая жирный палец, заявил Терей.
   Полиад и Аристид чему-то дружно заржали, им вторили пираты из свиты Драконтея. Эргин поморщился.
   – Да, римляне в Азии. Царя побили. Половина вифинцев сразу к ним метнулась, радостно жопы растопырив.
   – Да, припоминаю, слышал… – Эвдор вспомнил родосскую рыночную толкотню.
   – Вот мы тут и судим, что делать.
   – Как, что делать? – неожиданно рявкнул Полиад, обнаружив внимание к разговору, – идем в Питану, вывозим богоравного. Он нам за то – почет и уважение. Правильно я говорю?
   – Фу, – скривился Аристид, – служить каким-то царям…
   – А что такого? Суди сам, друг Эномай, вот у меня есть все. Ну, почти. Золото? Хоть жопой ешь. Вина – залейся. Бабы? – Драконтей почесал в паху, пострелял мутными глазами вокруг себя и нашарил волосатой ручищей флейтистку, сидевшую возле ложа на полу, – баб столько, что аж конец распух. Ну, вроде все, что душе угодно. Ан нет... Чего-то не хватает. Тоскливо.
   Драконтей скорчил плаксивую гримасу.
   – Нету почета…
   – И уважения, – продолжил Аристид.
   – И уважения, – подтвердил Полиад.
   – Неужто тебя не уважают и не боятся?
   – Боятся. Так и десять лет назад боялись. А я хочу, чтобы… – Драконтей нахмурил брови, подыскивая слова, – чтобы говорили: «Вот наварх Полиад. Он римлян так бил, что ух!» Давай, ухнем, Эномай.
   – Давай.
   Полиад опрокинул в себя ритон и вновь забулькал. Аристид, последовал его примеру.
   Эргин, который во время проникновенной речи Змеиного молчал, процедил:
   – Римляне, внезапно, резко усилились. Из-за одной критской твари.
   – Так там не только Леохар, – сказал с набитым ртом Эвдор, – там еще…
   – …не произноси этого имени! – вскинулся полемарх.
   Эвдор перестал жевать, посмотрел на Эргина, на Терея. Хмыкнул.
   – Ну да. Теперь Неоптолем безнаказанным больше не будет.
   Уголек гневно сверкнул глазами, но ничего не сказал.
   – А вы, значит, дружно под себя наложили, – как ни в чем не бывало, продолжил Эвдор.
   – За языком своим, поганым, следи, – посоветовал полемарх.
   Один из его телохранителей, каменной статуей возвышавшийся за ложем вождя, положил руку на рукоять кинжала за поясом. Эвдор покосился на него и усмехнулся.
   – Ну-ну. Пока вы тут судите да рядите, я сейчас поем, сманю десятка два ваших бойцов, да в море выйду. В Питану. Я вам погоды все равно не сделаю, с моим акатом, а в таких делах надобно поспешать.
   – Это как, интересно, сманишь? – спросил Терей, любопытство в котором пересилило неприязнь к Эвдору.
   – Просто. Кто первый царю на выручку придет, того не забудут. Пока вы тут все это изобилие переварите, – Эвдор рыбьей костью обвел блюда с закусками, – римляне до Вавилона дойдут.
   – Никогда не слышал, чтобы ты, Единоборец, чего-то опасался, – встрял Аристид, – сейчас что медлишь?
   – Ты-то куда вылез?! Ты только что кривился, дескать, служить кому-то не по нраву. Ты Лукулла корабли считал? Две сотни! И каких! А тут что? Лоханки по сравнению с триерами Лукулла. Моих тридцать, Полиад с Тереем на двоих столько не добавят. А эти, – полемарх махнул рукой в сторону пиратов, занимавших дальние концы стола, – как тараканы разбегутся, едва на горизонте волчья морда замаячит.
   – Я считал корабли Лукулла, – спокойно сказал Эвдор, – тебя обманули, Эргин. Нет у него двух сотен. У него и полсотни не наберется. Так что силы равны. А если еще Неоптолема присовокупить…
   – Вообще-то, – уточнил Аристид, – у Лукулла есть пентеры. И эти, как их там, «вороны», любимые римлянами. Почти на всех кораблях. И пехоту он на корабли посадит. А как римская пехота драться умеет, Митридат бы хорошо поведал. Так что, лично я все же за то, чтобы сходить до Финикии. Там добычи не убудет, а здесь, – Аристид усмехнулся, – благодарные понтийцы тебе, Эргин, даже памятник не поставят.
   – Чего-то я никак понять не могу, на что ты его сподвигнуть пытаешься? – недоуменно заявил Аристиду Драконтей.
   – Вести уже разосланы, – подал голос, молчавший до сих пор богато одетый человек, – когда все Братья соберутся, общая сила не сравниться с римлянами. Зеникет не откажет в поддержке Митридату.
   – Да плевал я на Зеникета, – буркнул полемарх.
   Архонт-эпоним, а это был именно он, даже бровью не повел.
   – Однако надо спешить, положение царя тяжелое.
   – Хорошо, – повернулся к эпониму полемарх, – сейчас мы все подобрались, ноги в руки, и понеслись в Питану. Там нас встречает критский ублюдок с превосходящими силами и рубит всех в капусту…
   – В соленую! – хохотнул Аристид.
   – …хорошо мы царю поможем?
   – Твои речи, полемарх, – поджал губы Мосхион, – отдают изменой.
   – Да ну? Это когда я присягал Митридату? Или это Зеникет присягал?
   Мосхион не ответил. Уголек посмотрел на него и присвистнул.
   – Плевал я на Зеникета, – громко, с вызовом, повторил Эргин.
   В зале повисла тишина. Поднялся один из пиратов за дальним столом.
   – Ты, Эргин, конечно вождь уважаемый, но ты сейчас палку не перегнул?
   – Это кто там гавкает? – рыкнул полемарх.
   – Вообще-то, народ тебя не поддержит, – сказал враз посерьезневший Драконтей.
   – Ты трус, Эргин! – закричал другой пират, – Драконтей, веди нас!
   – Драконтея в полемархи! – подхватили несколько голосов.
   Эргин сунул руку за спину и выхватил кинжал из-за пояса своего телохранителя. Клинок сверкнул в воздухе и скользнул по неприкрытому черепу первого крикуна. Пират, обливаясь кровью, повалился на пол. Все присутствующие мигом схватились за мечи.
   – Ну, давайте, проредите друг друга, – спокойно заявил Эвдор, – то-то порадуется Волк.
   Его не услышали. Зал наполнился криками. Трое дружков раненного пирата рвались резать горло Мономаху, но дюжина рук удерживала их от поножовщины. Положение спас Уголек. Вскочив на стол, Терей заорал не своим голосом, перекричав всех:
   – А ну, стоять! Всех здесь порешим!
   Подействовало. Пираты притихли, оглядываясь по сторонам. Людей самого Терея в зале присутствовало всего пятеро, но на это не сразу обратили внимание. Сам же Уголек обратился к Мономаху.
   – Эргин, мы тебя избрали полемархом, но все Братья признают верховенство Зеникета. Так? – он повернулся к остальным.
   Те согласно закивали.
   – Так. Верно говоришь, Терей.
   Терей повернулся к Мосхиону.
   – Зеникет поддерживает Митридата?
   Эпоним согласно кивнул.
   – Значит, мы тоже поддерживаем Митридата. И придем ему на помощь. Ты с нами? Или ты больше не хочешь быть полемархом?
   Глаза Мономаха превратились в щелки. Он обвел взглядом собравшихся и прошипел:
   – Никто еще не пережил обвинения Эргина в трусости. Мы выступаем на рассвете. Но вы, ублюдки, все пожалеете, что вынудили меня пойти на это!
   
----------

   68 Тонсиллы – бревна, закрепленные на причале, к которым привязывали канатами судно при швартовке. Предшественники современных кнехтов.
   69 Панкратион – всесильный. От греч. «пан» (все), «кратос» (сила). Древнегреческое единоборство, совмещавшее ударную и борцовскую техники. На Олимпийских Играх в панкратионе почти не было ограничений, запрещалось кусаться, бить по глазам.
   70 Педалион – изначально просто рулевое весло на корабле, позднее так стало называться рабочее место кормчего и вся система крепления на корме двух рулевых весел.
   71 Эномай, Ойномаос – в имени присутствует корень «ойнос» – «вино». Кроме того оно созвучно со словом «ойноменос» – «пьяный».

Глава 10
Беневент
   
   – А он не слишком самоуверен? Он терпит одно поражение за другим. И это только от Суллы. А ведь Сенат посылал еще и младшего консула с легионами в Азию. Полагаю, сейчас Митридат между двух огней.
   – Мне кажется, этого посланника следует воспринимать иначе. Царь не предлагает помощь, а сам просит ее.
   – Крик о помощи… И он пришел, как проситель, к тем, кого сам же и предал?
   – Не горячись, Альбин. Никого он не предавал. Поскольку не произносил клятв. Это распространенное заблуждение, что мы тогда договорились. Почему-то оно очень популярно среди молодежи. Многие склонны обвинять в своих неудачах кого угодно, любого заморского царя, но только не себя.
   Седой, крепко сбитый мужчина поднялся из-за рабочего стола, заваленного свитками и восковыми табличками и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Его более молодой собеседник стоял у распахнутого окна, сложив руки на груди и покачивая пальцами полупустой кубок.
   – Темнеет.
   Седой подошел к окну.
   – Я совсем плохо стал видеть в сумерках. Старею. А когда-то… – седой не договорил, погрузившись в воспоминания.
   – Ты совсем не стар, Телесин. И уж точно не дряхл. Ты еще поведешь нас на травлю волчицы, я верю, этот день наступит.
   – Травля… Многое меняется в этом мире, Альбин. Даже в медленно текущую реку не войти дважды. А мы… Боюсь, что нас несет бурный поток и выбор у нас невелик: плыть по течению, не зная, что там, за поворотом, или попытаться догрести до одного из берегов, рискуя разбиться о камни. Какой берег лучше, Альбин? Митридат? Или марианцы? Ты говоришь, я не дряхл. Да, могу держать меч. Но кто я такой? Бледная тень Муцила…
   Понтий Телесин, нынешний лидер самнитов, уцелев в Союзническую войну, остался единственным из их вождей. Все прочие пали в сражениях, во главе с консулами государства Италия, Квинтом Помпонием Сихоном и Гаем Папием Муцилом. Трехлетняя война была италиками проиграна, их государство уничтожено. Самниты и марсы, две основные движущие силы союза племен понесли чудовищные потери. Они сражались мужественно, отчаянно и сложили оружие, лишь добившись от римлян уступок, предоставления гражданских прав. Казалось, хотя бы одна из целей достигнута и жертвы не напрасны, ведь именно требование римского гражданства и высокомерный отказ Сената послужили причиной того, что италики, многовековые соседи римлян, принужденные к неравноправному союзничеству, взялись за оружие. Однако римляне, пообещав права, сдержали слово лишь формально. Сенат распределил италиков по восьми избирательным трибам из тридцати пяти. Таким образом, получив вожделенное гражданство, более многочисленные италики остались в политическом меньшинстве.
   В конце войны идею об уступках союзникам продвигала партия популяров во главе с Гаем Марием. Особенно усердствовал народный трибун Сульпиций Руф, близкий друг Марка Ливия Друза, известного борца за права италиков, убийство которого и послужило формальным поводом к войне. Партия оптиматов во главе с Суллой сопротивлялась, как могла, но все же популяры вынудили их согласиться с уступками, приобретя тем самым преданность италиков. В гражданской войне между Суллой и Марием, самниты, марсы, луканы поддержали последнего.
   Сульпиций Руф добился-таки полного равноправия италиков и распределения их по всем трибам, но ненадолго. Марианцы проиграли, законы народного трибуна были отменены, а его голова выставлена на том самом месте, откуда он их провозглашал.
   «Нас несет бурный поток, и мы не знаем, что там, за поворотом. Да, я не дряхл, но все же слишком стар для столь быстротечного бега событий. Не успеешь опомниться, как вновь ты ступаешь на незнакомый берег, не зная, что тебя ждет на нем…»
   Сейчас Сулла воевал против Митридата в Греции. В Риме, снова захваченном марианцами, установилась их диктатура и уцелевшие знамена с быком, попирающим волчицу, до поры попрятаны по амбарам, подальше. Однако же «ты еще поведешь нас на травлю…» Молодежь не смирилась.
   Альбин допил вино и взглянул на собеседника. Глаза Телесина были закрыты.
   – Я думаю, нам следует выслушать посланника, – негромко проговорил вождь.
   
   Армилл открыл дверь и посторонился, пропуская Алатриона вперед, но преграждая путь Ганнику, который намеревался проследовать за костоправом. Телохранитель напрягся, но Алатрион остановил его.
   – Все в порядке, дружище, в чужой дом не лезут со своими порядками.
   Армилл прикрыл за вошедшим дверь и замер перед ней, сложив руки на груди и не слишком приветливо поглядывая на Ганника.
   По дороге сюда, в первую же ночь в одном из постоялых дворов галл избавился от своих пышных висячих усов. Нельзя сказать, что эту процедуру он проделал совсем без сожаления, однако привычки той части его народа, что обитала за Альпами, имели уже совсем мало власти над италийскими галлами. Всесторонняя безопасность нанимателя, в том числе и его стремление не привлекать лишнего внимания определенно были важнее для телохранителя. Впрочем, обычное поведение костоправа, как уже не раз убедился Ганник, зачастую шло вразрез с требованиями телохранителя. Уже не один раз Ганник задался вопросом, а с какой целью его все же наняли. Алатрион явно не нуждался в телохранителе, более того, заполучив его, он, казалось, стал вести себя еще более беспечно, чем немало раздражал не только Ганника, но и сопровождавшего их оска.
   Армилл, с которым галл познакомился, когда они все вместе покидали Рим на четырехконной рэде, довольно удобной для путешествий, всю дорогу до Беневента оставался мрачным, скрытным, недружелюбным и неразговорчивым. Последнее обстоятельство не слишком огорчало Ганника, но явно напрягало любознательного костоправа, который не оставлял попыток разговорить оска. Результатом одной из них стало открытие (для Ганника), что оски в отличие от прочих самнитских племен, предпочитают брать греческие имена. От цепкого взгляда галла не укрылось, что оск, хотя на имя «Армилл» и откликается, но всякий раз при его звучании еле заметно морщится. Не нравится ему латинское имя. Настоящее он ни разу не назвал.
   Присутствие галла оск явно счел чем-то из ряда вон выходящим и даже сейчас, в Беневенте, в чужом для Ганника и родном для себя окружении, он продолжал всем своим видом демонстрировать: «Я за тобой слежу».
   Ганник немного нервничал, постоянно ловя косые взгляды Армилла, и других, встретившихся им самнитов. Он все еще пребывал в неведении относительно персоны Алатриона и его целей. При всей свое болтливости, Алатрион умудрялся не говорить ничего конкретного, однако Ганник все же начал понимать, что ввязался во что-то серьезное. Куда более серьезное, чем защита путешествующего врача от грабителей. Тем более что в защите от них костоправ, как раз, менее всего нуждался.
   
   Алатрион очутился в атрии, весьма обширном. Мозаика на стенах, статуи и бюсты предков хозяина, имплювий, бассейн в центре, предназначенный для сбора дождевой воды, выложен дорогим мрамором. За колоннами, поддерживавшими крышу, виднелись клетки, очевидно с заморскими птицами.
   – Не бедно живете. Даже птички весело чирикают. Похоже, не сильно страдаете от притеснений подлых римлян.
   – А ты наглец, посол, – раздался голос откуда-то справа, из-за колоннады, – хозяев не приветствуешь, ни в позе, ни в голосе нет и следа почтительности. Думаешь, с тобой стоит говорить?
   Прозвучала эта фраза по-гречески. К бассейну вышел мужчина в сенаторской тоге. Гладко выбритый, совершенно лысый, но не старый.
   – Полагаю, говорить в любом случае предпочтительнее, чем с ходу хвататься за ножи, – сказал Алатрион.
   – Что ж, мы готовы тебя выслушать, но тебе придется, как следует заинтересовать нас, чтобы мы не осуществили свое желание и не прогнали тебя прочь к твоему хозяину палками.
   – Обычно, после таких слов любые переговоры заканчиваются и начинаются войны. Скучные вы люди, нелюбознательные. Неужели не интересно послушать, что готов предложить вам Митридат? Кстати, не стоит звать его моим хозяином, это совершенно не соответствует действительности. Скорее, в определенный период времени наши цели совпадают.
   – Даже так? Однако, ты невероятно самоуверен, коль так бесстрашно говоришь о своем царе, будто о купце-компаньоне.
   – Он вовсе не мой царь, но это все несущественно, как и то, что ты, почтенный, опустил в именовании царя слово «Великий». Другой бы на моем месте обиделся. Вы что-то очень рьяно пытаетесь меня разозлить и сорвать переговоры. Оставьте эти попытки. Я пришел именно разговаривать, а не злиться.
   – Не ты ли первый продемонстрировал неуважение к этому дому?! – вскипел лысый.
   – Остановись, Альбин, – раздался новый голос со стороны дверного проема, который Алатрион определил, как проход в таблиний.
   Из тени появился седой человек. Алатрион прежде ни разу не видел Телесина, но сразу понял, кто перед ним.
   – Не стоит обвинять нас в негостеприимстве, мой друг. Не каждый день мы принимаем у себя столь важных и, согласись, опасных гостей. Мы несколько взволнованы. Я, Понтий Телесин, приветствую посла Великого царя Митридата в моем доме.
   – И я приветствую тебя почтеннейший Телесин. Называй меня Аппий Прим и пусть тебя не смущает римское имя понтийского посла.
   – Что ж, следует уважать желание столь важного посланника сохранять инкогнито. Приглашаю тебя, уважаемый Аппий, разделить с нами скромную трапезу дабы умиротворить разум, прежде, чем мы перейдем к нашим делам.
   Телесин хлопнул в ладоши и в атрии тотчас появились рабы. Они внесли три ложа, низкий столик, быстро сервировав его угощениями, после чего удалились. Один из рабов остался в атрии, очевидно приготовившись прислуживать хозяевам и гостю.
   «Интересно, почему это все нельзя было сделать заранее», – подумал Алатрион.
   Посол и хозяева возлегли за столом. Некоторое время все угощались в молчании. Костоправ более не пытался раздражать хозяев. Наконец Телесин заговорил:
   – Так что же хочет сообщить нам Великий царь?
   Алатрион предполагал перейти к делу не столь прямолинейно, намереваясь начать разговор издалека, однако деваться некуда, хозяева не горели желанием вести пространные беседы.
   – Царь хотел бы достичь соглашений с самнитами по ряду вопросов.
   – Каких соглашений? – тоном дознавателя поинтересовался Телесин.
   Алатрион усмехнулся.
   – Царь полагает, что взаимовыгодных.
   – Ты разговариваешь с сенатором, посол, – встрял Альбин, – ты предлагаешь римскому гражданину переговоры с царем, находящимся в состоянии войны с Римской республикой. Такие переговоры может проводить лишь Сенат или лицо уполномоченное Сенатом. С какой целью ты прибыл сюда, а не в Рим и ведешь такие речи?
   – С целью подстрекательства вас, уважаемые граждане, к государственной измене. Отдаю должное вашей осторожности, но будет лучше, если мы все вещи назовем своими именами. Вы такие же сенаторы, как я Аппий Прим.
   Альбин дернулся было вскочить, но Телесин удержал его.
   – Почему мы должны довериться человеку, скрывающему свое имя?
   Алатрион помолчал.
   – Логично. Люди, особо приближенные к Великому царю, с чьего ведома я действую и от чьего имени говорю, называют меня Алатрионом. Разумеется, я не римлянин. Я иониец. С тобой же, Понтий Телесин, я намерен говорить, поскольку еще не минул третий год, как ты вложил в ножны меч, обагренный кровью римлян. Полагаю, за столь малый срок люди не успевают забыть, за что они сражались. Особенно если борьба закончилась горестным поражением, а хитрые победители кичатся ловкостью, с которой обманут и усмирен опасный враг.
   Глаза Телесина превратились в щелки.
   – Продолжай, почтенный Алатрион, я слушаю тебя.
   – Царь Митридат испытывает большие затруднения. Сразу две могучих римских армии теснят его. Царь близок к поражению в войне и, очевидно, будет просить мира. Эти речи не были вложены в мои уста людьми, пославшими меня. Я говорю так, ибо не собираюсь обманывать вас, уважаемые.
   Алатрион замолчал. Телесин ждал продолжения. Внезапно Альбин осознал смысл слов посланника.
   – Ты сказал, две армии теснят царя? Значит, легионы консула Флакка сразились с Митридатом прежде, чем выступили против Суллы?
   Предвосхищая возражения Телесина, Альбин добавил:
   – Полагаю, для нашего гостя цели младшего консула не являются тайной.
   – Не являются. Как и то, что консул в настоящее время мертв. Думаю, в Риме об этом известно пока немногим.
   Лица самнитов вытянулись от изумления.
   – Кто же ведет легионы?
   – Бывший префект конницы Гай Флавий Фимбрия. Он действует весьма успешно.
   Повисла пауза. Самниты переваривали информацию.
   – Значит, Митридат близок к поражению, – медленно проговорил Телесин, – и, разумеется, он ищет союза с нами, дабы мы возобновили нашу борьбу, оттянув силы римлян на себя и позволив царю выпутаться из безвыходной ситуации. Если так, он рассуждает несколько наивно.
   – Что же смущает себя в таком предложении, почтенный Телесин? – невозмутимо поинтересовался Алатрион.
   – Ты в самом деле не понимаешь?
   – Я бы так не сказал, но хочется, чтобы между нами не возникло недопонимания и все слова были бы произнесены.
   – Ну, во-первых, как тебе прекрасно известно, нам предоставлены гражданские права. Мы можем избирать и быть избранными. Следовательно, мы можем определять политику государства. Именно это было нашей целью в войне. Цель достигнута, у нас нет более причин выступать против Рима. Во-вторых, мы поддерживаем партию Мария. И хотя у нас достаточно кровавые разногласия с сулланцами, все граждане Рима единодушны в желании сокрушить Митридата и поставить его на место, ибо само существование этого царя является угрозой Римской республике, кто бы ни правил в ней. Мы же, повторюсь, являемся частью республики. И, в-третьих, когда мы сами испытывали затруднения и обращались за союзом и помощью к Митридату, он нас отверг. С какой же стати нам теперь помогать ему?
   Алатрион кивнул.
   – Я ожидал таких речей. И я, и пославшие меня, иллюзий не питают. Но все же, мне есть, что возразить вам.
   – Мы слушаем, – сказал Альбин.
   – Вы лукавите, говоря о своих гражданских правах. Вы прекрасно знаете, что на любых выборах ваши кандидаты потерпят поражения. Вам не хватит голосов, и это при том, что одних только самнитов не меньше, чем римлян. А если учесть, что голоса покупаются и продаются, вам не хватит денег. Вы знаете, что люди, осмелившиеся воспротивиться такому положению дел, заплатили за это жизнью. Друз был заколот сапожным ножом, а голова Руфа долго гнила на Форуме.
   Альбин клацнул зубами. Телесин сдержанно кивнул.
   – Вы поддерживаете марианцев, а они-то вас поддерживают? Сулла убил Руфа, а его законы отменил. Но уже полтора года Рим в руках Цинны и марианцев. Сулла воюет на востоке. Цинна восстановил законы Руфа? Марианцы относятся к вам не лучше, чем в прежние времена. Все вы, самниты, луканы, марсии и прочие – мясо для римских войн. А ваши земли – лакомый кусок для латифундий. Что-нибудь изменилось в таком положении дел, преданные союзники Мария?
   Телесин поджал губы.
   – Далее, пожалуй, наиболее справедливая часть претензий. Царь отказал вам в союзе и помощи. В союзе с кем? Помощи кому? Вы всерьез полагали, что разбив Рим, припеваючи заживете в государстве Италия?
   – Да! И мы проливали свою кровь за это! – рявкнул Альбин.
   – Я смотрю не все горячие головы легли под римскими мечами. Тем лучше. Ваше государство развалилось бы на следующий день, после победы. Вы веками не могли объединиться, договорится между собой. Рим вас объединил, приведя к покорности. Так с кем должен был заключать союз Митридат? С самнитами? С марсами? Какую выгоду получил бы царь от помощи вам? Золото? Чье? Военную помощь в будущем? От самнитов или марсов? Может от луканов или бруттиев? Территориальные уступки в Азии? Азию царь взял сам.
   – Только богам ведомо, развалился бы наш союз! – напыщенно заявил Альбин.
   – Богам, а так же разумным людям.
   Телесин лишь огорченно покачал головой.
   – Мы чеканили единую монету, у нас была общая столица! – не сдавался Альбин, – говоришь, веками не могли договориться? Мы договорились! Все племена совместно избрали двух консулов!
   – …и в бой шли, каждый под началом своего вождя. Ладно, вы можете заблуждаться, сколько влезет, но я ответил на ваши претензии. Митридат не стал с вами договариваться, поскольку, по мнению царя, договариваться было не с кем.
   – Хорошо, – согласился Телесин, – пусть так. Каждый печется в первую очередь о своей выгоде. Но мне не понятно, какая выгода нам сейчас от союза с царем, который вот-вот будет разбит и если сохранит жизнь и царство, будет обложен немалой контрибуцией?
   – Я предлагаю вам совместные действия не сейчас и не завтра. Царь, очевидно, проиграет эту войну, но если он, как выразился ты, почтенный Телесин, сохранит жизнь и царство, он не успокоится. Не такой человек Митридат. Он будет вновь копить силы. А Сулла, тем временем, вернется в Рим во главе большого, закаленного в боях войска. На кого бы ты поставил, уважаемый Альбин, в схватке Суллы и Цинны? Я, почему-то, не на Цинну. Да, у него есть хорошие полководцы с большим опытом, тот же Квинт Серторий, но у оптиматов их побольше будет. Я уверен, победит Сулла. Ну и где вы окажетесь? У разбитого корыта?
   – Ты складно говоришь, – возразил Альбин, – а вот мне кажется, что Митридат не пожелал союза с нами, поскольку гораздо удобнее было подождать, как мы и римляне измотаем друг друга, не вмешиваясь самому. И сейчас ты хочешь, чтобы мы выступили против Суллы, когда он вернется в Италию? Помогли марианцам из союзнического долга. Возможно, мы сделали бы это и без уговоров. Даже, если мы и в этот раз измотаем друг друга на пользу Понту. Не вижу пока, где тут участие Митридата. Или он желает, чтобы мы помогали ему бесплатно? Да и чем бы он нам помог, если у него скоро никаких сил не останется?
   Алатрион улыбнулся.
   – Мы подбираемся к самому интересному. Я действительно считаю, что не имеет смысла уговаривать вас выступить против Суллы. Вы и сами пришли бы к этой мысли. Собрали бы войско и ввязались бы в драку. По глазам твоим, Альбин, вижу, что так все и будет, безо всяких там митридатов. Я приехал сюда и говорю с вами совершенно с другой целью. Я предлагаю вам, вернее даже прошу вас не делать этого.
   – Что? – не понял Телесин.
   – Не ввязываться в гражданскую войну против Суллы на стороне марианской партии.
   – Это почему? – удивился Альбин.
   – Потом что Сулла вас разобьет. Более того, он вас уничтожит. Я предлагаю вам избежать такой участи, сохранить силы и вновь выступить против Рима, но позже. Гораздо позже, когда новые силы обретет и Митридат. Вот тогда можно будет рассчитывать на успех. Пусть Сулла уничтожит марианцев. Дайте им умереть. Пусть он зальет улицы Рима реками крови, отпразднует триумфы, распустит легионы. И только тогда бейте. Когда два льва дерутся, хитрая обезьяна сидит на дереве.
   – Ты хочешь, чтобы мы сражались против Суллы не вместе с марианцами, а по очереди? Обычно так и проигрывают войны. Сулла разобьет нас по частям.
   – Да, обычно разделение армий приводит к поражениям. Как раз так вас и будет бить Сулла. Вы выступите за марианцев, но не вместе с ними. Вас побьют по очереди.
   – Так в чем же смысл твоих предложений?
   – Смысл в паузе. Нужно выдержать паузу. Пусть Сулла перестанет быть воином, пусть он и его люди погрязнут в роскоши, отнятой у марианцев, награбленной в Греции и Азии. Пусть Луций Корнелий займется непопулярными реформами. Пусть полудохлая волчица провоняет, как следует. Вот тогда, совместно с Митридатом, вы и выступите.
   – Что же раньше…
   – …а раньше Рим не был достаточно ослаблен. Все квириты заодно, никакого раскола нет. К тому же недавняя победоносная война с кимврами, удачная компания в Испании, высокий боевой дух легионов. Нет, раньше не имело смысла, поэтому царь и не стал ввязываться в вашу войну.
   Самниты переглянулись. Альбин кинул быстрый взгляд на раба-виночерпия и провел большим пальцем по своему бритому подбородку. Раб тут же куда-то исчез.
   – Все это весьма неожиданно, – медленно проговорил Телесин, – не то, чтобы наши союзники совсем не беспокоились о Сулле, но твои слова: «Сулла вернется… Сулла разобьет…» – звучат, как некие пророчества, которыми часто пугают толпу шарлатаны. В Грецию были посланы два легиона, чтобы решить эту проблему.
   – У Суллы пять легионов, и потери он несет незначительные, рассеивая огромные царские армии одну за другой. Что смогут сделать два легиона, дисциплина в которых столь плоха, что это уже привело к убийству командующего?
   – А почему ты решил, что Митридат сможет оправиться от поражения? – встрял Альбин.
   – Потому что Азия – это бездонная бочка, из которой можно черпать бесконечно.
   Альбин скептически хмыкнул.
   – Если мы примем этот план, то какую помощь окажет царь, и каковы будут его притязания в ответ?
   – Я рад, что мы переходим к конкретике. От вас, самнитов, царю вообще никакой платы не нужно. Притязания царя ограничиваются Грецией. Он не намерен идти на запад, «к последнему морю», подобно своему великому предку, Александру. Помощь – деньги, сколько потребуется, флот. Возможно и войска.
   – Нам нужно все взвесить, – сказал Телесин, – располагайся пока, как гость.
   
   Ожидание затягивалось. Армилл превратился в каменную статую, и казалось, даже не дышал. Заскучавший галл нашел себе развлечение: следил за глазами оска, пытаясь угадать, когда тот в очередной раз моргнет.
   В глубине коридора послышались легкие шаги, и возле двери возникла фигура раба. Он приблизился к Армиллу, что-то шепнул ему на ухо и тут же ушел. На лице оска не отразилось никаких эмоций. Внезапно в темноте, куда удалился раб, раздался топот. Ганник скосил туда глаза и в тот же миг в его солнечное сплетение врезался кулак оска. Галл согнулся пополам, к нему подлетели несколько человек и схватили его за руки, заламывая их за спину. Армилл ударил его снова, но на этот раз Ганник успел подставить бок. Галл извернулся и, рванув на себя двух державших его самнитов, столкнул их лбами. Армилл отскочил назад, а галл, стремительно присев, рукой поддел одного из нападавших за пятку и подружил его затылок с мраморным полом.
   Нападавших было четверо, не считая Армилла. Они не воспользовались оружием, без сомнения собираясь взять галла живым. Бежать некуда, да ему и в голову подобное не пришло, он не мог бросить Аппия. Ганник метнулся в ближайший угол, прикрыв себе спину и сузив фронт нападавшим. Несмотря на тесноту, галл все время двигался, перемещался влево-вправо на небольшом пятачке. Пара ударов достигли его по касательной, он устоял на ногах и смог ответить, уронив одного из самнитов на его товарища. Четвертый самнит, промахнувшись, разбил себе пальцы о стену и пока стоял столбом, был использован Ганником, как живой щит, против Армилла. Прикрываясь от оска, галл ударом ноги в лицо лишил чувств третьего самнита, пытавшегося встать. Армилл оказался самым боеспособным в этой компании. Когда все его товарищи уже валялись на полу, он, уклоняясь от кулаков галла, прорвался вплотную и сжал Ганника в захвате. Захрустели кости. Армилл впечатал галла в стену, а тот, вырвав из захвата руки, съездил оску по ушам.
   С треском распахнулась дверь атрия, и на пороге возник Алатрион. Не говоря ни слова, он оторвал оска от своего телохранителя и, удерживая под локоть и запястье, заставил его лечь на пол. Уперев колено в шею Армилла, костоправ прорычал:
   – Располагайся, как гость?! Я смотрю, гостеприимный народ, самниты! Что все это значит?
   Из атрия вышел Альбин, оглядел побоище и досадливо крякнул.
   – Я жду объяснений, – прошипел Алатрион.
   – Мне приказали задержать сулланского шпиона, – прохрипел Армилл, – и допросить… с пристрастием…
   – Чьего шпиона? – оторопел посол.
   – Сулланского, – мрачно бросил Альбин, – отпусти воина и не пытайся бежать.
   В коридоре уже вовсю бряцало оружие и с полдюжины наконечников копий нацелились в грудь Алатриона. Ганника прибежавшие воины прижали древком к стене.
   – Ты столь рьяно убеждал нас не связываться с Суллой… – начал Альбин.
   – … вы идиоты, – сплюнул Алатрион, – немедленно освободите меня и моего телохранителя!
   – Освободите их, – послышался приглушенный голос Телесина.
   Альбин повернулся в сторону атрия.
   – Как ты не понимаешь! Ведь он…
   – Освободи его! – рявкнул Телесин.
   Он вышел в коридор.
   – Никто не смеет тронуть посла, – процедил вождь в лицо Альбину.
   – Да какой он посол!
   – Я предъявил вам симболлон! – прокричал Аппий, нагнулся к Армиллу и добавил, – ты же видел его!
   – Да… Но не я отдаю приказы…
   – Прости нас, посол, – сказал Телесин, – прости меня. Ты просишь нас нарушить союзнический долг, но…
   – Не говори «нет», Телесин, – вскричал Алатрион, – не давай чувствам взять верх над разумом! Обдумай все еще раз, еще тысячу раз!
   Вождь молчал.
   – Я не буду требовать обещаний, клятв. Не буду требовать ответа, я уеду немедленно, не дожидаясь вашего решения, но я заклинаю вас, обдумайте его. Наплевать на Митридата, наплевать на всех, но если вы пойдете против Суллы сейчас, это гибель!
   Альбин сжал зубы и кулаки, губы его дрожали, а на скулах играли желваки.
   – Если ты уезжаешь, я прикажу проводить тебя, – сказал Телесин, – никто более не посмеет оскорбить священное звание посла.
   Ганника отпустили, он оторопело переводил взгляд с Алатриона на самнитов и обратно. Костоправ освободил Армилла.
   – Проводи посла, – приказал Телесин оску.
   – Да уж, лучшего эскорта не найти, – процедил Алатрион. Уходя он повернулся и сказал, – не совершите ошибку. Последствия будут чудовищны.
   
   Они уезжали в ночь. Алатрион не пожелал задерживаться в Беневенте до утра. Телесин приказал выдать им свежих лошадей. Армилл, выполняя приказ, проводил посла и его телохранителя до городских ворот.
   – Гелиайне, апостол. Амнисто какосис[76], – сказал по-гречески оск.
   Аппий кивнул.
   – Гелиайне, Крикс[77], – и добавил на латыни, – желаю тебе в будущем холодной головы и твердой руки. Как видно, горячее сердце может завести лишь на погребальный костер. И если твои вожди не услышали меня, уцелей в грядущих битвах. Пусть побольше самнитов, осков уцелеет. Вы еще будете нужны этой земле.
   
   – …Он уехал?
   – Да, Телесин отпустил его, – еще совсем недавно, в разговоре с вождем, Альбин походил на кипящий котел с гремящей крышкой, но теперь он уже совершенно остыл и говорил спокойно.
   – Напрасно, – лицо собеседника самнита, занявшего резное кресло в углу слабоосвещенной свечами комнаты, скрыто в тени.
   – Не так-то просто было удержать его.
   – Я знаю…
   Повисла пауза.
   – И что же вождь намерен предпринять?
   – Такие дела не решаются в одночасье, – отрезал Альбин.
   – Конечно.
   Самнит не видел лица собеседника, но готов был поклясться, что тот ухмыляется.
   – Значит, Митридату нужно, чтобы самниты не ввязывались в грядущую гражданскую войну. А может он попросит о том же и луканов… и всех италиков. Весьма неожиданная просьба в устах Митридата. Интересно, знает ли о ней Митридат?
   
--------

   76 «Будь здоров, посол. Не помни зла» (греч).
   77 «Будь здоров, Браслет» (греч).

* * *
   
   Еще не достигнув Книда, Эргин вновь дал повод заговорить о своей, мягко выражаясь, осторожности. Флот сильно отклонился к западу, к берегам Астипалеи, от которых повернул на северо-запад, в сторону острова Аморгос. В Родосском проливе несколько триер Дамагора некоторое время на почтительном расстоянии сопровождали пиратские корабли, но ни одна из сторон не решилась вступить в драку. Сей факт навел пиратов на мысль, что Лукулла на Родосе уже нет. Никто не сомневался, что будь он там, то непременно вышел бы в море всеми силами и дал бой. Антипонтийский союз в первую очередь озаботился привлечением на свою сторону нейтральных островов, Книда и Коса. Мономах был уверен, что главные силы Лукулла где-то там, встречаться с ними он желанием не горел и поэтому, имея под рукой шесть десятков кораблей, обходил Книд и Кос по широкой дуге.
   У острова Тилос пути псов разошлись. Эвдор развернул нос «Меланиппы» на север, намереваясь обогнуть Кос с востока.
   Едва осознав, что «Меланиппа» удаляется прочь от пиратского каравана, Дракил прошел на корму.
   – Сдается мне, ты весь горишь от желания задать мне какой-то важный вопрос, – насмешливо предположил кормчий.
   Дракил сжал зубы, но голосом своего гнева не выдал, спросил спокойно:
   – Мы что, идем в Галикарнас?
   – Нет.
   – Нет? Тогда чего ты повернул на север?
   – Так будет лучше.
   Критянин ждал продолжения, но его не последовало. Поведение Эвдора становилось все более авторитарным, он совсем перестал объяснять смысл своих поступков и решений.
   – Проклятье на твою голову! – Дракил вспыхнул, как лучина, – ты меня за щенка держишь!
   – Я тебя вообще не держу.
   На полдюжины ударов сердца критянин застыл, как статуя, переваривая смысл слов кормчего, а затем схватился за меч. Сзади раздался окрик:
   – Дракил!
   Критянин, не двигаясь с места, не оборачиваясь, рявкнул:
   – Что?!
   – Ты, когда сильно качнет, за канат хватайся или за борт, – менторский тон Аристида звучал еще снисходительнее речи кормчего, – за меч не держись, а то он из ножен выскочит и порежешься.
   – Дыши глубже, Дракил, – посоветовал Эвдор, – что ты хотел спросить?
   Критянин нехотя убрал руку с рукояти меча.
   – Зачем мы отделяемся от Эргина?
   – Нам не совсем по пути.
   – Эвдор, ты издеваешься? Ты кем себя возомнил?! Объясни свои действия! Здесь Братство, а не митридатов двор! И кто ты такой, чтобы высокомерно бросаться приказаниями?
   – Дивлюсь я, Дракил, глядя на тебя. Мне казалось, что у Леохара как раз никакой демократии нет, а ты ее столь страстно требуешь. В Аттике, что ли набрался? Так ведь и там ее нет, название одно. Ее, брат, нигде нет, разве что у варваров каких…
   – Ну, хватит мне наставлений в политике, отвечай на вопрос, я теряю терпение.
   – Э нет, терпения в тебе на троих…
   – Довольно, Эвдор, – оборвал кормчего Аристид, – Дракил, на небо посмотри.
   Этих слов критянину оказалось достаточно, все же моряком он стал не вчера. Небо к западу совсем почернело от туч.
   – Ночью будет шторм, – объяснил Аристид, когда в объяснении уже не было нужды.
   Хотя нет. Похоже, нужда осталась.
   – Шторм. И что?
   Кормчий усмехнулся, отвернувшись в сторону.
   – Эргин уходит от берегов в море. Избегает Лукулла. Если тот на Косе. Но в открытом море Эргина хорошо потреплет. Нам это ни к чему. Мы проскользнем восточнее Коса, на мягких лапах…
   – Между скал? Ты хоть раз ходил здесь? Я ходил! Да нас тут в щепки разнесет этим штормом!
   – Сдается мне, плохой из тебя проревс. Сядь-ка на весло, Аристид займет твое место. Ну, чего застыл? Это не просьба, вообще-то.
   – Задись, – подал голос Гундосый, – Агистит бусть да дос идет. Эвдог вегно говогит.
   – Может ты тут и ходил прежде, Дракил, я с тобой не стану препираться, просто послушай меня. Я знаю, о чем говорю.
   Критянин не сдавался, он все еще пытался привлечь к себе сторонников.
   – А вы все, так просто ему поверили? Кто из вас знал его до рудников? Ты, Гундосый, что так его защищаешь? Ты, Аристид? Или может ты, Койон?
   – Успокойся, критянин, – влез в перепалку Залдас, – не мельтеши. Знал – не знал. Развел тут сопли. Никто не знал. Сядь и греби.
   – Смотри, Эвдор! – крикнул Койон, – за нами двое увязались!
   От каравана отделилась пара легких келетов. Весел в каждом было даже больше, чем на акате, а парус «Меланиппы», ввиду неблагоприятности ветра, пираты притянули к рею, поэтому келеты шустро догоняли акат. Едва первый из них поравнялся с «Меланиппой», с него прокричали:
   – Эй, на акате! Вы куда ломанулись?
   – А вам какое дело? – процедил Койон, но громко сказать это не решился.
   Ответил Эвдор:
   – Под берег, подальше от шторма!
   На келете пошло бурное обсуждение полученной информации. Эвдор был готов побиться об заклад на одно из рулевых весел, что знает, до чего там договорятся. Келет слишком легкая посудина, чтобы оказаться на нем в шторм в открытом море. Он не ошибся.
   – Мы с вами!
   Дальше пошли втроем. Очень скоро Дракил вынуждено признал, что спокойствие и самоуверенность Эвдора не пустая бравада. Кормчий вел «Меланиппу» под самым берегом столь искусно, что казалось, будто он родился здесь, причем с рукоятями рулевых весел в руках.
   Гребли даже в сумерках, а к берегу в юго-восточной части Коса пристали, когда совсем стемнело. Оба келета последовали примеру «Меланиппы». К ночи ветер усилился, и волны разыгрались не на шутку, как и предсказывал Эвдор. Критянин поймал себя на мысли, что не хотел бы сейчас оказаться в открытом море. Он клял себя за невнимательность, сделавшую его объектом насмешек всей команды.
   Гроза бушевала всю ночь, а под утро стихла, и пираты вновь вышли в море. Кос они обогнули без происшествий, кораблей противника нигде не наблюдалось. Келеты вырвались далеко вперед, разойдясь в стороны, словно рыбачьи лодки, тянущие невод. Эвдор и все его люди прекрасно понимали, чем попутчики намерены заняться. Здешние воды, вблизи от Галикарнаса, не отличались малочисленностью купцов. Царь царем, а основной источник кормления пирата никто не отменял. Едва северный берег Коса остался за кормой, на горизонте замаячил парус. Он рос, постепенно начиная двоиться. Двухмачтовик. Келеты были едва различимы впереди.
   Аристид прошел с носа к Эвдору.
   – Явно что-то немаленьких размеров. Высокобортный, на военный не похож.
   Кормчий согласно кивнул, всматриваясь. Прошло еще немного времени. Встречное судно внезапно изменило курс, отклонившись к западу.
   – Куда это он? Нас испугался?
   – Это гаул. Видишь?
   – Да, вижу. Финикийцы. Похоже, причина его рысканья – наши «братья», – это слово Аристид произнес с нескрываемой иронией.
   – Похоже. Совсем их потерял, не вижу.
   – Вон один, ближе к берегу, видишь? На фоне того белого утеса.
   – Вижу. Где второй?
   – Гаул чего-то на прежний курс возвращается.
   – Ага. Так, – Эвдор оторвался от созерцания горизонта и поглядел на своих товарищей, сидящих на веслах, – первые восемь от меня разобрать оружие и надеть доспехи, у кого есть. Остальные продолжать грести. Потом поменяться.
   – Ты решил атаковать его, Эвдор? – спросил Аристид, – зачем?
   – Не знаю. Ничего еще не решил. Но надо быть готовым к драке.
   Гаул приближался.
   
   – Это акат.
   – Купец?
   – Идет в компании пиратов? – вопросом на вопрос ответил префекту Бод’аштарт.
   – Ну почему в компании? Он идет за ними, на большом расстоянии.
   – Нет, я согласен с почтенным Бостаром, – влез Бурос, – будь это купец, те два келета непременно сожрали бы его.
   – Сколько на нем может быть народу? – спросил Север.
   – Человек двадцать, – прикинул фракиец, – вряд ли больше тридцати.
   – И нас тут почти двадцать, опытные бойцы, да финикийцев пятнадцать. Полагаю, нечего опасаться, отобьемся.
   – Благодаря тебе, уважаемый, наши шансы заметно повышаются, – согласно кивнул навклер, – ты отдашь команду своим людям быть готовыми к бою?
   Север команду отдал. Римляне заняли позицию у левого борта, приготовив мечи и пилумы. Их овальные щиты почти на полторы ширины ладони выставлялись над бортом. Матросы «Любимца Астарты», еще не разоблачившиеся от легких доспехов с момента прошлой стычки не отставали от пассажиров.
   – Зря железо одели, уважаемые, – покачал головой Бод’аштарт, разглядывая недешевый мускульный панцирь префекта, – кто за бортом окажется – верная смерть, не выплыть.
   Север посмотрел на легковооруженных матросов, взглянул на разведчика.
   – Дело говорит, – кивнул Бурос, – вы, римляне, к морскому бою непривычны. В железе, да на качающейся палубе – риск больше, чем без железа. Я бы снял.
   Квинт, совершенно неопытный в военно-морском деле, послушался.
   – Снять кольчуги, – префект расстегнул боковые ремни панциря, ослабил пряжку шлема, так, чтобы в случае чего стальной горшок легко снимался, но и от мотания головой не слетал.
   Легионеры разоблачались без ропота. Непонятливых, которым пришлось бы объяснять, что такое меньшее зло, не нашлось.
   
   – Что это за зубцы у них вдоль борта торчат?
   – Это щиты, Аристид. Края щитов.
   – Какие-то они не круглые.
   – Это римские щиты.
   – Римские? Так это что, Лукулл?
   – Не знаю. Идет на Кос, а не наоборот. На разведчика не похож, кто посылает в дозор такого неповоротливого увальня?
   – Что будем делать, Эвдор? – крикнул Койон.
   – Как дубаешь, скока их таб? – спросил товарища Гундосый.
   Койон не ответил, зато Залдас, оглядываясь через плечо на встречный корабль, прошипел:
   – Да уж не меньше, чем нас.
   – Мне вдруг что-то очень стал интересен этот корабль, – сказал Эвдор, – суши весла! Аристид, встань к рулям, я на нос.
   До гаула оставалось не больше ста локтей.
   – Радуйтесь, почтенные! – прокричал Эвдор, сложив ладони рупором, – куда путь держите?
   – И тебе того же, коль не шутишь, – ответили с гаула, – радуйся, да иди своей дорогой!
   – Не слишком вы приветливы к мирным путешественникам!
   – Что-то я гляжу, у мирных путешественников, не шлемы ли блестят?
   – Они самые, куда же без них в наше время. Пираты кругом, будь они прокляты! Вы и сами все при оружии.
   – Твоя правда, расплодились псы без меры.
   Корабли поравнялись.
   – А скажи, уважаемый, – продолжал спрашивать Эвдор, – откуда идете и какие новости знаете?
   – Идем с Хиоса, а новостей особых вроде и нет.
   – Да ну? Первый раз слышу, чтобы во всей Ойкумене, да пусть даже на одном Хиосе, совсем ничего не произошло. А не слышали вы, как там Митридат? Говорят, его римляне в Пергаме осадили?
   – Верно. Отступил царь уже из Пергама. В Питане теперь сидит. А вы с Коса?
   – Нет, с Родоса идем.
   – И как там на Родосе? Добрая ли торговля?
   – Торговля нынче совсем плохая.
   – Что так?
   – Война, будь она неладна. Хотя говорят: «Кому война…»
   – «…кому мать родна». Верно. А правда ли, что на Родосе сейчас римляне? Говорят, у них флот появился?
   – Чистая правда.
   – Ну, теперь на острова полезут. Интересно, на кого в первую очередь?
   – Самим бы знать!
   Корабли разошлись и Эвдор с собеседником, все время разговора перемещавшиеся каждый на корму своего судна, кричали теперь оттуда.
   – Ну, прощайте, уважаемые! Удачной торговли!
   – И вам того же!
   Эвдор повернулся к Аристиду.
   – Поставить акатион. Весла на воду. Левый борт табань, правый – греби в темпе!
   Двое пиратов бросились на нос ставить маленький парус.
   – Атакуем? – спросил Аристид.
   – Да. Ты не понял? Это римляне. Этот корабль нужно взять, во что бы то ни стало.
   Аристид сплюнул сквозь зубы на палубу.
   – Пупок развяжется.
   – Захватить не сможем, так хоть «языка» возьмем. Кого-нибудь из начальных лиц.
   – Да чтоб провалился твой царек! Голыми руками в огонь лезем!
   – Воздастся, Аристид, не ной. На купцах бы ты так не заработал.
   – Ой-ли, – покачал головой «пьяница», но возражать не стал.
   Акат споро развернулся и бросился в погоню за гаулом. Пираты гребли изо всех сил и, в немалой степени благодаря акатиону, быстро нагнали финикийское судно.
   – Держись точно за кормой, – распорядился Эвдор, – вдоль борта не суйся, борт высокий, сверху дротиками забьют.
   – Ты хочешь лезть на них с носа на корму? По двое?
   – Да. В узком месте у нас больше шансов.
   Аристиду не терпелось подраться, и на рули встал Дракил. Половина пиратов во главе с Эвдором сгрудилась на носу, прикрываясь щитами. Римляне и финикийцы, поняв, что на них все же решили напасть, собрались на узкой корме, но места там было мало, к тому же построить стену щитов мешал педалион с рулевыми. Пиратам трудности создавал акатион. Еще совсем недавно помогавший, теперь он затруднял обзор.
   Кормчий гаула пытался уклоняться, но паруснику маневрировать куда тяжелее, чем весельным пиратам. Сближение прошло, как по маслу.
   – «Кошки!» – скомандовал Эвдор.
   Пираты бросили два трехзубых крюка на веревках. Финикийцы и римляне, прикрывавшие кормчего и его помощника щитами, смогли одну отбить, а другая, вкогтилась в крепление рулевого весла. Бросили еще «кошку». С борта гаула полетели пилумы римлян. Почти все удачно застряли в щитах, а пара раздробила двум невезучим пиратам руки. Римляне рубили абордажные канаты мечами, но прежде чем смогли от них избавиться, пираты подтянули акат к гаулу. Затрещало дерево и под этот звук Койон, ловкий, как кошка, одним прыжком очутился на палубе гаула. За ним последовали Залдас и Эвдор, причем можно было только подивиться проворству совсем не легкокостного вожака.
   Лязгнула сталь. Первая кровь в рукопашной осталась за римлянами: Койон почти сразу схлопотал легкую рану в плечо. Однако, спустя пару ударов сердца, один из легионеров рухнул под ноги сражающихся, пораженный Залдасом в шею. Аристид и Вардан перебрались на борт гаула и вступили в бой. Остальные пираты все собрались на носу, кричали и потрясали оружием, но помочь товарищам не могли: бой происходил на крохотном пятачке. Такие же затруднения испытывали римляне.
   Легионеры дрались умело, но они были непривычны к бою на качающейся палубе, теряли равновесие и несли потери. Пираты захватили пространство возле педалиона, их все больше взобралось на гаул, но по мере продвижения вперед и расширения палубы, оборона римлян стала устойчивей. Легионеры проигрывали в единоборстве, но прекрасно себя чувствовали в сомкнутом строю. Ликиец, еще слегка хромавший после захвата «Меланиппы», заработал рану в бок, был снова ранен Койон, к праотцам отправились двое пиратов из числа присоединившихся в Патаре. К ним добавилось четверо римлян и на этом успехи пиратов закончились.
   В первом ряду римлян дрался их командир, державшийся традиционно, с правого края построения. Аристид легко определил его по пышному красному гребню на шлеме. Похоже, трибун. Его и брать. «Пьяница», большой дока по части драки, вылез вперед и скрестил с ним меч. С первых ударов он понял, что противник ему достался опытный. Не отступая ни на шаг, римлянин искусно отражал удары Аристида щитом и, сделав пару колющих выпадов в ноги, на обратном движении смог достать пирата, подарив ему кровавую полосу на голени. Не обращая внимания на легкую рану, Аристид шагнул вплотную, схватил щит противника за край и, рванув на себя, нанес колючий удар сверху-вниз, целя мечом в плечо. Он собирался лишь ранить и уже предвкушал, как его клинок вспорет плоть врага, но тот, каким-то непостижимым образом извернулся, выпустив щит. Палуба качнулась и Аристид, потеряв равновесие, вцепился в римлянина и прижал его к низкому, доходящему до пояса борту, через который оба опасно перегнулись. Меч Аристид выронил, поэтому ничего не оставалось, как бить кулаком. Трибун, не будь дурак, успел отвернуть голову, подставив под удар нащечник. Аристид взвыл, схватил врага за гребень его шлема, пригибая его голову вниз. Краем глаза трибун увидел, как на борт, к которому они прижались, обрушился чей-то топор. Римлянин, не разобрав, в кого направлен удар, энергично боднул пирата головой в живот, и оба перевалившись через борт, полетели в воду.
   Оказавшись в воде, Аристид почувствовал, что в его руках остался шлем трибуна. Он выпустил его и рванулся к поверхности, но, спустя мгновение, в одежду пирата мертвой хваткой вцепился римлянин. Весил он немало. Тонуть никто не собирался и попытки взаимного убийства оба оставили. Вынырнули они возле самого борта аката, все еще сцепленного с гаулом, под парусами уходящим на юг. Бой на палубе гаула продолжался, и всем было не до спасения утопающих.
   Прекрасно плававший Аристид немедленно поспешил избавиться от римлянина. Он попытался навалиться сверху, но тот отчаянно выворачивался, борясь за жизнь изо всех сил. Тогда Аристид просто огрел его кулаком по голове. Римлянин сразу обмяк. Пират хотел было отпихнуть его, но вовремя вспомнил, что это не просто рядовой воин, это командир. Который нужен Эвдору. Трибун потерял сознание, но Аристид придерживал его лицо над поверхностью воды, не давая утонуть. Непростое дело, однако, пират при этом умудрялся изобретать новые проклятия и ругательства, глядя, как акат с гаулом удаляются прочь.
   У пиратов дела шли плохо. Попятившиеся было римляне, очень быстро приспособились к непривычным условиям драки и стали одолевать. Эвдор первым понял, что противник не по зубам и прокричал отход. Легко сказать. Возвращение на свой корабль оказалось гораздо более хлопотным делом, нежели молодецкий бросок на гаул. Если бы сцепились борт о борт, еще куда ни шло, а так… Эвдор, Вардан и Залдас пятились по сужающейся к акростолю[85] кормовой палубе, прикрывая отход остальных, и уже начинали мешать друг другу. Пока спасало лишь то, что и римляне не могли выставить против них много бойцов, не могли окружить.
   – Уходите! – прорычал Эвдор, отражая удары щитом-лазейоном, малые размеры которого принуждали кормчего к гораздо большей подвижности, по сравнению с римлянами, укрывавшимися за ростовыми щитами.
   Залдас не заставил себя уговаривать. Ушедший было в глухую оборону, он парой мощных взмахов своего меча ошеломил одного из четырех противостоящих легионеров, заставил его отшагнуть назад и прикрыть лицо щитом. Лишив на краткие мгновения врага зрения, фракиец швырнул меч, не целясь, в толпившихся позади первой линии бойцов врага, повернулся и двумя стремительными прыжками перелетел на борт «Меланиппы».
   – Руби канаты! – прокричал Эвдор, метнул в римлян щит, как дискобол на Играх, вскочил на край борта.
   Гундосый перерубил первый канат, из числа связывающих «Меланиппу» с гаулом, взмахнул топором над вторым, но медлил с ударом.
   – Руби! – кормчий спиной чувствовал замешательство своих людей.
   Вардан сделал удачный длинный выпад, достигший цели. Он остался один на палубе и римляне уже брали его в клещи. Отступая, ликиец взмахнул мечом вправо-вверх – защита в атаке, но в следующий миг его рука, перерубленная выше локтя, все еще сжимающая рукоять меча, отлетела в сторону. Вардан пару ударов сердца недоуменно взирал на обрубок, и казалось, даже не почувствовал вражеский клинок, вонзившийся ему в грудь.
   Гундосый опустил топор на последний канат и «Меланиппа» с креном на левый борт отцепилась от гаула. Эвдор рефлекторно, не глядя, отбил выпад, направленный ему в живот и прыгнул из неудобного положения, практически спиной вперед, изворачиваясь в полете, как кошка. В какой-то мере ему повезло: он не разбил себе голову о борт своего собственного судна, угодил в воду. Вслед ему полетели два дротика, но пират счастливо избежал обоих. С борта аката немедленно швырнули конец и кормчий вынырнув, уцепился за него. Рывок – и он уже на палубе, а «Меланиппа» стремительно уходит прочь от неприступного гаула, с борта которого гремит презрительный хохот и брань. Хорошо хоть, стрелы не летят, умелых лучников не оказалось ни у одного из противников.
   – Какие потери? – Эвдор огляделся по сторонам. Кроме Вардана, он в суматохе боя видел гибель еще пары товарищей.
   – Шестего, – ответил Гундосый, перевязывая дважды раненного Койона.
   – И Аристид свалился за борт, – добавил Дракил.
   Прищур глаз критянина и похожая на звериный оскал улыбка выдавали плохо скрываемое злорадство: «Ну что, докомандовался?»
   – Аристид? – кормчий перегнулся через борт, высматривая товарища, – разворачиваемся!
   – Куда? – спросил критянин.
   – Аристида подбирать. Не утонул же он. Мех с вином не тонет.
   Дракил озадачился проворством, с которым пираты бросились выполнять распоряжения своего неудачливого вожака. Впрочем, он быстро успокоил себя: «Не остыли еще от драки. Чуть позже поговорим. На трезвую голову».
   
   Нет, определенно в одиночку он способен был продержаться на плаву достаточно долгое время или добраться до берега без особых хлопот, но бесчувственный римлянин не способствовал повышению плавучести. Пират не переставая орал, однако, несмотря на то, что «Меланиппа» недолго провисела на хвосте аката, да и заметили Аристида, как он видел, довольно быстро, непредвиденное купание вышло продолжительным.
   – Чего так долго? – крикнул Аристид, пытаясь поймать брошенный с аката конец, – я начал скучать. Не подрались еще при дележе-то без меня?
   Дракил фыркнул.
   – Делить вообще-то нечего. Разве что появился большой выбор мест на скамьях. Их теперь чуточку больше, чем претендентов. Выбирай любую.
   Римлянина подняли на борт. Аристид забрался следом. Он очень устал, и у него тряслись колени. Пират привалился спиной к борту.
   – Выходит, сильномогучий Эвдор в кои-то веки остался без добычи?
   – Выходит так, – критянин чуял запах перемен на борту аката и стремительно греб по ветру, развивая ситуацию. Он не сразу догадался обратить внимание на пленника. Зато догадались другие. А тут Аристид и вовсе испортил всю малину:
   – Это дело поправимое. Смотри, сильномогучий, какую я добычу в норку приволок. Целый настоящий римский трибун. Я полагаю, Эвдор, тебе кто-нибудь, вроде этого нужен был? Ну, так, мечты сбываются, Эвдор!

----------

   85 Акростоль – кормовое украшение в виде загнутого рыбьего, змеиного или скорпионьего хвоста, продолжение киля, ахтерштевень

Отредактировано Jack (11-03-2012 17:47:21)